№ 15 ДОКЛАД КОМИССИИ ЦК КПСС ПРЕЗИДИУМУ ЦК КПСС ПО УСТАНОВЛЕНИЮ ПРИЧИН МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ ПРОТИВ ЧЛЕНОВ И КАНДИДАТОВ В ЧЛЕНЫ ЦК ВКП(б), ИЗБРАННЫХ НА ХVII СЪЕЗДЕ ПАРТИИ

№ 15

ДОКЛАД КОМИССИИ ЦК КПСС ПРЕЗИДИУМУ ЦК КПСС ПО УСТАНОВЛЕНИЮ ПРИЧИН МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ ПРОТИВ ЧЛЕНОВ И КАНДИДАТОВ В ЧЛЕНЫ ЦК ВКП(б), ИЗБРАННЫХ НА ХVII СЪЕЗДЕ ПАРТИИ

9 февраля 1956 г.

В Президиум ЦК КПСС* [* Здесь и далее по тексту документа выделенные курсивом слова вписаны в машинописный текст рукой неустановленного автора. — Сост.]

В соответствии с Вашим поручением[20] докладываем.

Нами изучены имеющиеся в Комитете госбезопасности архивные документы, из которых видно, что 1935–1940 годы в нашей стране являются годами массовых арестов советских граждан.

Всего за эти годы было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1980 635 человек, из них расстреляно 688 503.

Особый размах репрессий имел место в 1937-38 гг., что видно из следующей таблицы:

Таким образом, за два года — 1937–1938 было арестовано 1 548 366 человек и из них расстреляно 681 692.

Волна массовых репрессий 1937-38 гг. широко захватила руководящих работников партийных, советских органов, хозяйственных организаций, а также командный состав в армии и органах НКВД.

В большинстве республик, краев и областей в эти годы было арестовано почти все руководство партийных и советских органов, а также значительное количество руководителей городских и районных организаций.

В ряде крайкомов, обкомов и райкомов партии за это время были подвергнуты арестам 2–3 состава руководящих работников.

Более того, из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на 17-ом съезде, было арестовано и расстреляно в эти годы 98 человек[21].

Поражает тот факт, что для всех преданых суду членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) была избрана одна мера наказания — расстрел, что ни одного из них не оставили в живых.

Из 1966 делегатов съезда с решающим и совещательным голосом арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях 1103 человек, из них расстреляно 848.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что органы НКВД, названные тов. Сталиным вооруженным отрядом партии, по существу были направлены против партии.

Юридическим обоснованием вынесения судебными органами приговоров о немедленном расстреле большого количества советских граждан явился закон от 1 декабря 1934 г. Этот закон, изданный после убийства С.М.Кирова, устанавливал ускоренное и упрощенное рассмотрение дел и запрещал не только кассационное обжалование, но даже и подачу заявления о помиловании.

Кампания массовых арестов в большинстве своем ни в чем неповинных советских людей началась после того, как тов. Сталин в своей телеграмме, разосланной членам Политбюро в октябре 1935 г., указал, что органы Наркомвнудела запоздали с раскрытием антисоветского троцкистско-зиновьевского заговора по крайней мере на 4 года.

На собрании руководящих работников Главного Управления государственной безопасности НКВД СССР 19 марта 1937 года в своем докладе «Об итогах пленума ЦК ВКП(б)» Ежов, ссылаясь на телеграмму тов. Сталина и решения февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б), потребовал от всех работников органов государственной безопасности сделать из этой, как он выразился, «суровой оценки» тов. Сталиным работы Наркомвнудела «все необходимые выводы».

Подводя итоги работы этого совещания, Ежов сказал:

«… важно усвоить, что у нас имеется ряд таких недостатков, которых мы терпеть не можем, времени упущено очень много… Поэтому главная задача, которую мы должны себе поставить, — это в относительно короткий срок наверстать все упущенное и в нашей агентурной работе, и в разгроме врага.

Мы громим врага и громим крепко. Погромили троцкистов, крепко погромили. Я цифр не буду называть, но они довольно внушительны, уничтожили их немало. Громим эсеров, громим шпиков и немецких, и польских, и японских, но это пока что, как говорят, с наскока, это еще не все».

(Стенограмма актива ГУГБ 21.III.1937 г., л. д. 401, 402.)

Все эти установки Ежова, по сути дела, были призывом к повсеместному развертыванию массовых арестов граждан при отсутствии достаточных доказательств их виновности.

I. Приказы НКВД СССР о проведении массовых репрессий*

[* Здесь и далее подчеркивания сделаны авторами доклада. — Сост.]

«Наверстывая упущенное», Ежов в нарушение советских законов в середине 1937 года издал ряд приказов о репрессировании десятков, а затем и сотен тысяч ни в чем неповинных людей по признакам национальности, ранее проживавших в других странах, имевших связи с иностранцами и т. д.

25 июля 1937 года Ежов подписал и ввел в действие по телеграфу приказ № 00439, которым обязал местные органы НКВД в 5-дневный срок арестовать всех германских подданных, в том числе и политических эмигрантов, работающих или ранее работавших на военных заводах и заводах, имеющих оборонные цеха, а также железнодорожном транспорте, и в процессе следствия по их делам «добиваться исчерпывающего вскрытия не разоблаченной до сих пор агентуры германской разведки». Таким образом, аресту подлежали все без разбора немцы и среди них нужно было «вскрыть» неразоблаченных шпионов.

