УКРЕПЛЕННЫЙ ЗАМОК, ИЛИ КРЕПОСТЬ

УКРЕПЛЕННЫЙ ЗАМОК, ИЛИ КРЕПОСТЬ

Замок, ставший мифом средневекового общества и европейской цивилизации, — это замок укрепленный, или крепость. Слово «крепость» вошло в употребление лишь в 1835 году, в процессе романтического возрождения средневекового имагинарного.

Еще со Средних веков его часто путают с дворцом, однако необходимо тщательно различать их как в истории реальной, так и в истории мифа. Дворец обладает двумя характерными особенностями, которые отличают его от укрепленного замка. Прежде всего, он — обиталище королевское или, по крайней мере, княжеское, тогда как в укрепленном замке живет простой сеньор, даже в том случае, если замки, подобно простым сеньорам, могли строить и короли, и из двух характерных функций замка — военной и жизнедеятельной — на дворец переходит главным образом вторая, тогда как первая остается характерной чертой крепости.

Крепость тесно связана с феодализмом, и ее часто повторяющийся образ в европейском имагинарном подтверждает, что феодальная эпоха и ее система с X века до французской революции были фундаментальной стратой европейских материальной культуры, социальных отношений и символики. В целом можно проследить медленную, но постоянную эволюцию укрепленного замка, от функции защищенной крепости до роли жилища. Крепость была тесно связана с военной активностью, и тем показательнее, что ее трансформация решительным образом вырастала из технической революции XIV — XV веков, когда появилась артиллерия. Стены крепости больше не могут устоять против пушек, и замок постепенно превращается в реликт, символ, в руины, вызывающие у многих ностальгию. Но если иметь в виду интересующий нас сейчас длительный период Средних веков, можно предложить хорошее определение укрепленного замка: это «жилая» крепость.

Сначала, в X — XII веках, крепость возникает в двух формах: в Северной Европе в виде башен и неприхотливых укрепленных жилищ, возведенных на природных или насыпных возвышенностях, — это крепость на холме; в Южной Европе такой ранний замок предпочитали возводить на природных возвышенностях или в гористых местностях, то есть на скалах. Вопреки тому, что иногда пишут, замки на холмах и на скалах строились вовсе не главным образом из дерева: с самого начала крепость возводится из камня и, как и собор, является свидетелем возвращения и возвышения камня в Средневековье. Вообще говоря, замок, как и монастырь, неотделим от окружающей его природы. Замок укоренил феодализм в самую почву. В этом его отличие от кафедрального собора, встроенного — хотя и в доминирующей роли — в глубь города и вступающего в отношения с природой лишь тогда, когда романтическое имагинарное, как мы уже видели, сравнивает его с лесом. В противоположность ему замок, даже при том, что в некоторых районах Европы он возводился прямо в городе, например в Нормандии (Кан), во Фландрии (Гент) и особенно часто в Италии, остается связанным с сельской местностью и еще теснее — с природой. Он представляет собой феодальное единство пространственной системы возводимого строения, как в реальности, так и в европейском имагинарном.

Развитие замков на холмах приводит в XI — XII веках к возведению крепостей, которые останутся в европейском имагинарном как визуальные образцы укрепленного замка. Это прежде всего главная башня — донжон (слово, произошедшее от dominionem, место, принадлежащее сеньору), и его этимология ясно указывает на то, чем был в своей основе укрепленный замок — центром управления. Право укрепления и, стало быть, возведения укрепленного замка было королевской прерогативой. Но в том и состоит одна из характерных черт феодализма — он лишал королевскую власть ее привилегий в пользу сеньоров. Кастеляны, которым замки сперва доверяли монархи, быстро становились их хозяевами. И когда пошел обратный процесс, когда короли и принцы принялись заново овладевать этими замками — это превратилось в длинный и знаменательный эпизод феодальной эпохи, наступивший после того периода, который Жорж Дюби назвал временем «независимых округов под управлением кастелянов», с начала XI до середины XII века. Герцоги Нормандские, короли Англии, графы Барселонские, короли Арагонские с легкостью отвоевывали власть над замками у их собственной аристократии, а вот борьба первых королей из династии Капетингов против кастелянов Иль-де-Франса в XI — XII веках была долгой и трудной.

