Три кита охранки

Три кита охранки

Но прежде чем перейти к попыткам полковника Зубатова, имеет смысл рассказать, кто он такой, и что вообще представлял из себя российский политический сыск.

Работать хотим, но не умеем.

В конце XIX века охрану государственной безопасности Российской империи осуществлял Отдельный корпус жандармов. Он был создан в 1826 году.

В конце января 1826 года генерал — адъютант граф Бенкендорф подал императору Николаю I записку:

«События 14 декабря и ужасные заговоры, которые в течение более 10 лет подготовляли этот взрыв, достаточно доказывают как ничтожность имперской полиции, так и неизбежную необходимость организации таковой согласно искусно скомбинированному и деятельно выполненному плану.

Для того, чтобы полиция была хороша и охватывала все пространство империи, она должна иметь один известный центр и разветвления, проникающие во все пункты; нужно, чтобы ее боялись и уважали за моральные качества ее начальника. Он должен называться министром полиции и инспектором жандармов. Только этот титул даст ему расположение всех честных людей, которые хотели бы предупредить правительство о некоторых заговорах, или сообщить ему интересные новости. Мошенники, интриганы и глупцы, обратившиеся от их заблуждений или ищущие искупить свои ошибки доносами, будут знать, куда обратиться. Этот титул объединил бы всех жандармских офицеров, разбросанных по всем городам России и по всем дивизиям армии, дал бы средство поставить туда людей интеллигентных и использовать людей чистых.

Чины, ордена, благодарность поощряют офицера более, чем денежные суммы поощряют людей, секретно используемых, которые часто играют двойственную роль: шпионят для и против правительства…

Эта полиция должна употреблять все свои усилия, чтобы завоевать моральную силу, которая в каждом деле есть главная гарантия успеха»

Император отнесся к записке положительно.

«1826 года, в день рождения императора Николая I, появился приказ об учреждении корпуса жандармов, о назначении гене- рал — адъютанта графа Бенкендорфа шефом жандармов и командующим императорской главной квартирой. 3 же июля состоялся указ о преобразовании особой канцелярии Министерства внутренних дел в Третье отделение собственной его величества канцелярии. Во исполнение этого указа, начальники губерний по всем делам, подведомственным Третьему отделению, должны были доносить прямо его императорскому величеству».

(А. И. Спиридович, жандармский генерал).

Сам Бенкендорф писал о новой структуре так:

«Всю империю разделили в сем отношении на семь округов; каждый округ подчинен генералу и в каждую губернию назначено по одному штаб — офицеру; дальнейшее же развитие и образование нового установления было предоставлено времени и указаниям опыта.

Учреждение в то же время Третьего отделения собственной его величества канцелярии представляло под моим начальством средоточие этого нового управления и вместе высшей, секретной полиции, которая в лице тайных агентов должна была помогать и способствовать действиям жандармов».

Впоследствии корпус был подчинен Министерству внутренних дел. Его шефом считался министр МВД. В каждой губернии существовало жандармское управление. В 1860 году было создано Петербургское охранное отделение.

В концу XIX века жандармский корпус состоял из следующих подразделений.

Железнодорожные жандармы выполняли примерно такие же функции, как современная милиция на транспорте — несли охрану железных дорог, которые во все времена являлись стратегическими объектами. Именно поэтому на железнодорожных станциях дежурили жандармы, а не простые полицейские.

Жандармские корпуса, разбросанные по всей территории Российской империи, играли роль своеобразных сил быстрого реагирования для пресечения беспорядков. Совместно с казаками они играли роль ОМОНа. Обычно казаки рассеивали толпу, а двигавшиеся следом жандармы вязали наиболее активных. Кроме того, сотрудники жандармских корпусов производили аресты «политических» — и так далее.

Во всех более — менее крупных городах существовали жандармские отделения, которые подчинялись территориальным жандармским управлениям. Именно они и занимались непосредственно расследованием политических преступлений и контролем за «неблагонадежными». Разумеется, жандармские отделения имели своих тайных агентов.

