Глава 4

Глава 4

Суббота 30 июня 1934 года

Мюнхен

В Мюнхене, как и в Берлине, жарко. В Мюнхене, как и в Берлине, распоясались убийцы. В центре города по улицам быстро проезжают черные машины, водители которых не обращают внимания на красный свет. Неожиданно дверца какой-нибудь из них распахивается, из нее выпрыгивают эсэсовцы и открывают огонь. Офицеры СА, консерваторы или чьи-нибудь старые враги падают мертвыми.

У подъезда к вилле Риттера фон Кара останавливаются две машины. Кар уже давно забросил политику, и теперь от него осталась только тень того человека, который в ноябре 1923 года сумел обмануть Гитлера и спастись. Именно из-за него, Риттера фон Кара, и провалился тогда Мюнхенский путч. В дверь его виллы звонят. Нет еще и десяти часов. Фон Кар в халате открывает дверь – на улице стоят три человека. Не говоря ни слова, они хватают его и затаскивают в машину. Они действуют так решительно, что фон Кар почти не сопротивляется. Не человеческие руки, а жестокое возмездие торжествующего нацизма тащит его в застенок. На улицах прохожие отворачиваются, делая вид, что ничего необычного не происходит. День стоит прекрасный, и в голубом небе светит яркое солнце. Сегодня днем набитые до отказа поезда отвезут семьи мюнхенцев на озера Баварии, где они проведут выходные. Так стоит ли беспокоиться о судьбе Риттера фон Кара, семидесятитрехлетнего старика, чье тело, изрубленное топором, будет через несколько дней валяться в грязи Дахау?

В той же самой грязи в нескольких метрах от него будет лежать другое тело. Этот мужчина убит выстрелом в сердце, пулей 7,65 миллиметра – такой калибр имеет оружие эсэсовцев, – кроме того, у него сломан позвоночник. Полиция без труда опознала труп – это было тело Бернхардта Штемпфле, имевшего когда-то несчастье быть близким другом Гитлера. В 1924 – 1925 годах Штемпфле, ярый антисемит, обладавший бойким пером, был редактором небольшого еженедельника в Мизбахе, который яростно нападал на евреев. Он читал корректуру «Майн кампф», переписал несколько абзацев, подправил стиль и углубил мысль. Когда книга стала библией нацизма, Гитлер не смог простить ему этих правок. Штемпфле был также в курсе амурных дел фюрера. Он знал, что Гитлер обожал Гели Раубаль, одну из дочерей своей сводной сестры, и превратил ее жизнь в ад своей патологической ревностью. Утром 17 сентября 1931 года Гели покончила с собой. После ее смерти Гитлер погрузился в глубокую депрессию, от которой оправился с большим трудом. Обстоятельства смерти Гели Раубаль публике не сообщались. Но Штемпфле они были известны. Он знал слишком много. Как бывший член ордена хиронимитов, он понимал, что его жизнь в опасности, и попытался исчезнуть. Но ему это не удалось. Сегодня утром убийцы нашли его и отвезли в Дахау. У Гитлера и других нацистских лидеров долгая память. Им нужно избавиться от своего прошлого, убедиться, что все свидетели, которые могут пролить на него свет, убраны. Мертвый свидетель лучше живого, лучше ошибиться, чем недоглядеть, лучше убить невиновного, чем упустить врага. Фрау Шмидт убедилась в этом на своем собственном примере. Услышав звонок, она открывает дверь. Четыре господина говорят, что хотят видеть ее мужа. Фрау Шмидт удивлена – она не знает этих людей, они совсем не похожи на обычных посетителей этого дома – музыкантов, журналистов, профессоров. Вильгельм Эдуард Шмидт – знаменитый музыкальный критик, уважаемый даже в Берлине. Сам Геринг, говорят, восхищается его статьями в «Мюнхенер нейсте нахрихтен».

