Введение

Введение

Нет дела, коего устройство было бы труднее,

ведение опаснее, а успех сомнительнее,

нежели замена старых порядков новыми.

Н. Макиавелли

Изучение истории социальной и политической борьбы в России XX века является одной из основных проблем современной науки, и без него невозможно осмысление глубин того кризиса, апогеем которого стала Гражданская война и ее последствия.

Распутье, на котором оказалась Россия в 1990-2000-е гг., структурный кризис в сочетании с преимущественно критическим отношением к прежнему пути развития и отсутствие достойной альтернативы вызывают обращению к историческому опыту в аналогичной ситуации смуты. Неизбежно переосмысление прежних подходов и поиск новых, способных объективно осветить формирование, сущность и противостояние основных сил социального конфликта 1917–1920 гг. В условиях непоследовательного и нередко разрушительного реформирования, ослабления государственности, идейного расслоения общества, усиления социальной демагогии, падения внешнеполитической активности и авторитета, появления угрозы территориального распада страны неизбежно обращение к анализу особенностей сил, претендовавших на положение основной альтернативы большевистскому режиму.

Особую значимость сегодня приобретают два направления обозначенной проблемы. Во-первых, взгляд на Белое движение как на культурно-нравственный феномен, унаследованный из дореволюционной России, но неизбежно деформированный в эпоху Гражданской войны. На целесообразность изучения человеческого аспекта, Гражданской войны «как состояния души» и социального происхождения белого офицерства уже не раз указывал ряд историков, в том числе и зарубежных.[1] Во-вторых, преодоление традиционной оторванности рассмотрения Гражданской войны от революции.

Длительное время о личном составе Белого движения не велось и речи, и лишь периодически имело место попутное освещение его особенностей. Впервые это сделал Н. Е. Какурин.[2] Весьма интересны своим обращением к предыстории Гражданской войны книги В. Д. Поликарпова,[3] проследившего ряд внешних проявлений складывания социальной базы Белого движения. Эмигрантские авторы (H. H. Головин, А. А. Зайцов, Н. Г. Росс, Н. П. Полторацкий[4]), помимо предвзятости, сумели сделать выводы только по отдельным вопросам, неплохо описав их, но не сумев по большому счету проанализировать.

Середина 1990-х — начало 2000-х гг. характеризуется бурной активизацией исследований по истории Белого движения. К сожалению, значительное место среди них занимали либо слегка обновленная «политическая история», либо эмоциональные нарративы[5] о «трагедии Белой Гвардии».[6]

A. B. Венков и Ю. Д. Гражданов[7] главное внимание сосредоточили на политической канве и роли внешних факторов в нем. В. Д. Зимина рассматривает Белое движение более широко и многопланово, затрагивая и социальные, и идеологические стороны.[8] В. П. Федюк произвел более глубокий анализ ментальных особенностей ВСЮР, чем многие иные исследователи (но при этом мало касаясь происходивших в них социальных процессов).[9] В. П. Слободан[10] произвел лишь общий обзор основных моментов Белого движения на Юге России, включив в него описательные биографические фрагменты лидеров, но ограничился фрагментарным анализом и отрывочными неопределенными выводами. А. Д. Сухенко[11] рассмотрел Белое движение в совокупности всей палитры проблем (стратегия, аграрный вопрос и т. д.), причем анализ социального состава всех добровольцев произведен на основе крайне ограниченных данных о нескольких десятках старших первопоходниках, опубликованных еще пятнадцать лет назад.[12] Говорить о достаточном уровне качества работ В. П. Слободина и особенно А. Д. Сухенко не приходится. В.Ж. Цветков обозначил вопрос социального состава Добровольческой армии, но его сжатое исследование затронуло данный вопрос все же лишь в связи с изучением системы комплектования.[13]

В обобщающе-справочных работах С. В. Волкова об организационной структуре Белого движения содержится персональная информация о комсоставе и составленные им списки участников 1-го Кубанского похода.[14] Последняя монография С. В. Волкова содержит обширную, отчасти систематизированную информацию о количественных показателях белого офицерства и динамике их изменений, а также о его роли в армии — правда, роли чисто «военной». Однако невозможно всерьез согласиться с тем, будто белое офицерство вобрало «все, что представляло культурные и духовные силы страны, в их рядах сохранялись традиции русской армии и российской государственности».[15] Такое мнение может бьпь высказано либо исключительно априорно, идеологически ангажированно, либо без серьезного анализа духовной и социально-психологической сфер добровольчества.

