ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ГОМО СОВЕТИКУС: БЕЛАРУСКИЙ ВАРИАНТ (Максим Петров, доктор наук по информационным технологиям)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

ГОМО СОВЕТИКУС: БЕЛАРУСКИЙ ВАРИАНТ

(Максим Петров, доктор наук по информационным технологиям)

Тот, кто невольник против своей воли, — он может быть свободным в душе своей.

Но тот, кто стал свободным по милости господина своего, или сам отдал себя в рабство, свободным быть не может.

Апокрифическое Евангелие от Филиппа (114)

Что такое «гомо советикус»

В СССР в течение нескольких десятилетий осуществлялся крупномасштабный проект по созданию человека принципиально нового типа — «человека советского», которому исследователи присвоили научное обозначение «гомо советикус» (homo soveticus)[142].

СССР уже более 16 лет мертв, но «гомо советикус» никуда не исчез, разве что несколько трансформировался. Миллионы граждан России, Украины, Беларуси, других стран СНГ до сих пор обладают его менталитетом. Это поистине удивительно: среди русских, украинцев и беларусов живут люди, психологически не являющиеся ни русскими, ни украинцами, ни беларусами. Они иной национальности — советской. На территории СНГ, в том числе в Беларуси, одновременно существуют две большие группы населения — национальная и советская, которые находятся в конфликте между собой, так как их потребности, интересы, ментальность во многом не просто различны, а противоположны.

Причина появления «нового человека»

Сразу возникает вопрос: зачем понадобилось создавать «нового человека?» Ответ надо искать в области политики. Банда политических авантюристов, именуемая большевиками, захватившая власть в России в 1917 году и превратившая её население в своих рабов, не могла долго держаться только на штыках. Единственной надёжной гарантией сохранения господствующего положения могло служить для них превращение основной массы населения из рабов «по принуждению» в рабов «по убеждению»[143].

Раб, подчинённый силой, способен восстать в любой момент (вспомним Спартака или Пугачёва). А вот раб, добровольно принявший свое рабство, увидевший и прочувствовавший все выгоды такого состояния (а они тоже есть!), не просто подчиняется власти, но теряет сам инстинкт сопротивления. Он чрезвычайно пластичный материал («человек-глина»), покорно принимающий всё, что предлагают ему «вожди» — эти публичные посредники между массой рабов и классом новых господ. Более того, раб «по убеждению» готов защищать своё рабское состояние и благополучие своих хозяев всеми силами, средствами и способами.

В песне «Совки» Игоря Талькова (убитого, кстати говоря, в 1991 году «при невыясненных обстоятельствах») есть слова удивительного прозрения:

«…Они в создании своем не виноваты,

Их вырастила власть,

Ей надо наплодить дегенератов,

Чтоб ненароком не упасть»…

В переводе с поэтического языка на научный, эти строки означают примерно следующее. Большевики решили превратить народы бывшей Российской империи в покорное стадо, не только неспособное к сопротивлению им, но и старательно работающее на «новых господ», что называется, «с энтузиазмом и с песней», а также готовое защищать их от внешних и внутренних врагов «не щадя своих сил, здоровья и даже жизни». Для этого надо было создать «новых людей», осознанно разделяющих провозглашённые большевиками бредовые идеи. Ради обеспечения своего замысла большевики разработали концепцию «нового человека», в действительности — «нового раба», но принадлежащего уже не конкретному владельцу, а государству в целом (фактически, новому классу эксплуататоров — партийной номенклатуре).

Идеологи большевиков утверждали, что в результате революции, гражданской войны, реформирования всех областей экономической, политической и культурной жизни в СССР произошла не деградация общества, а напротив, были обретены новые позитивные качества (например, коллективизм), благодаря которым общество в целом и каждый конкретный человек в отдельности поднялись на более высокую ступень исторического развития. Правда в таком заявлении только то, что «гомо советикус», как социально-психологический тип, действительно принципиально отличается от личности традиционного типа, воспитанной в духе христианского мировоззрения, гуманистической культуры и принципов правового общества.

Средства формирования «новых людей»

Для формирования людей «нового типа» большевики использовали три основных средства — пропаганду, террор и образование.

Пропаганда

Главный принцип пропаганды большевиков оказался принципиально новым для своего времени. Это уже потом все пошли по их стопам — и нацисты, и диктаторские режимы второй половины XX века. Большевики, в отличие от просветителей XVIIІ и XIX веков, не верили в человеческий разум. Они поняли, что для убеждения масс не надо ничего логически обосновывать и доказывать. Если хочешь заставить множество людей поверить во что-то одно, сформулируй это положение как можно проще и повторяй его тысячи раз — долби и долби в одну точку. Весь секрет — в повторении.

Но при этом важно возбуждать своей пропагандой самые примитивные эмоции. Например, гнев против реального или мнимого врага, жалость к самим себе (к той аудитории, на которую рассчитана пропаганда), веру в то, что кто-то «сверху» (большевики) спасёт их от всех бед, а им для этого надо только поддержать призыв пропагандистов — здесь, сейчас, по этому конкретному поводу. Дальше всё изменится к лучшему, словно в сказке. Если не завтра, то очень скоро.

Ещё от субъектов пропаганды требовалось создавать образы, воплощающие две противоположные черты. С одной стороны, большевики должны были казаться былинными героями, способными сокрушать рати супостатов (отсюда «железные коммунистические дивизии» и прочее в том же духе), то есть подавать себя как нечто высшее. С другой стороны, надо было выглядеть простыми, понятными, «своими в доску», похожими на толпу, со всем её невежеством, глупостью и предрассудками.

