Зрелая доктрина любви

Зрелая доктрина любви

Не может не бросаться в глаза, что с момента знакомства до официального оформления брака Альберта Швейцера и Елены Бреслау прошли долгих девять лет. Уникально и то, что решение создать семью основательно увязывалось с намерением отправиться с особой миссией в Тропическую Африку. Дух миссии вошел в их отношения сразу, оставаясь незримым связующим спутником в течение всей жизни.

У них было поразительно много общего. Он сел за орган, когда еще не доставал до педалей; она с восторгом музицировала на клавишных инструментах, училась в Страсбургской консерватории. Природа с детства приковывала его внимание, он любил ходить в школу один, чтобы приятели не мешали любоваться красотами природы, мощью величественных дубов и ломким рельефом горных вершин, казавшихся сказочными великанами. Поступки людей часто казались ему диссонирующими с деятельностью Природы. Елена также взрослела там, где природа не стесняется выразиться дивными формами, и это оставило отпечаток в ее восприятии мира. Его привлекали размышления над глобальными вопросами бытия, часто он был поглощен этим анализом настолько глубоко, что окружающее переставало для него существовать. Биографы семьи Швейцеров говорят, что дочь профессора Бреслау была чрезвычайно близка к отцу; он брал ее с собой в Италию, где девушка настойчиво изучала живопись. Позже склонная к самостоятельности девушка некоторое время работала в Англии гувернанткой, а также до встречи с будущим мужем успела потрудиться в сиротском приюте, активно участвовала в сборе денег для сирот – весьма важный факт, отражающий ее попытки быть социально значимой. Она выросла разносторонне развитой и самобытной в оценках происходящего; повзрослев, неизменно входила в сообщество прогрессивных молодых людей, искренне озабоченных будущим современного человека. Порой она казалась в своей деятельности такой же одержимой, как и сам Швейцер. Оба – и Альберт, и Елена – были крайне неприхотливы в быту, глубоко духовны и имели железные, непоколебимые убеждения. И оба, кажется, имели сходный темперамент и были склонны больше полагаться на душевные эмоции, нежели на влечение и страсти.

Они познакомились после его проповеди в церкви, которую она посещала как прихожанка. И хотя разговор завязался как будто деловой, нет сомнения, что первоисточником внимания стала обоюдная физическая привлекательность. За ней каждый пытался обнаружить искомую и необходимую для продолжения отношений глубину.

И для обоих увиденное друг в друге оказалось потрясающе приятным сюрпризом. Чтобы продолжить отношения, она вызвалась помочь отредактировать его рукопись; он с радостью согласился. Обоим импонировали взаимная чуткость и убежденность в необходимости жить активно, они быстро выяснили, что являются друг для друга интересными и достойными собеседниками. Последнее, наверное, в большей степени, чем все остальное, позволило растянуть на столь долгий срок путь от знакомства до свадьбы. С самого начала в их отношениях присутствовала уверенность, что многие формальные вещи, и в том числе такие, как оформление брака, ничего не значат по сравнению с глубиной восприятия друг друга. С первых минут знакомства они очень тонко чувствовали друг друга, и это единое, похожее на магнитное, поле делало их уверенными друг в друге.

При этом достаточно любопытным выглядит доктрина личностной закрытости Швейцера, которая, несомненно, была перенесена и на семью. «Знать друг друга не значит знать друг о друге все; это значит – относиться друг к другу с симпатией и доверием, верить друг другу. Человек не должен вторгаться в чужую личность», – считал Швейцер. Эту пикантную убежденность, довольно неординарную личностную особенность, он вынес из детства, когда с удивлением обнаружил, что многие его внутренние побуждения резко контрастируют с устремлениями сверстников. Его столкновения с разрушительными влечениями в окружающих, уверенное непринятие раздражителей деструктивного и наряду с этим опасения быть не понятым, неверно истолкованным в микросоциуме – все это было перенесено во взрослую жизнь и закрепилось там. Но и Елене закрытость была близка; ее трогательная скромность и отказ от публичности дополняли образ доктора Швейцера каким-то смиренно-истовым, чисто женским служением его благу и, значит, благу их общего дела. Роль Елены окутана каким-то ореолом особой чувствительности и непритязательности; образ жены порой кажется дистиллированным, очищенным от бытовых ощущений и претензий. Но в действительности в сознательном выборе роли усердной помощницы мужа и проявляется платиновый блеск ее натуры, неоценимая готовность быть рядом, если только для этого есть силы. И хотя сам Швейцер в биографии достаточно редко говорит о жене, чаще упоминает о ней в тех случаях, когда повествует об ухудшении ее здоровья и в этой связи невозможности продолжать миссию вместе с ним. Семью он всегда рассматривал, как и собственно жизнь, исключительно сквозь призму миссии.