Трое детей Шмидта окружают мать. Из гостиной доносятся звуки музыки – Шмидт играет на виолончели. Один из гостей настаивает, и фрау Шмидт идет, чтобы позвать мужа. Он входит, улыбаясь, и не успевает даже рта открыть, чтобы спросить, что от него хотят эти люди, как они хватают его и уводят с собой. Его жена, остолбенев, смотрит ему вслед, не понимая, что в их тихую, наполненную искусством жизнь ворвалась сама История. Вильгельм Эдуард Шмидт никогда не интересовался политикой, но она-то его и сгубила. Эсэсовцы и гестаповцы искали мюнхенского доктора, друга Отто Штрассера, Людвига Шмитта, но не смогли найти и тогда решили арестовать Вильгельма Шмидта, надеясь, что в суматохе никто не заметит подмены. Через несколько дней фрау Шмидт получит из Дахау гроб с телом мужа. Эсэсовцы, чтобы загладить свою вину, обязались выплачивать ей пенсию за погибшего мужа, и никак не могли понять, почему она отказалась. Для Черной гвардии ведь все равно – одной жизнью меньше, одной больше, какая, в сущности, разница? Так прошло последнее утро июня 1934 года.

Пока эсэсовцы в Мюнхене гоняются за своими жертвами, Гитлер все еще находится в Коричневом доме на Бринерштрассе. Весть о смерти Штрассера поражает его, словно удар грома.

Один из эсэсовцев в охране фюрера запомнил его реакцию – она отразилась у фюрера на лице. Но, придя в себя, Гитлер снова начинает говорить.

Он уже давно произносит речь перед штурмовиками, собравшимися в зале, которые слушают его с видом беспомощных животных. Рем, Хейдебрек, Хайнес, Шпрети – руководители, которым они клялись в верности, – теперь брошены в тюрьмы, унижены и оскорблены. Их называют не иначе как гомосексуальными свиньями. И они – штурмовики – должны подчиниться этой силе, словно самые последние трусы. Теперь эти гордецы, которых боялись как огня, эти дебоширы в коричневых рубахах и повязками на рукавах, с орденами и оружием дрожат от страха. Они так долго воевали с беззащитным населением и терроризировали мирных жителей, которые не могли дать им отпора, что совсем разучились давать настоящий отпор. Они испуганы и лишены присутствия духа. И вот теперь, дрожа от возбуждения в своем плаще, перед ними выступает не кто-нибудь, а сам фюрер.

Конечно же они верят ему, и Коричневый дом сотрясается от их громких криков: «Зиг хайль! Зиг хайль! Хайль Гитлер!» Но вот к штурмовикам, резко жестикулируя, подходит Рудольф Гесс. Его лицо сурово – он олицетворяет собой правосудие. «Вы все находитесь под подозрением, – заявляет он. – Так что невинным придется несколько дней пострадать по вине тех, кто вынашивал преступные планы. И пока следствие не установит, какую роль играл каждый из вас, вам придется посидеть под домашним арестом».

Далее выступает офицер СС, стоявший позади Гесса. Всех штурмовиков подвергнут обыску, а потом, если фюрер разрешит, они будут отпущены по домам. Один за другим, не выражая никакого протеста, штурмовики предстают перед эсэсовцами, которые их тщательно обыскивают. Разгром и унижение штурмовиков завершается. Эсэсовцы неумолимы, и длинная очередь хранит полнейшее молчание. Время победных гимнов прошло – или еще не наступило, – речь теперь идет о том, чтобы выжить.

Фюрер выходит из зала. Окна широко раскрыты, но сегодня на Бринерштрассе тихо. За порядком на улице следит рейхсвер, не подпуская никого к Коричневому дому. Гитлер ходит по комнате взад и вперед – его охватила смертельная усталость, он измучен длительным нервным напряжением и недостатком сна. Лутце, Геббельс, партийный судья Бух, Мартин Борман, Зепп Дитрих, Рудольф Гесс, Вагнер, Макс Аман (редактор «Майн кампф» и директор всех партийных изданий) – все они находятся в комнате, все они наблюдают за Гитлером и слушают его речи, самим своим присутствием заставляя его быть непреклонным. Все эти люди – давние враги Рема и СА. И теперь, когда фюрер принял решительные меры, они твердо намерены обеспечить свою будущую безопасность и власть.

Гитлер все ходит по комнате, выкрикивая оскорбления по адресу Рема и лидеров СА и заявляя, что пощады им не будет. Виктор Лутце, ничего не слышавший о заговоре Геринга, Гейдриха и Гиммлера, держится в стороне, удивленный той жестокостью, с какой расправляются с его соратниками. Он и предположить не мог, что этот день завершится гибелью Рема и его людей. Но именно об этом и идет сейчас речь. Рудольф Гесс и Макс Аман спорят, кому из них должна быть предоставлена честь убийства Рема. Фюрер велит им замолчать. Затем прерывающимся голосом диктует Лутце приказ для штурмовиков: «Я требую, чтобы отныне офицеры СА вели себя как люди, а не как грубые, уродливые обезьяны. Я требую от СА беспрекословного подчинения – начиная от высших руководителей и кончая рядовыми штурмовикам. Я больше не позволю руководителям СА устраивать дорогие обеды или принимать на них приглашения».