Именно таков был метод убеждения Ленина (прочтите внимательно его работы, особенно речи). Он не использовал ни доказательств, ни логики, только долбил и долбил одно и то же. И таков его образ: «совсем простой», «прост, как правда»!

Средствами большевистской пропаганды служили публичные выступления (деятели КПРФ по сей день придают им решающее значение в предвыборных кампаниях), газетные публикации, листовки и плакаты с броскими лозунгами, коротенькие пропогандистские брошюрки, напечатанные крупным шрифтом, радиопередачи. Спрятаться в СССР от пропаганды никто не мог, особенно в городах и на производстве. Митинги, собрания, лекции, политинформации, демонстрации…

Кроме того, большевики использовали во всю мощь кино. Ленин не зря утверждал, что «кино — наиважнейшее дело». Сегодня нам трудно даже вообразить ту колоссальную силу эмоционального воздействия, которое оно оказывало на массы в 30-е и 40-е годы. Фильмы, предельно примитивные по своим сюжетам, идеологии, режиссуре, актерской игре вроде «Броненосца Потёмкина», «Максима», «Чапаева» сыграли гигантскую роль в деле оболванивания миллионных масс. У сегодняшнего зрителя они вызывают скуку и недоумение: чем здесь восторгались наши деды?

Террор

Первым, кто выдвинул концепцию создания «нового человека», был Николай Бухарин (по определению Ленина — «главный теоретик и любимец партии большевиков»). Он ещё в 1915 году заявил о неизбежности «складывания нового типа человека» при социализме. И он же чётко указал, что главным средством такого «складывания» является насилие. В 1919 году в своей работе «Азбука коммунизма» Бухарин писал:

«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная oт расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Формы большевистского насилия были многообразны: экспроприация собственности имущих классов и слоёв населения; «разбуржуазивание», «расказачивание» и «раскулачивание»; принудительное уравнивание населения по имущественным, культурным, идеологическим параметрам; агрессивный атеизм, тюремное заключение, казни…

Но центральным звеном всей большевистской системы «перековки» стал концентрационный лагерь. Напомню, что трудовые лагеря для перевоспитания «классово чуждых элементов» придумали Ленин и Троцкий, первые такие учреждения появились уже в 1918 году. Советские концлагеря исполняли не столько карательные, сколько экономические и воспитательные функции. Один поляк из Западной Беларуси (Александр Ват), прошедший через советские лагеря, написал:

«Название «исправительно-трудовой лагерь» является абсолютно точным. Это исправительный лагерь, только с одной оговоркой. Происходит не исправление тех пяти или пятнадцати миллионов узников, ведь это меньшинство…, а дело во всём населении. Почти в каждой семье кто-то был в лагере, и каждый мог ждать, что туда попадёт. И в этом было всё дело, чтобы каждый знал, что ему это угрожает каждую минуту, что лагерь страшен, и что об этом нельзя говорить… Чтобы посредством лагерей воспитывать всё население, которое ещё не сидело в лагере».

Александр Солженицын в своем знаменитом исследовании «Архипелаг ГУЛАГ» оценивал число заключённых советской лагерной империи в 1938 году в диапазоне от 12 до 15 миллионов человек! Но ведь 15 миллионов — это почти каждый десятый житель страны. А если исключить детей до 12 лет, немощных стариков и беспомощных инвалидов, то ещё больше, каждый седьмой или даже шестой!

Лагеря не какое-то малозначительное «отступление» от гуманных норм социализма, сугубо прекрасного общественного строя, как утверждали идеологи большевиков. Более чем 600 лагерей с миллионами абсолютно бесправных рабов, разбросанные по всему СССР от Бреста до Чукотки, это и была основа основ ленинско-сталинского советского общества. В переносном смысле, весь Советский Союз представлял собой огромный концентрационный лагерь. Такое сравнение проводится во множестве научных исследований, публицистических и художественных произведений.

А тот человеческий материал, который для лагерей не годился по причине слабого здоровья, отсутствия привычки к физическому труду или в силу особого упорства в «заблуждениях», подлежал списанию в расход. Около 22 % лиц, арестованных карательными органами в СССР за период с 1922 по 1953 год, были казнены.

Школа

Очень большое внимание большевики уделяли школе. В первые несколько лет после октябрьского переворота они использовали школу для отрицания всей предыдущей культуры как «буржуазной» и «поповской». Отсюда, в частности, проистекали знаменитые лозунги комсомольцев 20-х годов, типа «долой стыд, семью и материнство», «попы — это кровопийцы» и подобные им.

Но по мере усиления системы власти большевиков облик и функции школы постепенно менялись. Коммунисты организовали школьное обучение таким образом, чтобы никто не мог выйти за рамки официальной разрешённых знаний, а «пролетарское» государство не получало молодых граждан, владеющих «вредными» знаниями или научившихся задавать «ненужные вопросы». Соответственно, общей характеристикой всех школьных учебников по гуманитарным предметам (по истории, литературе, обществоведению) являлась полная подчинённость содержащейся в них информации идеологическим установкам большевистской партии.

Особую линию в образовании и воспитании детей составляла жёсткая критика традиционных семейных связей. Ведь семья могла остаться важным пристанищем духовной независимости. Поэтому её стремились скомпрометировать путём превращения естественного конфликта поколений в конфликт политический. Кровное родство, эмоциональные отношения между детьми и родителями большевистские идеологи изображали в виде буржуазного пережитка.