Этим приказ не ограничивался. Он, кроме того, обязывал подготовить вторую очередь массовых репрессий, уже среди советских граждан немецкой национальности.

Спустя 5 дней, 30 июля 1937 года, был подписан второй приказ — № 00447, в котором говорилось:

«… Перед органами государственной безопасности стоит задача — самим беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов… и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства.

В соответствии с этим приказываю — с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников…»

Репрессии подлежали бывшие кулаки, члены антисоветских партий, белые, жандармы, чиновники, бандпособники, реэмигранты, «продолжающие вести активную антисоветскую деятельность», в том числе отбывшие наказание и содержащиеся в тюрьмах и лагерях, а также члены их семей, которые «способны к активным антисоветским действиям».

Этим же приказом предусмотрено создание троек, которым поручалось рассмотрение дел указанной категории. Причем было определено, что все лица, подлежащие аресту, должны быть подразделены на две категории:

«а) к первой категории относятся все наиболее враждебные… они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрению их дел на тройках, — РАССТРЕЛУ.

б) ко второй категории относятся все остальные, менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки».

В этом же приказе Ежов на места спустил план с лимитом, сколько в каждой республике, крае, области должно быть репрессировано как по первой, так и по второй категориям. Всего этим приказом планировалось подвергнуть аресту 258 950 человек, в том числе по Московской области — 35 000 чел., УССР — 28 300 чел., Западно-Сибирскому краю — 17 000 чел., Ленинградской области — 14 000 чел., Азово-Черноморскому краю — 13 000 чел., БССР — 12 000 чел., Свердловской области — 10 000 чел. и т. д.

Для наиболее же ретивых начальников органов сделано примечание:

«В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркоматы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны предоставлять мне соответствующие мотивированные ходатайства».

Установление «лимитов» и оговорка о возможности их увеличения вызвали среди карьеристически настроенных начальников УНКВД своего рода соревнование за перевыполнение установленных им лимитов. Это соревнование поощрялось Ежовым.

По этому поводу один из бывших руководящих работников НКВД СССР Лулов, впоследствии арестованный за нарушение законности, показал:

«… Если говорить о „лимитах" в узком смысле, т. е. утверждаемая наркомом разверстка количества лиц, подлежащих репрессированию и осуждению внесудебным порядком в краях и областях, то я точно знаю, что эти лимиты служили предметом своеобразного соревнования между многими начальниками УНКВД. Вокруг этих лимитов была в наркомате создана такая атмосфера: тот из начальников УНКВД, кто, скорее реализовав данный ему лимит в столько-то тысяч человек, получил от наркома новый, дополнительный лимит, тот рассматривался как лучший работник, лучше и быстрее других выполняющий и перевыполняющий директивы Н. И. Ежова по „разгрому" контрреволюции. Я очень хорошо помню, как такие начальники УНКВД, как Радзивиловский (Иваново) и Симановский (Орел), заходя ко мне после того, как их принимал Н. И. Ежов, с гордостью рассказывали мне, что Н[иколай] И[ванович] похвалил их работу и дал им новый, дополнительный лимит.

В связи с этим я вспомнил, как однажды после моего очередного доклада, на вопрос Н. И. Ежова: „Что вообще нового? " — я сказал: „Заходил ко мне Радзивиловский.

Он выполнил старый лимит. Просит дополнительный". Н[иколай] И[ванович] ответил: „Молодец Радзивиловский. Он был у меня. Я ему дал новый лимит"».

Эпизод с Радзивиловским и Симановским не исключение. Он типичен для всей «лимитной практики».

(Дело Лулова, т. I, л. д. 189, 190.)

Выполнив установленный лимит, начальники органов НКВД возбуждали ходатайства о даче им дополнительных лимитов, которые, как правило, удовлетворялись Ежовым по согласованию с ЦК ВКП(б) (И. В. Сталиным).

Об этом, в частности, свидетельствует письмо Ежова № 59108 от 11 августа 1937 г. на имя тов. Сталина:

«Ввиду большой засоренности колхозов, совхозов и промышленных предприятий Западной области беглым кулачеством и другими контрреволюционными элементами, проявляющими большую антисоветскую активность, считаю необходимым увеличить число подлежащих репрессированию по Западной области бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов по 1 категории до 3000 человек, по 2 категории до 6000 человек.

Для Западной области было утверждено 1-я категория — 1000 человек и 2-я категория — 5000 человек.

Проект постановления представляю».

(Дело Секретариата НКВД СССР № 1595–1937 г., л. д. 28, 29.)

Практику установления дополнительных лимитов подтверждают также и копии телеграмм НКВД СССР от 25 октября 1937 года, которыми только для некоторых лагерей был увеличен лимит для репрессии на 3600 человек.

(Дело Секретариата НКВД СССР № 1598–1937 г., л д. 42–52.)

Для того, чтобы операция по арестам не встречала затруднений, Ежов приказом предусмотрел упрощенный метод следствия и решения вопроса об аресте. Начальник органа НКВД решал вопрос об аресте группы лиц по списку без каких-либо материалов, а в отношении порядка следствия в приказе было записано:

«… Следствие проводится ускоренно и в упрощенном порядке.