И, наконец, знаменитые охранные отделения. Это, по сути, жандармские отделения на более высоком уровне развития. Они имели большую численность, там работали наиболее опытные сотрудники. При этом охранные отделения подчинялись не местному жандармскому начальству, а третьему отделу (именно отделу, а не отделению) Департамента полиции. Собственно, в третьем отделе и сходились все нити политического сыска.

К началу XX века на территории России имелось три охранных отделения — в Санкт — Петербурге. Москве и Варшаве — то есть в наиболее неспокойных городах. Кроме них, существовало еще одно, ведавшее заграничной агентурой. При этом отделения работали не только на «своей» территории, они имели право преследовать своих противников всюду, куда могли дотянуться.

Как видим, система была не такой уж и грозной. К тому же, изрядно путаной.

«Главным начальником жандармов являлся министр внутренних дел по званию шефа жандармов, во главе корпуса стоял его командир, строевою частью ведал штаб, всей же розыскной и наблюдательной — департамент полиции, куда поступала также и вся отчетность по производству дознаний и расследований.

Железнодорожные жандармы зависели почти исключительно от штаба, губернские же от департамента полиции. Двойственность подчинения корпуса отражалась на всей его службе.

Назначение же начальников управлений не высочайшими приказами, а командиром корпуса вносило в корпусную жизнь произвол, протекционизм и лишало его высший персонал независимости и самостоятельности, столь необходимых для органа такого важного государственного значения, какое имел корпус в царской России».

(Генерал Спиридович).

Сотрудники жандармских отделений департаменту полиции не подчинялись. А трех отделений охранки не хватало — в конце XIX века революционное и, что самое неприятное, рабочее движение стало развиваться стремительными темпами.

Еще хуже обстояло дело с кадрами.

Для того чтобы стать жандармским офицером, надо было соответствовать следующим требованиям: быть потомственным дворянином некатолического вероисповедания (это ограничение ввели из?за вечной оппозиционности поляков); окончить военное или коммерческое училище по первому разряду; прослужить в армии не менее шести лет; не иметь долгов. Тех, кто соответствовал этим критериям, заносили в список кандидатов на службу в корпусе. Затем кандидатов вызывали в Петербург, и после четырехмесячного курса они сдавали экзамен. В случае успешной сдачи экзамена их направляли на службу в жандармские управления и охранные отделения.

Вот как описывает процесс своего поступления в корпус жандармов А. И. Спиридович:

«В первый день держали устный экзамен. Меня спросили, читал ли я фельетон "Нового Времени" о брошюре Льва Тихомирова "Конституционалисты в эпоху 1881 года" и что я могу сказать по этому поводу. Вещь была мне известна, и мой ответ удовлетворил комиссию. Предложив затем мне перечислить реформы Александра II и предложив еще несколько вопросов по истории и администрации и выслушав ответы, председатель комиссии объявил, что устный экзамен мною выдержан и что мне надлежит явиться на следующий день держать письменный. На письменном экзамене мне попалась тема: "Влияние реформы всесословной воинской повинности на развитие грамотности в народе".

Экзамены я выдержал. Меня внесли в кандидатский список, и я должен был ждать вызова для слушания лекций. Выдержав испытание, я вернулся в Вильну и стал ждать вызова, а в это время виленская жандармерия собирала обо мне наиподробнейшие сведения. Политическая благонадежность и денежное состояние подверглись наибольшей проверке. Первое объяснять не приходится, второе же преследовало цель, чтобы в корпус не проникали офицеры, запутавшиеся денежно, зависящие от кого?либо в материальном отношении. Жандарм должен был быть независим. Вызов меня на курсы затянулся. Прошло почти два года. Летом 1899 года я совершенно неожиданно получил вызов на жандармские курсы».

Учили на курсах так себе. Свидетельствует генерал Спиридович:

«Лектора нам читали уголовное право, производство дознаний и расследований и железнодорожный устав. Мы отлично усвоили все права и обязанности железнодорожной жандармерии и познакомились с формальной стороной дознаний, но и только. О самом же главном для нас (об общественных и революционных движениях и о методах борьбы с революцией) нам тогда ничего на курсах не говорили.