В результате, положительные герои советской пропаганды обогатились фигурами детей-доносчиков. Хрестоматийным стал пример Павлика Морозова, который донёс на своего отца и выступил против него в суде как свидетель обвинения. Менее известна 13-летняя Проня Колыбина, донёсшая на свою мать. Об этом писала газета «Правда» в 1934 году, всячески одобряя её поступок. Чтобы накормить голодных детей, женщина украла немного колхозного зерна. После того, как дочь выдала её, несчастную мать согласно декрету «о колосках» осудили на 10 лет лагерей!

Трудно сказать, насколько частыми были такие случаи, но уже тот факт, что они использовались пропагандой в качестве образцов для подражания, ярко свидетельствует о направлении «перековки» личности. Далеко не случайно в 30-е годы главным советским авторитетом в области воспитания стал Антон Макаренко, педагог, имевший опыт работы в исправительных колониях ГПУ и НКВД. Суть его теории заключалась в том, чтобы сделать метод перевоспитания малолетних преступников универсальным методом советской педагогики.

Макаренко учил, что детей, подростков, юношей и девушек надо воспитывать в коллективе, дисциплинированном по военному образцу — в духе приоритета интересов коллектива над интересами его членов и в духе безусловного подчинения его официальному руководителю. Семья — это тоже коллектив, считал он, важнее всего в ней именно интересы семьи как цельной «ячейки общества», а не родителей и детей, взятых по отдельности.

В СССР к концу 30-х годов была создана единая система воспитания: ребёнок воспитывался сначала в авторитарной семье, затем в тоталитарной школе, затем в милитаризованном государстве. Составной частью этой системы являлись обязательные для всех детские общественные организации — пионерская и комсомольская.

Так с детства большевистское государство растило «убеждённых рабов», для которых государство — наивысший коллектив, партийные вожди — непререкаемые авторитеты.

Одинаковы ли «гомо советикусы»?

Рассматривая феномен «гомо советикуса», следует помнить, что речь идет о СОБИРАТЕЛЬНОМ ОБРАЗЕ, концентрированно выражающем психологию большинства членов советского общества, проявляющуюся через типичное поведение в большинстве жизненных ситуаций.

Данный человеческий тип был порождён двумя группами факторов: с одной стороны — социально-политическими отношениями, присущими этому обществу (метафорически можно назвать их «наковальней»), а с другой — целенаправленными усилиями властей («молотом»).

Миллионы человеческих душ большевики подвергли «перековке». Этот термин в 20-е и 30-е годы был необыкновенно популярен в СССР. Перековывали не только отдельных людей, но и целые трудовые коллективы. При этом, как в настоящей кузнице, кто-то ломался, а кто-то начинал соответствовать формуле, выведенной поэтом Николаем Тихоновым ещё в 1917 году:

«Гвозди бы делать из этих людей

Не было б крепче в мире гвоздей»…

Тот человеческий материал, который личное ставил выше общественного, а христианские духовные ценности — выше политических целей большевиков, «перековаться» не смог и большей частью погиб — надорвался на стройках и лесоповалах, помер в шахтах и рудниках, куда их отправили новоявленные «кузнецы». Заодно выяснилось, что интеллигентная часть этого «материала» в своём большинстве принципиально не желала превращаться ни в «гвозди», ни в «шестерёнки». Но, как верно подметил В. И. Ленин, «жить в обществе и быть от него свободным нельзя». Поэтому одни интеллигенты «старого образца» застрелились (как Владимир Маяковский) или повесились (как Сергей Есенин), другие спились (как Александр Грин), третьи превратились в кочегаров котельных (как Андрей Платонов). Совсем безнадёжных гуманитариев прикончили в 30-е годы чекисты.

Разумеется, далеко не каждый «гомо советикус» носил у сердца партийный или комсомольский билет. Хотя в своих важнейших проявлениях они были очень похожи, в деталях наблюдалось много различий. Поэтому следует рассматривать их в двух измерениях — вертикальном и горизонтальном. Что касается первого, то гомососы-интеллектуалы (интеллигенты «нового типа» — «выходцы из народа») существенно отличались от гомососов-плебеев («пролетарской массы»). А жители городов России имели мало общего с населением пресловутых «национальных окраин» — бывших союзных и автономных республик СССР.

Наконец, играл роль возрастной фактор. Первое поколение советских людей (примерно до 1925 года) составили те, кто стали взрослыми ещё при царе. Поэтому их нельзя считать вполне советскими. Скорее, это было поколение, обманутое и запуганное большевиками. А вот следующие два поколения воспитывались на демагогии, на коммунистических сказках, на терроре, на лозунгах типа «кто не с нами, тот против нас», «если враг не сдаётся, его уничтожают», «партия сказала надо — народ ответил «есть»». Это поколения времён ГУЛАГа, сезона охоты на «врагов народа» и «космополитов». Из них получились настоящие «советские люди», классические «гомососы».

Позже, в «период расцвета эпохи застоя», на общественной сцене массово объявились карьеристы, всякого рода ловкачи-проходимцы, «теневики», а также туристы с гитарами и прочие «внутренние эмигранты». Но вот ведь в чём ужас, мозги представителей и этого поколения (эпохи «развитого социализма») были переполнены коммунистической ахинеей. Даже пресловутые диссиденты и те, кто им симпатизировал, тоже были типичные «гомососы», разве что слегка «заражённые» либеральными идеями.