Голос фюрера повышается, оскорбления в адрес СА сыплются как из рога изобилия. «Во время этих оргий из окон летели бутылки с шампанским! – кричит фюрер. Вдруг он неожиданно вспоминает все сплетни, собранные агентами Гейдриха. – Они разбазаривали деньги партии! Отныне я запрещаю руководителям СА ездить в дорогих автомобилях. И больше никаких обедов с дипломатами».

Лутце молча дописывает эти слова, перечитывает приказ и отдает его фюреру на подпись.

Наступает тишина. Потом Бух, главный судья, от которого Рем сумел ускользнуть в 1932 году, снова спрашивает, какая судьба ожидает руководителей СА, заключенных в Штаделхеймскую тюрьму. «Пристрелите этих собак!» – кричит фюрер. Он берет список, протянутый ему министром внутренних дел Вагнером, и в ярости ставит крестики напротив нескольких фамилий. Перед некоторыми фамилиями рука его замирает – Гитлер раздумывает, стоит ли казнить этого человека. В комнате стоит тишина, слышно лишь, как перо фюрера царапает бумагу. Закончив ставить крестики, Гитлер передает список Зеппу Дитриху.

«Немедленно отправляйтесь в Штаделхейм, – говорит он, – да возьмите с собой шесть человек и офицера СС и расстреляйте этих людей за измену Родине».

Список, на котором фюрер поставил свои значки, был составлен директором тюрьмы, доктором Кохом. Фамилии пяти высокопоставленных офицеров СА помечены в нем крестиками. Зепп Дитрих медленно зачитывает их:

Эдмунд Шмидт, группенфюрер СА, камера 497;

Ганс Иоахим фон Шпрети-Вайлбах, штандартенфюрер СА, камера 501;

Ганс Петер фон Хейдебрек, группенфюрер СА, камера 502;

Ганс Хайн, группенфюрер СА, камера 503;

Август Шнейдгубер, обергруппенфюрер СА, мюнхенский полицейский префект, камера 504.

Фюрер сухо добавляет: «Рема я пощадил за его прошлые заслуги».

В последний момент Гитлер все-таки дрогнул. Что это – политический расчет, принцип, макиавеллиевское чувство баланса, заставляющее его придержать козырную карту, чтобы держать в подчинении другие политические группировки, или просто благодарность капитану Рему, который помог ему сделать первые политические шаги в Мюнхене? Но, каковы бы ни были причины, Бух, Геббельс и Борман недовольны милосердием, проявленным Гитлером по отношению к Рему. Он снова избежал расплаты, а пока он жив, фюрер может в любую минуту изменить свой курс. Только смерть Рема обеспечит им всем спокойное будущее. Они должны добиться его смерти, чего бы им это ни стоило. Но сейчас надо подчиниться решению фюрера и удовлетвориться тем, что Рем сидит в тюрьме, и предупредить Гейдриха, Геринга и Гиммлера в Берлине. Необходимо выждать, принять то, что предлагает фюрер, – казнить пятерых лидеров СА, находящихся в Штаделхеймской тюрьме.

Руководители СА ждут в камерах решения своей судьбы. Несмотря на яростные крики фюрера, несмотря на оскорбления, которыми он их осыпал, и на презрение эсэсовцев, они не могут поверить, что скоро умрут, – ведь власть по-прежнему в руках Гитлера, а сами они облачены в форму со знаками отличия, означающими, что они – представители власти и олицетворяют собой силу и мощь. В камеры проникают солнечные лучи. Умереть? Какая чушь!

К пяти часам вечера в тюрьму приезжает Зепп Дитрих. Его краткие приказы исполняются мгновенно. Пока он поднимается на второй этаж тюрьмы, во двор выходят шесть сержантов СС. Двор в эти часы находится в тени, которую отбрасывают высокие серые каменные стены тюрьмы. Офицер СС приказывает сержантам проверить оружие и выстроиться в десяти метрах от стены. Дитрих уже вошел в кабинет Коха и протягивает ему список заключенных, приговоренных Гитлером к смерти. Кох колеблется, губы его трясутся. С самого утра он испытывает страх – мир перевернулся, и он осознал, как тонка нить человеческой жизни и как легко ее оборвать. Он боится принимать решения, боится и подчиниться приказу, и не подчиниться ему. Он воспитан в глубочайшем уважении к порядку и заявляет Дитриху, что на списке осужденных нет подписи. Поэтому он не может выдать их Дитриху. Группенфюрер молча берет назад список и возвращается на машине в Коричневый дом. Наверное, он тоже хочет снять с себя ответственность. В Коричневом доме министр Вагнер без колебаний подписывает список, и отсрочка, дарованная офицерам СА, заканчивается.