На курсах же нам было выдано для ознакомления с порядком производства дознаний несколько томов дела о покушении на Александра III. Но только нам не давали никаких разъяснений по этому делу, которое одно могло бы составить ряд поучительных для жандармского офицера лекций по истории революционного движения и по розыску. В конце декабря 1899 года мы выдержали выпускной экзамен и были переведены высочайшим приказом в корпус жандармов. Нам дали в штабе лист со свободными вакансиями, причем адъютант по строевой части, подполковник Чернявский, с особенным пренебрежением швырнул нам отдельный листок с вакансиями охранных отделений, и мы разобрали вакансии согласно желанию в порядке успехов сдачи выпускного экзамена.

Одни пошли на железные дороги, часть в губернские, четверо же, и в том числе я, решили окунуться в самую гущу и взяли вакансии в охранные отделения. Чернявский смотрел на нас с нескрываемой враждебностью и буквально фыркал, а не говорил, когда мы обращались к нему за какими?либо справками».

Желающих поступить в жандармы набиралось достаточно, однако с качеством было куда хуже. Реально туда шли исключительно офицеры — обычно не от хорошей жизни. Да, платили в Отдельном корпусе примерно вдвое больше, нежели в армии. Но отношение к жандармам было самое отрицательное — не только в «обществе», но и в офицерской среде. Так, армейскому, а уж тем более гвардейскому офицеру было «западло» подать жандарму руку. А как же! Офицеры полагали, что они честно сражаются, а жандармы играют в какие?то грязные игры. Чистоплюи — с.

В советское время бывало, что человек всю жизнь работал в КГБ, а друзья и знакомые об этом и не догадывались. В Российской империи такие вещи не проходили. Так что в жандармы шли, когда деваться было уже некуда. И получалось то, что получалось. Вот что писал Л. Ратаев, работавший начальником Московского охранного отделения:

«Во главе этих управлений стояли заслуженные полковники и генералы, воспитанные в старинных традициях корпуса жандармов, люди в большинстве своем почтенные, но совершенно незнакомые с современными требованиями политического сыска.

Секретной агентуры и вольнонаемного сыска не существовало нигде, наблюдение же в крайнем случае осуществлялось переодетыми жандармскими унтер — офицерами, которые, одеваясь в штатское платье, иногда забывали снять шпоры (факт)».

Как правило, жандармские офицеры были очень слабо осведомлены о тех, с кем борются. Они плохо разбирались в революционных течениях, в идеологии и тактике различных групп, и уж тем более совершенно не понимали психологии своих противников. Для человека, воспитанного в кадетском корпусе и военном училище, революционер был — что марсианин.

С секретными агентами обстояло еще хуже. Вот свидетельство генерала А. Спиридовича (впоследствии — начальника охранной службы Николая II) о положении в Тифлисе (Тбилиси).

«Агентурные силы управления составляют два постоянных сотрудника, освещающих круги железнодорожных рабочих, и полуинтеллигент, вращающийся в городской среде. Кроме того, есть еще рабочий и женщина — интеллигентка, работающие по мере надобности отдельно. В качественном отношении агентура не может быть названа хорошей. И действительно, помимо недостатков в доставляемых сведениях, на основании которых дан подобный отзыв, пришлось узнать следующие характерные факты, едва ли известные заведующему: один сотрудник, работая на управление, дает в то же время сведения железнодорожным жандармам. Другой ведет себя крайне неосторожно, одевается слишком хорошо для рабочего и считает возможным раскланиваться на гулянии в саду с жандармским офицером».

Заметим, речь идет о городе, в котором революционеров было полно, и они являлись очень горячими парнями. Там как раз начинал свою карьеру Иосиф Джугашвили.

Большие перемены.

Всё изменилось с появлением на должности начальника Московского охранного отделения полковника Сергея Васильевича Зубатова. Этот человек совершенно выламывался из жандармского фона. Он был стопроцентно штатским — то есть не прослужил в армии ни одного дня. Это единственный случай, когда на столь высокую жандармскую должность был назначен штафирка.