Вспомним правозащитников 60-х и 70-х годов: они не отвергали советскую власть, а всего лишь наивно желали, чтобы эта власть соблюдала законы, установленные ею самой, они хотели увидеть социализм с «человеческим лицом». Эти честные, но наивные люди не понимали того принципиального факта, что большевистская банда сочиняла государственные законы и «моральный кодекс строителей коммунизма» не для себя, а для своих рабов, и что истинное «лицо» социализма советского образца — это скотская харя.

Типичные черты гомососов

Какие же черты являлись общими для людей «нового типа», независимо от их статуса в обществе, региона проживания и этнической принадлежности?

Прежде всего, это существа коллективные во всех своих значимых проявлениях. «Гомосос» психологически жёстко привязан к группе, даже если временно находится на необитаемом острове. Мыслить в понятиях автономного индивидуального существования он не способен в принципе. «Гомосос» всегда сознаёт себя только частью какой-то социальной общности, начиная с уровня школьного класса, спортивной команды, производственной бригады, и кончая уровнем государства, в котором он — всего лишь маленький «винтик», а его семья — «ячейка».

Такую группу, с которой он себя соотносит, обычно называют коллективом, хотя во многих случаях правильнее было бы говорить о стаде баранов и овец. Соответственно, стимуляцию слияния с «коллективом» всех членов общества, полного подчинения интересов индивидов интересам коллективов партийное руководство считало важнейшей задачей своей внутренней политики. На её решение была нацелена вся система пропаганды, принуждения, образования и воспитания.

Вот что вспоминала, например, одна польская интеллигентка (Барбара Скарга), узница казахстанских лагерей, которая до ареста жила в Западной Беларуси и не подверглась коллективистскому советскому воспитанию:

«Раньше я не осознавала, что различия заходят так далеко. Даже представители русской интеллигенции казались мне чужими. Это были симпатичные люди, и я дружила с ними. Живость их ума, отличное знание мировой литературы, прекрасная ориентация в различных вопросах политики и культуры вызывали уважение, однако я всегда ощущала, что нас разделяет пропасть. Арестованные во время «больших чисток», они были сливками лагерного сообщества. В лагере они находились уже так долго, что могли убедиться, чем является правда реального социализма. Однако по-прежнему были верны партии, идеологическим лозунгам…

Я встретила в Балхаше группу молодых людей из университета, которые создали там дискуссионный кружок, посвящённый различным общественным и политическим вопросам. Они занимались, например, возможностью сочетания демократии и коммунизма, создания чего-то вроде «коммунизма с человеческим лицом». Всех их арестовали, конечно, за организованную деятельность против Советского Союза.

Помню дискуссии, которые я вела с ними. Их относительная откровенность не стёрла культурных различий. Они относились к коллективу как к чему-то святому. Только его воля, его интересы были им важны. Личность, даже гениальная, не имела такого значения. Её сопротивление коллективу они считали почти что преступлением. Когда я защищала независимость личности, её право на собственные убеждения, частную жизнь, они смеялись и возмущались, поскольку одна личность всегда неправа. По их мнению, я рассуждала старыми буржуазными категориями, и их удивляла моя отсталость. Когда я говорила о страданиях личности, они меня не понимали, ибо какое это может иметь значение при создании столь великого строя… А это ведь были люди, составлявшие элиту»[144].

Большевики приучили народ поклонению своим вождям. Характерный пример в этой связи. 6 октября 2005 года в передаче «К барьеру!» на канале НТВ во время обсуждения вопроса о выносе мумии Ленина из мавзолея, Александр Проханов, главный редактор российской шовинистической газеты «Завтра» (до 1991 года она называлась «День»), категорически выступил против. Он сказал, что делать этого нельзя потому, что для многих миллионов бывших советских граждан Ленин — святой. Мощи Ленина он приравнял к мощам христианских святых!

Действительно, большевики изначально сделали своих руководителей объектами почти религиозного преклонения масс. Они утверждали, что именно вожди партии воплощают волю «трудового народа». Большевики ставили своих вождей выше царей, почти на уровень Бога. Таким было их отношение к Ленину, затем — к Сталину. Поэт писал в 1924 году по поводу смерти Ленина:

«Сейчас прозвучали б слова чудотворца,

Чтоб нам умереть и его разбудят, —

Плотина улиц враспашку растворится,

И с песней насмерть ринутся люди»…

Аналогичного отношения народа большевики требовали к руководителям всех уровней своей власти. И действительно, всякий представитель партийной номенклатуры реально был «царём» для своих подчинённых на том участке (в наркомате, на заводе, в воинской части, в учреждении, даже в бане), руководство которым ему доверило вышестоящее партийное руководство (отнюдь не народ).

Эта власть была абсолютной. Например, губернатор в дореволюционной России не мог поступать, как ему вздумается, не только с дворянами, но и с представителями других сословий. Он подчинялся законам, общественному мнению, понятиям о «приличиях», о христианском милосердии и т. д. Да что там губернатор! Даже царь-самодержец в XIX и XX веке вынужден был учитывать «мнение общества», честь и достоинство привилегированной части нации. Зато любой секретарь райкома партии, тем более обкома или ЦК, особенно в 30-е и 40-е годы, мог сделать что угодно с любым человеком в своем районе (области, республике): выгнать с работы, посадить в тюрьму, даже казнить. Это подтверждают тысячи конкретных историй, опубликованных в печати после 1991 года.