К делу приобщаются: ордер на арест, протокол обыска, материалы, изъятые при обыске, личные документы, анкета арестованного, агентурно-учетный материал, протокол допроса и краткое обвинительное заключение».

О ходе операции начальники органов НКВД обязаны были доносить телеграфом каждые 5 дней.

О темпах выполнения приказа и «объективности» расследования дел свидетельствует хотя бы отчет на 15 августа 1937 г. Из него видно, что за 15 дней после издания приказа только по 57 областям было уже арестовано 100 990 человек, из них 14 305 человек осуждено.

Следующий удар был нанесен по полякам, и в первую очередь, по руководящему составу ЦК компартии Польши, польской секции ИККИ и лицам польской национальности, работающим на ответственных должностях в партийно-советских органах, Советской Армии и НКВД.

После ареста и «разоблачения» как польских шпионов быв. генерального секретаря ЦК польской компартии Ленского-Лещиньского, Уншлихта, Ольского, Прухняка, Пестковского и других выдающихся деятелей польского революционного движения, Ежов издал приказ № 00485 от 11 августа 1937 года, в котором оклеветал коммунистическую партию Польши, перечеркнул ее революционную роль в рабочем движении и пытался показать, что чуть ли не главной задачей ее являлась организация контрреволюционной работы. Облыжно оговорив ряд товарищей, имеющих серьезные заслуги в деле становления и укрепления советской власти в России, Ежов приказал начать с 20 августа широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций «Польской организации войсковой» и закончить ее в 3-месячный срок. В приказе указано:

«Аресту подлежат:

а) Выявленные в процессе следствия и до сего времени не разысканные активнейшие члены ПОВ по прилагаемому списку;

б) все оставшиеся в СССР военнопленные польской армии;

в) перебежчики из Польши, независимо от времени перехода их в СССР;

г) политэмигранты и политобмененные из Польши;

д) бывшие члены ППС и других польских антисоветских политических партий;

е) наиболее активная часть местных антисоветских националистических элементов польских районов».

Кроме того, в приказе сказано: «Всех проходящих по показаниям арестованных шпионов, вредителей и диверсантов — НЕМЕДЛЕННО АРЕСТОВЫВАТЬ». Таким образом, по существу был издан приказ арестовать всех лиц польской национальности.

Приказ предусматривает внесудебное решение дел арестованных по спискам с кратким изложением сути обвинения.

В связи с продажей КВЖД, в Советский Союз вернулось несколько десятков тысяч советских граждан, ранее работавших на КВЖД. Вся эта группа лиц получила нарицательное имя «харбинцы» и затем подвергнута репрессии в соответствии с приказом НКВД СССР № 00593 от 20 сентября 1937 года.

В приказе сказано: «харбинцы в подавляющем большинстве являются агентурой японской разведки…» и подлежат осуждению в срок до 25 декабря 1937 года.

В это же время были изданы распоряжения о массовых репрессиях против корейцев и латышей, причем среди латышей было уничтожено значительное количество товарищей, принимавших активное участие в революционном подполье, гражданской войне, борьбе с контрреволюцией, в том числе и такие известные партии и советскому народу люди, как Рудзутак, Эйхе, Кнорин, Прамнэк, Сомс, Реденс и другие.

Психоз «шпиономании» дошел до того, что 23 октября 1937 г. Ежов подписал приказ № 00693, в котором сделан упор на то, что агентура иностранных разведок переходит границу под видом лиц, ищущих политического убежища, и предложено: «всех перебежчиков, независимо от мотивов и обстоятельств перехода на нашу территорию, немедленно арестовывать…» и предавать суду. Перебежчиков, разоблаченных как шпионов — Военной Коллегии, и «всех остальных подозреваемых… и оставшихся неразоблаченными заключать в тюрьмы или лагеря через представление дел на Особое совещание».

Таким образом, профессионалы-революционеры, ответственные работники братских компартий, скрываясь от соответствующих иноразведок, а также трудящиеся, приходящие к нам в поисках лучшей жизни, перебираясь с риском для жизни на территорию СССР, неизбежно попадали в тюрьму или под расстрел.

Этот приказ нарушил конституционный принцип о предоставлении права политического убежища и чудовищно попирал ленинское учение об интернационализме.

В результате всех массовых операций в центре и на местах в органах НКВД скопилось большое количество арестованных. Тогда «в целях быстрейшего рассмотрения следственных дел» приказом НКВД СССР № 00606 от 17 сентября 1938 года были созданы, наряду с существовавшими тройками, так называемые особые тройки в составе первого секретаря обкома, крайкома или ЦК нацкомпартии, соответствующего прокурора и начальника УНКВД. Тройки принимали решения по краткой справке и большинство арестованных приговаривали к расстрелу. Приговор тройки приводился в исполнение немедленно.

По отчетным данным только на 10 сентября 1938 года, в результате выполнения указанных выше приказов, объявляющих по существу массовый террор по национальному признаку, было рассмотрено дел на 227 986 человек, в том числе осуждено к расстрелу 172 830 человек, к разным мерам наказания — 46 912 человек, передано на рассмотрение судов 3120 и возвращено к доследованию на 5124 человека.