Родился он 25 марта 1864 года в офицерской семье. В молодости был близок к революционным кружкам — правда, к тем, кто ограничивался спорами и разговорами, но все?таки… Впоследствии Зубатов разочаровался в революционных идеях и стал убежденным монархистом. Об искренности его новых убеждений свидетельствует то, что после падения монархии Зубатов пустил себе пулю в лоб, в то время как прочие монархисты наперебой присягали Временному правительству.

Некоторое время Зубатов работал секретным агентом, но в 1887 году возникла опасность разоблачения, и его перевели на легальную работу. К 1896 году он дослужился до начальника Московского охранного отделения, которое в то время занимало исключительное положение среди розыскных органов России. Деятельность его распространилась далеко за пределы Москвы и ее губернии.

Зубатов, кроме очевидных способностей к сыску, обладал еще и пониманием психологии революционеров, среди которых, разумеется, далеко не все являлись патологическими злодеями. Более того: он знал ниточки, за которые можно подергать, дабы убедить человека перейти на сторону правительства.

Итак, полковник начал преобразования. Именно он выступил с инициативой создания знаменитой картотеки, в которой были собраны все, кто попадал в поле зрения жандармов, а также данные об агентуре. Также, опять по инициативе Зубатова, в отделении начали целенаправленно подбирать библиотеку революционных изданий. От своих московских сотрудников новый начальник требовал досконального знания всех революционных «измов».

Еще одним достижением Зубатова являлся «летучий отряд филеров», ставший грозой революционеров. Это были отнюдь не «гороховые пальто», тупые топтуны, над которыми все смеялись, а очень серьезные ребята.

Начальником «летучего отряда» был Е. Медников. Спиридович о нем писал:

«Природный ум, хитрость, сметка, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он принял филерство, как наряд на работу и прошел его своим горбом, и скоро сделался подрядчиком, инструктором и контролером. Он создал в этом деле свою школу, медниковскую "евстраткину школу", которая в своем большинстве была из солдат. Он знал и понимал их хорошо, умел и разговаривать, ладить и управляться с ними. Двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе — расставив ноги и заложив руки назад. Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.

— А что же Волк? — спрашивает Медников одного из филеров.

— Волк, Евстратий Павлович, — отвечает тот, — очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда?либо, также проверку делает и опять?таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.

Заклепка, — докладывает другой, — как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый.

Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок, — так по кличкам назывались все проходившие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает головой, то высказывает недовольство.

Но вот он подошел к филеру, любящему, по — видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.

— Ну что же, докладывай! — говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером Аксеновым за "Куликом", как Кулик зашел на "Козихинский пер., дом № 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его".

— Так?таки и не вышел? — продолжает иронизировать Медников.

— Не вышел, Евстратий Павлович.

— А долго ты ждал его?

Долго, Евстратий Павлович.

— А до каких пор?

— До одиннадцати, Евстратий Павлович.

Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведен дальше. А у "Кулика" должно было состояться вечером интересное свидание с "приезжим" в Москву революционером, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный "приезжий" упущен.

Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филера и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:

— Евстратий Павлович, простите, виноват.

— Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать. Понял, молод ты! — с расстановкой отчеканил Медников. — Дурррак! — и ткнув еще раз, больше для виду, Медников, уже овладевший собой, говорит спокойно: — По пятерке штрафу обоим!

А на следующий раз — вон; прямо вон, не ври! На нашей службе врать нельзя. Не доделал — винись, кайся, а не ври!

Эта расправа по — свойски; своя, Евстраткина система. То, что происходило в филерской, знали только филеры да Медников.

Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы, там и расходные, т. е. уплата того, что израсходовано по службе, что трудно учесть и что всецело зависит от Медникова.

Просмотрев расход, Медников произносил обычно: "Ладно, хорошо". Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: "Скидай полтинник; больно дорого платишь извозчику, скидай". И филер "скидал", зная, что, во — первых, Евстратий Павлович прав, а, во — вторых, все равно всякие споры бесполезны».

Кроме своих филеров, при Московском отделении был еще летучий филерский отряд департамента полиции, которым также ведал Медников. Эти ребята умели многое.