Кстати говоря, наша семья испытала это на себе. Так получилось, что из-за моего отца секретарь одного из райкомов партии Минска получил «втык» в ЦК. Этого оказалось достаточным для того, чтобы он приказал сотрудникам прокуратуры состряпать «дело» против ни в чем не повинного пожилого больного человека и добился того, что отец «загремел» в тюрьму. Правда, потом органы прокурорского надзора СССР отменили приговор «ввиду отсутствия состава преступления», но к тому моменту отец провёл за решеткой, с учётом предварительного заключения, 10 месяцев и вернулся домой чуть живой. И случилось это вовсе не в 1937 году, а в 1967, то есть, в эпоху всеобщего торжества «социалистической законности».

Большевистские идеологи проповедовали примат материальной сферы жизни над духовной (известный тезис Маркса «бытие определяет сознание», в противовес библейскому тезису «в начале было слово»). Отсюда следовало отрицание духовных ценностей.

Но, отказавшись от духовных достижений европейской цивилизации за две тысячи лет, воплощённых в догматах христианской религии, понятиях и концепциях гуманистической культуры, советские люди закономерно превратились в аморальных существ, крайне неразборчивых в средствах достижения своих эгоистических целей, не отягощённых никакими этическими нормами. Большевики (а затем по их примеру национал-социалисты) оклеветали, подвергли осмеянию то, что традиционно было святым для европейцев: веру в Бога, сознание своей грешности, понятие совести, идеалы сострадания и милосердия, вообще идею человечности как таковую.

Интересное наблюдение относительно советских людей есть в воспоминаниях западнобеларуской поэтессы-эмигрантки Ларисы Гениюш, впервые увидевшей «новых людей» в Праге в 1945 году:

«Мы очень разочаровывались в так называемых «советских» людях-беларусах, они шли на любой обман ради достижения своих шкурных целей, не зная никакой этики. Они были ловкие и хитрые, их методы были иногда страшными. Это были волки. Никакой доброты или милосердия, никаких ограничений для зла. Разговор с ними не окрылял, а настораживал тем, что они принижали лучшее в людях и человечности».

Кстати говоря, в 1948 году, когда к власти в Чехословакии пришли коммунисты, они выдали представителям МГБ СССР эту немолодую женщину, никогда не жившую в Советском Союзе и гражданкой его не являвшуюся, не совершившую никаких преступлений ни по чешским, ни по советским законам. А те немедленно отправили её вместе с мужем в концлагерь!

Вот так и действовали «гомососы» повсюду, куда дотягивались их грязные лапы. Уничтожали массы людей морально и физически, цинично называя этот беспредел «высшей формой гуманизма»!

Следствием трёх указанных выше базовых качеств «гомо советикусов» являлись многие другие их социально-психологические черты и особенности. Их детальному рассмотрению можно посвятить, фундаментальный труд. Поэтому очень кратко коснёмся лишь некоторых характеристик.

Прежде всего, это аморализм. Большевики сами противопоставляли созданного ими «нового человека» — «старому», т. е. верующему христианину, признающему «вечные» метафизические ценности (например, истины Евангелия), свободную волю и совесть человека, делающего сознательный выбор между добром и злом. С такой точки зрения типичный «гомосос» выглядит существом принципиально аморальным.

Большевики воспитали самих себя и своих рабов в том духе, что морально лишь то, что «служит делу борьбы за коммунизм», а это, в свою очередь, определяла партия, т. е. банда мерзавцев, воодушевлённая своими людоедскими теориями. Вот гомососы и уничтожали без колебаний сотни тысяч соотечественников, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.

Разве смог бы человек, обладающий совестью и верующий в Бога, расстреливать 13-летних девочек, обвинённых в том, что они — польские шпионки?! Он предпочёл бы сам пойти на расстрел, дабы спасти свою душу! Разве смог бы он облить бензином и сжечь живых женщин и стариков (да хотя бы и животных) только потому, что ему сказали, будто это — враги, не уточняя, какие именно и в чем их вина?! А гомососы — могли, такие случаи известны, в том числе в Беларуси! Например, сотрудники органов НКВД — МГБ творили в Западной Беларуси и в Западной Украине перед войной, во время войны и в первые годы после неё такое, что нормальным людям кажется сегодня даже не зверством (звери так поступать не способны), а запредельным ужасом, абсолютным Злом. Не случайно кое-кто из них (те, что были поумнее) сами себя характеризовали как «весёлых чудовищ большевизма»!

Советский человек всегда был готов обличить на собрании лучшего друга, если так ставило вопрос «руководство». Вспомните письмо 40 академиков, клеймивших «предателя» Сахарова; такую же травлю Солженицына; пламенные речи писателей при исключении Ахматовой, Зощенко, Пастернака из писательских организаций. Да ведь это капли в океане, вся жизнь была такой. Замечательно выразился один рабочий в письме в газету «Правда» по поводу Пастернака: «я никаких его книг не читал, но как все советские люди, глубоко осуждаю». Грызли всей сворой тех, кому раньше кадили — стоило указать пальцем и сказать «фас»; толкали друг друга в застенок и в лагерь, по принципу «умри ты сегодня, а я завтра»; считали другой образ действий безумием.

