Степной марш

Степной марш

На Святой неделе 1717 года отряд князя Александра Черкасского выступил из Астрахани, несмотря на то что донесения, приходившие из степи и из Хивы, становились все тревожнее и тревожнее. Князь словно оглох, не желая воспринимать никаких разумных доводов, и объяснения этому упрямству было довольно простое — он и сам, видно, понял, что никакого русла Аму нет, а возможно, знал это с самого начала. Теперь ему необходимо было во что бы то ни стало дойти до Хивы и утвердить там русское присутствие — это покрывало все его просчеты, оправдывало его перед царем. Уже когда отряд шел к Гурьеву, пришло письмо от Аюки, писанное им 16 марта, в котором хан предупреждал: «Из Хивы приехали посланцы мои и сказывали, что бухарцы, хивинцы, каракалпаки, кайсаки, балки соединились и заставами стоят по местам. Колодцы в степи засыпаны ими. Все это от того, что от туркменцев им была ведомость о походе войск, и хотят они идти к Красным водам. Ваши посланцы в Хиве не в чести, об оном уведомил меня посланец мой».

Но ничто уже не могло остановить князя! В самый день выступления отряда из Астрахани, буквально на глазах князя, было захлестнуто набежавшей волной, перевернулось и затонуло судно, на котором находились его жена, княгиня Марья Борисовна, и две их малолетние дочери, провожавшие отца и мужа в опасный поход. Спастись им не удалось. Гибель любимых людей потрясла Бековича, повлияла на его рассудок и состояние духа. Временами он впадал в состояние, близкое к умопомрачению. Но кто мог остановить его, любимца императора, имевшего разрешение всех, кого он сочтет нужным, подчинить себе и употребить к делу? И он повел людей в степь, на Хиву.

* * *

В поход отправились: эскадрон шведских драгун, насчитывавший до 600 человек; две роты пехотных солдат, посаженных на коней; артиллеристы — офицеры и нижние чины, при орудиях и припасах к ним; разные военные и флотские служители; отряд добровольцев, состоявший из русских дворян, мурз и ногайских татар, численностью до 500 человек; казаки — 1500 яицких и 500 гребенских. С отрядом шли богатые караваны купцов, рассчитывавших на охрану военных в опасной степи, где испокон веку пошаливали степняки. Купцов — русских, татарских и бухарских — набралось около двух сотен. Весь отряд насчитывал до 3000 человек. Из лиц известных при отряде находились князь Самонов, астраханский дворянин Киритов, майоры Франкенберг и Пальчиков, братья Бековича — Сиюч и Ак-Мурза, а также Ходжа Нефес.

Конница и караваны верблюдов шли до Гурьева сухим путем двенадцать дней, а неделей позже на кораблях, груженных тяжелыми кладями, их догнал князь Александр с отрядом пехоты. Под Гурьевом войско простояло около месяца, отсюда к хану Аюке Черкасский отправил дворянина Мартьянова с просьбой прислать калмыцкую конницу на подмогу. Мстительный хан ответил ему его же словами, произнесенными годом раньше под Астраханью, при разгроме ногайцами его ставки: «Я не имею на то царского приказа», и людей не послал. Впрочем, он отправил в распоряжение князя своего человека Бакшу, а с ним десять калмыков и туркмен-проводников, которые должны были следовать в отряде Бековича в качестве особого посольства к хивинскому хану.

Здесь же, под Гурьевом, произошла первая стычка с каракалпаками, которые напали на казачьих табунщиков и захватили шестьдесят пленных, среди которых оказался и Ходжа Нефес. Вслед каракалпакам была пущена погоня, которую возглавил сам Бекович. После долгого преследования налетчиков настигли, отбили у них табуны и полон, при этом сами взяли нескольких каракалпаков в плен.

Наконец на седьмой неделе после Пасхи, в начале июля, в самый разгар жары, когда, казалось, никакое движение по степи невозможно, отряд выступил от Гурьева и, минуя большую караванную дорогу, направился к реке Эмбе. Дневок не делали, лишь останавливались на ночлег у степных речек и до Эмбы добрались за восемь дней, совершая усиленные марши по тридцать семь верст в сутки, таким образом проделав около трехсот верст. Эмбу форсировали частью на плотах, частью вброд, затратив на переправу отряда и грузов два дня, а потом снова пошли быстрым маршем и через два дня достигли урочища Богачать, к которому выходила большая хивинская дорога. Отсюда пошли от колодца к колодцу: на Дучкан, Мансулмас и Чилдан. В степных колодцах воды на большое количество людей и животных не хватало, и, придя на место, в первую очередь сами рыли сотню и более колодцев в рост человека.