Были ли у них интимные отношения до брака? Ведь столь продолжительный период общения в виде крепкой дружбы хотя и соответствовал духу времени и общему стилю их отношений, все-таки кажется несколько противоестественным. Почти три года они были помолвлены, после пяти лет знакомства. Альберт Швейцер вступил в брак, когда ему было уже тридцать семь лет. Позволила ли их общая консервативность перейти к более близкой форме отношений между мужчиной и женщиной до брака? Если да, то это означает только одно: кредит доверия каждого оставался безграничным, они никогда не сомневались друг в друге. И пусть они повесили амбарный замок на двери в свой интимный мир, едва уловимые оговорки говорят и о романтике в душах влюбленных, и о чувственности в отношениях.

Когда однажды, через сорок лет после официального оформления отношений, они находились в Америке, он вдруг вспомнил их упоительный вальс в то время, когда они только начинали узнавать друг друга. Недаром Борис Носик в биографии весьма уместно проводит аналогию между Швейцером и Бахом, о котором тот писал книгу: когда-то композитор был уличен в том, что музицировал в церкви с «посторонней девицей». Биограф уверен, что Елена, как и невеста Баха, ходила на органные репетиции Швейцера. И все же кажется, что их общая сексуальность либо претерпевала сознательное подавление, либо находилась в каком-то преобразованном состоянии, их интимный мир представляется тщательно высушенным фруктом. Или, во всяком случае, телесная форма отношений отходила на второй план, позади идеи совершенствования человека, которой оба были навек преданы как форме самовыражения личности. Так или иначе, сексуальные отношения не были ни преградой, ни проблемой; все, что необходимо было выяснить, о чем нужно было договориться, произошло до свадьбы. Потому что если даже у них не было интимной близости, то само по себе это также есть утверждение определенного принципа, скрепленного годами, как самой ценной печатью. Ее ожидание до свадьбы, как и его стайерская подготовка к браку, по сути, являются рефлексией серьезного отношения к самой жизни, которую они принимали друг в друге, а возможно, и тщательной проверкой готовности к двойной миссии, которая обещала стать не менее сложной, чем у первооткрывателя необитаемой земли. Периоды расставаний, преимущественно связанные со слабым здоровьем Елены, проходили у них гладко – Альберт Швейцер был слишком увлечен идеей, он имел слишком жесткие суждения о нравственности, чтобы думать о чем-нибудь еще.

Знаковым выглядит и создание этой семьей уникальной защитной оболочки от надвигающейся волны всеобщего хаоса. Кажется, они совершенно ясно ощущали, что им выпало жить в геноцидный век, в трагическое, по выражению Альберта Эйнштейна, столетие, спасение от которого могло осуществиться только сознательным отмежеванием от цивилизации. Кстати, сам Эйнштейн пребывал в уверенности, что выбор практической миссии в географически удаленном от цивилизации тропическом Габоне является ответом одиночки на расширение пространства хаоса, «нравственно окаменевших и бездушных традиций цивилизации». Наверное, нет смысла гадать, почему известный в Европе ученый-философ, отменный знаток музыки и органов, концертные выступления которого неизменно собирали полные залы, признанный писатель и автор разошедшихся книг о Бахе, вдруг круто изменил свою жизнь. Его форма самовыражения предусматривала активную деятельность, которая призвана была подтвердить рассуждения. Только комплексная, многосторонняя задача, почти невыполнимая для кого-нибудь другого, могла сделать из него отважного человека мира, он был в этом убежден. Он всегда рассматривал свою личность шире принятых рамок и именно потому казался непонятным, совершенно удивительным, даже чудаковатым для общества современников. В этом контексте небезынтересен семейный срез: Елена не только с воодушевлением приняла миссию, но и горела ею не меньше мужа. Однажды Швейцер пригласил в гости жену священника, вместе с которым она трудилась в африканском Ламбарене – месте, избранном будущим доктором для своей священной миссии. Целью этого визита, как оказалось, было детально узнать обо всех трудностях, подстерегающих незадачливого европейца в джунглях Африки. Именно после обстоятельного откровенного рассказа Альберт и Елена объявили гостье о своей помолвке и решении ехать в этот забытый Богом уголок земного шара. Тут проявляется яркая индивидуальность семьи: они должны были визуально проиграть в себе все те ужасающие картины бедствий в стране, которую они выбрали в качестве второй родины. Будущие муж и жена полагали, что если они задолго до переезда в Габон будут знать все и осознанно повторят слово «да», миссия будет иметь больше шансов на успех. Есть еще один штрих к их общему портрету, свидетельствующий о ранней и весьма глубокой проработке вопроса, давно принятом решении. Если он давно учился искусству врачевания, то и она, ранее мечтавшая стать учительницей, готовилась теперь стать медсестрой. Решение вынашивалось вместе, оно было не раз детально обсуждено, как и все в этом мире. Они приняли сердцем далекую точку в неведомой Африке гораздо серьезнее, чем считали близкие и не посвященное в детали окружение.