По отдельным операциям эти данные распределяются следующим образом:

15 августа 1937 года Ежов, основываясь на постановлении Политбюро ЦК ВКП(б)[22], издал приказ № 00486, которым обязал местные органы НКВД арестовать и осудить через Особое совещание на срок не менее 5–8 лет лишения свободы всех «жен изменников Родины, членов право-троцкистских шпионо-диверсионных организаций», осужденных после 1 августа 1936 г., а также и «социально опасных и способных к антисоветским действиям» их детей старше 15 лет.

Впоследствии действие этого приказа было распространено на членов семей так называемых харбинцев.

Приказ № 00486 издан в грубом противоречии с основами советского законодательства, предусматривающими, что уголовному наказанию лицо может быть подвергнуто лишь за конкретно совершенное им преступление. По этому же приказу в лагеря на длительные сроки были водворены сотни тысяч ни в чем неповинных людей, а их малолетние дети, лишенные обоих родителей, сдавались в детские дома или под надзор дальних родственников.

II. Искусственное создание антисоветских организаций, блоков и различного рода центров

Приказы Ежова по проведению массовых арестов не только ориентировали, но и обязывали местные органы НКВД «вскрывать» казачьи повстанческие организации, шпионские, диверсионные группы и организации «ПОВ» (Польска организация войскова) и т. п.

Начальники УНКВД, получив разверстку на арест нескольких тысяч человек, были поставлены перед необходимостью арестовывать сразу сотни и тысячи человек. Атак как всем этим арестам надо было придать какую-то видимость законности, то стали выдумывать повсеместно всякого рода повстанческие, право-троцкистские, шпионско-террористические, диверсионно-вредительские и тому подобные организации, «центры», «блоки» и просто группы.

Судя по материалам следственных дел того времени, получается, что почти во всех краях, областях и республиках существовали широко разветвленные «право-троцкистские шпионско-террористические, диверсионно-вредительские» организации и центры и, как правило, эти «организации» или «центры» возглавляли первые секретари обкомов, крайкомов или ЦК нацкомпартий.

Так, в бывшей Западной области руководителем «контрреволюционной организации правых» был первый секретарь обкома И. П. Румянцев, член ВКП(б) с 1905 года, в Татарии «руководителем правотроцкистского националистического блока» являлся бывший первый секретарь обкома А. К. Лепа, член ВКП(б) с 1914 года, руководителем «антисоветской террористической организации правых» в Челябинской области был первый секретарь обкома К. В. Рындин, член ВКП(б) с 1915 года и т. д.

В Новосибирской области были «вскрыты» «Сибирский комитет ПОВ», «Новосибирская троцкистская организация в РККА», «Новосибирский троцкистский террористический центр», «Новосибирская фашистская национал-социалистическая партия Германии», «Новосибирская латышская национал-социалистическая фашистская организация» и еще других 33 «антисоветских» организации и группы.

НКВД Таджикской ССР якобы вскрыл контрреволюционную буржуазно-националистическую организацию. Связи ее выходили на право-троцкистский центр, Иран, Афганистан, Японию, Англию и Германию, и контрреволюционную буржуазно-националистическую организацию Узбекской ССР.

В руководстве этой организации состояли 4 бывших секретаря ЦК КП(б) Таджикистана, 2 бывших председателя СНК, 2 бывших председателя ЦИК республики, 12 наркомов и 1 руководитель республиканских организаций, почти все зав. отделами ЦК, 18 секретарей РК КП(б) Таджикистана, председатели и зам. председателей райисполкомов, писатели, военные и другие партийно-советские работники.

УНКВД по Свердловской области «вскрыло» так называемый «Уральский повстанческий штаб — орган блока правых, троцкистов, эсеров, церковников и агентуры РОВСа», руководимый секретарем Свердловского обкома Кабаковым, членом КПСС с 1914 года. Этот штаб якобы объединял 200 подразделений, сформированных по военному образцу, 15 повстанческих организаций и 56 групп.

В Киевской области уже к декабрю 1937 г. было «вскрыто» 87 повстанческо-диверсионных, террористических организаций и 365 повстанческо-диверсионных вредительских групп.

Эти всякого рода контрреволюционные организации придумывались не только в краях, областях и районах, но даже на отдельных предприятиях, причем непременно с выходом за кордон. Так, например, на Рубежанском химкомбинате в гор. Сталино[23] существовала якобы «контрреволюционная троцкистская шпионско- диверсионная организация» с непосредственным выходом на разведку Польши и Чехословакии.

О том, как создавались работниками НКВД всякого рода «антисоветские центры» и «блоки», видно из показаний Розенблюма А. М., члена КПСС с 1906 года, подвергавшегося аресту в 1937 году Ленинградским УНКВД.

Розенблюм, будучи допрошенным в 1955 г., показал, что после ареста он был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц, часть которых, между прочим, уже были расстреляны по приговорам трибуналов, а затем привели в кабинет Заковского.

Заковский говорил о бесцельности сопротивления, что арестованному есть только один выход — тюрьма, а затем предложил свободу при условии дачи им в суде лживых показаний по фабрикуемому НКВД «делу» о Ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре.

«… Для наглядности, — показал Розенблюм, — Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого Центра и его ответвлений…

Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый.