Возле колодца Чилдан туркменский проводник, караван-баши Мангалай-Кашка, вместе со своими товарищами ночью ушел из лагеря. В степи беглецы разделились — Мангалай-Кашка и шестеро туркмен пошли в улусы калмыцкого князя Даржи, подданными которого они были, а ханские калмыки Аюки — Бакша и с ним еще четверо — отправились в Хиву, далеко обойдя степью заставы и русский лагерь.

От этого места караван-баши стал Ходжа Нефес, который повел отряд на колодцы Сан, Косешгозе, Белявили, Дурали и Ялгысу. Так отряд Черкасского достиг Устюркской возвышенности, тогда называвшейся Иркендскими горами. По гористой местности караван и войска прошли восемьсот верст и, когда до границ владений хивинского хана оставалось восемь дней пути, стали лагерем. Здесь Черкасский собрал совет из офицеров, командовавших подразделениями, и на этом совете решено было пойти на хитрость.

В Хиву был налегке послан астраханский дворянин Киритов с сотней казаков, везший подарки и письмо к хану Ширгози. После его отъезда оставили у Ялгысу тысячу казаков для поправления коней, обессилевших после продолжительного степного марша и бескормицы, а также дали роздых тем из людей, кто выбился из сил и отстал в пути, — они должны были подтянуться к этой стоянке. Главные же силы отряда, свернув лагерь, не мешкая, двинулись ускоренным маршем вперед. На реке Аккуль отряд встретил двух узбеков, с которыми был казак, посланный ранее с Киритовым, — это было ответное посольство хана. Из соображений осторожности узбекам сказали, что князь Черкасский с основными силами идет следом, и заставили узбеков два дня дожидаться, пока от колодца Ялгысу не подошли остававшиеся там казаки. Со своими посланцами хан Ширгози прислал князю подарки: кафтан, коня, разных овощей и сладостей. Князь заверил послов хана, что идет в Хиву не войной, а как посол своего государя, а о цели посольства объявит при личной встрече с ханом. После коротких переговоров узбеки и казак убыли обратно в Хиву, а им вслед пошел весь отряд, совершая ускоренный марш. Сделано это было для того, чтобы хивинцы думали, что русские находятся все еще в нескольких днях пути от их границ. На самом же деле, пройдя в два дня более ста верст, отряд вышел к урочищу Карагач, вблизи которого по плану, составленному для экспедиции Петром, князю Черкасскому надлежало построить крепость; до Хивы отсюда было 150 верст. За сорок пять дней люди под командой Черкасского прошли от Гурьева 1350 верст, в самое жаркое время года пройдя по бесплодным и безводным степям.

В день Успения Пресвятой Богородицы, 15 августа 1717 года, отряд остановился возле одного из озер и за ночь окопался с трех сторон, огородив лагерь рвом и валом, на котором выставили пушки. В этом укреплении стали ждать известий от Киритова. Никто из бывших в лагере не предполагал, какая над ними всеми нависла опасность, ибо уже случилось предательство.

Калмык Бакша прибыл в Хиву позже отряда Киритова, когда посланцы Бековича уже стояли лагерем возле стен города. Их подарки были приняты, и им были отпущены кормовые деньги; на языке восточной дипломатии это означало, что встречают их если не как друзей, то уж точно не как врагов. Это давало надежду на возможность мирных переговоров, для чего, собственно, Бекович и был послан, согласно изначальному плану, составленному самим императором. Не известно, что именно открыл Бакша хану и его сановникам, чем их пугал, однако после его прибытия отношение к русским послам резко переменилось: их разоружили и бросили в зинданы. Возможно, что стремительный бросок отряда к границам ханства стал последней каплей, перевесившей чашу войны на весах размышлений хана. Как бы то ни было, хан Ширгози сам возглавил 24-тысячное объединенное войско степняков и хивинцев и повел его на отряд Черкасского. Предательство Бакши было тонкой местью калмыцкого Акжи-хана лично Бековичу, отказавшемуся поддержать его мощью своего отряда в борьбе со степным соперником Аюки, кубанским ханом.

