Глава тринадцатая
Глава тринадцатая
За последнее время в стойбище Лорен произошли большие изменения. Здесь уже не было ни хижины Чарльза Томсона, ни склада из гофрированного железа.
Рультыне не нужны были эти постройки, и она сказала Яраку:
— Они все время в глаза лезут, эти постройки. Надо их сломать.
Рультыне хотелось, чтобы ничто не напоминало ей о белом муже.
Из всего этого материала была построена яранга не у прибрежной полосы, а рядом с другими, на склоне горы.
Яранга поблескивала железной крышей, и Рультына жила со своими детьми спокойно, как все люди, будто заново.
Кроме бывшей американской фактории мистера Саймонса, в которой теперь хозяйничал Жохов, в селении появились еще два дома: школа и больница Красного Креста.
По-прежнему на склоне горы стояли яранги местных охотников, но среди них уже не было яранги Рынтеу. Дочь его вышла замуж за охотника из соседнего стойбища вскоре после того, как старик Рынтеу свалился с обрыва и разбился. От яранги его осталось лишь круглое основание, выложенное камнями; из-под снега виднелись кости морских зверей и брошенный закопченный светильник. Угас навсегда огонь этой яранги. И дочь ушла к другому огню.
Ярак и Мэри поселились в факторийном доме. Они спали на кровати, на которой спал сам Чарли, ели на столе, на котором кушал мистер Саймонс, и вообще жили, как таньги.
Рультына часто заходила к ним и, по старой привычке распоряжаться в «белом» доме, наводила у них порядок. Рультына знала, какие порядки должны быть в таких домах. Она удивлялась, как скоро Ярак и Мэри привыкли жить «по-белому». И все-таки она не совсем верила, что так удобней им жить. Наверное, они смирились с такой новой жизнью потому, что Ярак работал в пушной фактории, а Мэри — в больнице. Пусть живут по-новому.
Рядом с ними, за стеной, жил заведующий пушной факторией Жохов. По ночам он сильно, храпел, и Мэри, смеясь, говорила Яраку:
— Морж вылез на лежбище!
Это было очень смешно, потому что Жохов был сильно похож на моржа: у него и брюхо было такое же толстое, и усы торчали так же, и рычал он, как морж.
Каждое утро Мэри варила кофе и подавала Яраку завтрак, будто за столом сидел сам Чарли. Они были веселы, разговаривали громко и носили матерчатые одежды. Мэри раздобрела и стала совсем похожа на белолицую женщину. И, несмотря на то что Ярак редко ходил на морскую охоту и больше для развлечения, еда у них была всегда. Ярак не ловил песцов, но товаров покупал не меньше, чем самый лучший охотник. Да и сама Мэри ежемесячно получала от доктора зарплату, а на деньги в фактории продавались любые товары.
Все это немало удивляло Рультыну. Она теперь ходила не сгорбившись, как раньше, при Чарли, а выпрямившись, подняв голову.
Веселая прибегала из школы Берта и рассказывала о том, что они делали с учителем.
«Незачем эта школа, — думала Рультына, — но пусть веселится, пока маленькая».
В стойбище началась какая-то новая, неведомая жизнь.
Однажды утром Рультына зашла навестить свою беременную дочь. Ярак важно сидел за столом в ожидании кофе. И когда Мэри поставила ему на стол кружку, из которой шел пар, он вдруг стукнул кулаком по столу и, в точности изображая Чарли, грозно крикнул:
— Год дэм! Почему холодный кофе?!
И Рультына, и Мэри, и сам Ярак громко рассмеялись.
Напившись кофе, Ярак съел вдобавок кусок тюленьего мяса и пошел в свой пушной склад. Мэри ушла в больницу. Рультына принялась убирать комнату.
В складе было много песцов, и до самого прибытия парохода хозяином их был Ярак. Он мурлыкал песенку и чистил шкурки. Ярак хорошо знал, что на мездре нельзя оставлять жир, хотя он и засох. Придет лето, растопится жир, будет мех желтоватым, а песцы должны быть белыми как снег. Об этом и напевал песенку Ярак.
В склад вошел Жохов. На нем была богатая пыжиковая доха с воротником из двух выдр. На голове — бобровая шапка.