Логическим следствием преклонения перед вождями являлось одобрение «гомососами» всего, что вещали народу «верхи», причём одобрение вполне искреннее. Ученый и писатель Олег Волков, отбывший 28 лет в сталинских лагерях, после выхода на свободу сделал следующее наблюдение:

«Более всего бросалась в глаза всеобщая осмотрительность и привычка «не сметь своё суждение иметь»! И дружественно настроенный собеседник — при разговоре с глазу на глаз! — хмурился и смолкал, едва учуивал намёк на мнение, отличное от газетного. Одобрение всего, что бы ни исходило от власти, сделалось нормой. И оказалось, что в лагере, где быстро складываются дружба и добрая спаянность… мы были более независимы духом»[145].

То же самое подметил другой узник коммунистической системы, автор первой книги о лагерях «хрущёвского периода» Анатолий Марченко. Когда его вызвали в кабинет начальника концлагеря за три месяца до очередного освобождения и снова попытались убедить «по-хорошему», он услышал:

«Марченко, вы скоро освободитесь. Вы понимаете, что, выйдя на волю, вы должны вести себя и думать, как все? Свобода — это вам не лагерь, где каждый думает по-своему» (!)[146]

«Гомососы» не признают смысла в существовании отдельного человека. Для них любой индивид всегда только часть коллектива, только средство достижения чего-либо. Различие наблюдается лишь в том, что для гомососа идейного он — средство укрепления государства, средство борьбы за интересы партии, которые на поверку оказываются эгоистическими интересами партийной верхушки. А для безыдейного мелкого хищника другой человек — средство удовлетворения его собственных паразитических устремлений. Поэтому презрение к чужому «я» — важная черта «гомососа». Он нетерпим и агрессивен к проявлениям личностного начала в других людях. «Гомо советикус» считает себя вправе хамить другим, в первую очередь тем, кто стоит ниже его на лестнице социальной иерархии, но удивляется и негодует, когда ему отвечают тем же. Никогда не забуду изумления инструктора минского горкома партии, когда я в ответ на хамское «ты» этого человека (моложе меня лет на семь) начал обращаться к нему точно так же. Сказать, что он был потрясён, значит, ничего не сказать…

Однако собственного достоинства у гомососа тоже нет — это две стороны одной медали. Достаточно вспомнить случай с генеральным прокурором России, имевший место несколько лет назад. Его, семейного человека, сняли скрытой видеокамерой при посещении двух проституток, с которыми он занимался групповым сексом, а он, абсолютно не смущаясь, заявил, что на видеоплёнке — «похожий на меня человек!» О каком достоинстве в этом случае может идти речь?! Или взять высших чинов российского флота, вравших своему президенту — верховному главнокомандующему, а заодно и всем гражданам России — о причинах гибели атомной подводной лодки «Курск» и о ходе спасательных работ. Когда их уличили во лжи, никто не подумал не то, что застрелиться от бесчестья, но хотя бы подать в отставку!

Как уже сказано, сознательное рабство, в форме тотальной зависимости от микроколлектива (стада), от макроколлектива (партии, государства) и от вождей, составляет суть мировоззрения «гомососа». А рабу по убеждению собственная свобода не нужна. Он не способен отказаться от предписанной извне социальной функции и типовых сценариев поведения, поэтому всячески избегает ситуаций выбора. В его понимании никакого свободного выбора не существует — нигде, никогда. Есть только блажь, своеволие, дурь, одним словом, опасное отклоняющееся поведение.

Наконец, гомососу чуждо цивилизованное отношение к праву собственности. Границы между «своим» и «чужим» для него условны, изменяются им при первой же возможности. Законные интересы посторонних людей он игнорирует принципиально, а украденное воспринимает как свое кровное. Яркий пример такого поведения в научной среде и в области искусства — плагиат. В сфере материального производства это проявляется в глубоком неуважении плодов чужого труда.

Отсюда вполне логично вытекает понимание примитивной «уравниловки» как социальной справедливости. Вот типичный пример. «Литературная газета» в 70-е годы описала следующий случай. Некий изобретатель предложил новшество, которое удалось внедрить на его заводе и которое дало предприятию за год выгоду в несколько миллионов рублей. Тогда руководство завода решило наградить его премией в размере 20 тысяч рублей, что составляло менее 0,1 % oт обеспеченной им выгоды. Но главный бухгалтер, женщина, отказалась выдать эту сумму, мотивируя тем, что советскому человеку «неприлично» получать так много денег!

Гомосос-начальник всегда стремится лишить человека возможности зарабатывать достойно, всё равно, руками или головой, чтобы после всячески его же попрекать: «страна тебе всё дала, а ты — скотина неблагодарная!»; «частник только о себе думает»…

Гомосос-работяга ненавидит тех, кто добивается чего-то выше среднего уровня упорным трудом, неважно — физическим или интеллектуальным. Если не хочешь пить с ним водку, поскольку ценишь своё время, ты для него принципиальный враг: «много о себе понимает; ему больше всех надо».

Думаю, сказанного достаточно для понимания сущности человека «нового типа», «строителя коммунизма», который во множестве экземпляров должен был образовать «советский народ».

«Гомососы» благополучно пережили крах системы, их создавшей. Правда, некоторые прежние личностные черты и социально-психологические ориентиры, присущие им, в новых условиях стали ненужными, но суть сохранилась. Например, гордость за «советскую социалистическую Родину» сменилась гордостью за «наш дом Газпром», Москва так и осталась центром «всего прогрессивного человечества», толпу врагов «первого в мире государства рабочих и крестьян» заменили многочисленные недруги «новой демократической России», а президентом этого «демократического государства», оказывается, может быть только один человек из 150 миллионов! Россиянам без вождя — спасителя нации никак невозможно!

