Портрет в контексте истории. Государи НИКОЛАЙ I ПАВЛОВИЧ (1796–1855)

Портрет в контексте истории. Государи

НИКОЛАЙ I ПАВЛОВИЧ (1796–1855)

Апогей самодержавия

Изучение эпохи правления Николая I лучше всего начать с характеристики этого монарха, данной В. О. Ключевским в «Курсе русской истории»: «Два обстоятельства оказали особенно сильное действие на характер царствования. Император Николай I не готовился и не желал царствовать. Принужденный царствовать, он шел к неожиданному и нежеланному престолу сквозь ряды мятежных войск. Первое обстоятельство не осталось без участия во взгляде императора на свою власть; вторым в значительной мере определился способ его правления. Он получил власть не обычным порядком прямого преемства от отца к старшему сыну, а от одного старшего брата мимо другого. Он и смотрел на него как на чрезвычайное верховно-служебное поручение. Смута 14 декабря рассматривалась как нарушение воинской дисциплины, происшедшее от ложного направления умов. Посему упрочение дисциплины и надежное воспитание умов должны были стать ближайшими и важнейшими внутренними задачами царствования. Расширяясь на все необъятное пространство действия русской верховной власти, эти задачи сообщили особое направление и законодательству эпохи».

Правление императора Николая I крепко держалось правила не вводить ничего нового, не упорядочив существующего и не подготовив умов к нововведению.

Николай вступил на престол далеко не с тем взглядом на управляемый им мир, с каким вступил его старший брат. Это и понятно: слишком несходны были точки зрения (или наблюдательные пункты), с которых смотрели оба. Для Александра I таким пунктом было окно лагарповской аудитории, для Николая – дворцовая приемная. Философская аудитория Лагарпа приучала смотреть на мир с высоты птичьего полета, откуда незаметны ни мелкие колеса правительственной машины, ни их смазки и отбросы – все неопрятные средства и последствия их работы. Николаю, напротив, пришлось взглянуть на русскую жизнь снизу, и его взгляд был поглощен этими колесами, их шумной, неопрятной и суетливой работой.

Время Николая I – эпоха крайнего самоутверждения русской самодержавной власти, причем в ту пору, когда в государствах Западной Европы монархический абсолютизм, разбитый рядом революционных потрясений, переживал свои последние кризисы. На Западе государственный строй принимал новые конституционные формы. А в государстве Российском расцветало самодержавие во главе с Николаем I – государем без сомнений и колебаний. Всю свою жизнь (возможно – до страшного прозрения в конце этой жизни) он отстаивал принципы абсолютной власти монарха. Самодержавие при Николае I сформировало цельное мировоззрение, без сложностей и колебаний.

Все сведено было к немногим основным представлениям о власти и государстве, об их назначении и задачах, к представлениям, которые казались простыми и отчетливыми, как параграфы воинского Устава, и скреплены были идеей долга, понятой в духе воинской дисциплины, как выполнение «принятого извне обязательства».

Эта точная и непривычная для нас (более привычно, когда на первом месте правитель, а тут – долг!) формула правления Николая I принадлежит А. Е. Преснякову и взята из его очерка «Николай I».

В какой-то степени принципы самодержавия, столь ревностно развиваемые Николаем I, были им получены в наследство. Не столько от правившего до него брата Александра, сколько от отца, Павла I, заложившего под Гольштейн-Готторпскую династию основу военно-армейского типа. Если Александр I ориентировался в династической преемственности на политику великой бабки – Екатерины, то Николай I явно продолжал линию отца…

Необходимо отметить, что монархическая власть к началу XIX в. милитаризуется повсеместно, кроме Англии. Однако особенно сильно и ярко – в Пруссии и России.

В придворной и правительственной среде России вельмож XVIII в. сменяют люди в военных мундирах и с военной выправкой. В дворцовом быту все глубже укореняются формы плац-парадного стиля. Властная повелительность и безмолвное повиновение, резкие окрики и суровые выговоры становятся естественными приемами управления. Служба и верность государю воплощают исполнение гражданского долга и заменяют его при подавлении всякой самостоятельной общественной деятельности. Как точно замечает А. Е. Пресняков, «гатчинская дисциплина», созданная Павлом и разработанная Аракчеевым, породила традицию далеко не в одной армейской области.

