Глава пятая

Глава пятая

БЕДНЫЕ КРОШКИ И СУЧЬИ ДЕТИ

Как держать детей в строгости

Родители отличались большой строгостью к своим детям, независимо от того, богатая была семья или бедная, принадлежала ли она к аристократии или перебивалась чем Бог послал. Они надеялись, что строгое воспитание позволит их чадам вырасти ответственными, дельными людьми, уважаемыми в обществе. Такие издания, как «Книга о ведении домашнего хозяйства» миссис Битон и «Как держать детей в строгости», были написаны, чтобы помочь людям в управлении домом и семьей.

Практически все без исключения дети аристократов росли в загородных имениях, а не в Лондоне. Временами высшее общество наводняло столицу, но чаще его представители находились здесь только по необходимости и по делам. Британцы, как писалось в книгах того времени, не просто владели землей, они принадлежали ей! Именно поэтому имения окружали не только парки и сады, но и девственная природа, любоваться которой они отправлялись ежедневно верхом на лошадях. Каждый ребенок независимо от пола тоже имел своего верного скакуна, первым и самым любимым на всю жизнь становился пони. И в зрелом возрасте рассказы о лошадях с интересом слушались и джентльменами, и дамами.

За маленькими детьми в богатых семьях обычно присматривали няни. Большую часть времени малыши проводили в детской, где играли в немецкую железную дорогу с заводными паровозиками, французские фарфоровые куклы или собирали яркие мозаики. Первые уроки часто давали дома гувернеры. Жили большой семьей с бабушками, дедушками, сестрами и золовками, благо размеры дома позволяли. Вечера проводили вместе. Читали вслух, рассказывали сказки, играли в игры. В аристократических семьях к детям с раннего возраста относились как к взрослым и спрашивали с них тоже как со взрослых. Мальчиков одевали в костюмчики, девочек в длинные платья, походившие на туалеты, которые носили леди. От маленького барона, одетого в такой же, как у его отца, костюм, только с короткими штанишками вместо длинных брюк, и в возрасте пяти лет ожидались степенные и достойные ответы.

Главное правило, которому детей учили с пеленок, заключалось в том, что они должны быть видны, но не слышны. Находясь целый день под присмотром няни, а позже гувернанток или гувернеров и большую часть времени проводя в детской, нередко они видели маму и папу, только когда заходили в гостиную пожелать им спокойной ночи. Если в доме устраивался бал или прием, то наряженных малышей приводили показать гостям, после чего их сразу же уводили в спальню. В этот момент они старались вести себя особенно хорошо. Если же ребенок повел себя перед посетившей дом публикой не так как должно, то на следующий день он вызывался в отцовский кабинет, долго отчитывался и потом строго наказывался. Общественное мнение было главным мерилом жизни в XIX веке. К примеру, в воскресенье, когда вся семья отправлялась в церковь, у детей отбирали прежние игрушки и давали Ноев ковчег, специально приготовленный для этого дня. И навестившие семью в этот день люди видели, что здесь дети воспитываются в религиозном духе.

Проявления эмоций в детях не поощряли. Слезы необходимо сдерживать, обиды переживать в одиночестве. Мальчиков матери могли пожалеть только тогда, когда не видел отец, который иначе немедленно упрекнул бы женщину, что она воспитывает слюнтяя. К девочкам было особое отношение, им дозволялось плакать, но все равно малышки со своими бедами и огорчениями бежали не к маме, а к няне. Во многих семьях правила были так строги, что детям не разрешалось после последнего приема пищи никакой еды, только молоко. Бедняжки сидели голодными в своих комнатах и слышали разговоры сытых слуг о том, что соус сегодня подкачал и говяжья печень была пересолена. И хоть у них подводило живот от голода, дети не могли спуститься на кухню и попросить что-нибудь для себя.

Леди Бетти Гартврич, которая родилась в конце правления Виктории и чья сестра вышла замуж за родственника Уинстона Черчилля, рассказывала, что в Оксфордшире рядом с ними жила известная семья, которая каждый год устраивала в своем огромном доме праздники для детей. Это был действительно уникальный случай по тем временам. Никто тогда не устраивал для детей никаких мероприятий! Самое большее, на что они могли рассчитывать в смысле общения со своими сверстниками, это быть приглашенными на чай в детскую к знакомым. Попасть на детский праздник – мечта каждого ребенка в то время! О том, как он прошел, потом долго рассказывали в школах, и к попавшим на торжество относились как к небожителям. Маленькие дети приглашались с трех до шести часов вечера, постарше – с шести до восьми, и подростки – с восьми до десяти часов. Пирожные, лимонады, мороженое, надутые воздушные шары, только что изобретенные и сразу же вошедшие в моду, оркестр, море огней и прислуга, приставленная не следить и направлять, а исполнять желания! О чем еще можно мечтать!

«Я никогда не могла простить родителям, что они не разрешили мне пойти на этот праздник! – делилась в своих воспоминаниях леди Гартврич. – Мама сказала, что возбуждение от него повредит нам! Всю жизнь я жалела об этом!»

Матери из высшего света уделяли своим детям очень мало внимания. Довольно популярной была карикатура, отражавшая истинное положение дел. На ней была изображена светская дама, которая, встретив няню на улице, по ней узнала и своих детей. Поразительно, почему родители не желали общаться со своими детьми, когда в доме было столько слуг, помогавшим им освобождать личное время. Может быть, матерей раздражал ужасный дискомфорт женской одежды? Или они были болезненны настолько, что не могли переносить малейшего шума и резвости? Но чем меньше дети видели родителей, тем больше дорожили их вниманием, обожали и побаивались. Конечно, во всех семьях было по-разному, но практически везде детский мир крутился вокруг няни, и никто никогда не мог вспомнить случая, чтобы ее не любили. О ней, рассказывавшей сказки перед разожженным камином, жалевшей после строгого наказания, тихонько приносившей с кухни лакомство, о ней помнили всю жизнь и относились подчас с большей привязанностью, чем к родителям.