По сути дела, изучать Белое движение пытались, не рассматривая его непосредственных участников. Для понимания же социально-психологических механизмов революционной смуты просто необходимо увидеть внутренний мир, эмоции и мотивации живых людей. Между тем ощутить себя в шкуре офицера-добровольца не смог ни один из исследователей, и во многом потому, что даже не пытался этого сделать.

Впрочем, отдельного и совершенно особого упоминания достойно фундаментальное исследование социально-психологической природы и последствий революционных деформаций психологии масс, произведенное В. П. Булдаковым[16] и являющееся, по сути, утверждением качественно новой парадигмы понимания всей истории России XX века вплоть до современности. Автор не ищет виновных и не описывает, а осмысливает насилие, которое выступает в роли своеобразного индикатора, позволяющего раскрыть психологические и ментальные глубины кризиса массового сознания и их практического воплощения, в частности, и в среде добровольческого офицерства.

Для выявления глубинных структурных и психологических деформаций общества в условиях революционной смуты весьма важно выяснить, насколько социальный состав добровольческого офицерства зависел от условий, причин и целей формирования армии и взаимосвязи с его мировоззренческими особенностями. Необходимо четко задать целый ряд вопросов, над которыми ранее никто попросту не задумывался. Как ситуация, в которой оказалась русская армия в феврале-октябре 1917 г., стимулировала офицерскую активность в Белом движении? Каковы пути, способы и мотивы вступления офицеров в Добровольческую армию? Насколько разнообразен социальный состав офицеров-добровольцев, чем он был обусловлен и как изменялся в ходе Гражданской войны? В чем специфика офицерского мировоззрения и взаимосвязь с более чем проблематичной повседневностью революционной смуты? Насколько был сплочен офицерский корпус Добровольческой армии, и вообще могло ли в нем присутствовать социокультурное единство?

Наиболее значимым является период с февраля 1917 г. по ноябрь 1920 г., а особенно обращение к февральско-октябрьским событиям — к истокам не столько формирования Белого добровольчества его лидерами, сколько к социально-психологической привлекательности для рядовых участников.

Источниковой базой исследования стали архивные документы. Были использованы материалы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ, фонды Р-5895 — В. Г. Харжевский, Р6050 — штаб Дроздовского полка, Р-9123 — штаб Алексеевского полка) и Российского государственного военного архива (РГВА, фонды 39689 — штаб 2-го Корниловского полка, 39688 — штаб Марковской дивизии, 39689 — штаб 1-го Марковского полка, 39720 — штаб Добровольческой армии, 39725 — управление полевого контролера Добровольческой армии, 39914 — штаб 2-го Сводно-Гвардейского полка). Они содержат богатейшие фактические данные, характеризующие личный состав и внутренний социокультурный и повседневный мир офицерства добровольческих частей. Это именные списки, должностные расписания, денежные ведомости, алфавиты офицеров, приказы по полкам и секретные информационные бюллетени первых лет эмиграции. Именно они послужили главным источником для создания систематизированных персонально-биографических данных, ставших основой для социально-статистического анализа. Множество бытовых деталей, не предназначенных для обнародования и потому заслуживающих достаточного доверия, оказали серьезное воздействие на осмысление добровольческого менталитета.

Вторую, не менее значимую группу архивных материалов составляют многочисленные документы личного происхождения, осевшие в ГАРФ и до сего времени не использовавшиеся, либо затрагивавшиеся фрагментарно (фонды Р-5827 — А. И. Деникин, Р-5853 — А. А. фон Лампе, Р-5881 — коллекция отдельных мемуаров эмигрантов (воспоминания Д. Б. Бологовского, С. Н. Гернберга, П. В. Колтышева, M. A. Пешни), Р-6562 — A. B. Бинецкий, а также дневник В. К. Витковского из фонда В. Г. Харжевского). Они чрезвычайно ценны не только содержащимися в них личными впечатлениями и оценками, но и сообщением целого ряда неизвестных ранее моментов, которые позволяют существенно скорректировать прежние представления. Наиболее это касается сюжетов записок Бологовского о зарождении добровольчества на Румынском фронте и о вражде М. П. Дроздовского и И. П. Романовского, а также документы Деникина о роли А. П. Кутепова в его уходе с поста Главкома ВСЮР. Особенно следует упомянуть дневник А. А. фон Лампе, который представлял собой сочетание офицера гвардии и Генерального Штаба, достаточно высокой официальной должности и влиятельного негласного положения помощника начальника организации "Азбука" В. В. Шульгина. Это обусловило его глубокую информированность о скрытой стороне многих событий. Кроме того, источники данной группы уточняют некоторые факты, отраженные в опубликованных мемуарах в искаженном виде.