«Медниковский филер мог пролежать в бане под ванной, когда понадобилось, целый вечер. Он мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы проводить его домой и узнать, где он живет. Он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без отдыха, за тысячи верст. Он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться. Его филер стал извозчиком так, что самый опытный профессиональный революционер не мог признать в нем агента. Умел он изображать из себя торговца спичек и вообще лоточника. По надобности мог прикинуться он дурачком и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и свое начальство, когда же служба требовала, он с полным самоотвержением продолжал наблюдение даже за боевиком, зная, что рискует при провале получить на окраине города пулю браунинга или удар ножа, что и случалось».

(Генерал Спиридович).

Кроме того, Зубатов стал привлекать к работе в охранном отделении людей не из офицерской среды, в том числе и имевших университетское образование. У них кругозор был побольше. Привечал он и разных специалистов.

«Были в отделении три жандармских офицера, были чиновники и полицейские надзиратели. Все служили, работали, и результаты их работы, какими бы они путями ни восходили к начальству, обязательно попадали сперва к Медникову и получали от него оценку, а в зависимости от того и направление.

Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой ученый еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем. Была, наконец, и еще одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л. П. Меньщиков, когда?то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после и в департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.

Меньшиков знал революционную среду, и его сводки о революционных деятелях являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы департамент овладел раз явками и всеми данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меныцикову были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвел начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате вся организация подверглась разгрому».

(Генерал Спиридович).

Меньшиков был личностью очень своеобразной. Мы с ним ещё столкнемся дальше. Но какое?то время он добросовестно работал на охранку.

Люди Зубатова действовали по всей России и даже за ее пределами. Полковник сумел раскрутить несколько крупных дел.

В 1894 году он накрыл действующую по всей стране организацию «Народное право» — попытку социалистов — революционе- ров создать единую партию. (Сделать это эсеры сумели лишь через восемь лет.) Именно с этой ликвидации и начался его взлет.

«Так, в 1895 году отделение арестовало в Москве кружок студента Распутина, имевший намерение подготовить покушение на молодого государя и делавший для того некоторые приготовления. Оно проникло своим розыском даже в Петербург и арестовало в 1896 г. на Лахте типографию "Группы народовольцев"».

(Генерал Спиридович).

В итоге в Москве, в отличие от Петербурга, социал — демократы и носу не смели высунуть. Зубатов и его ребята прочищали частым бреднем не только членов раскрытых организаций, но и их окружение. Отнюдь не с целью всех пересажать — у начальника московской «охранки» имелись куда более серьезные планы.

С арестованными революционерами полковник и его люди вели длинные беседы. С одной стороны, Зубатов разбирался в мотивации этих людей, с другой — искал способ привлечь их на свою сторону.

«Это не были допросы, это были беседы за стаканом чая о неправильности путей, которыми идут революционеры, о вреде, который они наносят государству. Во время этих разговоров со стороны Зубатова делались предложения помогать правительству в борьбе с революционными организациями. Некоторые шли на эти предложения, многие же, если и не шли, то все?таки сбивались беседами Зубатова с своей линии, уклонялись от нее, другие же совсем оставляли революционную деятельность».

(Генерал Спиридович).

Причем, вербовка никогда не проводилась методом грубого нажима: или ты едешь в Сибирь, или работаешь на нас. Если зубатовские сотрудники видели, что человек не особо упертый, то пытались его переубедить. Дескать, вы же видите, что ваша борьба бессмысленна. Мы тоже печемся о благе России. Так давайте постараемся спасти ваших ошибающихся товарищей.

Сам Зубатов впоследствии писал:

«Между тем с той и с другой стороны в большинстве встречаются прекрасные личности. Начиная в 1897 года я пытался найти почву для примирения. Для этого я сам беседовал с арестованными, изучал их, дружился с ними, докладывал о результатах своих сношений с ними верхам, ломал с ведома последних целые дела, взывал к реформам, доказывая выгодность всего этого с полицейской точки зрения… Сам я верил и верю, что правильно понятая монархическая идея в состоянии дать все нужное стране при развязанности общественных сил, причем без крови и прочих мерзостей».