Замок распространился по всей территории христианского мира, где поначалу появился в приграничных областях, в зонах конфликтов. Так, в местах соприкосновений с иберийским исламом, например в Каталонии, с X века количество замков насчитывалось дюжинами, а Кастилия обязана им своим названием. По мере строительства в эпоху феодализма во владениях сеньоров развиваются либо укрепленные деревни, либо замки, заставляющие переселиться жителей сеньориального владения — частично или всех. Пьер Тубер, изучавший этот процесс в области Лаций, предложил термин incastellamento, ставший одним из украшений словаря средневекового феодального языка. Укрепленные замки с XI по XVI век возводили повсюду, но были регионы, особенно активные в этом плане из-за военных конфликтов и вторжений феодалов. Так, Уэльс, столь вожделенный для англичан, к XIII веку весь покрылся замками. Таким образом, Европа остается регионом, изобилующим замками, христианские государи Реконкисты обещают или заселить уже существующие замки, или построить их для своих воинов, следующих за ними на завоевание этих земель и тех же замков. Тогда-то и родилось известное выражение «замки в Испании», которое еще в ту пору обозначало в христианской Европе понятие воздушного замка, то есть такого, о котором можно лишь мечтать.

Частично еще в те времена, а частично в новейшем и современном европейском имагинарном некоторые укрепленные замки приобрели впечатляющий персонализированный характер. Не обладая духовностью кафедрального собора, укрепленный замок выставляет напоказ свою символическую мощь и заставляет признать себя самодостаточным образом средоточия силы и власти. Например, одно из первых серьезных столкновений между христианскими нациями случилось в XII веке между Францией и Англией из-за возведения в самом сердце французской территории, оспариваемой англичанами, крепости Шато-Гайяр, построенной королем Ричардом Львиное Сердце в конце XIII века. Его расположение на острове Сены показывает, насколько важен был этот аспект укрепленного замка, связанный с окружающей его средой и с эффектностью внешнего вида.

Около 1240 года император Германии, король Сицилии Фридрих II приказал возвести в Пуйи Кастель дель Монте. Архитектурой и орнаментальными украшениями Фридрих II превратил этот восьмиугольный замок в настоящий шедевр, объединивший великие традиции христианской и мусульманской архитектуры той поры.

Обычно выразительнейшим образцом сохранившейся средневековой крепости считают замок де Куси, который граф Ангерран III приказал отстроить между 1225 и 1245 годом. Вот как его описывал археолог: «Вот подлинный замок тех лет, притом из самых впечатляющих, с его трапециевидной планировкой, четырьмя угловыми башнями, с чудовищной громадой главной башни, взмывающей над очень длинным фасадом, абсолютно изолированной от куртины и даже от ближайших построек глубоким рвом: и по своим размерам эта крепость велика и примечательна: стены высотой 6 метров, башни высотой 40 метров, высокий донжон 55 метров и 31 метр в диаметре».

Если замок в окружении природном — это преимущественно образчик феодальной крепости, то не менее достойные примеры представляют нам и замки, построенные в городе. В Париже, рядом с дворцом Сите — который является именно дворцом, — короли династии Капетингов приказали возвести нечто долгое время служившее укрепленной резиденцией, и это был Лувр; так же и врата поясных укреплений Филиппа-Августа, которые использовали в качестве королевской тюрьмы, стали символом крепости — оплота тирании — Бастилии. Французская революция началась со взятия и разрушения этой крепости.

Во времена герцогов Нормандских, королей Английских, замок настойчиво проникает как в их нормандскую резиденцию в Кане — где тщательные раскопки, произведенные Мишелем де Буюаром во второй половине XX века, положили начало современной науке о замке, кастеллологии (замковедению), — так и в их английскую столицу, где лондонский Тауэр, основанный Вильгельмом Завоевателем в конце XI века, является характерным образцом городского замка. В Италии самый почитаемый, хотя и не всегда самый независимый владыка, папа, производит перестройку памятника Античности, громадной гробницы императора Адриана, в крепость одновременно военную и жилую — в замок Святого Ангела, Кастель Сант-Анджело. Когда в XIV веке папы уходят из Рима в Авиньон, они приказывают возвести там один из самых эффектных укрепленных замков, резиденцию, которая, несмотря на то что называется Папским дворцом, представляет собою прежде всего крепость. Если во Флоренции великие княжеские фамилии, начиная с Медичи, предпочитают строить скорее дворцы, чем замки, то в Милане в XV веке семейство Сфорца приказывает построить крепость-резиденцию, сохраняющую и образ и функции укрепленного замка, Кастелло Сфорцеско.

Замок тем временем эволюционирует. Пьер Боннасси так определяет эту эволюцию: «Первые донжоны были тесными и неудобными, они зачастую состояли из одной-единственной комнаты для гостей и бесед (aula) и спальни (сатаrа), где вместе спали кастелян и вся его mesnie (семья и подчиненные), однако обстановка господской жизни быстро расширилась вместе с процессом обогащения, вызванного экономическим ростом. В XII и ХIII веках кастелян уже в состоянии щедро выказывать главную добродетель эпохи: великодушие (или скорее широту натуры), его въезд в крепость обставляется в виде праздника, а сама крепость становится привилегированным центром сладкой жизни: отныне замок — среда обитания куртуазной цивилизации.