Школа воинской выправки многое выработала и определила и в характере, и в воззрениях самого Николая I. «Развлечение государя со своими войсками, – писал близко знавший его Бенкендорф, – по собственному его сознанию, – единственное и истинное для него наслаждение».

Николай I вообще получил солидное военное образование, хорошо владел военно-инженерным искусством и приемами стратегии, досконально знал важнейшие военные кампании, в частности кампании 1814 и 1815 гг. Во время войн периода своего царствования он лично руководил составлением планов военных действий.

Среди его увлечений было и строительное дело: немало времени он проводил за рассмотрением строительных проектов, не только лично утверждал их, но и следил за их реализацией.

Зато юридические и политические науки вызывали у него, судя по воспоминаниям современников, скуку. Игнорирование же и не знание юридических норм, небрежение «отвлеченной философией» – для властелина явные недостатки. И в XIX в. (как, впрочем, и в иные века) во главе государства Российского полезнее был бы как раз юрист и философ, чем строитель.

Однако почти все государи российские, при весьма большом перепаде их личных достоинств и недостатков, исходили из главного принципа монархии – богоданности получаемой ими власти над страной и народом. Потому и не было среди них, как правило, временщиков, пренебрегающих своими государственными обязанностями, не предугадывающих, не пытающихся предугадать (хотя, обычно, безуспешно) будущее развитие России. Красной нитью проходит через их дневники, письма, воспоминания идея Долга. Другой вопрос, как каждому из них, в соответствии с отпущенными им Богом способностями, удавалось тот долг выполнить. Однако Долг Государя был двигателем государственной власти.

Николай I свой Долг видел в создании государства организованного, ибо вне государственного порядка, – считал он, – лишь «хаос отдельных личностей». Эта упрощенная и характерная для своего времени философия жизни была и личным мировоззрением Николая I.

Вот предложенная самим Николаем I формула жизни: «Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так каждый служит». Каково же было разочарование и удивление Николая I, когда события 1825 г. показали ему: далеко не все в Отечестве придерживаются столь простых и прямолинейных истин. Он привык смотреть на дворянство прежде всего как на служилую среду, которую целесообразно дисциплинировать и удержать в положении покорного орудия власти.

Если Александр I о существовании «тайных обществ» знал, в чем-то боялся этого движения, в чем-то ему сочувствовал, то Николай I, стоявший при жизни брата в стороне от активной политической жизни – он командовал гвардейской дивизией и управлял военно-инженерной частью, – знал лишь внешний срез высшего общества и не испытывал симпатии к тому дворянству, которое отражало и формировало общественное мнение России.

Потрясение от декабрьских событий 1825 г. было для Николая тем сильнее, что заговор и восстание возникли в военной среде.

Розыски и расправа по делу декабристов стали первым правительственным актом императора Николая. Он лично входил во все детали, сам выступал в роли следователя и тюремщика, демонстрируя то жестокость, то великодушие, сам руководил следственной комиссией и сам (фактически) выступил верховным судьей.

На всю жизнь остался он палачом и тюремщиком декабристов, следил за ними в их далекой ссылке, лично решал все вопросы, связанные с их бытом, семьями, наказаниями и послаблениями. Николай вслушивался и вчитывался в показания декабристов, – пишет А. Е. Пресняков, – вникал в столь ему чуждый строй мысли и чувства и всматривался в раскрытую здесь картину русской жизни, ее противоречий и недостатков.

Может быть, открывавшаяся ему картина заставила государя задуматься о необходимости преобразований, чтобы не отстать от века? Увы, Долг повелевал ему иное… Как отмечал Николай I в Манифесте по случаю завершения расправы над декабристами, восстание вскрыло «тайну зла долголетнего», его подавление «очистило отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Зараза эта пришла с Запада. «Не в свойствах, не в нравах русских был сей умысел». И теперь всем сословиям, во главе с дворянством – «оградой престола», – предстояло, по мысли Николая, соединиться в доверии к правительству.