Подрастая, дети начинали осваивать дом и имение. Целый мир открывался перед ними. Они то постоянно бегали на конюшню и слушали рассуждения конюха, то смотрели, как работал плотник или садовник, то смеялись над байками лакеев. В отличие от родителей, дети были гораздо более в курсе всех дел, происходивших в доме, знали всех слуг по именам, все их слабости, тревоги, чаяния. В начале XIX века в богатых домах взрослым даже не приходило в голову, что детям было бы интереснее в компании других мальчишек и девчонок Вместо этого большую часть времени они проводили, наблюдая за слугами, родителями, их друзьями, если только не останавливались в их доме кузены и кузины, приблизительно того же возраста, что и они. Поэтому и их собственное поведение напоминало манеры маленьких взрослых, что вполне удовлетворяло домашних, и самым близким другом был маленький пони.

Отец Уинстона Черчилля, лорд Рандольф Черчилль вспоминал, как он умолял купить у почтового мальчика понравившегося черного пони. Он назвал его Мышь и дрессировал, чтобы тот стал скакуном, прыгавшим через барьеры, для охоты. Сколько счастливых дней осталось в его памяти, тех дней, когда он скакал на своем пони вслед за охотничьими собаками! Как у него горели щеки, когда он обогнал больших лошадей, перепрыгивая через ограды Оксфордшира. А Дейзи Уорвик, та самая леди Уорвик, в которую был влюблен принц Уэльский, как она проводила свое детство? В конюшне, ухаживая за своим любимым белым пони и обучаясь прыгать на нем через кустарники и водные преграды. А лорд Чарльз Бересфорд, с кем у принца была ужасная ссора из-за нее? Что он помнил из своего детства? Как охотился в Ирландии и однажды, мчась на своем пони вслед за своим дядей лордом Уотерфордом, увидел, как тот упал с лошади и сломал себе шею.

Для многих детей середины пятидесятых годов, особенно мальчиков, детство заканчивалось раньше, чем для их отцов и дедов.

В стране испытывался дефицит в образованных и знающих молодых людях, годных для службы в колониях сильно расширившейся империи. Тогда стали создаваться школы, в которых дети аристократов с восьми лет вместе учились и жили в огромных, холодных комнатах по девяти месяцев в году. Вплоть до окончания заведения им разрешалось проводить дома только каникулы. Любой мало-мальски образованный человек, у которого были средства, мог открыть такую школу. Чтобы получить прибыль, хозяин платил учителям очень мало, и не всегда удосуживался собрать сведения об их собственном образовании. Лучшим способом сэкономить деньги было ограничение учеников в еде!

Лорд Кнатсфорд, которого в 1860-х годах восьмилетнего отослали в школу, рассказывал, что она была старательно выбрана его отцом.

«После жидкого супа нам давали по большому куску безвкусного пудинга для того, чтобы уже не хотелось мяса, которое должно было подаваться на второе. Раз в неделю нас мыла в цинковой ванне старая горничная. Всех 21 человека по очереди, всех в той же грязной воде!» Очень строгая дисциплина, страх перед наказанием и месяцы вдали от семьи.

А вот и характеристика одного из учителей, преподававшего в очень хорошей, по стандартам того времени, школе. «Мы должны были вставать перед ним на колени и ждать, пока он не зажимал наши головы коленями и затем со всей своей высоты бил нас по голым местам мокрыми розгами, издававшими ужасающий свист».

Мистер Хантингфорд использовал метод воспитания слишком жестокий для маленьких провинившихся. В его школе было столько детей аристократов, что ее называли «Палатой лордиков». Единственный сын сэра Джона Лесли, известнейшего художника викторианской эпохи и леди Констанции Даунсон-Дамер, красивейшей женщины своего времени, близких друзей Чарльза Диккенса, вспоминал, как в возрасте 10 лет его отправляли из школы, находившейся в Ирландии, домой одного. Бедняга, добравшись до Ливерпуля, ехал до Лондона снаружи кареты без пальто, которое ему забыли вручить. До дома он доезжал замерзший как сосулька, но не возмущался и не жаловался, поскольку родители посчитали бы эти проявления чувств плохими манерами.

Почти у каждого джентльмена были свои ужасные воспоминания о начальной школе. Исключением являлся лорд Рандольф Черчилль, который был вполне доволен своим детством, проведенным там. Он никак не ожидал, что его семилетний сын Уинстон попадет в руки архисадисту! Если бы не няня, заметившая жуткие следы побоев на теле мальчика, его отец никогда бы и не узнал, что происходило с его сыном. Он был холодным человеком, но не жестоким, почему же он не рассказал обо всем другим родителям, чьи дети так же страдали от бесчеловечного обращения? Удивительно, как бездумно и легкомысленно аристократы отдавали своих детей в школы, которые не контролировались никакими органами и над которыми не было высших инстанций, кроме голоса совести! В некоторых из этих учебных заведений ситуация была настолько ужасной, что дети находились на грани истощения и ломались морально от постоянных издевательств. Подобную школу Чарлз Диккенс описал в своем произведении «Николас Никльби». Прототипом учителя-садиста послужило реальное лицо, в школу которого родители перестали посылать детей.