Тогда и расцветает то, что назвали "жизнь в замке": помимо функций власти и обороны, жизнь в замке теперь отличается "манерами, культурой, известным искусством жить, роскошью и наслаждением".

В XIV веке наблюдается распространение подъемных мостов, окружающие замок деревянные галереи заменяют на сложенные из камня и поставленные на подпоры галереи с бойницами, возрастает количество двойных укреплений и барбаканов, и, в больших и вновь возводимых крепостях, оборонные укрепления доходят до вершин башен и куртин, образуя широкую террасу, как можно видеть в парижской Бастилии или в замке короля Рене в Тарасконе. Если внутренняя меблировка остается скромной, то текстильное убранство комнат становится все богаче — подушки и тканые ковры, занавески, обивка. Пользуясь словами Жана-Мари Песеза, «замок конца Средневековья все больше открывается во внешний мир, и дневной свет льется в комнаты через настоящие окна, зачастую попросту загороженные решетками, хотя иногда все-таки застекленные или хотя бы обклеенные бумагой или промасленной холстиной; по обе стороны окна — подстилки, каменные скамейки, выступающие прямо из толстых стен, они умеют создавать атмосферу общения более интимного, чем просторные залы». Вместе с каменными галереями и другими архитектурными диковинками укрепленный замок обретает и собственный мифологический образ.

Замок продолжает распространяться по всей территории христианского мира. Примером этого может служить Польша. Там, как можно видеть, были возведены как крепость рыцарей Тевтонского ордена в Мариенборге, так и новые городские замки польских королей. В XV веке рядом с кафедральным собором на центральной возвышенности Кракова в Вавеле строится Королевский замок. Придется ждать до 1611 года, пока польский король, перенеся столицу из Кракова в Варшаву, построит Королевский замок и в ней, и он, несмотря на явный характер резиденции, сохранит внешний вид и функции военной крепости. В ходе Второй мировой войны немцы разрушили Королевский замок в Варшаве, и все кончилось тем, что поляки решили восстановить его, что было как попыткой коммунистического режима завоевать расположение польского населения, так и — особенно — символом национального польского возрождения. Руководство восстановительными работами было поручено крупному польскому историку Александеру Жейштору. Так в конце XX века, совершив траекторию по историческому имагинарному, замок, как и кафедральный собор, тоже стал национальным символом.

В XV веке замок, и без того уже давно связанный с празднествами, становится подлинно театральным местом, театром жизни и театром мира (theatrum vitae, или theatrum mundi). В ту эпоху место театра, который возродится к жизни позже и не без трудностей, еще занимали кафедральный собор и замок, игравшие роль театрального пространства в промежутке между Античностью и новейшей историей. Наиболее законченной и рафинированной моделью можно считать княжеский замок конца Средневековья Меюн-сюр-Йевр, сейчас почти полностью разрушенный, однако его легендарный облик в миниатюре можно видеть на картинках к «Великолепному часослову герцога Беррийского» начала XV века: «Если в нижнем ярусе построек укрепленного замка — отвесные башни, обманные нижние валы, суровость стен, протяженность рвов, то в верхнем ярусе он разворачивает перед нами всю изысканность уходящей готики: стеклянные окна, щипцы крыш с коньками, ощетинивающихся верхушками колоколен, выступы с громадным каменным рыцарем высотой шесть метров, возвышающимся на островерхой крыше залы для приемов, опорные балки и повсюду скульптуры, цветные изразцы с гербовыми символами герцога Жана Беррийского: лилией, медведем и раненым лебедем». Замок Меюн-сюр-Йевр словно сошел со страниц волшебной сказки о феях, материализовав мечту, прообразом которой начиная с XI столетия был укрепленный замок.

В период между запустением из-за неспособности противостоять артиллерии и бытовому дискомфорту и разрушениями, коим подверглась часть замков со стороны таких власть имущих, как Людовик XIII и Ришелье, стремившихся покончить с феодализмом, укрепленный замок более или менее погружается в летаргический сон. Упоминание образа замка в энциклопедиях XVIII века показывает, что в век Просвещения он стал обозначением ретроградного сельского феодализма.