Конечно же, нужны и преобразования, однако государь видел возможность их достижения лишь путем постепенных усовершенствований существующего порядка мерами правительства. Вроде бы и верно. Эволюция как реакция на попытку революции. Но уж очень постепенно предполагалось осуществлять эти усовершенствования. Сохранение существующего порядка – не лучшая база и для эволюции. Какие же усовершенствования планировались, как они реализовывались в государстве Российском при Николае I?

Одним из первых дел его по завершению процесса декабристов было поручение Комитету 6 декабря (1826 г.) рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I, разработать предложения о неотложных преобразованиях.

И Россия поверила в возможность преобразований по-николаевски. Даже В. Белинский в 1847 г. высказывал уверенность в том, что именно Николаю I суждено решить великую задачу революционного реформирования России.

Однако же Долг государя, как его понимал Николай I, повелевал ему иное. И прислушивался он к советам не В. Белинского, а С. Уварова, министра народного просвещения (1838–1849 гг.), теоретика николаевской правительственной системы, который утверждал, что крепостное право – это «древо, которое пустило далеко корни – оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно».

Николай, правда, развил этот тезис. «Нет сомнения, – говорил он, – что крепостное право, в нынешнем его понимании, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было делом еще более губительным», ибо отмена его невозможна «без общего потрясения». Николай I с 1825 г. более всего боялся «общего потрясения». Отсюда и непоследовательность, противоречивость его политики. Сам Николай серьезно увлекается вопросами техники, технического образования, нового предпринимательства, экономической и финансовой политики, насаждает в России высшее и среднее техническое образование; за западной наукой командирует группы молодых ученых, обновивших затем преподавание в Московском университете.

И в реформах он был часто смелее своих министров, раньше их увидел перспективы строительства железных дорог и привлечения иностранного капитала в промышленность.

И в то же время император всю свою скромно-реформаторскую, культурную деятельность стремился строить на армейский манер. По военному образцу строился и «Корпус инженеров путей сообщения», и «Корпус лесничих», а с 1835 г. и в какой-то мере – университеты. И большинство государственных деятелей при нем было военных, даже церковным ведомством управлял генерал, бывший командир лейб-гвардии гусарского полка…

Точно сказано у А. Е. Преснякова: «Стремление влить новое вино в старые мехи, притом в такой умеренной дозе, чтобы мехи не пострадали, и укрепить устарелые формы от напора нового содержания всеми силами власти – характерная черта николаевской политики». При этом лично Николай много труда, сил, времени затрачивал на государственные дела, стремился многими из них лично же (и весьма деятельно) руководить, ибо не доверял системе бюрократических учреждений. Естественно, что с годами Николай приобрёл множество полезных знаний и навыков, многое уяснил себе, участвуя в комитетах по разным вопросам.

Он очень старался, как он сам считал, – во благо России. При этом, как записала в год его смерти в своих «Мемуарах» его современница Вера Аксакова, «он действовал добросовестно по своим убеждениям: за грехи России эти убеждения были ей тяжким бременем».

В ходе своей эволюционно-реформаторской деятельности он становился большим консерватором, все более используя свою власть во укрепление «существующего порядка». Что облегчалось и тем, что под непосредственную свою власть Николай взял знаменитое III Отделение и отдельный корпус жандармов. Именно этой организации были поручены, наряду с традиционно жандармскими функциями, и литературная цензура, и театральный репертуар, и политический сыск, и поиск «инакомыслящих». И – «горе уму» – инакомыслящих ссылают в Вятку и Каргополь, и все чаще среди них появляются «сумасшедшие, сосланные для исправления в уме». Так что А. С. Грибоедов, проживи он дольше, мог бы найти подтверждения реальности своего героя в любом из периодов николаевского правления, проходившего под девизом бессмертной пьесы. К слову сказать, и сам Грибоедов был арестован в 1826 г. как инакомыслящий, сочувствовавший декабристам.