При исследовании предыстории Белого добровольчества большую роль сыграли материалы Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА, фонды 69 — A. M. Зайончковский, 2003 — штаб Верховного Главнокомандующего). Они отражают ситуацию в русской армии 1917 г., деятельность военно-патриотических организаций и кампанию по формированию первых добровольческих подразделений — ударных батальонов и «частей смерти», позволяя воссоздать ее целостную панораму. Полные стенограммы совещаний в Ставке Верховного Главнокомандующего и разнообразные приказы проясняют позиции высшего генералитета, а переписка, листовки, воззвания и статистические документы показывают отношение к происходящему офицерских масс. Фонд 409 — (послужные списки) и фонды отдельных полков проливают свет на сословную принадлежность и служебно-биографические особенности ряда будущих командиров Добровольческой армии.

По мере необходимости привлекаются документы Государственного архива Орловской области, которые ранее находились в областном партархиве и потому были закрыты для использования. Несмотря на немногочисленность, они помогают осветить частные, но неизвестные фрагменты. Так, благодаря подборке обращений и листовок корпуса генерала К. К. Мамонтова выявлено присутствие агентов Добровольческой армии в частях Донской армии для привлечения пополнений к себе.

Из опубликованных документов к работе привлечены боевые расписания, служебные доклады, переписка и финансовая отчетность добровольческих активистов. Неординарным, но ценным источником стали списки кавалеров ордена Святителя Николая Чудотворца и захоронений белых некрополей, преимущественно кладбища Сент-Женевьев-де-Буа.

Мемуарные источники представлены весьма широко как эмигрантскими изданиями, таки не издававшимися ранее и вышедшими только в последние годы в России. Среди них можно выявить несколько блоков. Прежде всего, это воспоминания лидеров Добровольческой армии — А. Л. Богаевского, В. К. Витковского, П. Н. Врангеля, А. Н. Деникина, М. Г. Дроздовского, А. А. фон Лампе, А. С. Лукомского, П. С. Махрова, Я. А. Слащова, Б. А. Штейфона. Они характеризуют общие вопросы и часто содержат неоценимую информацию по организации и моральному облику армии, однако в них нередко выстроена определенная, выгодная автору версия. Вторую, самую обширную группу составляют свидетельства рядовых офицеров добровольцев — марковцев Э. Н. Гиацинтова, В. А. Ларионова, С. Я. Эфрона, дроздовцев И. А. Долакова, A. B. Туркула, алексеевцев Е. Ф. Емельянова, Б. Пылина и др., включая чинов других армий. За небольшим исключением (лубочно обработанные мемуары Туркула и т. п.) они содержат весьма обыденные и откровенные наблюдения; особо это свойственно Р. Б. Гулю, Г. Д. Венусу, С. И. Мамонтову, С. М. Паулю.

К третьей группе относятся воспоминания современников и очевидцев, не входивших в Добровольческую армию: политиков (А. И. Гучков, М. В. Родзянко), общественных деятелей (А. А. Валентинов, Л. В. Половцов, В. В. Шульгин) и иных активных участников событий, в том числе и из лагеря большевиков (М. Д. Бонч-Бруевич, А. И. Верховский, И. Л. Кремлев). Зачастую они содержат интересные свидетельства, но страдают не меньшей субъективностью, особенно у А. Ф. Керенского и Н. В. Савича. В то же время близкое наблюдение происходящего способствует наличию упоминаний довольно ценных фактов (Г. Н. Трубецкой, В. Ф. Клементьев).