«Я часто вспоминал прошлое с джентльменами моего возраста, и все они говорили, что не вернулись бы в школу ни за какие деньги! Любимым занятием старших мальчиков было заставлять младших есть жирных мух! Издевательства приравнивались к искусству. Если ты был не в ладах со счастливым обладателем посылки, то оставался голодным! Единственной едой был обед. За завтраком и ужином мы должны были разделить со всеми присланную еду. Учили нас хорошо, но страдания от учителей были ужасные! Многие и через пятьдесят лет не могут вспомнить о них без содрогания, а некоторые так никогда и не оправились!»

Пережив кошмары школьных дней, к восемнадцати годам взрослые и возмужавшие юноши выбирали себе место службы. Головастые и сметливые шли в политику и изучали законы, но и середнячки и неудачники были вполне уверены, что найдут себе место, где смогут послужить стране.

«..ты не смеешь не оправдать нашего доверия!»

Строгость отношения к детям во многом исходила от королевской семьи, которая являлась примером для всех сограждан. Удивительно, что Виктория, которая сама в детстве так ужасно страдала от тирании матери, что боялась слово сказать, и выросла, не имея ни малейшего представления как играть со сверстниками, позволила своего старшего сына воспитывать в подобном духе!

В пять лет, когда дети аристократов еще были окружены заботами своих нянь, подкармливались кухарками и проводили большую часть времени на конюшне, наследника уже начали обучать языкам (английскому, французскому и немецкому). До конца жизни он произносил букву «р» на немецкий манер. В семь лет он поступил под надзор команды экспертов, возглавляемой мистером Генри Берчем. Детство кончилось. Принц должен был изучать каждый день, включая субботы: языки, религию, математику, географию, письмо, историю, рисование, музыку. Занятия проводились с раннего утра до позднего вечера и были так серьезны, что мистер Берч с гордостью докладывал Виктории, что на них совершенно отсутствует фривольная атмосфера некоторых английских школ! Подобные места обучения были не лучшим местом на земле, но там хотя бы наблюдались светлые моменты: игры, общение с другими мальчиками и, наконец, каникулы. У бедного Берти (так звали королевского сына) за весь год свободными от занятий были только Рождество, Пасха и дни рождения членов семьи. Наследника учили также ездить верхом и прыгать через препятствия на своем скакуне, спортивным играм, танцам, стрельбе. И все это только в обществе взрослых людей, следивших за каждым его шагом!

Год от года добавлялись и новые науки. Казалось, не было предмета, который Берти не охватил бы в своем изучении. Все занятия, даже такие приятные, как скачки, проходили без огонька, веселья, игры. Малейшая вольность пресекалась. Вместо того чтобы заинтересовать ученика, его наставники даже увлекательные предметы превращали в скучное времяпрепровождение. Все это вело к неизбежному нервному срыву. Однажды наследник, придя в состояние совершенно неконтролируемой ярости, отказался чему-либо учиться. Истерически крича на своих мучителей, он высказал им, что ни одного из них не желает больше видеть! Виктория не углядела в этом взрыве ничего тревожного и, отнеся неожиданный всплеск эмоций к плохому поведению сына, вскоре распорядилась возобновить его занятия.

Когда наследнику исполнилось одиннадцать лет, мистер Берч оставил свою должность, написав предварительно откровенный доклад принцу Альберту, что, по его мнению, многие странности в поведении его подопечного происходили от желания контакта со своими сверстниками. «У него нет стандартов, по которым он мог бы оценить свои собственные силы. Я всегда находил, что характер подростков более формируется от общения с другими, с кого они подчас срисовывают поведение, чем с учителями. Наследнику не должен быть разрешен этот контакт!»

Когда Берти и его младший брат Альфред впервые посетили лучшую школу Англии Итон-колледж и провели несколько часов в компании предварительно отобранных мальчиков, они совершенно не знали, как себя вести! Перевозбужденные и до невозможности смущенные, они показались своим сверстникам агрессивными и грубыми. Королевские сыновья конечно же жаждали побегать вместе со всеми, как и все обычные мальчики, поиграть во что-то, порезвиться, понравиться сверстникам, но свобода приходит от быстрого умения освоиться, чего они были совершенно лишены из-за пристального наблюдения наставников!

Однако несмотря на то, что учителя наследника, казалось, стремились убить все здоровые инстинкты в своем подопечном, желание наслаждаться жизнью сохранилось в нем до конца его дней. Во время своего первого визита в Париж в 1856 году он бесконечно восхищался городом и, находясь там вместе с родителями, умолял их разрешить ему остаться немного дольше, чем было запланировано. Окружение Наполеона III также восхищалось стройным, красивым мальчиком в шотландском национальном костюме.

В шестнадцать лет наследник вместе с тремя своими учителями и четырьмя мальчиками из Итон-колледжа отправился в поездку по Германии. В первый же вечер по прибытии случился эпизод, о котором после расследования секретно докладывал ее величеству генерал Генри Понсонби. В рапорте учителя, чрезвычайно шокированного произошедшим, было замечено: «Очевидно, что принц Уэльский еще недостаточно образован, чтобы соответствовать своему положению!» Право, дело было не в образовании! Весь сыр-бор разгорелся от того, что наследник поцеловал девушку! Шестнадцатилетний юноша без всяких учителей вдруг обнаружил, что прикосновение к щечке девушки, оказывается, очень приятно! По возвращении домой провинившегося принца отослали на несколько месяцев в Виндзор для интенсивной подготовки к экзамену по военному мастерству. Нелегко было найти подходящих молодых людей для его компании, но трех примерных юношей все же отобрали. Принц Альберт подготовил для каждого из них конфиденциальный материал, в каких направлениях они должны были повлиять на его сына:

«Джентльмен не должен беззаботно потворствовать своим желаниям понежиться на софе, развалиться в кресле, встать ссутулившись. Он не поставит под удар производимое о себе впечатление засовыванием рук в карманы! Он ни в коем случае не опустится до заимствования манер от конюха или глупого модного тщеславия от денди. Он должен сам позаботиться, чтобы его поведение и одежда были самого лучшего качества!» Удивительно, что отца волновала только внешняя сторона: как сын держится, и впечатление, которое он производит на окружавших. Похоже, что внутренний мир Берти не интересовал принца Альберта. Этим вопросом занимались учителя.