Будет предана суду головка центра 4–5 человек: Чудов, Угаров, Смородин, Позерн, Шапошникова и др. и от каждого филиала по 2–3 чел…

… Дело о Лен[инградском] центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели. Тут играет немаловажную роль и общественное положение (в прошлом, конечно), и партийный стаж свидетеля.

Самому тебе ничего не придется выдумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности и твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4–5 месяцев, а то и полгода. Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь. Сдрейфишь и начнешь фальшивить — пеняй на себя. Выдержишь — сохранишь кочан (голову), кормить и одевать будем до смерти на казенный счет».

(Материалы проверки дела Комарова, л. д. 60–69.)

О грубейших нарушениях законности в процессе следствия

Проводимая губительная для партии и советского государства практика массовых необоснованных арестов повлекла за собой грубейшие нарушения советской законности в органах следствия, прокуратуры и суда.

По указанию Ежова и его помощников оперативные работники НКВД в центре и на местах, забросив агентурную работу по вскрытию действительных врагов советского народа, переключились на аресты и следствие с задачей любыми средствами обосновать незаконные аресты и показать видимость существования широко разветвленной сети различного рода антисоветских формирований.

Пробравшиеся в органы государственной безопасности враги партии, примазавшиеся карьеристы, подхалимы делали свое черное дело и обманом и угрозами втянули в него честных членов партии, пришедших на работу в органы НКВД из партийных аппаратов для защиты интересов партии и советского государства.

Массовые избиения и истязания арестованных, изнурительные непрерывные многосуточные допросы, шантаж и провокация были «узаконены» как единственные средства для «разоблачения врагов».

Упрощенное следствие, санкционированное законом от 1 декабря 1934 года, исключало возможность какой-либо проверки «выбитых» показаний, да она была и «не нужна», так как суды и тройки судили и совсем без материалов.

Во многих местах начальники заранее определяли, сколько признаний в сутки должен получить каждый следователь и сколько фамилий членов антисоветских формирований должно быть указано в каждом протоколе допроса обвиняемого.

Как правило, протоколы допроса составлялись в отсутствие арестованных, и последние о содержании «своих показаний» зачастую узнавали лишь при подписи их.

Для того, чтобы получить большее количество признаний, в ряде органов госбезопасности прибегали к прямой провокации. Уговаривали заключенных дать показания о их якобы шпионской работе в пользу иностранных разведок, объясняя при этом, что такого рода вымышленные показания нужны партии и правительству. При этом обещали заключенным освободить их после дачи подобного рода «признаний».

Бывший начальник УНКВД Нижне-Амурской области Фельдман в собственноручных показаниях от 10 сентября 1939 года указал, что ему пришлось допрашивать арестованного комдива Деревцова, который отказался от ранее данных им показаний, а на вопрос о причинах отказа заявил:

«Меня обманул Арнольдов, он сказал, что я не арестован, а мобилизован по заданию ЦК ВКП(б) для помощи органам НКВД для вскрытия в ОКДВА военно-троцкистского заговора. Теперь же я узнал, что это обман, мою жену выселили из квартиры, арестовали, вещи конфисковали…»

(Архивно-следственное дело № 137366 на Фельдмана.)

Широко распространена была практика, когда в камеру к арестованному, не дающему требуемых показаний, подсаживали агента-провокатора или другого арестованного, который уже безропотно подписывал любую ложь, и последнему вменяли в обязанность уговорить не дающего показаний «признаться» в своей вине. Так, Бубнов А. С. уговаривал Постышева П. П., Шварц С. С — Евдокимова Е. Г., а сидевшему с Блюхером В. К. агенту давали даже в камеру коньяк, и уговоры происходили во время его распития.

Особо серьезные нарушения в следствии, нанесшие непоправимый ущерб партии, имели место в центральном аппарате НКВД СССР, где избиением и вымогательством ложных показаний занимались почти все, начиная от наркома — Ежова и кончая рядовым работником. Отсюда же выходили в периферийные органы руководящие указания о фальсификации дел.

Об обстановке, царившей в следствии, свидетельствуют следующие дела.

Дело ПОСТЫШЕВА П. П.

Товарищ Постышев шестнадцатилетним юношей в 1904 году вступил в ряды нашей партии и с тех пор до конца своей жизни был активным ее бойцом. Заслуги тов. Постышева перед советским народом хорошо известны. Он принимал активное участие в партизанском движении, в становлении советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке. После окончания гражданской войны, в годы восстановления народного хозяйства и социалистического строительства тов. Постышев находился на большой руководящей партийной работе: секретарем Киевского губкома, секретарем ЦК ВКП(б), секретарем ЦК КП(б)У и первым секретарем Куйбышевского обкома партии.

21 февраля 1938 года тов. Постышев был арестован и обвинен в том, что он являлся участником право-троцкистского заговора, направленного на свержение советского строя, кроме того, являлся японским, польским и германским шпионом. Военная Коллегия Верховного Суда СССР в составе Ульриха, Дмитриева и Суслина приговорила тов. Постышева к расстрелу. В тот же день приговор был приведен в исполнение.

В настоящее время бесспорно доказано, что над тов. Постышевым была учинена гнусная расправа. Еще в ходе следствия по делу Постышева один из следователей писал Ежову, что к Постышеву применяются незаконные методы следствия, «показания» Постышева о его «шпионской» и другой антисоветской деятельности написаны следователями в отсутствие Постышева.