Однако и здесь – далеко не все однозначно. Возможно, Николай I покровительствовал III Отделению из «лучших побуждений», однако именно через него входил император в частные дела обывателей, разбирал их жалобы и споры. Николай любил неожиданно появляться в правительственных учреждениях – для проверки. Но самому везде не поспеть.!!!!!И III Отделению, и корпусу жандармов вменялось в обязанность выяснять и пресекать злоупотребления, защищать обывателей от притеснений и вымогательств чиновников. Николай искал этим путем популярности и доверия, а создал крайне раздражавшую российского обывателя (не говоря уж – дворянина и интеллигента) централизованную общегосударственную систему сыска и надзора.

Противоречива и странна эпоха Николая I… Беспощадно подавляя крестьянские волнения, Николай требовал расследования жалоб на жестокость или распутство помещиков, вплоть до ареста и высылки злодея и взятия имения под опеку.

Высылкой, отдачей в солдаты, отправкой в сумасшедший дом карались также «вольнодышащие стихи» и неосторожные высказывания о высшей власти.

Тяжелая атмосфера лицемерия и произвола все плотнее окутывала эту верховную власть, – пишет А. Е. Пресняков, – «замкнувшуюся в иллюзии своего могущества – вне и поверх действительной жизни».

Однако государь этого не видел. Не видел он бессмысленности и бесперспективности своей внутренней политики, направленной на «сохранение существующего». И ощутил он «утраченные иллюзии» лишь тогда, когда крах потерпела его внешняя политика. Это стало крахом его правления.

Для более всесторонней оценки деятельности Николая I полезно познакомиться с тем, как формировался его характер в юные годы. Любопытные свидетельства приводит в своем романе «Александр I» Д. С. Мережковский. Это реконструкция дневника императрицы Елизаветы Алексеевны – супруги Александра I. Узнав, что младший брат государя по его завещанию становится наследником престола, она записывает в дневник:

«Не могу привыкнуть к этой новости. Николай, Нике – самодержец Российский!

Как сейчас помню драки маленького Никса с Мишенькой (младший брат – Г. М.). Нике был бедовый мальчишка: в припадке злости рубил топориком игрушки, бил палкой и чем попало бедного Мишеньку. Однажды, ласкаясь к учителю, укусил его за ухо; был, однако, трусишкою: от грозы под кровать прятался, а когда ему надо было вырвать кривой зуб, так боялся, что несколько дней плакал, не спал и не ел. Зато, еще мальчиком, делал ружейные приемы, как лучший ефрейтор. А и впоследствии никогда не видывала книги в его руках: единственное занятие – фронт и солдаты.

– Я не думал и вступать на престол, – говорил сам, – меня воспитывали, как будущего бригадного».

Есть и другие штрихи к портрету в дневнике: в саду великой княгини Екатерины Павловны, будучи уже отвечающим за свои поступки юношей, взорвал порохом статую Аполлона, – так, ради забавы… А как-то на учениях, перед фронтом, пригрозил всех «философов» вогнать в чахотку.

Из всего этого перечисления фактов один из наиболее заслуживающих внимания тот, что не готовили и не готовился к роли государя Николай Павлович. И не был к ней готов. Чувство Долга государя проявилось в нем, лишь когда стал он императором. Можно допустить, что он очень старался. Но и трусость, глубоко спрятанная от окружающих, и солдафонство, и нелюбовь к искусствам и «философии», также достаточно хорошо скрываемая, – все это в нем сохранилось. И то его гипотетическое самоубийство, о котором будет сказано ниже, – оно ведь тоже могло иметь место в результате страха, тщательно скрываемого с детства, – в данном случае, страха перед ответственностью за катастрофу внутренней и внешней политики. Став могущественным императором, так и остался Николай трусишкою, а по уровню мышления – бригадным командиром…

Современник – цензор А. В. Никитенко – записал в «Дневнике» за 1841 г.: «Государю Николаю Павловичу приписывают слова: «Я не хочу умереть, не совершив двух дел: издания Свода законов и уничтожения крепостного права». Если так, – отмечает мемуарист, – то это внесет прекрасную страницу в историю его царствования. Но все это одни гадания… Хотя почему бы Николаю этого не сделать? Он всесилен: кого и чего ему бояться? И какое лучшее употребление может он сделать из своей самодержавной власти?»