В конце 1858 года премьер-министр Дизраэли выс- сказал свое мнение о наследнике престола: «Я сидел рядом с принцем Уэльским за ужином, и сердце мое переполнялось радостью! Интеллигентный, знающий, с исключительно приятными манерами!» А ведь Виюго- рия как-то признавалась в письме к своей старшей дочери: «Берти – это карикатура на меня! Это само по себе плохо, а в мужчине – это просто ужасно! Ты, моя дорогая, несомненно дочь своего отца!»

Поразительно подобное признание для матери! Если бы Виктория не была известна своей необыкновенной привязанностью к мужу, то можно было бы заподозрить, что Берти произошел совсем от другого корня. Однако она повторяла эту фразу и своему сыну. Отношения между ними всегда были сложными!

При поступлении в Оксфордский университет ему не разрешили поселиться вместе с другими студентами. Для наследника была снята квартира, где он находился под постоянным наблюдением. Процесс обучения проходил в компании шестерых отобранных учеников, для которых лекции читались самими профессорами. Приблизительно в это время у Берти стали проявляться первые признаки болезни, связанной с неконтролируемым желанием есть, и первые намеки на тучность. Через год наследника перевели в Кембридж (в Т^инити-колледж). Он поселился в четырех милях от города, откуда совершал ежедневные поездки верхом.

В 1858 году наследник посетил Турин, куда он был приглашен королем Виктором-Эммануилом И. Виктория не была рада этому. Она боялась, что грубоватые манеры итальянского короля послужат плохим примером для ее сына. Однако были и другие причины для ее переживаний, что можно видеть из письма, поступившего перед отъездом наследника в посольство Сардинии в Лондоне: «До нас дошли сведения, что ее величество опасается отпускать наследного принца в Турин, боясь, что возникнет опасность потери им невинности. Настоятельно прошу уверить, что если наследник приедет со всеми своими бесценными качествами, то вместе с ними он и вернется! Нами будут приняты все меры, чтобы в Турине не случилось ничего подобного!»

И действительно, итальянские власти так плотно опекали принца, что его «бесценные качества» были сохранены.

Летом 1861 года принца послали в военный лагерь со строжайшей дисциплиной. Принц Альберт настоял, чтобы его сын был приписан к гренадерскому полку и одет в полковничий мундир. Там наследник не только осваивал военное дело, но и учился выстраивать отношения с офицерами своего полка. Дважды в неделю он накрывал стол для старших офицеров и еще раз в неделю приглашался в другие полки. Оставшиеся вечера он проводил в тиши, занимаясь или читая книги. У Берти сложились настолько дружеские отношения с офицерами своего полка, что, заботясь о нем, они решили привести к нему привлекательную актрису Нелли Кларк. Все эти вояки имели любовниц и подружек, и им казалось странным, почему наследник не может ощутить всех радостей походной жизни. Его помещение находилось в центре лагеря, но несмотря на все преграды, верные друзья смогли доставить ему в полночь симпатичную девушку. Вскоре после возвращения наследника в Кембридж мисс Нелли Кларк стала хвастать своим знакомым в Лондоне, что она лишила невинности принца Уэльского. Скандал разразился в ноябре, вскоре после дня рождения Берти – ему исполнилось двадцать лет. Принц Альберт учинил расследование этого дела и выяснил, что ситуация с актрисой Нелли Кларк действительно имела место.

16 ноября он написал сыну, что, узнав обо всем, почувствовал такую сильную боль, какой не испытывал никогда в жизни! «Ты не должен, ты не смеешь не оправдать нашего доверия!» 25 ноября принц Альберт отправился в Кембридж к своему сыну, чтобы, выслушав кающегося грешника, простить его. Через несколько дней он почувствовал себя больным и пожаловался старшей дочери: «Переживания и сожаления о предмете, о котором я молю не спрашивать меня, совершенно лишили меня сна. Я совершенно обессилен». Через неделю у него поднялась высокая температура, начался тиф и 14 декабря он умер.

Королева Виктория была вне себя от отчаяния и винила старшего сына в смерти любимого Альберта.

Тщетно министры пытались убедить Викторию, что для молодого человека естественно увлекаться актрисами. Она не желала ни видеть Берти, ни слышать о нем. В конце концов было принято решение отправить его в путешествие по Ближнему Востоку, после чего женить принца на красавице принцессе Александре, пока Берти и сам был не против этого.

Когда же в поездке он получил письмо от Виктории, в котором она, оправившись от шока, была добра к нему, то был настолько счастлив, что это не осталось не замеченным для окружающих. Один из сопровождавших его приближенных говорил позже: «Я бы желал, чтобы вы видели лицо принца Уэльского, когда он читал письмо от королевы! Оно сияло от удовольствия!»