* * *

Стоя лагерем у озер, князь Черкасский распорядился отправить команду казаков ловить рыбу, чтобы усталые люди могли полакомиться ушицей. Казаки, отправленные на ловлю, были застигнуты врасплох передовыми отрядами узбеков. В плен попали шестьдесят рыболовов, но одному гребенскому казаку удалось сбежать и предупредить лагерь о том, что хивинцы идут на русских огромным войском, так что хану Ширгози взять лагерь с ходу не удалось — поднятый по боевой тревоге отряд встретил врага плотным огнем. Напоровшись на решительное сопротивление, узбекская конница откатилась, но потом взяла лагерь в осаду. На следующее утро атаки на лагерь возобновились, но все наскоки хивинцев были отбиты с огромными для них потерями. Сказались подавляющее превосходство в огневой мощи отряда Бековича и организованность русских регулярных войск, засевших в земляных укреплениях. Они буквально смели атакующую лавину узбеков залпами ружей и огнем пушек, стрелявших картечью. Атаки продолжались три дня, и за это время потери отряда составили десять драгун и казаков, а атаковавшие понесли тяжкий урон.

Припасов у русских было достаточно для того, чтобы сидеть в своих укреплениях хоть год, воды у них под боком имелось целое озеро, а о долгой осаде при слабой организации хивинского войска не могло идти речи. Хан Ширгози, поняв, что прямыми атаками лагеря Черкасского ему не взять, по совету своего казначея Досим-бея пустился на хитрость. В русский лагерь явился хивинец Ходжа Ишим, который передал князю Черкасскому «глубочайшее сожаление Хана Ширгози о случившемся недоразумении» — якобы нападение произошло без его, ханского, ведома и повеления. Ишим просил послать с ним в лагерь к хивинцам кого-нибудь от князя, чтобы можно было начать предварительные переговоры.

Черкасский велел идти к хивинцам татарину Алтыку Уссеинову, поручил ему передать хану, что князь имеет от своего государя посольскую верительную грамоту и словесные поручения к хану. Из лагеря хивинцев Уссеинов вернулся вместе с Ишимом, который объявил, что хан будет держать совет, а пока все враждебные действия прекращаются.

Осажденные также собрались на военный совет, мнения на котором разделились. Майор Франкенберг и другие военные были против мира. Их понять можно: военные рассуждали как профессионалы — после того, как ни один из гонцов не вернулся, когда от лазутчиков приходят самые тревожные донесения, а от отряда Киритова ни слуху ни духу, наконец, после внезапной атаки хивинцев верить хану было невозможно. Но Черкасский имел свои резоны: они шли в эту степь не воевать с туземцами, а вести переговоры, склонять хивинского хана к подданству, искать путей в Индию и россыпи золота. К тому же подмоги ждать было неоткуда, а сидя в лагере, никакого толку не высидишь. При поставленных перед экспедицией целях худой мир был лучше хорошей войны! И мирные предложения хана были приняты.

* * *

Но утром 20 августа отряд был снова атакован. Штурм отразили, и тут же в лагерь приехал Ходжа Ишим. От имени хана он униженно просил прощения, уверяя, что нападение произвели пришедшие вместе с хивинцами туркмены и жители побережья Аральского моря, которые никому не подчиняются и часто действуют так, «как подсказывает им дикость натуры». Инцидент замяли, и мирные переговоры возобновились. Князь Черкасский отправил в хивинский лагерь татаских мурз Смаила и Худайгули, поручив им передать хану, чтобы тот, в доказательство своих мирных намерений, прислал к нему в лагерь для переговоров своих приближенных — визиря Кулун-бея и Ходжу Назара. Хан обещал это исполнить и, дабы загладить перед русскими вину за нападение утром 20 августа, приказал примерно наказать нескольких своевольников, увлекших туркмен и аральцев в атаку. В присутствии посланцев Бековича двоим хивинцам, уличенным в самочинном действии, прокололи одному ноздрю, а другому ухо, через эти отверстия продели тонкую веревочку и на ней водили их перед всем войском. После этой показательной экзекуции в русский лагерь прибыли Кулун-бей и Ходжа Назар, с которыми был заключен предварительный мир. При заключении этого договора хивинские вельможи клялись, целуя Коран, а князь Черкасский присягнул целованием креста.

На другой день Черкасский получил приглашение хана прибыть к нему для обмена подарками. Довольный тем, что дело сдвинулось с мертвой точки, князь выехал вместе с Самоновым, старшими чиновниками, офицерами. Его сопровождали братья Сиюч и Ак-Мурза, а также почетный конвой из 700 казаков и драгун. Ханское войско, встречавшее русского посла на конях, разделилось, пропустило отряд Черкасского внутрь и сомкнулось вновь. Для русских отвели место поблизости от ставки хана, они разбили свои шатры и встали особым лагерем. Князю Черкасскому было сообщено, что завтра он встретится с ханом.