Воздержимся от комментариев и продолжим выписки из «Дневника» современника, где каждая последующая запись словно отвечает на вопросы, поставленные в предыдущей:

«Величайшее зло для государя, когда он сделается недостойным иметь около себя людей просвещенных и благодушных». 1842 г.

«Вникая во все эти государственные дела, приходишь к одному печальному заключению: как мы бедны государственными людьми». 1853 г.

«Император умер, да здравствует император! Длинная и, надо-таки сознаться, безобразная страница в истории русского царства дописана до конца…» 1855 г.

Приговор современника – суров, но справедлив.

Ибо нельзя что-либо изменить, «ничего не переменяя», – писал об эпохе Николая I историк Ключевский. Катастрофа государственной политики и породила, как считают некоторые историки, глубокую депрессию государя и его самоубийство.

Тайна смерти Николая I

Николай I – фигура противоречивая, во многом драматическая. Про младшего из Павловичей – Михаила – рассказывали, что за границей, в штатском платье, он был очень простым и приветливым собеседником, а возвращаясь в Россию, переодевался на границе в туго затянутый военный мундир, говорил себе в зеркало: «Прощай, Михаил Палыч», и выходил на люди тем резким и жестким «фронтовиком», каким его знали в России.

«Та же двойственность, прикрывавшая условной личиной человеческую натуру и в конце концов неизбежно ее искажавшая, характерна и для его братьев – Константина, Николая», – писал А. Е. Пресняков. Николай был более уравновешен, чем его братья. Однако и он легко терял самообладание, терялся в отчаянии от неудач. Сильной, цельной натурой он отнюдь не был, – хотя понятно, что его часто таким изображали. Его образ как императора казался цельным в своем мировоззрении и политическом поведении, потому что он – выдержанный в определенном стиле самодержца.

Но это – типичность не характера, а исторической роли, которая не легко ему давалась».

Несоответствие внешнего и внутреннего в государе порождало противоречивость и ложь. В России – «все ложь!» – утверждал знаменитый анархист М. А. Бакунин. Внутренне дела страны идут прескверно, – писал он в середине века, характеризуя внутреннее состояние России времени правления Николая I, – «полная анархия под ярлыком порядка». «Все ложь» – администрация, юстиция, финансы. Ложь для «усыпления спокойствия и совести государя». Николай представлялся ему иностранцем в России: это – «государь немецкого происхождения, который никогда не поймет ни потребностей, ни характера русского народа». Жестко и, возможно, не совсем справедливо. Вряд ли можно назвать Николая равнодушным государем в отношении его подданных. Несмотря на «немецкое происхождение», он ощущал ответственность за Отечество, которое считал своим, – Россию. Вот строки из одного его письма, весьма красноречивые: «Странная моя судьба: мне говорят, что я – один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что все, т. е. все, что позволительно, должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг!»

Так же как мнимой была сила Николая I – государя, оказалась мнимой и мощь государства Российского поры этого правления. Смерть избавила Николая от необходимости решения многих проблем. 18 февраля 1855 г. подвело итог его, скажем так, незадавшейся жизни как правителя. Пошли слухи, что он сам выбрал такой исход, т. е. – отравился. Наспех стали тут же опровергать. Уже 24 марта на 4 языках (русском, французском, английском и польском) вышло издание «Последние часы жизни императора Николая Первого» (Спб., 1855). Однако сомнения остались.

После революции 1917 г. был предпринят тщательно выполненный пересмотр всех данных за и против самоубийства Николая I. Речь идет о публикации Н. С. Штакельберга «Загадка смерти Николая I» (1923 г.). Автор заключает свое исследование выводом, что, как бы самоубийство ни противоречило церковно-религиозным убеждениям Николая, психологически оно допустимо, а по данным источников – не может быть ни доказано, ни отвергнуто.

Тем не менее в последующие годы неоднократно предпринимались попытки и доказать, и опровергнуть данную версию.

А. Ф. Смирнов считал, что ему известна «Разгадка смерти императора». Им проанализировано множество в основном уже ранее опубликованных в России и за рубежом свидетельств современников, предложена своя логическая схема и новая система аргументов.