Наследник любил свою мать и нуждался в ее любви так же, как и самый обыкновенный человек. Викторианский век был жесток, и недостаток любви, чувствовавшийся во всех семьях, происходил от убеждения, что строгость воспитывает, а любовь балует и портит детей. Сын Эдуарда VII, Георг V, был также очень строг. Его дети по раз и навсегда заведенному порядку приходили на завтрак без пяти девять, выстраивались в одну линию и стояли так до тех пор, пока с первым ударом Биг-Бена отец не входил в столовую. Страх перед ним был панический. Однажды его сын Гарри в возрасте 19 лет, бурно проведя ночь, вернулся только под утро. Наскоро приведя себя в порядок, он опоздал к завтраку на три минуты и вошел после отца. Он так нервничал из- за этого, что упал в обморок, когда Георг V только взглянул на него. И это почти в двадцать лет! Авторитет отца был непререкаемым! Даже супруга боялась его ослушаться и никогда не перечила, хотя его деспотизм по отношению к детям часто был чрезмерен.

Дети рабочих окраин

В бедных же семьях многие дети в пять лет уже начинали работать, так как даже их мизерный заработок являлся подспорьем в семье. Если они были моложе пяти лет, то родители оставляли их под присмотром нанятых для этого женщин, которые часто усыпляли малышей с помощью алкоголя. Если матери работали на дому, склеивая коробки для спичек, скручивая сигары или изготовляя щетки, дети помогали и работали порой по 15 часов в день. В деревнях бедные вдовы, чтобы заработать немного денег, часто организовывали школы в своих домах. Дети разного возраста учились в одной комнате, используя весьма ограниченное количество книг. Такая учительница (dame) умела только читать и писать. С ее помощью дети тоже учились алфавиту, но главное, что время, которое они проводили в школе, давало возможность их матерям спокойно зарабатывать деньги. Но многим женщинам приходилось оставлять своих чад без присмотра, и тогда они оказывались во власти улицы. Хроника 1860 года указывала, что за пять лет в одном из районов Лондона было убито 278 детей, более 60 утонули в Темзе, каналах и прудах, около сотни было найдено мертвыми под железнодорожными мостами, в подвалах и т. д. И это только те случаи, о которых полиции было известно. Дети из бедных семей, достигнув пятилетнего возраста, уже работали. На ткацких фабриках их тоненькие ручки могли пролезть в такие узкие места в станках, куда не доставали взрослые.

«В огромном жарком и влажном цехе в два ряда стояли станки, двигавшиеся сначала вперед, а потом назад.

Тим, которому было тогда пять лет, ползал под ними, собирая кусочки хлопка, скатившиеся на пол и свисавшие с рабочей платформы. Братишка, в прямом смысле слова, работал не поднимая головы, потому что машина снесла бы ее при движении назад. Ему также в любую минуту могло повредить ногу, если бы она попала в рельсы, по которым двигались колеса, или отрезать руку, потому что невозможно было приноровиться к ритму станка. Двигаясь медленно вперед, механизм стремительно набирал скорость при возвращении, заставляя Тима проворно откатываться назад. При этом на него постоянно кричал надсмотрщик, и мальчишка боялся, что скоро у него уши вытянутся как у осла, оттого что их постоянно дерут взрослые. Некоторые из них даже не постеснялись Нэнси, и ей пришлось закусить губу, чтобы не броситься на защиту брата. Она понимала, что не только не помогла бы ему, а сделала бы еще хуже. Как только бы она вышла из цеха, на мальчишку накинулись бы с бранью и побоями. Десять минут, проведенные на ткацкой фабрике, показались Нэнси вечностью, а Тим должен был работать там по двенадцать часов в день!»

Многие получали увечья на всю жизнь, сплошь и рядом можно было увидеть детей с отрезанными пальцами и руками. А какой невероятный шум стоял на фабриках! Мальчишки завидовали помощникам трубочистов, которые, по крайней мере, не должны были находиться целый день в гремящем аду, где летала хлопковая пыль. Правда, и перепачканным в саже чистильщикам каминов было не легче. Взрослые трубочисты нуждались в маленьких помощниках, с помощью которых они могли прочищать дымовые отверстия. Перед тем как ребенок начинал свою работу, заключавшуюся в том, чтобы забраться в узкое отверстие трубы и очистить его от забившихся продуктов горения, мастер неделями втирал ему перед огнем соль в коленки и локти, до тех пор, пока не появлялась кровь. Эту жутко болезненную процедуру трубочист проделывал не из садистского удовольствия. Делалось это с целью огрубления кожи, чтобы придать ей нечувствительность к легкой боли. И в случаях, где сейчас просто надели бы наколенники и налокотники, в XIX веке, отбросив сантименты, заткнув уши, чтобы не слышать щенячий визг, подготавливали ребенка к работе. Потом, правда, это помогало мальчишкам, которые уже не боялись ободрать локти и коленки, втискиваясь в узкие дымоходы. Опасность для них заключалась в другом, как бы не сгореть живьем и не задохнуться от дыма, когда слуги разжигали камины, не зная, что бедняги прочищают трубу

Тяжелее всех приходилось детям, работавшим на шахтах. Задача их сводилась к тому, чтобы часами сидеть в полном одиночестве в полной темноте, на глубине, в мокрой шахте, ожидая сигнала для открытия или закрытия вентиляционной системы. Свечей у бедных не было, потому что они стоили денег. Их семьи даже из жалости к своим детям не могли потратить лишние пенни на такое удобство.

Вот что рассказывалось в детской книжке под названием «Монстр каменоломни»: «Глубоко, глубоко под землей живет огромный страшный монстр, – бабушка Милбурн шамкала своим беззубым ртом историю для внука Джорджи, которого она мыла в цинковой ванне…

– Какой он? – спросил ее Джорджи.

– Никто не знает. Никто его никогда не видел, только слышали, как он ревет и точит свои железные когти.

– А что этот ужасный монстр делает? – спросил Джорджи опять, и бабушка почувствовала, как задрожало его худенькое тельце.