* * *

Прием у хана Ширгози состоялся, как и было обещано, на следующий день. Черкасский и ближайшие к нему люди вошли в шатер Ширгози, который принял от князя посольские грамоты и подарки, состоявшие из сукон, сахара, соболей, драгоценной посуды. Хан первым повел речь о том, что расположен к русским, и подтвердил заключенный накануне мирный договор, самолично поцеловав Коран. Когда с официальной частью было покончено, Ширгози пригласил гостей откушать и потчевал отменным обедом, во время которого играли на своих инструментах русские военные музыканты. Все было так мило и славно, что никому в голову не шли мысли о возможном лицемерии и коварстве хана. Черкасский был околдован любезностью Ширгози. Когда тот вернул ему часть подарков, заявив, что поднесенные сукна драные и не похожи на дары великого царя, князь стал уверять хана, что это не царские подарки, а лично его, Черкасского, и той же ночью послал гонца в лагерь, где вместо него остался старшим Франкенберг, требуя немедленно прислать царские дары. Их доставили уже к утру на двадцати верблюдах, а днем они были поднесены хану. С тем же гонцом в лагерь был отправлен приказ спрятать Ходжу Нефеса, которого хан просил выдать. По свидетельству некоторых источников, Нефес покинул лагерь еще до того, как его окружили хивинцы; по рассказу же самого Ходжи Нефеса, он все время был с отрядом и его спрятали, положив на дно одной из подвод, завалив сверху товарами и припасами. В этом убежище он провел три дня, пока продолжались переговоры и обмен подарками.

* * *

Наконец хивинцы свернули свой лагерь и двинулись к Хиве; вместе с ними выступил и Черкасский со свитой, его отряд шел в самой середине хивинского войска. Перед началом движения князь отдал приказание Франкенбергу выйти из лагеря со всеми обозами и артиллерией и следовать следом за хивинцами, держась от них на расстоянии в несколько верст. Так они шли до реки Порсунгуль, где хан распорядился встать лагерем. Отсюда до Хивы было всего два дня пути. Вскоре сюда же прибыл отряд, ведомый Пальчиковым и Франкенбергом, его сопровождала тысяча всадников Ширгози. Основные силы русских встали лагерем в двух верстах от лагеря хана и князя Черкасского.

Во время этой стоянки хан снова встретился с Бековичем и Самоновым в своем шатре и попросил их о пустячном одолжении: отряд, пришедший с князем, разделить для постоя на несколько частей, так, дескать, будет легче снабжать русских всем необходимым. Иначе если их всех поставить в одной местности, то снабжение отряда слишком тяжким бременем падет на тамошних жителей, и они еще, чего доброго, возропщут и, не приведи Аллах, испортят столь замечательно начатые переговоры. Доводы хана показались князю Черкасскому резонными, он не замедлил согласиться на эту просьбу, и в лагерь к Франкенбергу отбыл гонец.

Но не тут-то было! Майор по-прежнему не верил хивинцам и их хану. Когда доставили приказ князя выйти из лагеря, разделившись на несколько отрядов, и следовать за проводниками-хивинцами в те места, в какие они укажут, осторожный немец ответил, что подчинится только приказу из уст командующего, и из лагеря не пошел. Пришлось писать Франкенбергу трижды, и трижды он отвечал отказом. Только после четвертого письма, в котором князь грозил майору за невыполнение приказа виселицей, немец наконец подчинился. Отряд разделился на пять частей, которые разошлись в разные стороны. Среди 400 человек, которых повел туркмен на хивинской службе Юмут, оказался Ходжа Нефес.

Едва колонны скрылись из видимости друг друга, на небольшой конвой, оставшийся при Бековиче, который даже не успел слезть с коня, набросились хивинские нукеры и в короткий срок одних порубили, других связали. Точно так же было и с остальными отрядами: частью их вырезали сразу, частью захватили в плен. Повезло Нефесу — при разгроме колонны, с которой он шел, караван-баши попал в руки туркмена Аганамета, который взял его в свою палатку и переодел в узбекское платье. Палатка Аганамета была в хивинском лагере недалеко от того места, где стояли ханские шатры, и Нефес в щелку видел, как казнили командиров отряда. Из шатра хана Ширгози вывели офицеров во главе с Черкасским и Самоновым и приказали им раздеться — оставшихся в одних только рубашках пленных рубили саблями, а потом каждому отсекли голову.

