7 | КОННОМАРУ СПЕШИТ ИЗ ОВАРИ В СТОЛИЦУ

7 | КОННОМАРУ СПЕШИТ ИЗ ОВАРИ В СТОЛИЦУ

Наступил первый день первой луны второго года Хэйдзи, новый год сменил старый, но церемонии Первых трёх дней нового года не проводились как следует. Дворцовая церемония Утреннего приветствия государю[95] была отменена по примеру годов Тэнгё[96], и государя-инока также не поздравляли, поскольку он пребывал в Ниннадзи.

А в пятый день в столицу, туда, где жила Токива, тайно прибыл юный Конномару, что служил Левому конюшему Ёситомо. Обессиленный, он упал с коня и не мог говорить, пока не перевёл дух. Когда силы вернулись к нему, он встал и сообщил:

— Господин конюший третьего дня пал от руки своего потомственного вассала Осада-но Сиро Тадамунэ в Нома, что в краю Овари, — при этих его словах Токива, а за ней и все остальные в доме горестно зарыдали в голос. Как же им было не плакать, когда осталась Токива одна, без супруга, с которым стелила рукава на общее изголовье! К тому же было у неё трое малолетних детей, старшему — восемь, среднему — шесть и младший двух лет[97], и все мальчики[98].

— Тяжкая участь их ждёт, если нас схватят! — плача, сокрушалась Токива, и глубину её горя было не выразить.

Конномару рассказывал:

— Господин конюший, проиграв сражение, направился в Оохара. С боями прошли Ясэ, Рюгэгоэ, в конце концов, разбив противника, вышли в Нисиоми, и под видом войск, что направляются с севера в столицу, благополучно миновали Хигасисакамото, Тодзу, Карасаки, бухту Сига, так что и рассказывать не о чем. Через реку Сэта переправились на лодках, а от Нодзи пошли вдоль склонов горы Миками, потом шли, скрываясь, по лесным дорогам на горе Кагамияма и вышли к реке Этигава.

— Хёэ-но скэ[99]! — позвал он Ёритомо, но тот не отозвался.

— Какая жалость! Отстал! — досадовал Ёситомо, и тут Хирага-но Сиро из Синано поехал назад, отыскал Ёритомо и вместе с ним догнал остальных у поместья в Оно. Господин конюший радовался и спрашивал:

— Ёритомо, а с чего это ты отстал?

И тот отвечал:

— Всю ночь гнал коня, а на рассвете задремал, и у дамбы в Синохара меня окликнули. Открыл глаза — и увидел, что какие-то люди, числом больше пятидесяти, меня окружают; я выхватил меч и разрубил голову тому, кто приблизился спереди к моему коню. Ещё одному отсёк руку, а слуги мои повалили его пинками. Увидев смерть этих двоих, остальные отступили, и я прорвался сквозь их ряды.

Такой рассказ Ёритомо порадовал господина конюшего, и он похвалил его:

— Молодец! Прекрасно держал себя!

Прослышав, что на заставе Фува засели враги, мы

ушли глубоко в горы и блуждали по незнакомым тропам. Из-за глубокого снега нам пришлось бросить лошадей; хватаясь за деревья, цепляясь за травы, брели мы по бездорожью. Господин Ёритомо верхом на коне не уступал взрослым, однако пешком не мог за всеми угнаться. Остановившись посреди глубокого снега, господин конюший окликнул его, но тот не отозвался.

— Как нехорошо… Как бы не схватили его! — роняя бегущие слёзы, сказал Ёситомо, и все остальные тоже выжимали рукава, промокшие от слёз.

Ёситомо подозвал Господина из Камакура[100] и сказал ему:

— Ты ступай в земли Каи и Синано, а оттуда двинешь войска по Горной дороге[101]. Я, Ёситомо, пойду в Восточные земли, а оттуда нападу на столицу по Морской дороге[102]! — и господин Акугэнда в одиночестве пошёл в сторону земли Хида и скрылся среди горных вершин.

Ёситомо в прошлые годы останавливался на постоялом дворе в Аохака, что в краю Мино. Постоялым двором управляла дева веселья по имени Оои, и у неё была дочь от Ёситомо. К ней-то он и пришёл. Стражник Камада тоже остановился у певички по прозвищу Эндзю — Долголетие, которая пела песни имаё. И вот, в самый разгар веселья, когда эти куртизанки ублажали гостей, с улицы донеслись крики: «Вот здесь спрятались беглецы! Хватайте их!»

— Что же делать? — молвил господин конюший, и господин Садо-но сикибу-но тайфу[103] сказал:

— Я, Сигэнари, отдам свою жизнь взамен вашей! — надел парчовый кафтан-хитатарэ, в котором до этого был Ёситомо, вскочил на коня и поскакал на север в сторону гор, а когда преследователи пустились за ним, выхватил большой меч-тати и отогнал их.