– Он ест маленьких мальчиков, которые засыпают под землей, – предупредила она внука, вынимая его из ванны и вытирая сухой тряпкой. – У тебя был брат Томми. Ему было тогда восемь лет, так же, как и тебе. Однажды он спустился в шахту и больше мы его никогда не видели. Он никогда больше не вернулся!

– Что случилось? Монстр? Он съел его?

– Что это вы разговорились про монстра? – спросила мама Джорджи, входя в комнату. Ее руки были красны и мокры от одежды, которую она развешивала около огня.

– Бабушка рассказывала про монстра, что живет в каменоломне, – ответил мальчик.

– Не слушай ее! – сказала мать. – Тебе уже восемь лет, ты слишком взрослый для страшилок Пора начинать работать. Нам нужны твои десять пенсов, которые ты можешь заработать каждую неделю в шахте. Отец не может больше надрываться один.

– Я знаю, мама, и я хочу работать. Я только боюсь, что этот монстр съест меня!

– Быстро в кровать! – мать шлепнула его и толкнула к двери в комнату. – И не вздумай будить отца, а то он отшлепает тебя ремнем.

Джорджи тихонько пробрался к кровати, где он спал с тремя сестренками и младшим братом. Мама закутала его в одеяло и прошептала ему на ухо:

– Я разбужу тебя завтра в три утра. Спокойной ночи.

Когда она уходила, мальчик взмолился:

– Мам, позволь мне взять свечку с собой в шахту!

Женщина покачала головой:

– Они стоят больше, чем пенни в день. Почти все твои деньги тогда уйдут только на свечи.

– Пожалуйста, мам! Хотя бы, пока я не привыкну!

– Хорошо! – вздохнула женщина. – Но только на одну неделю! – предупредила она и задула свечу.

…Сапоги мистера Вильсона клацкали по булыжнику, в то время как Джорджи, спотыкаясь, старался не отстать от него.

Он залез в кабину вместе с толпившимися взрослыми мужчинами и почувствовал, как она вдруг стала стремительно спускаться вниз, туда, откуда тянуло сырым и затхлым воздухом. Колени Джорджи подогнулись, когда кабина коснулась дна. Спустившиеся с ним мужчины растворились в темноте.

– Видишь проложенные пути? – спросил мистер Вильсон, посветив свечей на рельсы.

Джорджи кивнул. Мимо процокала лошадь с тележкой, полной угля.

– А где же я буду работать? – наконец осмелился он спросить.

– Через милю узнаешь, – ответил мистер Вильсон.

Наконец они свернули в узкий коридор. Свеча мастера осветила рельсы и деревянную дверь в конце.

Мистер Вильсон повернулся к мальчику.

– Вот твоя работа. Видишь эту дверь? Она открывается, если потянуть вот за эту веревку. Попробуй.

Джорджи потянул за веревку и видел, как дверь поднялась, открыв щель под собою.

– Ее нужно держать закрытой, чтобы не пускать воздух в забой. Но ты должен открывать ее, когда будет проезжать тележка. Если забудешь и проморгаешь, вагонетка разнесет ее! Понял?

Мальчик кивнул.

– А что случилось с нашим Томми? – спросил он робко. – Он что, не открыл дверь?

– Нет, – Мастер наклонился к Джорджи. – Хуже! Он уснул.

– Уснул? – Джорджи похолодел. – Тогда монстр, должно быть, съел его?

– Он уснул и упал на рельсы. Когда вагонетка возвращалась, она… переехала его.

Мужчину передернуло. Он положил руку на плечо мальчика и подтолкнул его к углублению рядом с узким путем, где были проложены рельсы.

– Садись здесь и держи веревку. Первая тележка будет через полчаса.

И он ушел и взял свечу с собой, оставив мальчика в кромешной темноте.

– Мистер Вильсон! – позвал мальчик Только эхо откликнулось на его зов. Он сел и тихо заплакал. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким! Постепенно его глаза привыкли к темноте и жуткой тишине. Он перестал вздрагивать от капель воды, падавших откуда-то, и перестал прислушиваться к звуку собственного сердца. Иногда вдалеке доносились голоса и замирали, не приближаясь к нему. Джорджи пытался петь молитву, которую он выучил в воскресной школе, но его пересохшие губы издавали такой жуткий звук, что он перестал. Он все время прислушивался, боясь услышать рев монстра и царапание его когтей. Постепенно он закрыл глаза и стал думать о приятном. О солнечном свете, о пикнике около реки, о пении птиц. Воспоминания медленно перекатывались в его голове, и постепенно он уснул. И тут во сне он услышал жуткий рев приближавшегося монстра, который становился ближе и ближе. Тут он вспомнил, как бабушка говорила ему: "Он ест только мальчиков, которые засыпают. Только тех, кто спит!"

Джорджи очнулся и открыл глаза. Рев был реальным и искры, мерцавшие вдали, стремительно приближались к нему. Мальчик поднял голову, лежавшую на рельсах, как раз в то время, когда мчавшаяся вагонетка грозила отрезать ее. Джорджи судорожно потянул за веревку и открыл дверь.

– Молодец, парень! – услышал он голос из темноты.

– Там нет никакого монстра!- говорил он потом бабушке. – Искры от вагонетки и ее дребезжание, вот что слышал Томми там внизу. Но эта история спасла мне жизнь, бабушка. Твой голос спас мне жизнь! Я больше никогда не усну!

– Нет, уснешь! – бабушка подоткнула его одеяло. – Уснешь. Тебе завтра рано вставать».