На уровне обыденной психологии основных групп населения принципиальные изменения вообще надо искать с лупой в руках. В глаза бросаются до боли знакомые черты: например, приверженность к «уравниловке» в сфере экономического распределения; предпочтение честным заработкам методов насильственного присвоения чужой собственности (украсть, или отнять и поделить); любовь к низкопробной «культурной» продукции («попса», «поле чудес в стране дураков», юмор уровня «Аншлага»). А святая вера в «счастливый случай»? А много-много водки по всем мыслимым и немыслимым поводам?

От интернационализма — к империализму

После того, как в 1917 году Российская империя и Российская Демократическая Республика скончались одна за другой, в кратчайшие сроки на месте их прежних «окраин» появились независимые государства — Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Беларусь (БНР), Украина (УНР), Западная Украина (ЗУНР), Крым, Грузия, Азербайджан, Армения. Суверенитет этих «старых новых» государств официально признали другие европейские государства, а некоторые (Финляндию, Литву, Польшу, Украину, Грузию) признал и Совнарком РСФСР.

Однако вскоре большевики, бредившие идеей «мировой революции», создания «всемирной республики советов», пошли войной на эти «географические новообразования». В 1919–20 гг. они оккупировали Закавказье, Украину, Крым, восточную Беларусь.

Но попытки оккупации стран Балтии и Польши провалились. Не удалось также большевикам свергнуть с помощью финских «красных» законную власть в Финляндии. Получив жёсткий отпор от поляков и прибалтов, они извлекли урок. После 1920 года большевики сделали одной из главных своих задач борьбу с так называемым «буржуазным национализмом». В эту категорию автоматически попали те люди, партии (даже социалистические) и общественные движения, которые стремились к обеспечению национальною суверенитета (хотя бы в форме внутреннего самоуправления), а вместо «пролетарской культуры» ставили на первый план свою национальную культуру. Вдобавок, «буржуазные националисты» имели наглость ссылаться на то, что в прошлом их страны сотни лет прекрасно обходились без Российской империи, намекая, что и теперь как-нибудь обойдутся без РСФСР и её новых правителей.

Вот почему большевики развернули во всех национальных республиках СССР жестокую борьбу против любых проявлений национальных движений «титульных» народов. Всё патриотическое и традиционное в этих республиках они именовали не только «националистическим», но ещё и «отсталым», «реакционным», «антисоветским». Само понятие «патриотизм» тоже стало считаться «пережитком» в русле отрицания национального самосознания как «мелкобуржуазной идеологии».

Заодно и россиянам большевики рекомендовали забыть о своём прошлом, особенно периода новейшей истории. Ведь с ним были связаны такие вещи, как вера в Бога, уважение законов, многопартийность, выборы органов власти на альтернативной основе, собственная земля, частное предпринимательство, свобода слова, отсутствие цензуры и прочий «хлам», ненужный большевикам. А для обоснования необходимости ампутации национальной исторической памяти они ввели тезис о том, что «теперь народ новый, совсем другой — советский народ».

«Буржуазному национализму» большевики противопоставили «пролетарский интернационализм». Но вот что любопытно. Осуждая на словах внешнюю и внутреннюю политику царизма (тезисы Ленина: «Россия — тюрьма народов» и «жандарм Европы»), на деле они проводили ту же внешнюю политику, что и царский режим. Сам факт целенаправленного расширения СССР до границ царской России весьма убедительно доказывает преемственность. Напомню, что в начальный период Второй мировой войны Москва, являвшаяся союзницей Берлина, оккупировала Западную Беларусь и Западную Украину, Бессарабию, страны Балтии, пыталась оккупировать Финляндию. В 1945 году СССР едва не включил в свой состав ещё и Польшу, но помешала крайне враждебная позиция Англии и США по этому вопросу.

Пожалуй, самое яркое свидетельство преемственности внешнемй политики — то, как Сталин обосновал народу необходимость войны с Японией. Оказывается, всё дело — в «восстановлении исторической справедливости». Дескать, Квантунский полуостров в Китае, с городами Порт-Артур и Дальний, отобранный у китайцев русскими империалистами в 1898 году, а у них японцами в 1905 — это «исконно русское владение», которые обязательно надо вернуть!

В 30-е годы советские люди в России, Украине и Беларуси в значительной мере утратили свое национальное и религиозное содержание. Управлять денационализированными атеистами было удобно. Но затем началась война, причём совсем не та, к какой Сталин готовил страну. Не «великий поход в Европу» с целью свержения «прогнивших буржуазных режимов», а оборона от немцев, сумевших ударить первыми.

22 июня 1941 года Германия начала военные действия против СССР с армией в 3,5 миллиона человек.

В июне 1941 года в пяти западных военных округах СССР численность сухопутных войск (вместе с пограничниками и войсками НКВД) составляла около 3,5 млн. человек. До конца года погибли, пропали без вести, получили тяжелые ранения 4,1 млн. человек; оказались в плену 3,9 млн. (с учётом мобилизованных резервистов и войск, прибывших из тыловых округов). Таким образом, численность сдавшихся в плен красноармейцев на 400 тысяч человек превзошла предвоенный состав войск западных округов, где развертывалась группировка для действий по плану «Гроза».