Историк начинает свое повествование с 18 февраля 1855 г., с родившейся в тот же день легенды: Николай не мог пережить неудачи Крымской кампании и покончил с собой; с распространившегося тогда же слуха: лейб-медик Мандт, иностранец, отравил государя…

Итак, перенесемся в год 1855. Сырая, промозглая петербургская зима. Государь уже несколько дней недомогал, но преодолевал простудную или, как предполагали некоторые медики, инфекционную лихорадку. По воспоминаниям современников, на уговоры врачей «поберечься» отвечал однозначно: «вы выполняете свои обязанности, позвольте же и мне исполнить ту, которая лежит на мне…»

Не желая отказать графу Клейнмихелю в просьбе быть посаженным отцом у его дочери, Николай I, одетый в легкий парадный конногвардейский мундир с лосиновыми панталонами, простудой усугубил свое недомогание. Если суммировать все описания болезни, разбросанные по историческим сочинениям, воспоминаниям современников и романам, то современный участковый терапевт уверенно поставил бы диагноз – воспаление легких.

Что же делает государь в столь болезненном состоянии? Прежде всего спешит принять меры, чтобы не потревожить известием о своей болезни подданных, запретив печатание бюллетеней о болезни.

Далее. Лишь два дня (5 и 6 февраля) царь позволил себе «не работать». Уже с 7 февраля он вновь принимает с докладами, осматривает и назначает в полки рекрутов, выезжает в Михайловский манеж осматривать войско и т. д.

Казалось бы, камер-фуръерский журнал (в нем записывались все события, связанные с деятельностью царя), фиксирующий выезды государя, воспоминания современников, – свидетельствует: именно болезнь свела в могилу Николая I.

Однако перечитаем еще раз страницы книги «Последние часы жизни Императора Николая Первого» (без указания автора и издателя, с пометою типографии II Отделения Собственной Его Имп. Вел. канцелярии), как выяснилось позднее, принадлежавшей перу главноуправляющего II отделения графа Д. Н. Блудова. Перелистаем книгу Маркова «Европа и Россия в предсмертные минуты жизни Императора Николая I» (М, 1856), а также воспоминания современников.

Упоминаются: кашель, одышка, бессонница, ревматические боли. Явная тенденция в описаниях болезни: с 10 по 15 февраля она идет на убыль.

Это – физическая болезнь. Иное дело – душевное состояние Николая I, – гнетущее впечатление произвела на него телеграмма о поражении русских войск под Евпаторией, полученная им 12 февраля.

Почти оправившийся от болезни, Николай, физически здоровый, переживает духовный нравственный кризис, физическое недомогание сменяется душевными терзаниями, – для Николая, гордившегося своей невозмутимостью, состояние необычное.

«Сколько жизней пожертвовано даром…», «Бедные мои солдаты…», – эти реплики царя воспроизводят многие мемуаристы. Лихорадку сменяет глубокая депрессия.

Собственно лихорадка прошла, судя по источникам, уже к 12 февраля. Оставалась лишь бессонница, которая была скорее следствием морального беспокойства, а не физического недуга.

Для беспокойства были все основания. Императору стало ясно, что неприятель теперь прочно закрепился в Крыму, война по существу проиграна, а вместе с ней рушилась вся внешняя и внутренняя политика, основы его миропонимания.

Современники рисуют мрачную картину его отчаяния в связи печальным исходом войны. Однако, судя по камер-фуръерским журналам, физически он уже здоров. Однако депрессия для императора позорнее лихорадки. И во дворце поддерживаются разговоры об инфекции, простуде.

Исследователь эпохи А. Ф. Смирнов предлагает гипотезу: в состоянии депрессии государь (православная религия считает большим грехом самоубийство, царь был глубоковерующий человек, но страх перед катастрофой своей политики в какой-то момент оказался сильнее страха перед грехом) принял в ночь с 17 на 18 яд… Экспертные анализы записей в камер-фуръерском журнале наводят историка на мысль о сознательной, более поздней фальсификации этих записей.