Романтики, разумеется, воскресили замок. Путешествуя по Рейну, Виктор Гюго был очарован полным ностальгии силуэтом замков, и в те же годы движение за реставрацию, в ходе которого национальный немецкий романтизм вновь отстроил кафедральный собор в Кельне, способствовало обновлению, зачастую в фантастической манере, и тех крепостей, что украшали срединную равнину Рейна. Примером может служить реконструкция замка Штольценфельс, возведенного архитектором Арнольдом фон Изенбургом (1241—1259) — в 1688 году этот замок был разрушен войсками Людовика XIV. Город Кобленц в 1802 году смог похвалиться перед прусским князем Империи, будущим Фридрихом-Вильгельмом IV, только своими руинами. Тот поручил восстановление архитектору Карлу Фридриху Шинкелю, который занимался им начиная с 1836 года. Вышло смешение романтического воскрешения средневекового стиля с буржуазным духом стиля бидермайер XIX столетия. В этой реконструкции привлекает внимание театральный аспект; по правде говоря, это и было задумано как театр для княжеских представлений, гармонично сочетавший здание с ландшафтом. Внутреннее убранство прославляет средневековое рыцарство посредством настенных полотен на исторические сюжеты, оружия и доспехов.

Другие впечатляющие реконструкции замков будут осуществлены по совету власть имущих второй половины XIX века. Во Франции примером может послужить реконструкция, которую Вьолле-ле-Дюк сделал для императора Наполеона III и императрицы Евгении, — восстановление замка Пьерфон, построенного в начале XV века и теперь лежавшего в руинах. В восстановленном виде Пьерфон с его прославлением военных героев также стал образчиком возрождения средневековых восприятия мира и символики. Собор Парижской Богоматери и замок Пьерфон — то, что великий архитектор оказался еще и настоящим мастером воскрешения прошлого, отнюдь не случайно. Иной пример, еще более известный, — это ряд напоминающих призрачные видения замков «во вкусе Средних веков», построенных по приказу безумного короля Людвига II Баварского (1864—1886). Главные из них — Неушванштейн, Линдерхоф, Херреншиемзее, Хохеншвангау. Он и сам был перевезен в один из своих замков, называвшийся Берг, и утопился в окружавших его болотах.

Замок, как и собор, во времена романтизма превратился в метафору. Так, Жерар де Нерваль, которого неоступно преследовали мысли о замках, воспел «замок души человеческой», что, конечно, в свою очередь вдохновило Рембо:

О времена года, о замки, Разве есть душа без изъяна?

И Верлен, сидя в одиночной камере в тюрьме Монс, превращает свою темницу в «замок души»:

Замок, волшебный замок, Где душа моя возрастала.

Но замок может быть и знаком тирании. Виктор Гюго в романе «Девяносто третий год» именно так изображает крепость Де Ля Тург в лесу де Фужер. Здесь отношения между замком и природой навевают чувство страха: «Чудовище из камня вырастало из деревянного чудища». И, подводя итог крепости как символу тирании, Гюго пишет: «Ля Тург выглядел тем роковым следствием прошлого, которое в Париже зовется Бастилией, в Англии — лондонским Тауэром, в Германии—Шпильбергом, в Испании — Эскуриалом, в Москве — Кремлем, в Риме — замком Святого Ангела. Там, в замке Ля Тург, все 1500 лет Средневековья сосредотачивались вассальное рабство, право землевладения, феодализм».

А вот в польской национальной литературе XIX века лежащий в руинах замок становится символом замка славы, который необходимо восстановить. Тут можно вспомнить Мицкевича с его знаменитыми «Паном Тадеушем» и «Гражиной», литовской сказкой о замке в Новогродеке, или Северина Гощиньского с романом «Король замка» (1842). Воплощением такого замка-мечты о рыцарской славе является замок Курник, близ Познани,, с его залом трофеев и всем убранством. В XX веке и вплоть до наших дней замок, сотворенный Средневековьем и доставшийся нам от него, по-прежнему волнует европейское имагинарное. В эпоху Средневековья крестоносцы пересадили его на палестинскую почву во время крестовых походов — как главный элемент христианского мира. Зрительным образом такого замка стала крепость Рыцарей в Сирии. Поразительно то, что один из самых легендарных авантюристов XX века, Лоуренс, до того как вступить в борьбу с арабами в окрестностях развалин своих замков, нарисовал и прокомментировал их историю в докторской диссертации, которую он в молодости защитил в Оксфорде.

В целом образ крепости, все еще полный смысла для западного имагинарного, напоминает о той эпохе, когда война шла повсюду, и о том, что ее главный герой — сравнимый со святым, отмеченным милостью Божией, — был воином, который, прежде чем прославиться геройством, прославился и достоинствами своего жилища, тесно связанного с войной.

Другой пример того, как образ крепости присутствует в европейском имагинарном, — то значительное место, какое замок занимает в мире детства. Укрепленный замок — объект для упражнений на уроках рисования. Им полны комиксы, фильмы, телепрограммы, театрализованные действа с педагогически выстроенным историческим колоритом. Среди всех средневековых чудес именно укрепленный замок приумножил свое влияние воздействием на души и на чувства детей.