— Здравствуй! — приветливо сказал Ярак.
Жохов молча прошел вдоль линии висевших песцов и, встряхивая шкурки за хвосты, сухо проговорил:
— Надо их уложить в мешки, и я запломбирую каждое место.
— Зачем? — удивленно спросил Ярак. — Пусть висят. Так им лучше. Положить в мешки успеем, когда пароход увидим в море. Сквозняк сделаем, они проветриваться будут.
— Ты вздумал учить меня пушному делу? — сурово спросил Жохов. Сопляк ты еще! У меня в Красноярске громадные склады были. Я двадцать пять лет работаю по этому делу.
Ярак стянул с веревки песца и, вывернув шкурку чулком, сказал:
— Жохов, смотри: вот жир на мездре. Охотники не привыкли хорошо обрабатывать шкурки. У них нет отрубей. У Чарли я всегда чистил отрубями. Чарли хорошо знал, что надо делать со шкурками. И Рультына чистила, и Мэри чистила — все мы чистили.
— Пошел к черту со своим Чарли! Я получше Чарли знаю, что мне делать. Брось эти отруби и делай, что велят.
Ярак взволнованно взлохматил свои густые волосы, причесанные по-русски, и сказал:
— Пожалуй, так испортится пушнина, Жохов. Чарли говорил, что, если такие шкурки попадут в трюм парохода, растают они там. Тепло в трюме. Жир просачиваться будет в ворс. Желтыми станут шкурки.
— Делай, что велят тебе. Закажи женщинам пошить мешки. Начнем упаковывать всю эту партию.
— Как хочешь. А я хотел сначала почистить их, потом на улицу вывесить. Иней сядет на шкурки, и они будут белые-белые!
— Делай, что говорят. Мешки закажи! — раздраженно крикнул Жохов и ушел из склада.
Ярак долго смотрел на дверь, за которой скрылся Жохов.
— Неправильный человек, — со вздохом сказал Ярак и пошел в яранги разговаривать с женщинами.
Он шел и думал о шкурках.
У одной из яранг он встретился с доктором.
— Ну как дела, красный купец? — добродушно спросил Петр Петрович.
— Дела хорошо, только немножко плохо, — ответил Ярак и рассказал доктору о разговоре с Жоховым.
Доктор заинтересовался и долго расспрашивал Ярака о пушнине, о ее хранении, обработке. Шел снег, а они все стояли и разговаривали.
Жохов сидел у себя за столом, щелкал косточками на счетах и что-то записывал, когда вошел доктор.
— Здравствуйте, Наум Исидорович! Живем в одном месте, а встречаемся редко.
— Это к лучшему, доктор. Меньше мешаем друг другу, — угрюмо сказал Жохов.
— Слушайте-ка, гражданин хороший. Я сейчас беседовал с Яраком. Интересные вещи он мне рассказал насчет пушнины. Он недоволен вашим распоряжением.
Жохов отодвинул счеты в сторону и, глядя на доктора поверх очков, равнодушно сказал:
— А мне безразлично, доволен он или недоволен… Вы слушайте его больше! Может быть, приучите его к ябедничеству.
Доктор нервно зашагал по комнате.
— Нет, извините! Тут дело не в ябеде. В его рассуждениях о пушнине есть резонные соображения.
Жохов расхохотался, и руки его на трясущемся животе то поднимались, то опускались.
— Слушайте, доктор: вы же образованный, ученый человек, а понять того, не можете, что ведь он дикарь еще, — пренебрежительно сказал Жохов. — Я четверть века работаю с пушниной. Теперь учиться я у него должен? Тьфу, противно даже разговаривать!
Пыхнув папироской, доктор, строго глядя на Жохова, сказал:
— Я очень далек от того, чтобы Ярака считать дикарем. Скажу больше: я убежден, что он прав. Мне непонятно лишь одно: почему его разумный совет вы не хотите использовать? Нельзя упаковывать пушнину в мешки, пока Ярак ее не обезжирит.
— Знаете что, доктор, — вспылил Жохов, — я заведующий факторией! Меня послало ОКАРО на эту работу, а не вас. И за работу фактории отвечаю я. А поэтому прошу вас не совать нос в мои дела. Я не хожу к вам в больницу и не учу вас, как лечить людей. Кстати сказать, и больные-то к вам не идут. Вот об этом вы позаботьтесь.