Шкеты

В 1870 году был принят закон, обязывавший всех детей в возрасте от 5 до 10 лет ходить в школы. Раньше это было привилегией только высших и средних классов. Несмотря на принятие закона, не все могли позволить себе такую роскошь, ведь до 1891 года обучение оставалось платным и стоило два пенса в неделю.

Тысячи новых зданий под классы были построены по всей стране, а семьи лишились дополнительного заработка, который приносили домой сыновья и дочери. И как всегда в Англии, тут же издали «Правила для учеников», в которых советовалось:

«Рано ложиться спать перед школой, иначе за зевоту в классе вы будете наказаны.

Хорошенько мыться перед уроками, иначе грязные, неопрятные, почесывавшиеся ежеминутно дети будут отосланы домой.

Есть перед школой. Пустой желудок мешает занятиям, как и пустая голова.

Не опаздывать. Быть строго в 9 00, иначе не будете допущены до уроков».

Дисциплина в школе была очень строгой, и любые проделки наказывались очень жестоко. Вот некоторые примеры, приведенные из предписаний для учителей.

«За стреляние шариками из промокашки, пропитанной чернилами. Наказание: поставить ученика на колени на полчаса на каменный пол, с руками за головой. Если он сядет на пятки или начнет наклоняться вперед или назад от неудобности позы, немедленно заставить его выпрямиться».

Рассказ девочки: «Каждый понедельник священник приходил к нам в класс и спрашивал, кто из нас пропустил воскресную школу? Я и моя сестра всегда пропускали ее, потому что воскресенье был день, когда мы с мамой стирали одежду и белье на всю нашу семью. Стирки накапливалось очень много. Поэтому каждую неделю мы признавались, что пропускали церковь в выходной, и в понедельник нас наказывали ремнем.

Мы стеснялись объяснить, почему мы не могли прийти. Однажды священник спросил меня: "Разве ты не знаешь, что Господь любит тебя и хочет видеть в своем доме в воскресенье?"

Я ответила: "Если он нас любит, то почему тогда в понедельник нас наказывают ремнем?"

Не помню, что священник ответил, но меня наказали еще сильнее!»

Наказание за опоздание в школу. Рассказ мальчика: «Мой отец задержал меня, и я был единственным из всей школы, который опоздал на линейку. За это учитель накричал на меня перед всеми, и я получил шесть ударов линейкой по пальцам. О, мой Бог! Было больно! Поверьте! Однако что было еще больнее: мое имя занесли в книгу наказаний. А ведь по ней нам давали рекомендации после школы. Мысль о том, что из-за единственного опоздания я не смогу получить хорошую работу, когда вырасту, жгла меня больше, чем боль от линейки!»

К провинившимся ученикам часто привязывали таблички или надевали повязки на руку со словами «Лентяй», «Осторожно, вор», «Тупица» и дурацкий колпак на тех, кто не знал урока.

За кляксы и следы грязных пальцев на чистовой работе наказывали розгами. Довольно часто розги ломались при наказании и заменялись новыми. Одним из самых известных своей жестокостью учителей был Уильям Шоу, который также занимал должность директора школы в северной части Йоркшира. Он был так нетерпим и жесток, что ученики в буквальном смысле дрожали от страха при его появлении, а двое мальчиков даже потеряли зрение после очередного наказания. Родители мальчиков подали на изверга в суд, – так о нем узнал Чарлз Диккенс и вывел его в своей книге «Николас Никльби» под именем Уокфорд Сквирс. Каждый в стране знал, что на самом деле под этим персонажем подразумевался Уильям Шоу. После выхода книги Чарлза Диккенса никто уже не хотел посылать детей в его школу.

Будущих учителей подготавливали в колледжах. Правила в них тоже были очень строги:

Не разрешалось покинуть колледж, кроме как в определенные часы.

Не разрешалось заходить в спальни в дневное время.

Не разрешалось ложиться позже 10 часов вечера.

Не разрешалось курить и посещать пивные заведения.

Не разрешалось заводить дружбу с местным населением.

Учителей все же не хватало, и поэтому очень распространена была система, когда учитель рассказывал материал, а затем лучшие ученики повторяли его для других классов. Иногда, из-за большого количества учащихся в одном помещении, учитель в одном конце классной комнаты объяснял новый материал, а его помощник, в некотором отдалении, закреплял пройденное.

В 1870 году зарплата учительниц составляла пятьдесят восемь фунтов в год, а учителей – девяносто четыре фунта.

Многие родители не могли позволить себе отдавать учиться своих детей, пока школы не стали бесплатными. Поэтому директора делали скидки. Если в семье было три ребенка, то оплачивалось посещение двух первых, а третий учился бесплатно.

Сатирические издания того времени часто публиковали картинку из выстроившихся перед школой в длинную шеренгу детей и родителей, спрашивавших администрацию: «А сколько за пятнадцать?»

Такое количество детей в это время было совсем не редкостью. Можно понять родителей, которые, отпуская детей в школу, лишались денег и значительной помощи по дому. Один из учителей писал в своих воспоминаниях: «В начале моей карьеры были очень неприятные моменты, когда я должен был пробираться по улице через толпу разъяренных родителей, которые предпочитали видеть своих детей дома, и увертываться от метко бросаемых ими гнилых помидоров».

Школьные инспекторы были так непопулярны, что были вынуждены ходить парами. Одному из них, обходившему дома учеников, родители сказали, что их ребенок умер. Войдя в дом, пораженный инспектор обнаружил новопреставленного, прыгавшего по полу, как заяц. Довольно часто в классе насчитывалось 70, 80 учеников или учениц. По этой причине дисциплина должна была быть очень строгой. Иначе учителю приходилось кричать все время, чтобы быть услышанным.