Косвенно подтверждает эту версию (как ни странно, задача-то была ведь обратная) и брошюра, выпущенная за рубежом и отражающая официальную версию. В ней предпринята попытка анализа внутреннего состояния Николая I во время Крымской войны. Многие положения этой брошюры были затем повторены в книге Маркова «Европа и Россия в предсмертные минуты жизни Императора Николая I». Вывод авторов однозначен: Николай умер вследствие развившейся простуды. Однако ж все предшествующие рассуждения ведут читателя к обратному заключению: огорченная душа Николая не вынесла унижения России.

Вот лишь несколько строк из брошюры: «… проведя всю жизнь свою в том, чтобы силою труда и долготерпения воздвигнуть на зыблющейся почве Европы здание чести, справедливости и мира; видеть, что здание это разрушается в своих основаниях и, разрушаясь, оскорбляет седины его злословием, подозрением и неблагодарностью, – вот что уязвляет кровавыми ранами благородное и чувствительное сердце».

И далее: «При жизни он был бы мертв, по кончине он пережил себя…» Версия об отравлении Николая предлагалась и ранее. Особенно в мемуарах современников. Разумеется, речь шла не о преступлении лейб-медика Мандта, а о его проступке; дал яд императору по его приказу.

Допустимо ли психологически самоубийство Николая I?

«И когда мы задумываемся над биографией и всей историей царствования этого глубоко самолюбивого человека и яркого самодержца с присущей ему своеобразной идеологией, сначала полного самоуверенности…, а затем униженного, сознающего, что «все царствование его было ошибкой», сломанного, опечаленного и действительно переживающего трагедию, то надобно сказать – да, допустимо».

Какова же аргументация сторонников этой более чем вероятной гипотезы? Рассмотрим основные подтверждения версии.

1. Прежде всего, это сведения об участии профессора Грубера в бальзамировании тела и о прямом давлении на медика с целью сокрытия следов отравления.

2. Это утверждения о самоубийстве императора, разбросанные в документах, дневниках, письмах, воспоминаниях современников (А. О. Смирнова-Россет, фрейлина А. Тютчева, князь В. А. Черкасский и др.).

3. Это факт захоронения государя в закрытом гробу.

4. Это публикация герценовского «Колокола» в 1859 г.

5. Это наконец воспоминания «главного свидетеля» – полковника Генерального штаба, адъютанта цесаревича Александра Николаевича Ивана Федоровича Савицкого. После участия в польском восстании 1863 г., в эмиграции, он опубликовал мемуары, свободные от ограничений цензуры. В этих воспоминаниях он широко ссылается на информацию гомеопата Мандта, признавшегося ему позднее, что он был вынужден дать Николаю яд – это был и приказ, и просьба императора, угрожавшего достать яд помимо врача.

6. Савицкий ссылается и на впечатления Александра Николаевича, которыми с ним тогда же поделился цесаревич: государь умирал в страшных муках, лицо было покрыто желтыми, синими, фиолетовыми пятнами. Последней его волей был запрет на бальзамирование его тела: свою тайну он хотел унести в могилу.

Возможно, в воспоминаниях бывшего полковника сквозит субъективизм, его оценка Николая I чрезмерна жестка, но ей не откажешь в образности и том колорите, которым обладают высказывания, свободные даже от внутренней цензуры: «Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из-под кандалов жизнь, тормозя всякое движение, безжалостно расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмеливающуюся подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота. Окруженный лжецами, льстецами, не слыша правдивого слова, он очнулся только под гром орудий Севастополя и Евпатории. Гибель его армии – опоры трона – раскрыла царю глаза, обнаружив всю пагубность, ошибочность его политики.

Однако для одержимого тщеславием, самомнением деспота легче оказалось умереть, наложить на себя руки, чем признать свою вину».

Чрезмерно жесток полковник-эмигрант? Может, стоит посочувствовать государю, решившемуся на страшный грех – добровольный уход из жизни из-за неудач своей политики?

А вот и великий Ф. И. Тютчев, не только ведь поэт, но и камергер Двора Его Императорского Величества, откликнулся на смерть Николая такими словами:

Не Богу ты служил и не России

Служил ты суете своей.