Документально установлено, что вся эта гнуснейшая провокация с делом тов. Постышева, его зверское уничтожение были санкционированы т. Сталиным, как это делалось и по всем другим делам на руководящих партийных и хозяйственных работников.

В июне 1955 г. Верховным Судом ранее вынесенный приговор по делу Постышева отменен за отсутствием в его действиях состава преступления.

Дело КОСИОРА С. В.

Косиор С. В., член партии с 1907 года, в прошлом рабочий слесарь, до Великой Октябрьской революции неоднократно подвергался арестам и ссылке. После Февральской революции тов. Косиор был членом Петербургского комитета партии, в 1919 г. — секретарем ЦК КП(б)У а затем секретарем Сиббюро ЦК РКП. В 1924 г. на XIII съезде партии тов. Косиор был избран членом ЦК, с 1925 по 1928 гг. он работал секретарем ЦК ВКП(б), а с 1928 по 1937 гг. генеральными секретарем ЦК КП(б)У С 1937 г. тов. Косиор работал заместителем Председателя СНК СССР и председателем КСК. На XVII съезде партии тов. Косиор был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).

3 мая 1938 года тов. Косиор С. В. был арестован и 26 февраля 1939 года Военной Коллегией приговорен к расстрелу за то, что он якобы еще в 1922 году вошел в контрреволюционную организацию «ПОВ» (Польска организация войскова), занял в ней руководящее положение и был эмиссаром Пилсудского на Украине, а в 1934 году создал и возглавил «контрреволюционный заговорщический террористический центр на Украине».

Документально доказано, что арестован товарищ Косиор был без всяких на то оснований и повода. С первых же дней содержания его в Лефортовской тюрьме к нему применялись самые варварские, зверские пытки, учинялись допросы свыше 14 часов беспрерывно, в ночное время, лишая его сна и минимального отдыха. Достаточно сказать, что он допрашивался 54 раза, хотя в деле имеется всего 4 протокола допроса.

Лишением сна, жестокими пытками и истязаниями товарища Косиора заставили подписать протоколы, написанные по произволу следователей в отсутствие обвиняемого.

Дело ЭЙХЕ Р. И.

Эйхе Роберт Индрикович, латыш, член КПСС с 1905 года, был одним из видных деятелей партии и Советского государства, активным борцом за дело партии. На протяжении многих лет являлся первым секретарем Западно-Сибирского краевого комитета партии. Эйхе был кандидатом в члены Политбюро ЦК, перед арестом работал наркомом земледелия СССР.

Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года без санкции прокурора СССР, которая была получена через 15 месяцев.

Следствие по делу Эйхе проводилось в обстановке грубейших извращений советской законности, произвола и фальсификаций. Обвинение основывалось на явно сфальсифицированных и противоречивых доказательствах.

Эйхе под пытками понуждали подписывать заранее составленные следователями протоколы допросов, в которых возводились обвинения в антисоветской деятельности против него самого и ряда видных партийных и советских работников.

1 октября 1939 года Эйхе обратился с заявлением на имя И. В. Сталина, в котором категорически отрицал вину и просил разобраться с его делом. В заявлении он писал:

«… Нет более горькой муки, как сидеть в тюрьме при строе, за который всегда боролся».

(Дело Эйхе, т. 1, пакет.)

Сохранилось подлинное заявление Эйхе, посланное им товарищу Сталину 27 октября 1939 года:

«25 октября с.г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться с следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое дело — это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности…

Имеющиеся в следственном моем деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведенными по моему предложению.

Наиболее ярко это видно из показаний о моем якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и [они] опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата, и это никто никогда доказать не может, так как за все время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Западной Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами…

… Ушакову, который тогда вел мое дело, нужно было показать, что выбитые из меня ложные признания перекрываются показаниями в Сибири, и мои показания по тел(ефону) передавались в Новосибирск.

С откровенным цинизмом это делалось, и при мне лейтенант Прокофьев заказывал телефон с Новосибирском.

Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в к[онтр]р[еволюционной] деятельности…

Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применяли ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвоночники* [* Так в тексте. — Сост.], и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.

Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым, и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по 3ап[адной] Сибири, приписывая все эти приведенные в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем, которого сперва записали в запасный центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, также было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука В. И., и многие другие моменты…

… Дал я эти ложные показания, когда следователь, меня 16 часов допрашивая, довел до потери сознания и когда он поставил ультимативно вопрос, что выбирай между двумя ручками (пером и ручкой резиновой плетки), я, считая, что в новую тюрьму меня привезли для расстрела, снова проявил величайшее малодушие и дал клеветнические показания. Мне тогда было все равно, какое на себя принять преступление, лишь бы скорее расстреляли, а подвергаться снова избиениям… мне не было сил…

… Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня. Моей мечтой было и остается желание умереть за партию, за Вас».

(Дело Эйхе, т. 1, пакет.)

Это заявление т. Поскребышевым было направлено в НКВД Берия.

