Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

Удивительный обычай возник в стойбище Энмакай: бабы принялись за охоту на пушного зверя. Ну, бабье ли это дело — ездить на собаках в тундру, разбрасывать приманки на зверя, ставить капканы и затем ежедневно осматривать их?

И все это сделал русский учитель Дворкин.

Люди стойбища верили ему и объединились в обиде на Алитета. В их ярангах поселилась и прижилась радость жизни.

Сами женщины, услышав в первый раз от учителя, что им нужно ловить песцов, смеялись над ним.

— Вы попробуйте, а потом мы и собак хороших разведем. У каждой будет хорошая упряжка, — убеждал их учитель.

И чтобы не огорчать учителя, которого уже полюбили, женщины решили попробовать заняться охотой.

В тот вечер они поздно разошлись, и Дворкин, слушая их смех, доносившийся с улицы, сам улыбался.

И по всему побережью русские с настойчивостью принялись помогать бедным людям. Это они изгнали голод с побережья своими вельботами-самоходами и новым законом жизни.

— О, это только начало! — говорил учитель.

Мяса было много, и каждая из женщин без ущерба для хозяйства могла отвезти в тундру приманку на песца.

А сколько было радости, когда Уакат привезла первого песца, за которого можно получить сорок бумажек-рублей!

Женщины тоже научились понимать толк в бумажках-рублях. Чтобы отметить это небывалое событие — первого песца, пойманного женщиной, Ваамчо устроил собрание.

Виновница торжества Уакат была в центре внимания. Все только и говорили о ней. После собрания она не спала всю ночь, а рано утром уже умчалась осматривать капканы.

Вот он какой, новый закон! Неплохой закон. Каждый, у кого есть глаза, видит это сам.

Ваамчо, обзаведясь хорошей упряжкой, успевал разбрасывать приманки на песца и ездить по соседним стойбищам, развозя великие слова правды.

И лишь Алитета ничто не радовало. Скучно стало ему в стойбище Энмакай. Он давно отвык от охотничьей жизни и теперь не находил себе дела. Днем он спал, чтобы не разговаривать с людьми, а ночью, как хищник, бродил по стойбищу или в торосах моря. Когда же в стойбище заезжал кто-либо из ревкома и люди бежали в школу послушать новости, Алитет уходил в камни и не возвращался до тех пор, пока не уезжал русский. Ушла радость жизни. Перестал Алитет дружить с удачей. Сердце ныло от тоски по торговле. Безделье угнетало его, оно порождало лишь мрачные думы. Браун и в это лето обманул. На всем побережье негде было взять товаров. Всюду сидели русские купцы из племени Лося. Трудно стало жить Алитету: вся семья переселилась в один полог, потому что не стало хватать жира, чтобы отопить и осветить три полога. Но и в единственном пологе огонь светил тускло.

В полумраке с открытыми глазами молча лежал Алитет. И никто не знал, о чем думал он. Всем было тягостно, и все старались молчать.

Тыгрена догадывалась, что скоро, скоро Алитет покинет побережье и навсегда уйдет в горы.

Озлобленный, он лежал и неприязненно посматривал на своего отца Корауге. Алитет возненавидел и его. Недовольство и вражда поселились в пологе.

— Ты все лежишь? Не мешало бы позаботиться о жире, — напомнил Корауге сыну.

Алитет поднялся с оленьей шкуры и, сидя, долго смотрел на отца. Потом недовольно сказал:

— Ты перестал видеть, что настала трудная жизнь. Не мешало бы тебе подумать об уходе к «верхним людям». Что-то давно я не вижу от тебя никакой пользы. Или ты все еще думаешь, что помогаешь мне в моих делах?

Шаман вздрогнул и с глубокой обидой сказал:

— Где это видано, чтобы человеку кто-то предлагал уходить к «верхним людям»? Разве у меня перестал ворочаться язык во рту, чтобы самому попросить смерти? Разве я перестал быть хозяином своей жизни? Или ты думаешь, что я не могу сам вымолвить последнее слово?

Алитет вскочил и резко, непочтительно, повысив голос, сказал:

— А ты не видишь, нас окружил новый закон, привезенный русскими?!

Алитет в ярости сорвал деревянных и костяных прокопченных божков, висевших на стенках, и торопливо вылез из полога. Он схватил топор и озлобленно начал рубить их на мелкие кусочки, приговаривая:

— Вот вам, помощники в жизни!

Он собрал кусочки божков в пригоршню и, выйдя из яранги, разметал их по снегу. Затоптав их, он вернулся, взял ружье и ушел во льды сторожить нерпу.