Слабое здоровье и тяжелые последствия неудачного падения во время катания на лыжах неумолимо гнали Елену назад, в континентальную Европу. Порой, находясь в Ламбарене, Швейцер ради передышки своей подруги позволял себе отвлечься от работы и выехать на побережье. И все же в какой-то момент стало ясно, что жена не может находиться с ним постоянно. Это был серьезный вызов миссии, и оба понимали, что для Швейцера, который в тридцатилетием возрасте сел за студенческую скамью для того, чтобы освоить совершенно новую трудную профессию, и добрый десяток лет готовился бросить публичный вызов цивилизации, важнее всего осуществить задуманное. И они пошли на небывалый компромисс: жить вместе ровно столько, сколько позволяют физические силы Елены, использовать любую возможность для того, чтобы после вынужденной разлуки снова оказаться вдвоем. И надо отдать должное их решению, потому что в биографии Швейцера едва ли можно отыскать вояж, совершенный без любимой. Они прошли рука об руку длинный путь: и удручающую драму военного плена с его лагерем для интернированных, и восхитительные мгновения повсеместного признания, хотя искры славы никогда не ослепляли ни его, ни ее. Просто они очень хорошо уяснили, для чего они живут и куда лежит их общий путь на земле. Пожалуй, ничто так не характеризует глубину отношений, как бытовые мелочи. Биографы приводят такую, казалось бы несущественную, деталь из жизни необычной семьи: тазики в Ламбарене были помечены инициалами обоих супругов. С самого начала миссии в Африке и до последних дней своей долгой плодотворной жизни этот архитектор нового жизненного стиля считал Ламбарене двойной миссией, Елена была неотъемлемой частью его памятника гуманизму.

Ей досталась нелегкая судьба. Действительно, надо быть необычной женщиной, чтобы прожить жизнь с человеком, который за всю жизнь посмотрел, «вероятно, шесть» кинофильмов, предпочел комфортному обитанию в Европе девственные, наполненные опасностями и болезнями влажные джунгли Центральной Африки, сменил роль успешного ученого на тяжкий труд врача. Но нельзя не заметить и другого: Елена выступала исключительно в роли помощницы и никогда не намеревалась осуществлять параллельную миссию. С самого начала она выбрала функцию поддержки, женскую подчиненную роль, которая была ей близка, несмотря на самостоятельность и попытки личной самореализации до замужества. С первых дней знакомства она помогала Швейцеру разбираться с рукописями, улучшала его стиль и осуществляла корректуру книг. Потом, в Ламбарене, насколько позволяли силы, она выступала в роли медсестры, ассистента, но не намеревалась быть таким же врачом, как и ее муж. Если неутомимый доктор строил новые палаты, его жена взваливала на себя бесчисленные хозяйственные хлопоты и подготовку медицинских инструментов. Для нее гораздо важнее было способствовать раскрытию талантов мужа, стимулировать его утверждение, нежели двигаться путем собственной реализации. Если в семейном здании, возведенном на фундаменте однородного понимания механизма существования и развития успешного брака, Альберт Швейцер выполнял функцию крепких стен, поддерживающих строение, то Елена создала просторные окна и надежную крышу; они дополняли друг друга в том самом простом, утвержденном веками библейском варианте, который предлагает самая почитаемая в мире книга. И эти роли были добровольными, они были сформированы в мировоззрении Альберта и Елены задолго до брака; их приятие именно такой формы распределения полоролевых и социальных функций, кстати отвечающей традиции времени, определялось внутренними побуждениями и не несло никаких противоречий или психологических осложнений. Само собой разумеющимся результатом явилось и рождение дочери, посильная забота о внуках – все в их жизни несло печать природной естественности, любви и благочестия.

«Вероятно, она не стояла на первом месте в его жизни. Первой была больница. Потом были еще теология, музыка, философия», – говорит Борис Носик о восприятии Альбертом Швейцером жены. Вполне возможно, что именно так все и было. Но ее энергетика и шарм ненавязчиво присутствовали во всех его проектах, что говорит о любви и привязанности не меньше, чем непрестанные объятия и поцелуи. В этом контексте безусловную смысловую нагрузку несет момент замены дочерью умершей матери: Рена была с отцом в его последние дни, словно перенимая из рук старца то великое дело, которое отец и мать начали полстолетия тому. Союз Альберта и Елены не был привычной формой заурядного брака, поэтому подходить к нему с традиционными категориями вряд ли логично. Зато в общем образе семьи явственно проступает, что обширному разуму Швейцера, охватывающему проблемы мирового уровня, никогда не были чужды те милые интимные детали, которые дают близким людям ощущение равновесия и умиротворенности. При всей широте диапазона взглядов целеустремленного и непреклонного в отношении жизни-миссии Швейцера его брак с Еленой Бреслау можно, не кривя душой, назвать гармоничным объединением мужчины и женщины. И вовсе не случайно прах Елены был перевезен в Ламбарене, а сам Швейцер распорядился похоронить себя рядом с женой, «просто и немедленно», как и все, что он делал в своей жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.