После этой расправы хан приказал сняться с места и идти в Хиву, в которую вступил как триумфатор, упиваясь радостью победы. Его встречали толпы подданных, а у Адарских ворот города были поставлены виселицы, на которых болтались безголовые чучела князей Черкасского и Самонова — с них содрали кожу и набили ее сеном. Голову же князя Черкасского Ширгози отправил в качестве доказательства собственной силы бухарскому хану, но вскоре тот вернул «подарочек» обратно…

* * *

Остававшиеся в прикаспийских крепостях гарнизоны, ослабленные болезнями и высокой смертностью, получив известие о гибели экспедиции, поспешили уйти морем в Астрахань. Перед эвакуацией отряд фон дер Вейдена в Красноводской крепости был внезапно атакован туркменами, изменившими проигравшей стороне. Отбив штурм, русские погрузились на суда, но по пути в Астрахань попали в жестокий шторм, в котором погибли два корабля, везшие в сумме 400 человек.

Поручика Кожина после прихода известий о разгроме отряда и гибели самого Черкасского признали невиновным, но дальнейшая судьба его неизвестна. Род его сохранился до конца XIX века, и в родовой его вотчине, селе Настасьине, что в девяти верстах от Клишина, уездного города Тверской губернии, можно было видеть кое-какие реликвии, в том числе и подлинник указа Петра об отправлении поручика флота Александра Ивановича Кожина на Каспийское море.

Посчастливилось выбраться из Хивы живым Ходже Нефесу, которого привезли в дом его нового господина Аганамета. Здесь он посулил за себя богатый выкуп, нашел двух поручителей, знавших его во времена, когда он водил в Хиву караваны от Тюк-Карагана, и хозяин отпустил его, выведя тайком ночью из своего дома. Нефес побежал к своему знакомцу, татарину Полату, у которого сторговал лошадь, обещав прислать за нее плату вместе с выкупом для Аганамета, и на той лошади еще до рассвета убрался из города.

В нескольких днях пути от Хивы он встретил караван своего родственника, шедшего с товарами в Хиву, и рассказал ему о случившемся. Родственник повернул своих верблюдов и доставил Нефеса к султану Сайдами, а тот велел ему ехать в Астрахань и рассказать обо всем случившемся тамошнему русскому начальству. Но первым доложил о гибели отряда Бековича… калмык Бакша, которого послал хан Аюка, не преминувший лицемерно посокрушаться о таком несчастье и заметить, что он предупреждал князя Черкасского об опасности похода на Хиву и предлагал абсолютно беспроигрышный поход против известного врага российского императора и его, Аюки, кубанского хана, а князь его не послушал…

Спаслись братья Бековича, в числе немногих они были отпущены на родину. Оставшиеся в живых пленные были проданы на невольничьих рынках Хивы — эти рынки были одним из главных центров работорговли в тех краях.

О судьбе попавших в плен участников похода 1717 года время от времени до России доходили лишь обрывочные известия. По рассказам самих хивинцев, в 1728 году русские невольники, которые согласились служить в гвардии хана, сговорившись с аральцами и другими степняками, хотели умертвить хивинского хана. Намерение это провалилось из-за того, что русских опередили двое придворных евнухов-персов, зарезавших хана еще до прибытия степняков. При расследовании этого дела заговор русских был раскрыт, и многие из них были убиты. Но около восьмидесяти человек заперлись в городской башне, где держались около двух недель без воды и еды, дожидаясь атаки аральцев на Хиву. Но степняки так и не решились на набег, и тогда русские, выговорив себе условия сохранения жизни, сдались. Некоторые из пришедших с Бековичем прожили в плену до глубокой старости, кое-кого отпустили со временем домой, кого-то выкупали, но сношения с Хивинским ханством прервались на долгие годы. После разгрома отряда Черкасского хивинцы, опасаясь мести русских, постарались вообще не вступать с ними ни в какие официальные сношения; они неукоснительно придерживались этого правила полторы сотни лет. В России же сложилась и долго жила поговорка — про того, кто нежданно попадал в тяжелую ситуацию, говорили: «Пропал как Бекович», хотя нам, конечно же, всегда было приятнее слышать про «шведов под Полтавой».