Давно не сидел он у отдушины. Скучно сидеть и бесконечно долго ждать, когда покажется эта глупая нерпа подышать воздухом. Но Алитет терпеливо сидел и думал. Он долго сидел и, разозлившись, бросив ружье в отдушину, сказал:

— Все! Нечего делать здесь на берегу. Пора уходить в горы.

Вернувшись домой и встретив около яранги Тыгрену, он крикнул:

— Живо собак! Скорей надо готовиться к кочевой жизни.

Лицо Алитета было необыкновенно злым и страшным, когда, одетый по-дорожному, он вышел к нарте, где Тыгрена пристегивала собак. Она запрягала собак торопливо и не могла скрыть радости, что Алитет наконец-то уезжает из стойбища. Слишком тяжело стало жить вместе.

Алитет бросил озлобленный взгляд на Тыгрену и предостерегающе сказал:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты опять перестаешь ненавидеть русских… К тебе возвращаются прежние думы. Не вздумай зайти к учителю. Знай, худо будет и тебе и мальчишке.

Тыгрена промолчала: она уже хорошо знала, что лучше не говорить в таких случаях.

Алитет сел на нарту, гаркнул на собак, и они, сорвавшись с места, сразу взяли в галоп. И хоть нельзя было пускать собак вскачь, пока они не втянулись, Алитет не стал тормозить.

Тыгрена смотрела вслед убегающей упряжке, пока она не скрылась за холмом.

Она вернулась в ярангу с тяжелым чувством. Впереди все казалось мрачным и тревожным. Тыгрена, предчувствуя что-то недоброе, остановилась в раздумье. Ей захотелось с кем-нибудь поговорить, но с Наргинаут и ее сестрой она давно перестала делиться думами. Она решила сходить к Ваамчо и поговорить с ним.

Она шла к яранге Ваамчо медленно, ноги не слушались, печаль не сходила с ее лица.

Встретившись с Ваамчо, она долго не могла заговорить с ним. Они молча стояли около яранги и смотрели в ту сторону, где скрылась упряжка Алитета.

— Уехал? — спросил Ваамчо.

Тыгрена кивнула головой.

— Что случилось с тобой, Тыгрена? Ты сама всегда подталкивала меня на дорогу новой жизни, а потом ушла в сторону. Айе увезли на Большую землю совсем не для того, чтобы убить его там. Он должен вернуться. Так говорит учитель. У тебя есть глаза, а ты перестала видеть, что русские не враги нам. Посмотри сама, своими глазами. Сердце русских несет нашему народу радость и дружбу. Смотри, Тыгрена, кругом: сколько людей освободилось из капкана Алитета, и теперь они резвятся, как песцы весной. Только одна ты сидишь в капкане. Русские хотят вытащить тебя из этого капкана, но ты огрызаешься. Почему так? Тебе нравится сидеть в капкане?

— Нет, Ваамчо. У меня, наверное, скоро лопнет сердце от злости. Вот как мне не нравится.

— Новый закон есть, Тыгрена. Не хочешь жить у Алитета — можно уйти от него. Так говорит учитель, и так говорил мне Лось. Я всегда с ним говорю о тебе. Когда не было нового закона, который теперь прижился на берегу, сколько раз ты убегала от Алитета? Теперь есть новый закон, но ты не хочешь уходить от него. Почему так?

— Куда идти? Разве у меня есть где-нибудь другой муж?

— В школьную ярангу иди. Будешь убирать школу, топить углем печи, кипятить чай. За это учитель будет давать тебе бумажки-рубли. Уакат уйдет. Она согласна. Все равно она получает рубли-бумажки по родовому совету. Ей хватит их. И учитель сказал: «Пусть приходит Тыгрена». Он тебя в обиду не даст. Ты же знаешь, какой он сильный. Ты забыла, как он Свалил Алитета?

— Ты не знаешь, Ваамчо, каким стал Алитет теперь. У него кружится голова. Он стал походить на бешеного волка. Он не будет драться с учителем, как раньше. Он застрелит и его, и меня, и Айвама. Наверное, и тебя застрелит. Скоро заберет всех нас в горы. Я не хочу туда. Я не хочу туда. Я не умею жить в горах.

Мальчик Гой-Гой, заметив Тыгрену, стоящую с Ваамчо, побежал сообщить об этом Корауге.

Наргинаут, прислушиваясь к словам Гой-Гоя, сердито сказала:

— Помолчи. Пусть Тыгрена говорит с Ваамчо. Разве он не отец ее сына Айвама? С каждым днем Айвам становится все больше и больше похожим на него.

Тыгрена пришла домой и, не глядя на шамана, почувствовала на себе его пронизывающий взгляд, Она села к нему спиной и про себя решила напомнить этому дрянному старику, что пора ему уходить к «верхним людям».