2 февраля 1940 года Эйхе был предан суду. В суде Эйхе виновным себя не признал и, как это записано в протоколе, заявил:

«… Во всех якобы моих показаниях нет ни одной названной мною буквы, за исключением подписей внизу протоколов, которые подписаны вынуждено. Показания даны под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать. После этого я и начал писать всякую чушь. Кроме того, следователи использовали мое болезненное состояние (перелом спины) и играли на ней, как на клавишах. Это невыносимая пытка, которую я не выдержал. Главное для меня — это сказать суду, партии и Сталину о том, что я не виновен. Никогда участником заговора не был. Я умру так же с верой в правильность политики партии, как верил в нее на протяжении всей своей работы».

(Дело Эйхе, т. 1, л. д.)

Военная Коллегия Верховного Суда СССР (в составе Ульриха, Климина и Суслина), выслушав такое заявление Эйхе, проштамповала сфабрикованные материалы и приговорила Эйхе к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение спустя два дня — 4 февраля 1940 года.

В настоящее время бесспорно установлена фальсификация дела Эйхе.

Дело РУДЗУТАКА Я. Э.

Один из видных деятелей советского государства Ян Эрнестович Рудзутак вступил в партию в 1905 году восемнадцатилетним юношей. В годы царизма неоднократно подвергался преследованиям со стороны охранки, был осужден к смертной казни, замененной в связи с несовершеннолетием пожизненной каторгой. Проведя десять лет на каторге, был освобожден от нее революцией.

После Великой Октябрьской социалистической революции Рудзутак стал одним из помощников В. И. Ленина.

В 1921 году Рудзутак по предложению Ленина подготовил тезисы о профсоюзах, которые легли в основу ленинской платформы в борьбе с троцкистами.

Борясь против всех оппозиций и антипартийных группировок, Рудзутак всегда активно защищал генеральную линию партии. Он неоднократно избирался членом Центрального Комитета партии, после 17 съезда был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК и перед арестом работал заместителем Председателя Совнаркома СССР.

25 мая 1937 года Рудзутак был арестован НКВД СССР по обвинению в том, что он возглавлял антисоветскую националистическую латышскую организацию, занимался вредительством и был шпионом иностранных разведок. На заседании Военной Коллегии Рудзутак виновным себя не признал. В протоколе судебного заседания секретарь записал, что Рудзутак в суде заявил:

«… его единственная просьба к суду — это довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще невыкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем неповинных людей признавать себя виновными. Что проверка обстоятельств обвинения отсутствует и не дается никакой возможности доказать свою непричастность к тем преступлениям, которые выдвинуты теми или иными показаниями разных лиц. Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем неповинных людей, не говоря уже о самом подследственном. Просит суд дать ему возможность все это написать для ЦК ВКП(б). Заверяет суд, что лично у него никогда не было никакой плохой мысли против политики нашей партии, так как он всегда полностью разделял всю ту политику партии, которая проводилась во всех областях хозяйственного и культурного строительства. Еще раз просит суд предоставить ему возможность подробнейшим образом изложить все то, что ему известно о методах следствия, в ЦК партии».

(Дело Рудзутака, т.1, л. д.)

Игнорируя вовсе это заявление Рудзутака, Военная Коллегия (в составе Ульриха, Никитченко и Горячева) 28 июля 1938 года, проведя всего лишь 20-минутное судебное заседание, приговорила Рудзутака к расстрелу. Приговор тогда же был приведен в исполнение.

Тщательной проверкой, произведенной в 1955 году, установлено, что дело по обвинению Рудзутака сфальсифицировано и он был осужден на основании клеветнических материалов.

Рудзутак посмертно реабилитирован[24].

Дело ЧУБАРЯ В. Я.

Один из видных деятелей партии и советского государства, Чубарь Влас Яковлевич, 1891 года рождения, вступил в партию в 1907 году, на протяжении ряда лет возглавлял правительство Украинской ССР, а затем работал заместителем Председателя Совнаркома СССР. Чубарь был делегатом ряда партийных съездов, на 11, 12, 13, 14, 15, 16 и 17 съездах партии избирался членом ЦК КПСС.

4 июля 1938 года Чубарь был арестован НКВД СССР по обвинению в том, что он был участником антисоветской террористической диверсионно-вредительской организации и являлся агентом немецкой разведки.

26 февраля 1939 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР (в составе Ульриха, Дмитриева и Суслина) Чубарь был осужден к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день.

Проведенной в 1955 году Комитетом госбезопасности и Прокуратурой СССР проверкой установлено, что обвинение Чубарь было полностью сфальсифицировано.

В настоящее время дело Чубаря прекращено, и он посмертно реабилитирован[25].

Дело ЕВДОКИМОВА Е. Г.

Евдокимов Ефим Георгиевич, 1891 года рождения, член КПСС с 1918 года, бывший член ЦК КПСС, один из активнейших участников гражданской войны и борьбы с контрреволюцией, за заслуги перед Родиной был награжден орденом Ленина и пятью орденами Красного Знамени. Длительное время Евдокимов работал на руководящих должностях в органах ОГПУ — НКВД, а в 1933 г. был избран первым секретарем Северо-Кавказского крайкома партии.

До ареста Евдокимова никаких материалов о его якобы преступной деятельности в НКВД СССР не было.

В течение 5-ти месяцев содержания под стражей Евдокимов, несмотря на применение к нему тяжких мер репрессии, категорически отказывался признать себя виновным.