Приговор суровый. Но, по мнению ряда дореволюционных историков, справедливый и даже… известный самому Николаю.

Вот как заканчивает свое исследование А. Е. Пресняков: И в личной, в официальной жизни Николая много трещин, которые все расширялись. Личная – искажена и подавлена условиями императорства. Официальная – условиями исторического момента. Императорская власть создала себе при нем яркую иллюзию всемогущества, но ценой разрыва с живыми силами страны и подавления ее насущных, неотложных потребностей. Энергия власти, парализованная трусливым консерватизмом и опаской потрясения, направилась с вызывающей силой на внешнюю борьбу. И эта борьба был двойственна в своих основах. Она велась и для защиты в общеевропейском масштабе давних начал политического строя, крушение которых подкапывало положение самодержавной империи, и для завоевания России возможно значительного места на путях мирового международного обмена. Николаевская Россия не выдержала испытания этой борьбы. Ее государственная мощь оказалась мнимой: северный колосс стоял на глиняных ногах. Рушилась вся политическая система Николая I. Оборвалась и его личная жизнь.

Тайна смерти Николая I, таким образом, не такая уж историческая загадка. Интересно другое: его смерть – закономерный итог его жизни. И депеша из Евпатории лишь поставила точку в конце одной из страниц истории государства Российского…

Николай I и культура его времени

Вечная загадка, – от чего зависит расцвет национальной культуры в тот или иной период? Сколько угодно примеров, когда в России, Западной Европе или ином регионе, на самые трагические в жизни периоды – времена межнациональных и религиозных войн, нетерпимости, разгула цензуры, политических преследований инакомыслящих – приходились годы расцвета литературы и искусства. Эпоха Николая I, не лучшего из российских государей, эпоха жесткая во многих отношениях, характеризуется, как известно, выдающимися достижениями в области науки, литературы, искусства. Ведь в эти годы писали Пушкин и Лермонтов, два наиболее ярких гения нашей поэзии. В эти годы появились лучшие произведения Н. В. Гоголя. В царствование Николая I сложились или начали свою литературную деятельность многие крупнейшие русские писатели, прославившиеся уже в царствование сына, – Тургенев, Достоевский, Толстой, Гончаров и многие другие. Живопись представлена Брюлловым и Ивановым, музыка – Глинкой и Даргомыжским. Странная это была эпоха: великая литература, замечательное искусство, умные и утонченные интеллектуалы, и – вполне заурядный государь, склонный к запретам и ограничениям в духовной сфере.

Авторы апологетической книги, выпущенной в 1912 г, к трехсотлетию Дома Романовых, – «Россия под скипетром Романовых», имели, казалось бы, все основания утверждать, что в период царствования Николая I литература и искусство достигли небывалого расцвета.

Сам император был большим ценителем и знатоком живописи, любителем изящных и величественных построек, собирал картины, редкости, статуи как русских, так и иностранных мастеров, и рядом с Зимним дворцом им же было сооружено прекрасное здание императорского Эрмитажа. В этом здании помещены замечательнейшие произведения русского и европейского искусства; оно открыто для обозрения всем желающим. Из других «сооружений императора» авторы книги указывают на «всем известный своими громадными размерами, красотой и богатством Исаакиевский собор в Петербурге», сооруженный на месте старого храма, построенного Петром Великим…

Не удивительно, что заканчивается рассуждение об эпохе Николая I, как чуть ли не об эпохе Ренессанса в российской культуре, следующим пассажем:

«Все сказанное о царствовании императора Николая Павловича свидетельствует о том, что справедливый монарх с твердым характером и железной волей, с отзывчивым ко всему прекрасному сердцем, не производя каких-либо крупных преобразований, много сделал для улучшения жизни своих подданных; коренные же преобразования условий русской жизни суждено было выполнить его сыну, императору Александру Второму, при котором, следует отметить, расцвет культуры России (характерный для нее в целом в XIX в., вне зависимости от того, какой государь стоял в тот или иной период у власти) продолжался. И в силу своих более привлекательных, по сравнению с батюшкой, личных, человеческих качеств, государь оказывал на развитие духовной жизни России более благотворное влияние».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.