Полковые истории Корниловских, Марковских, Дроздовских и других отдельных частей являются крайне своеобразными источниками. Написанные непосредственными участниками (А. А. Байдак, В. Н. Звегинцов, М. Н. Левитов, В. Е. Павлов и др.) на основе личных дневников и письменных и устных воспоминаний однополчан, они включают целые многостраничные фрагменты с небольшими логическими связками. Несмотря на сильную предвзятость оценок, в них сконцентрирован богатый хронологический, списочно-служебный, идеологический и бытовой материал фактического плана, что позволяет уверенно причислить полковые летописи к четвертой группе мемуарных источников.

В качестве источников использованы и периодические издания эмиграции. Основная их ценность заключена в обширных персональных данных, содержащихся в многочисленных биографических справках и некрологах журналов «Часовой», «Вестник Общества Галлиполийцев», «Вестник первопоходника» и «Первопоходник». Кроме того, в них опубликовано множество кратких воспоминаний большинства офицеров, не сумевших издать их отдельно, но значение которых от этого не снизилось. К ним примыкают и современные отечественные издания, продолжающие эмигрантские («Военная быль», «Кубанец») или новые («Белая Гвардия»), где значительное место принадлежит перепечаткам их материалов.

Использованные источники разнятся по степени объективности. Казалось бы, наиболее достоверная информация содержится в служебных документах, не предназначавшихся для обнародования и отражающих реальное положение вещей — приказах по полкам, переписке, списках, отчетах, докладах, осведомительных листках «внутреннего» назначения. Но и они нуждаются в постоянной сравнительной перепроверке по смежным и параллельным документам. Личные архивные материалы конфиденциального характера заслуживают еще более осторожного подхода. Опубликованные мемуары обладают неоднозначной достоверностью: одни носят ярко выраженный лакированный характер, другие же достаточно откровенны.

Таким образом, необходимо новое, единое осмысление формирования и эволюции добровольческого офицерства в социально-мировоззренческом и социально-психологическом аспекте, переход от описания отдельных особенностей к его анализу и осмыслению. Социальная характеристика офицеров Добровольческой армии произведена в самом широком смысле, включая принадлежность к староармейской структуре и положение в ней, учтены чины и особенности чинопроизводства, служебно-должностные продвижение и преимущества, уровень потерь, устойчивость в движении, степень добровольности и по мере возможности (обусловленной качеством источников) — сословное происхождение и национально-конфессиональный состав. Для этого собраны и систематизированы обширные персонально-биографические данные более 7 тыс. офицеров. На этой основе стало возможным впервые установить конкретные цифры, характеризующие социальный облик добровольческого офицерства. Нами выявлены и проанализированы такие мировоззренческие компоненты, как мотивации, самовосприятие, социальная мифология, внутрикорпоративная иерархия, система ценностей, — в тесной связи с их практическим воплощением и обусловленностью исходными социокультурными особенностями. Необходима постановка проблемы борьбы за власть белого генералитета как постоянного и влиятельного фактора существования Добровольческой армии, что позволяет выявить противоречия в развитии не только внутри нее, но и в Белом движении в целом.

Наконец, нельзя не поблагодарить людей, оказавших влияние и содействие в рождении данной книги. Прежде всего, следует выражение огромной признательности доктору исторических наук, профессору Сергею Тимофеевичу Минакову, декану исторического факультета Орловского государственного университета. Формулирование темы в столь нетрадиционном аспекте является его удачной научной находкой. Автор очень многим обязан С. Т. Минакову. Ценные советы и рекомендации, чрезвычайно мягкие замечания и общий высочайший уровень интеллигентности и культуры делали и делают работу с Сергеем Тимофеевичем крайне интересной, продуктивной и приятной.

Трудно преувеличить благодарность доктору исторических наук, старшему научному сотруднику Института российской истории РАН, Генеральному секретарю Международной ассоциации исследователей революции в России Владимиру Прохоровичу Булдакову за ряд неоценимых рекомендаций.

Большое спасибо всем, кто оказывал любое содействие на всех этапах работы — покойному доктору исторических наук, профессору Евгению Иосифовичу Чапкевичу, главному редактору военно-исторического журнала «Военная быль» Андрею Сергеевичу Кручинину (г. Москва), а также моим родителям Галине Алексеевне и Михаилу Михайловичу и жене Татьяне.