— Этот мальчишка Айвам чей сын? — послышался голос Корауге.

Тыгрена вздрогнула и, не оборачиваясь к старику, без признаков почтения в голосе сказала:

— Мой сын.

— А кто его отец? — испытующе протянул Корауге.

— Не знаю.

— Нет, ты знаешь. Ты хочешь спрятать отца? Мальчишка становится похожим на этого презренного Ваамчо, сына строптивого старика Вааля, разодранного бурым медведем. Мальчишка не нашего рода! — взвизгнул Корауге и затряс костлявой рукой.

Лицо Тыгрены зарделось. Она молча в упор посмотрела на старика.

— Молчишь? Что-то я не помню, чтобы Алитет сам выбрал Ваамчо в невтумы. Не потому ли мальчишку и зовут Айвам? А?

— Я сама выбрала Ваамчо в невтумы. Он настоящий человек и ловкий охотник. Айвам — сын двух отцов.

— Безумная! — закричал старик. — Прикуси скорей язык! Он слишком разболтался. Разве сами женщины выбирают невтумов?

— Теперь новый закон жизни, — волнуясь, сказала Тыгрена, и ей захотелось подбежать к старику и наступить на его тощую шею ногой, чтобы из его горла вылетали не слова, а хрип.

— Если ты перестала бояться гнева духов, берегись гнева Чарли. Он скоро вернется.

— Перестань болтать вздор. Не лучше ли тебе подумать о том, что сказал тебе твой сын? Ты надоел всем людям, живущим на земле, и пора тебе уходить к «верхним людям».

— А-а-а! — застонал Корауге и в знак своего возмущения принялся биться головой о шкуру.

— Тыгрена! — послышался из сенок окрик.

Взволнованная разговором с Корауге, Тыгрена не узнала голос Ваамчо.

И когда окрик повторился, она стремительно подняла меховую занавеску и увидела Ваамчо. Он молча кивнул ей в сторону наружной двери и вышел из яранги.

«Что случилось? Давно Ваамчо не заходил сюда», — подумала Тыгрена, быстро оделась и догнала его.

— Что случилось, Ваамчо?

— Тыгрена, большие новости пришли. Приехал Эрмен, сказал, что Айе вернулся с Большой земли. Машинным человеком стал. Капитаном стал. Живет в заливе Лаврентия с русскими и строит много деревянных яранг…

— Вернулся Айе?! — удивилась Тыгрена. — Значит, его не убили там?!

— Нет, его видел Эрмен сам. Он привез бумаги учителю: одну — мне, другую — тебе.

— Мне бумагу? Зачем?

Глаза Тыгрены широко, удивленно раскрылись.

— Пойдем, Тыгрена, к учителю. Он велел позвать тебя. Не бойся. Мы постоим за тебя. Ты ведь знаешь, что я теперь начальник многих стойбищ!

— Пойдем, Ваамчо, — согласилась Тыгрена.

В школе было тепло, лампа «молния» светила ярко, как солнце.

— Здравствуй, Тыгрена, — сказал Дворкин, протягивая ей руку. Садись! Садись и ты, Ваамчо.

Учитель разбирался в каких-то бумагах. Тыгрена следила за каждым его движением.

— Тыгрена, тебе пришло письмо от Айе. Вот что он пишет: «Тыгрена, я, Айе, вернулся с Большой земли. Теперь я стал помощником Андрея. Помнишь, который приезжал к вам с Лосем? Теперь я стал совсем другим человеком. Если ты не перестала думать обо мне, забирай Айвама и приезжай ко мне. Я говорил с Андреем, с Лосем, и они мне сказали: „Пусть Тыгрена приезжает“. Теперь Алитет не заберет тебя обратно, как раньше. Кончилась его сила. Вот все. Айе».

Тыгрене показалось, будто она спит и видит сон. Голова закружилась, в глазах потемнело. Кто знает: слова ли Айе она слышит или это говорит сама бумага? Никогда она не слышала таких слов от Айе. Да и откуда знает Айе, как вложить слова в бумагу? Не сам ли учитель придумывает такой разговор?

И восторг на лице Тыгрены сменился недоверием.

— А может быть, это говорит не Айе? Он никогда не умел разговаривать по бумажке, — тихо сказала Тыгрена.

Дворкин встал со стула и, показывая письмо, мягко сказал:

— Смотри, Тыгрена. Вот письмо. Его написал сам Айе. Наверное, он научился так же, как и мои ученики, Ведь они тоже раньше не разговаривали по бумажке. Я говорю тебе правду: письмо написал Айе.