Результаты получились очень неплохие. Именно во времена Зубатова все революционные и околореволюционные организации оказались нашпигованы агентами охранки.

Секретные сотрудники.

Об агентах стоит рассказать особо. Их называли секретными сотрудниками или сексотами. Последнее слово очень любили либералы и революционеры — звучит как?то некрасиво, чуть похабно. (Хотя в те времена слово «секс» употребляли только врачи и ученые. До распространения фрейдизма было далеко.)

«Чины охранного отделения или жандармского управления, от начальника до младшего филера, никогда в революционные ряды не становились.

Уменьем привлекать из революционных и общественных кругов лиц, которые освещали бы их деятельность, тогда славилось именно Московское охранное отделение. Наличностью этих сотрудников из социалистов и общественников и объяснялись успехи Московского отделения и его популярность».

(Генерал Спиридович).

Зубатов ввел и правила обращения с агентами.

«Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока, один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните: провал сотрудника для вас лишь некоторый ущерб по службе, для него же смерть гражданская, а часто и физическая.

Проникнитесь этим, поймите это, отнеситесь к этим людям так, как я советую, и они поймут вас, доверятся вам, и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию, помните только по псевдониму. Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента.

Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по — хорошему.

Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства».

При Зубатове агентов никогда не использовали как «расходный материал». Действовал принцип: «своих не сдаем». Если осведомитель по тем или иным причинам был не в состоянии работать дальше, его аккуратно выводили из игры.

Агентов берегли. Так, в служебной переписке никогда не упоминали подлинной фамилии секретного сотрудника — его называли только по псевдониму. Причем тут существовали определенные правила.

«Сотруднику для конспирации обязательно дается кличка, не похожая на его фамилию, отчество и присущие ему качества, под этой кличкой — псевдонимом он и регистрируется по запискам и агентуре».

Однако не все было так просто. Генерал Спиридович пишет:

«Красиво и убедительно говорил Зубатов, подготовляя из нас будущих руководителей политического розыска, но воспринять сразу эту государственную точку зрения на внутреннюю агентуру было трудно. Мы принимали, как бесспорные, все советы относительно сотрудника, и все?таки они в наших глазах были предателями по отношению своих товарищей. Мы понимали, что без шпионов ничего нельзя знать, что делается во вражеском лагере; мы сознавали, что сотрудников надо иметь так же, как надо иметь военных шпионов, чтобы получать необходимые сведения о неприятельских армии и флоте, об их мобилизационных планах и т. д. Все это мы понимали хорошо, но нам, офицерам, воспитанным в традициях товарищества и верности дружбы, стать сразу на точку холодного разума и начать убеждать человека, чтобы он, ради пользы дела, забыл все самое интимное, дорогое и шел на измену, было тяжело и трудно. Наш невоенный начальник не мог этого понять. Да мы и не говорили много с ним об этом. Но между собою мы, офицеры, подолгу беседовали на эту тему. В нас шла борьба».

Пишите письма!

Еще одной стороной деятельности секретных служб являлась перлюстрация писем.

«После убийства царя — освободителя состоялось высочайшее повеление императора Александра III, данное министру внутренних дел особым указом, о разрешении ему, в целях высшей государственной охраны, вскрывать частную корреспонденцию помимо порядка, установленного судебными уставами.

Так как почта и телеграф были подчинены министру внутренних дел, то на центральной станции в Петербурге и была организована перлюстрация некоторой корреспонденции, или, как говорила публика — черный кабинет.

До самой революции 1917 года перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали лишь министр, директор департамента полиции и очень немногие близкие им лица.

В последние годы бывало так. Как только назначался новый министр внутренних дел, в тот же день к нему являлся старичок, действительный статский советник Мардариев, и, представившись, подавал министру с таинственным видом большой, с тремя печатями, пакет с надписью "совершенно секретно", прося вскрыть.

Министр вскрывал. То был высочайший указ Александра III на право перлюстрации. Происходил краткий обмен мыслей. Чиновник почтительно просил вновь запечатать пакет.