Доктор молчал. Лицо его покрылось пятнами, нижняя губа задрожала. Он встал и, не простившись, пошел к двери.
— Гусь нашелся какой! — крикнул ему вслед Жохов.
Взволнованный доктор почти бежал к больнице. За все время жизни на Севере он никогда еще не был так раздражен. Доктор и без того тяжко переносил свое вынужденное бездействие. Все меры, принимаемые им совместно с учителем, не давали никаких результатов. Люди не шли в больницу. Единственное, что ему удалось, — это вылечить от чесотки одного мальчика-ученика.
Доктор добежал до больницы и, взявшись за перила крыльца, остановился, тяжело дыша от возбуждения.
— Доктор, ты что стоишь здесь? — участливо спросила Мэри, увидав его очень расстроенное лицо.
— Ничего, ничего, Мэри. Я сейчас приду. Но только я должен сходить к учителю.
Учитель Кузьма Дозорный стоял у плиты и жарил на сковородке оленье мясо.
— А, доктор! Проходите, проходите в комнату! Сейчас будем оленину есть, — радушно проговорил он.
Доктор подошел к небольшому самодельному шкафчику, заполненному книгами, безразличным взглядом пробежал по корешкам книг и сел на стул.
В маленькой комнатке учителя было чисто и уютно. Самодельный диванчик накрыт оленьими шкурами. Такие же шкуры лежали около кровати и под ногами, у письменного стола. Доктор как будто впервые заметил все это и подумал: «Хорошо у тебя, Кузьма».
Учитель вошел с шипящей сковородкой.
— Вы что мрачны, доктор, как осенняя туча?
— Знаешь, Кузьма, очень меня обидел этот торгаш. Так полоснул по сердцу, что я в состоянии аффекта чуть не заехал ему в морду… Но сдержался.
— А ну его к черту! Стоит на него обращать внимание, Петр Петрович! Давайте закусывать. Отличная оленина. Тает во рту.
— Сходи, Кузьма, ко мне. Там у меня в буфете стоит бутылочка. Сходи, пожалуйста. Мне это нужно сейчас как лекарство.
Учитель быстро сбегал и по дороге прихватил большую мороженую рыбину.
— Сосед мой привез целую нарту рыбы. Голец. Сейчас мы его мигом приготовим. — Учитель поставил рыбу головой на стол и острым ножом стал настругивать ее.
Стружка, завиваясь, падала в тарелку. Эта мерзлая строганина, как называлась она здесь, посыпанная перцем, была необычайно вкусна.
Они выпили по рюмке, закусили, и доктор сказал:
— Отличная закуска эта строганина… Так вот, Кузьма, пошел было я к тому торгашу по делу, а он довел меня до такого состояния…
— Какое с ним может быть дело! Я к нему хожу раз в месяц. А теперь думаю взять бочку масла, мешок сахару, поставлю их у себя в сенях и больше никогда не зайду к нему.
Доктор рассказал историю с пушниной. Учитель предложил написать об этом в ревком.
— Нет, — сказал доктор. — Надо обождать. Говорят, Лось еще не вернулся. Приедет кто-нибудь другой из ревкома и не сумеет вправить ему мозги. Тут надо Лося. — И, помолчав, доктор спросил: — А может быть, я действительно бездельник, Кузьма? А? Ты работаешь в школе, он все-таки тоже работает в фактории, а я собак гоняю. Это ведь тягостно. Как ты думаешь?
— Ничего, доктор. Наладится дело. Давайте есть оленину.
Они просидели до позднего вечера, обсуждая больничные дела.
Из фактории шли женщины и несли материал для пошивки мешков.
— А ведь народ хорошо относится к нему, к этому торгашу. Народ считает, что он главный здесь, — сказал учитель.
— Я знаю. Мне Мэри рассказывала, что он говорит охотникам. Он внушает им мысль, что и без школы и без больницы жить можно. А вот без него, без его товаров жить нельзя. Видишь, куда гнет! Вредный человек! Сплошная демагогия!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.