В деле имеется его заявление, в котором он пишет:

«Предъявленное мне следствием обвинение в измене Родине я признать не могу. Родине я никогда не изменял, ни в каких контрреволюционных или антисоветских организациях или группах не состоял. Наоборот, за время пребывания в рядах партии и на работе в органах ВЧК — ОГПУ, я вел решительную борьбу со всеми проявлениями контрреволюционной и антисоветской деятельности.

Я признаю, что в своей работе в борьбе с врагами народа я допускал грубейшие политические ошибки…

Для меня теперь совершенно ясно, что жил я и работал и дрался не так, как надлежало по-настоящему бороться большевику вообще и особенно после указаний, данных Сталиным на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Но, повторяю, предателем партии я не был и против партии и советской власти борьбы не вел и ни в каких и нигде заговорах не участвовал…»

(Дело Евдокимова, т. I, л. д. 40.)

Из материалов дела видно, что в это время следователи прилагали все усилия к тому, чтобы понудить Евдокимова к даче желаемых им показаний, что для этого они шли и на провокацию.

17 января 1939 г. Евдокимову без перерыва даются три очные ставки с Николаевым-Журид, Ежовым и Кауль (ныне реабилитирован). Все трое изобличали Евдокимова в причастности к антисоветской организации, а он категорически все отвергал. В связи с этим, следователь записал в протоколе очной ставки:

«Ввиду того, что арестованный Евдокимов, несмотря на предупреждение, ведет себя вызывающе и мешает арестованному Николаеву-Журид давать показание по существу дела, — очная ставка прерывается».

(Дело по обвинению Евдокимова, т. II, л. д. 7.)

Сам Евдокимов протокол очной стыки не подписал. 24 февраля 1939 г. содержавшийся в одной камере с Евдокимовым арестованный Шварц С. С. донес:

«Дело о заговоре он называет „липой". Возмущался следствием, называя их гадами…

Я ему советовал по-товарищески дать показания…

… Однажды, во время непрерывных допросов Евдокимов, придя в камеру, заявил, что устал и готов подписать все, что угодно…»

(Дело по обвинению Евдокимова, т. V, л. д. 196–198.)

2 марта 1939 г. по настоянию врачей, измученный пытками, больной Евдокимов был помещен в тюремную больницу. Причем Кобуловым было дано указание: «Поместить вместе с Лобовым». (Лобов в это время был уже деморализован и давал любые требуемые от него показания).

28 марта 1939 г. в заявлении на имя Берия Лобов писал:

«3а время моего совместного пребывания в Бутырской больнице с 2 по 4 марта с.г. с арестованным Евдокимовым… он говорил, что ему хотелось бы сейчас одного, — это иметь бомбу, чтобы взорвать весь следственный аппарат теперешнего НКВД и самому взлететь с ним на воздух, что такой советский аппарат, который так калечит и разрушает невинных людей, можно только назвать фашистским…

… В бреду Евдокимов говорил: «Сашка, сволочь, зачем предаешь… какой кошмар, какой кошмар…»

… Из больницы Евдокимов ушел с решением не сдаваться, а лучше умереть, независимо от мучений, которые могут предстоять впереди; тогда, по его мнению, быть может, в ЦК задумаются о причинах такой героической смерти неразоружившегося «врага».

(Дело Евдокимова, т. V, л. д. 203–204.)

Пять месяцев систематических истязаний сломили Евдокимова, и он стал давать явно надуманные, противоречивые, неправдоподобные показания, в которых признавал себя виновным в совершении тяжких государственных преступлений.

Первый такой протокол допроса датирован 13 апреля 1939 г. Допрос вел Меркулов.

2 февраля 1940 года дело по обвинению Евдокимова было рассмотрено на заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР, на котором он полностью отказался от ранее данных показаний и, утверждая свою невиновность, заявил:

«Виновным себя в принадлежности к право-троцкистской организации я признать не могу…

Я сознаю, что вопрос обо мне уже решен. Но никак не могу признать себя виновным в том, что я служил буржуазии…

Шпионом и наймитом буржуазии я никогда не был.

В 1923 г. был убит мой брат, я подозреваю в этом поляков, а поэтому как же я мог в это время работать вместе с поляками. Я громил всех польских атаманов-бандитов и их агентом не был.

Показания с признанием своей вины я начал давать после очных ставок с Ежовым и Фриновским и после особого на меня воздействия.

Я назвал на предварительном следствии около 1 24 человек участников заговора, но это ложь, и в этой лжи я признаю себя виновным.

К правым я никогда не принадлежал и не принадлежу…

Показания других участников заговора совпадают с моими только лишь потому, что у нас у всех был один хозяин — следователь…

Я прошу одного — тщательно разобраться с материалами моего дела. Меня очень тяготит, что я оклеветал много лиц…»

(Дело по обвинению Евдокимова, т. 1, л. д. 97–99.)

В своем последнем слове Евдокимов сказал: «Я скоро умру, но я хочу сказать суду, что и при новом руководстве (имеется в виду Берия) аппарат НКВД СССР работает так же, как работал и при Ежове, а отсюда получаются к[онтр]р[еволюционные] организации, представителем которых сделан я и другие.

Об этом я убедительно прошу донести Сталину.

Я не был сволочью, но стал таковым на предварительном следствии, т. к. не выдержал и начал лгать, а лгать начал потому, что меня сильно били по пяткам».

(Дело по обвинению Евдокимова, т. I, л. д. 100.)