В конце октября, через 4 месяца после начала войны, нарком внутренних дел СССР Л. П. Берия получил справку «О деятельности Особых отделов и заградительных отрядов НКВД с начала войны по 19 октября 1941 года». В ней было сказано, что за «дезертирство и антипатриотические настроения» арестованы 657 364 человека, в том числе расстреляны 25 878 человек. Эти цифры не укладываются в голове: во время войны, в самый трудный её период, всего за 4 месяца самим вывести из строя более 650 тысяч своих бойцов! Целый фронт!

Оказалось, что народ можно нещадно эксплуатировать, держать голодным и нищим, отбирать у него последнюю копейку на строительство танков, самолётов, подводных лодок. Но этот народ, превращённый в рабов партийного аппарата, не хотел воевать, потому что не видел в том смысла. В итоге 3 миллиона 900 тысяч человек — 70 % личного состава довоенной РККА воевать просто отказались (остальные «кадры» находились в Закавказье, Средней Азии, на Дальнем Востоке). Вот где главная причина катастрофы 1941 года!

Вся концепция «наступательной войны вооружённого пролетариата», разработанная в Кремле, оказалась ошибочной. Немцы запросто оккупировали меньшим числом войск и бронетехники — по сравнению с РККА — почти половину территорию СССР западнее Урала.

Выяснилось вдруг, что успешно сражаться в оборонительной войне может лишь тот, кто патриот своей Отчизны, кто уважает своих предков, их подвиги, их веру. Народ, лишённый национального самосознания, воевать не смог, тем более против нацистов (национал-социалистов), у которых национальное самосознание было возведено в подлинный культ «земли и крови». Оказалось, что человек на войне крайне нуждается в национальной самоидентификации.

И пока комиссары-большевики продолжали «вешать лапшу на уши» красноармейцев про «рабочий интернационализм», в оккупированных немцами национальных республиках быстрыми темпами возрождалось национальное самосознание. Правда, в специфических условиях оккупации оно зачастую обретало форму коллаборационизма, но всё же возрождалось! Парадокс состоял в том, что именно нацисты позволили народам вспомнить о задушенном в СССР национальном самосознании. Это касается и русских. Напомню, что к лету 1944 года генерал А. А. Власов создал с помощью нацистов 500-тысячную (!) Русскую Освободительную Армию (РОА), бойцы которой присягали на трехцветном русском национальном флаге посвятить свою жизнь борьбе против большевизма, а на их шевронах и кокардах были изображены двуглавые орлы и святой Георгий Победоносец.

В октябре – декабре 1942 года Сталину пришлось пересмотреть идеологию правящего режима и придать ей национальную окраску Он срочно ввёл в массовую пропаганду ранее отвергавшихся героев войн царской России (напомню его слова: «пусть вас вдохновляет пример великих предков»), что ещё в 1941 году считалось крамолой. Ликвидировал в войсках комиссаров — этих ненавистных партийных надсмотрщиков. Вернул офицерские и сержантские звания, дореволюционные погоны, мундиры, головные уборы, медали. Возродил гвардию. Казакам даже черкески разрешил носить. Дело дошло до того, что в войсках появились православные попы и иконы. Сталин учредил ордена в честь Александра Невского, царских генералов и адмиралов (Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова). Только после всех этих изменений Красная Армия смогла переломить ход войны.

А в мае 1945 года лично «товарищ Сталин» провозгласил «новый курс». Он решил, что надо постепенно всех «националов» превратить не просто в «советских людей», а в «советских русских»!

Правда, как во всяком сложном деле, не обошлось без некоторых эксцессов. В частности, «реабилитация» элементов национального самосознания русского народа стимулировала аналогичные процессы в союзных республиках. Например, перед войной Франциск Скорина и Константин Калиновский считались в БССР запрещёнными историческими персонажами. Они, видите ли, «являлись жупелами националистически настроенного беларуского студенчества 1920-х гг.» (почти поголовно посаженного в концлагеря). Но после «возвращения к жизни» Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова беларусам тоже разрешили вернуть себе Скорину и Калиновского. Впрочем, особой беды в том не было. Большевики всегда отличались умением идти на временные уступки, для того, чтобы после целиком овладеть жертвой.

Итак, к концу войны большевики нашли новую цементирующую идею для своей внутренней и внешней политики. Ортодоксальный ленинизм, с его назойливым интернационализмом, им уже не подходил, ибо резко диссонировал с империалистическими устремлениями Кремля. Поэтому объединительной идеей стал «советский патриотизм», который всё больше и больше уподоблялся русскому патриотизму. А тот действительно имел глубокие корни, что облегчило власти формирование необходимых ей качеств у населения: верности коммунистическому государству и его вождям, самоотверженности и фанатизма, нетерпимого отношения к идеологическим «врагам», вообще ко всем инакомыслящим и, разумеется, к «буржуазным странам Запада».

Партийные идеологи выбирали из истории российской империи то, что было нужно в данный момент — примеры «настоящих русских героев», а также «извечных» врагов России. В результате препарированная история обрела черты безобразного гибрида марксизма и русского национализма. Например, царь Иван Грозный, психопат и садист, вдруг стал прогрессивным деятелем, так как он — по мнению Сталина — укреплял централизованное московское государство. Его главный палач Малюта Скуратов превратился в «талантливого русского полководца». Речь Посполитая, где не было сильной королевской власти (читай: господствовала анархия), а главное, жили беларусы с украинцами, земли которых захватила Россия, естественно, оказалась крайне реакционным и отсталым государством. Сам Бог велел русским прибрать её к своим рукам.