Расстрельная команда уже стоит в пустом тюремном дворе. Зепп в сопровождении двух эсэсовцев подходит к первой камере. Услышав сухой щелчок ключа в замке, заключенный в ней штурмовик встает. Дитрих салютует ему и произносит: «Фюрер приговорил тебя к смерти за измену рейху. Хайль Гитлер!» Два эсэсовца выводят заключенного, и тот, вчера еще могущественный человек, распоряжавшийся жизнью и судьбой других людей, идет за ним по коридору во двор. Вскоре он уже стоит спиной к стене и, быть может, смотрит на солнечные блики, которые играют на стеклах кабинетов на втором этаже, а в это время звучат команды. «По приказу фюрера, – кричит офицер СС, возглавляющий расстрельную команду, – ружья на изготовку, целься, пли!» Убитый падает.

Во всех камерах услышали звуки выстрелов. Кошмар превратился в реальность.

Когда Дитрих появляется в камере обергруппенфюрера Шнейдгубера, тот кричит ему:

– Товарищ Зепп, это же безумие! Мы ни в чем не виноваты.

Но группенфюрер отвечает ему:

– Фюрер приговорил вас к смерти за измену рейху. Хайль Гитлер!

Однако решимость Дитриха покончить с врагами рейха не спасает его отвращения, которое он испытывает от всей этой процедуры. Позже он вспоминал: «Еще до того, как дело дошло до расстрела Шнейдгубера, меня стало мутить, и я уехал». Но во дворе тюрьмы еще несколько раз слышался крик: «По приказу фюрера. Ружья на изготовку, целься, пли!» И в сгущавшихся над городом сумерках на тюремный двор падало еще одно мертвое тело.

Зепп Дитрих вернулся в Коричневый дом, чтобы отчитаться о выполнении задания.

– Изменники понесли заслуженное наказание, – рапортует он Гитлеру.

Фюрер, погрузившись в молчание, сначала кажется напуганным, но потом к нему возвращаются гнев и самоуверенность. Он заявляет, что хочет поговорить со штурмовиками.

Когда объявляют о приходе Гитлера, штурмовики, запертые в одной из больших комнат, приветствуют его громкими криками «Ура!». Фюрер построил свою речь очень умно.

– Ваши руководители предали вас! – кричит он. – Вы сражались на передовой, а они в это время предавались разврату, купались в роскоши, обедали в дорогих ресторанах.

Штурмовики молчат, понимая, что фюрер дает им возможность отмежеваться от своих лидеров, отказаться от них. Он продолжает:

– Теперь необходимо решить, с кем вы – со мной или с теми, кто предал вас и использовал для того, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь. Теперь у вас будет новый руководитель – Лутце. Ждите, когда он сообщит вам мои новые приказы.

Лутце выходит вперед и кричит: «Хайль Гитлер!» Крик подхватывают все собравшиеся, а Лутце запевает «Песню о Хорсте Весселе». Гитлер стоит, сложив на груди руки, и смотрит на штурмовиков – людей, которые только что отринули свое прошлое. Когда он уходит, Лутце объявляет, что штурмовики могут расходиться по домам.

– Вы сейчас поодиночке пойдете к себе домой и снимете там свою форму. Не вмешивайтесь в события до тех пор, пока вам не сообщат, что СА реорганизованы и снова объединены.

За исключением тех, кого задержали эсэсовцы, всем было разрешено вернуться домой. Молча, один за другим, они выходят на залитые солнцем улицы Мюнхена. Прохожие с удивлением оглядываются на них – куда делся их вызывающий, воинственный вид, с которым они выступали в дни своего триумфа. Теперь же они плетутся с видом людей, потерпевших сокрушительное поражение и мечтающих, чтобы никто не обращал на них внимания. Солдаты и офицеры рейхсвера, охраняющие здание штаб-квартиры партии, кажется, совсем не замечают этих коричневорубашечников, которые еще вчера считали, что смогут возглавить вечную и непобедимую германскую армию.