Министр вкладывал указ в тот же пакет, запечатывал поданным ему чиновником сургучом и печатью и возвращал старичку. Старичок почтительно раскланивался и тихо удалялся. Он продолжал хранить пакет в глубочайшей тайне до нового министра, к которому являлся с той же процедурой. Так дожил он до революции.

В черном кабинете письма вскрывались по адресам или по наружным признакам, а частью на ощупь, как, например, письма, присланные из?за границы с нелегальной литературой.

Скопированные, а некоторые в подлинном виде, письма отсылались министру внутренних дел, где часть их поступала в его личное распоряжение, как, например, письма сановников и лиц, окружающих государя, часть же передавалась в департамент полиции. Там ведал перлюстрацией специализировавшийся на том особый чиновник.

Письма участников революционного движения подвергались действиям различных кислот в целях проявления секретного текста, расшифровывались, копировались и отсылались местным розыскным органам для выяснения и дальнейших по ним мероприятий. Данные перлюстрации служили только для розыска, как добытые "негласным путем", и использованию на дознаниях не подвергались».

(Ггнерал Спиридович).

Итак, подводим итог. Вот три кита, на которых стояла деятельность охранных отделений.

«Агентурные сведения, данные наружного наблюдения и перлюстрация являлись тремя главными источниками осведомления политической полиции. После обысков и арестов сведе129ния эти пополнялись их результатами и показаниями арестованных. Путем сопоставления всех этих данных, путем дополнительных установок и выяснений воспроизводилась полная картина работы отдельных революционных деятелей и их организаций.

Этой работой в отделении занимались мы, офицеры, бывшие там на ролях следователей и производившие расследования в порядке охраны, без участия прокурорского надзора, которые и разрешались административным порядком. Дела, по которым можно было приступить к формальным дознаниям, передавались в губернское жандармское управление со всеми арестованными».

(Генерал Спиридович).

В работе охранных отделений конкурировали два метода. Первый — брать подпольные группы под наблюдение, высвечивать их полностью, а потом уже грести всех. Другой — действовать по принципу: вышел на серьезного революционера — вяжи его! Первоначально обычно действовали по первому варианту. Как только группа достаточно «освещалась», ее ликвидировали — как, к примеру, случилось с I съездом РСДРП. Однако с ростом терроризма начальство требовало «решительных мер», и пришлось работать по второму сценарию.

Российская спецслужба имела великолепную агентурную базу но вот следствие вести они так и не научились. Кстати, эта особенность перешла по наследству к ВЧК — ОГПУ. Не все знают, что в создании ВЧК принимали активное участие работники охранных отделений.

Именно возобладавший «хватательный метод» привел к тому, что борьба с терроризмом порой смотрится как театр абсурда. Одних берут, а назавтра приходят другие — и так без конца.

Тем временем количество охранных отделений росло. Там, где не имелось самих отделений, стали возникать их филиалы — розыскные пункты, которые со временем разрастались в новые отделения. К 1916 году охранных отделений было пятнадцать. Как отделения, так и пункты не подчинялись местному жандармскому начальству, они зависели только от Департамента полиции.

Правда, не все работали, как Зубатов. Вот что рассказывает Спиридович о своем вступлении в должность начальника Киевского охранного отделения:

«На своей квартире предшественник передал мне две увесистых кипы записок департамента полиции с копиями перлюстрированных писем. Перевязав кипы веревкой, я увез их себе в гостиницу. Начав разбираться, я увидел, что бумаги те были не читаны, а если и читаны, то исполнения по ним не делалось никакого. Между тем, в письмах был ценнейший материал по эсерам».

Отношение местных жандармских начальников к образующимся на подведомственной им территории охранным отделениям было не слишком хорошим. Мало того, что это были люди, которые им не подчинялись. Влияние этих самых начальников падало, так как появлялась новая сила, которая отодвигала их в сторону. Тем более, в охранке становилось все больше штатских. Так что порой местные жандармы откровенно ставили охранным отделениям палки в колеса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.