— Вам меня не взять! — крикнул он. — Кто я, думаете? Великий полководец из рода Минамото, Левый конюший Ёситомо! — так назвал он себя и покончил с собой. Местные обрадовались: «Мы убили самого Левого конюшего Ёситомо!», и не знали, что господин конюший изволил скрываться в складе, что был в саду за домом Оои.

Когда стемнело, господин конюший ушёл из того посёлка. Бывший с ним господин старший чиновник управления покоев государыни Томонага был ранен в бедро в бою при Рюгэгоэ, и от долгой скачки и пешего перехода через снега рана воспалилась так, что он не мог сделать ни шагу.

— Я ранен и не могу последовать за вами. Позвольте мне остаться, — попросил он.

— Как хочешь, но иди с нами! — ответил на это Ёситомо, и сказал господин Томонага, роняя слёзы:

— Тогда уважьте мою просьбу — я хотел бы умереть от вашей руки! — и подставил шею. Поделать было нечего, и господин конюший его обезглавил, обрядил и двинулся дальше.

Кадзуса-но скэ Хироцунэ сказал Ёситомо:

— Людей сейчас с вами много, как бы по дороге не заподозрили в нас беглецов. Я лучше останусь здесь и подожду вас, когда вы снова пойдёте на столицу из Восточных земель, — и остался.

А когда вышли к реке Куидзэгава, тут как раз проплывала лодка.

— Подвези нас! — изволил попросить Ёситомо, и нас без лишних слов взяли на борт. Правил лодкой инок Гэнко из Васиносу, живший при храме Ёродзи. Он с удивлением окинул взглядом господина конюшего.

— Если вас ищут, то спрячьтесь-ка в тростнике, что я везу, — предложил он, и господин конюший, Камада и я зарылись в тростник, что был навален на лодке. А когда проплывали мимо заставы в Кофуцу, крикнул: «Лодка с тростником!» — и его пропустили.

В двадцать девятый день двенадцатой луны прошлого года мы прибыли в дом управляющего поместьем Осада Тадамунэ, что в Уцуми в земле Овари. Этот Тадамунэ был потомком многих поколений вассалов Минамото, а кроме того ещё и был тестем господина Камада — ничего удивительного, что в нужде пришли именно к нему. Он сказал:

— Дам вам лошадей и снаряжу вас, а ещё пошлю с вами своих сыновей и слуг! А пока отдохните у меня с дороги, — приказал прибраться в бане и проводил туда господина конюшего, а зятя позвал к себе, якобы для развлечений, и умертвил его, а потом послал семь-восемь человек в баню убить господина конюшего. Тот не знал, что господин Камада уже мёртв, и только успел крикнуть: «Камада! Ко мне!» — как его убили. Я в это время сидел и присматривал за мечами господина, и по юным годам моим на меня не обращали внимания. Я обнажил меч и зарубил двоих из тех, что убили господина конюшего. Хотел покончить и с Тадамунэ, но он убежал и скрылся в доме. Своими силами справиться я не мог, сел на осёдланного коня, что стоял во дворе, и третьего дня был уже в столице.

Так Конномару рассказал обо всём, и Токива в горьких слезах молвила:

— Когда он уехал искать помощи в Восточных землях, пусть и разделяли нас горы и реки — но пока он пребывал в этом мире, я жила ожиданием встречи с ним. А теперь — для чего теперь жить? Бросилась бы в омут, покинула б этот жестокий свет — да кто позаботится о детях? Эти несчастные дети — всё, что осталось от Ёситомо, так что придётся беречь мою постылую жизнь…

При этих её словах шестилетний Отовака, глядя снизу вверх на мать, сказал со слезами:

Осада Тадамунэ приказал прибраться в бане и проводил туда господина конюшего, зятя позвал к себе, якобы для развлечений, и умертвил его, а потом послал семь- восемь человек в баню убить господина конюшего.

— Мама, не топись! А то мы тоже утопимся! — и Конномару, видя это, тоже разрыдался.

Далее Конномару говорил:

— Господина и в дороге не оставляли мысли о сыновьях, он только о них и говорил. Потому-то я и приехал, сохранив свою никчемную жизнь, что думал — если вы узнаете обо всём позже, то бежать уже не успеете, и что же тогда случится с детьми? Теперь пусть господин Ёситомо приглядит за ними из-подо мха и травы. А моя служба теперь закончена, и я собираюсь принять постриг и молиться за господина, чтобы на том свете он обрёл просветление. На этом прощаюсь, — и вечером пятого дня первой луны, утирая слёзы, он отбыл.

— Он один и оставался из тех, что знали господина конюшего! — плакала Токива, а за ней — и все в доме, не стесняясь людских глаз, жалобно рыдали в голос.