Мальчики и девочки учились раздельно, и даже входные двери для обоих полов находились с разных сторон здания. Мужчины учили мальчиков, женщины – девочек. К учителям обращались «сэр», к учительницам – «мисс» или «мадам», в зависимости от семейного статуса.

В девять утра школьники первым делом отправлялись на ассамблею в холл, где выстраивались в линию лицом ко входу и замирали, раскрывая рот только для того, чтобы спеть гимн или произнести вместе со всеми молитву. Все их начальство во главе с директором школы, офицером, следившим за посещаемостью, инспектором, учителями, стояло перед ними. В это же время делались все объявления. Затем детей осматривала медсестра, выискивая в волосах гнид. Если вши обнаруживались, то бедняге брили голову. Если ребенок заболевал ветрянкой или корью, его отсылали домой, а если ученик был неаккуратен или даже грязен, то его отправляли мыться в умывальную комнату или домой. Ассамблея заканчивалась в 9.30. Далее правила диктовали: «Войдя в свой класс, сесть за парту и ждать учителя. При его появлении встать, чтобы показать уважение к годам и заслугам. При оглашении списка присутствующих вставать, когда называют вашу фамилию, громко отвечая: "Здесь, сэр или мисс!"

Если ученик мямлил, ерзал за партой, учитель брал в руку сигнал-колотушку и стучал в нее, чтобы привлечь к себе внимание. Писали мелом на черных досках, которые можно было передвигать по классу, а также, кроме тетрадей, у учеников имелись специальные грифельные доски, вставлявшиеся в щель парты, на которых они писали грифельными карандашами. А малыши учили буквы, рисуя их на подносах, засыпанных речным песком. После того как алфавитный список присутствовавших был оглашен, начинались уроки чтения, письма и арифметики. Для этого раздавались учебники, и начиналось чтение по очереди, иногда у доски. Каждый урок длился 30 минут. Для письма требовалась линейка и карандаш, и старшие дети открывали свои тетрадки и линовали страницы. Затем раздавались чернильницы каждому ученику, и все начинали копировать то, что учитель писал на доске. Если ученик окунал перо слишком глубоко в чернильницу, то получалась клякса, которую очень трудно было смыть с рук и одежды. Сидеть на уроке полагалось прямо. Если учитель считал, что ученик плохо старается, то между его локтями и спинкой стула просовывалась палка, заставлявшая провинившегося сидеть ровно и поневоле сосредоточиться. Если на арифметике ученик не мог быстро посчитать в уме, на него надевали дурацкий колпак до конца урока. Детей учили не только простому сложению, вычитанию, делению и умножению, а также дробям, простым и десятичным, извлечению процентов, и т. д. Все эти математические действия могли пригодиться в дальнейшей жизни. Особенно если выросшие ученики хотели заработать много денег. Школьники умели совершать арифметические действия с числами до миллиона. Им разрешалось пользоваться деревянными счетами, которые были изобретены еще древними греками, а с помощью римлян распространились по свету. Дети должны были знать назубок таблицу умножения, которая в Англии не до десяти, как у нас, а до двенадцати, поскольку британская денежная система базировалась на цифре 12. В одном шиллинге, самой распространенной денежной единице XIX века, было 12 пенни.

После того как ученики осваивали арифметику, их начинали обучать алгебре и геометрии. В школьных правилах было записано, что мальчики должны решать задачки более сложные, чем девочки. Те и другие обучались также географии, истории, предмету, называвшемуся «Общие знания», и предмету, который мы бы назвали «Природоведение», он знакомил учащихся с окружающим миром от камней и минералов до засушенных растений и насекомых.

Утренние уроки заканчивались в 12 часов, после того, как староста проходил по коридору, звоня в колокольчик.

Теперь у детей было целых два часа, чтобы поесть, поиграть на школьном дворе и проветрить голову перед вечерними занятиями. Кто-то уходил обедать домой, кто-то ел принесенное с собой в школе. Мальчишки гоняли по двору металлические ободья от тележных колес, играли в футбол, катали мраморные шарики или состязались каштанами в «покорителя». Девочки прыгали через скакалку, чертили на земле классики или играли с мальчиками в салки и прятки. Учителя чинно прохаживались между ними, изредка поднося ко рту свисток, если игры были слишком шумными или возникала драка. В два часа все возвращались в классы, где опять проводилась перекличка, после которой продолжались уроки те же, что и утром. Добавлялись только практические занятия по домоводству для девочек, черчение и физкультура для мальчиков, пение для всех учеников, так же как и гигиена.

В 17.00 колокольчик возвещал об окончании занятий. Ученики сдавали чернильницы старосте класса, собирали свои принадлежности, затем вставали из-за парт и все вместе произносили молитву. После этого чинно строем шли к воротам школы и счастливые бежали домой. Те же, кто провинился за день, оставались по- еле занятий и шли в кабинет директора за наказанием. По его решению ученики либо отсылались к родителям с запиской о плохом поведении, либо учитель сам бил их розгами по рукам или ягодицам. Более щадящей формой наказания считалось многократное написание по сто раз одного и того же предложения, подобного этому: «Чтобы мне ослом не стать, считать я буду и писать!»

В конце каждого года производилась инспекция учеников, учителей, школьного здания, оборудования. Ученики выходили по одному перед важной комиссией и отвечали на вопросы по пройденному за год материалу. Если ученик отвечал хорошо, то получал сертификат по тестируемому предмету и переводился в следующий класс. Если же нет, то оставался в том же классе на следующий год, пока наконец не сдавал экзамен положительно. И вот наступали долгожданные каникулы, две недели – на Рождество и на Пасху, шесть недель – летом. Счастливые ученики старших классов распевали на улицах: «Забросим предметы, да здравствует лето!»