Через несколько минут раздается приказ о снятии оцепления с Бринерштрассе; рейхсвер прекращает осаду Коричневого дома, и на улице восстанавливается обычное движение. Рядом со зданием партии осталось лишь несколько эсэсовцев, они будут находиться здесь до 19.30, когда Гитлер в сопровождении Геббельса и Зеппа Дитриха отправится на аэродром, чтобы улететь в Берлин. В столице Баварии делать больше нечего – хребет СА сломан, штурмовики поставлены на колени, а их руководители казнены или сидят по тюрьмам. Остался только старый товарищ, Рем, лежащий сейчас в камере Штаделхеймской тюрьмы, и грудь его, покрытая шрамами, тяжело вздымается. Гитлер в момент сомнения даровал ему отсрочку, которые многие лидеры нацистов хотят поскорее отменить.

Машины на полной скорости проезжают по улицам Мюнхена, Гитлер и его соратники хранят молчание. Им кажется, что с рассвета прошло много лет, на самом же деле «Юнкерс» фюрера приземлился в аэропорту Мюнхена, куда они едут сейчас, всего пятнадцать часов назад. На аэродроме, еле заметном в сумеречном свете, стоит все тот же неумолчный гул моторов и видны те же самые силуэты, которые движутся к самолетам. Все, за исключением красного закатного неба, точно такое же, какое было и утром, даже легкий ветерок так же пригибает к земле невысокую сухую траву, которая растет между взлетными полосами. Но на самом деле страна стала уже совсем другой. В течение этих пятнадцати часов одни люди распрощались со своей жизнью, а другие ждут смерти.

Вильгельм Эдуард Шмидт уже никогда больше не напишет ни одной критической статьи, а тело фон Кара в ту самую минуту, когда самолет фюрера взлетает, уже валяется в лагерной пыли. Отныне в Третьем рейхе начнется самый настоящий разгул насилия.

В восемь часов вечера, когда самолет фюрера пролетает над Нюрнбергом, а потом поворачивает на Берлин, Мюнхенское пресс-бюро национал-социалистической партии выпускает коммюнике, в котором излагается официальная версия событий. Переданное по радио, оно повергает жителей Мюнхена в изумление – за исключением тех немногих, кого удивило перемещение войск в городе и появление баррикад на Бринерштрассе, никто ни о чем не догадывался. Теперь же диктор радио серьезным тоном сообщает:

«В течение нескольких месяцев отдельные элементы пытались спровоцировать конфликт между СА и государством. Руководитель штаба СА Рем, пользуясь безграничным доверием фюрера, не сделал никакой попытки подавить эти настроения, а, наоборот, только способствовал их усилению. Его извращенные вкусы (о которых слишком хорошо известно всем) так сильно усугубили положение, что фюрер стал испытывать сильные угрызения совести. Вчера ночью, в два часа, фюрер приехал в Мюнхен и приказал немедленно арестовать и поместить в тюрьму тех руководителей СА, которые скомпрометировали себя особенно сильно. Во время арестов наблюдались такие отвратительные с точки зрения морали сцены, что для жалости не осталось места. Некоторых руководителей СА застали вместе с молодыми людьми, страдавшими различными извращениями – один из них был пойман и арестован в совершенно неприличном положении. – Диктор делает паузу, а потом с еще большим нажимом продолжает: – Фюрер велел вскрыть этот нарыв и безо всякой жалости удалить его. Он не собирается больше допускать, чтобы на глазах у миллионов добропорядочных людей процветали уродливые, нездоровые страсти. Фюрер поручил Герингу очистить Берлин и, в особенности, избавить его от реакционных сторонников этого политического заговора».

Добропорядочные люди Мюнхена слушают эту речь молча, с суровым выражением лица, негодуя по поводу извращенцев, опозоривших немецкий рейх. Они рады, что фюрер оказался таким дальновидным и решительным и без сожаления порвал с этими людьми, невзирая на то что они были его старыми товарищами. Добропорядочные люди испытывают чувство удовлетворения, пакуя свои вещи. Завтра, 1 июля, начинается время отпусков. В Дахау забивают гвозди в гроб Вильгельма Эдуарда Шмидта, музыкального критика, а в Штаделхеймской тюрьме собирают тела расстрелянных офицеров СА. Добропорядочные люди ничего не знают об этом. По радио хор гитлерюгенда исполняет «Песню о Хорсте Весселе».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.