Тыгрена осторожно взяла бумажку, посмотрела в нее, и ничто не напоминало в ней Айе. Она напряженно вглядывалась в бумагу, силясь понять смысл и значение рассыпанных крючков, и не могла. Она перевернула бумажку и вдруг с изумлением проговорила:

— Смотри, смотри, Ваамчо! Здесь нарисовано стойбище Янракенот, где мы с детства жили с Айе. Смотри, вот яранга моего отца Каменвата, вот яранга Айе, вот яранги соседей. Всего их было десять яранг. Вот все они здесь. А это наша гора. Айе всегда палкой рисовал это стойбище на снегу. Это его рисунок!

Дворкин с улыбкой слушал восторженный рассказ Тыгрены.

— Я тебе и говорю, Тыгрена, что эта бумага написана Айе. Я не выдумываю. Я совсем не хочу шутить над твоей тяжелой жизнью. Я говорю тебе правду. Тебя зовет Айе к себе, и ты немедленно поезжай. Ничего не бойся и не опасайся. Там у тебя найдутся защитники. Давно пора бросить к черту этого Алитета. Вот завтра же вместе с Ваамчо и поезжай. Его вызывают туда на праздник.

Тыгрена вопросительно взглянула на Ваамчо.

— Поедем, Тыгрена, а то увезет тебя Алитет в горы, оттуда трудней будет убежать.

Тыгрена поспешно встала и сказала решительно:

— Едем, Ваамчо.

Запыхавшись, она прибежала домой. Айвам смеялся, что-то лепетал, держа в руках круглые морские камешки.

Тыгрена подняла его на руки и пристально взглянула на него, ища в его лице черты Айе. И несмотря на то, что их не было в лице Айвама, она увидела их.

— Играй, Айвам, — сказала она.

— Ты куда ходила? — злобно спросил Корауге. — К учителю ходила? Блудня!

Тыгрене трудно было промолчать, скрипучий голос старика раздражал ее, но ей совсем не хотелось вступать в разговор с ним. И она молчала.

— Я знаю, куда ты ходила! — визгливо прокричал старик. — Ты умножила свои проступки. И худо, ой как худо будет тебе!

Айвам подошел к старику и поднес ему камешки.

— Убери его, этого мальчишку! Он не нашего рода, этот волчонок! — И шаман сунул жесткую, костлявую руку прямо в лицо Айвама.

Мальчик закричал, свалился на шкуры, из носа его потекла кровь.

Тыгрена кинулась к старику. Она сгребла его своими руками, оторвала от пола и со всего размаха бросила дряблое тело в сенки, на галечный пол. Старик грохнулся, как мешок с костями, и, распластавшись, остался лежать неподвижно.

Тыгрена схватила Айвама и с побагровевшим лицом побежала к учителю.

— Сейчас я хочу ехать? — крикнула она.

Вслед за ней вбежал Ваамчо.

— Запрягай собак, Ваамчо! Я хочу ехать сейчас!

— Сейчас?! — удивился Ваамчо. — Ночь. Утром поедем.

— Луна скоро засветит. Сейчас едем. Иди, иди, Ваамчо. — И она выпроводила его на улицу.

— Учитель, пусть Айвам побудет здесь. Пожалуй, я запрягу своих собак.

Подбежала встревоженная Наргинаут.

— Старик умирает, — шепотом сказала она.

— Пусть умирает, — равнодушно ответила Тыгрена.

— Да, пожалуй, ему все-таки пора умереть, — согласилась Наргиваут.

Разъяренная Тыгрена быстро заложила собак и подкатила к школе, где уже стояла нарта Ваамчо.

Она взяла в одну руку сына, в другую — остол и, садясь на нарту, сказала:

— Едем, Ваамчо!

— Подожди, Тыгрена. Мне надо что-то сказать учителю.

— Что такое, Ваамчо? — спросил Дворкин, провожавший их.

— Пусть Алек с ребенком, пока я не вернусь, поживет у тебя в школе. Как бы Алитет что-нибудь не сделал.

— Хорошо, — сказал учитель.

Едва нарты выехали из стойбища и скрылись яранги, Тыгрена остановила упряжку.

— Ваамчо, пристегни моих собак к своей нарте. Мне трудно управлять упряжкой.

Ваамчо пристегнул собак к своей нарте, и длинная вереница в двадцать четыре собаки, извиваясь вдоль морского берега, тронулась в путь. Тыгрена сидела рядом, прижав к себе Айвама.

— Тыгрена, ты убила старика? — спросил Ваамчо.

— Нет. Он сам убился.

На небе, одетая в рубашку, смеялась луна — предвестник пурги.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.