№ 35. Выдержки из докладов членов Государственной Думы Н.О. Янушкевича и Ф.Д. Филоненко

№ 35. Выдержки из докладов членов Государственной Думы Н.О. Янушкевича и Ф.Д. Филоненко

(Заслушаны Временным Комитетом Государственной Думы в заседании 13 марта 1917 г.)

Янушкевич . Получив предложение выехать на фронт, мы опасались, что нам придется увидеть там кое-что, что произведет на нас самое скверное впечатление, что мы увидим тяжелую картину. Но то, что нам пришлось увидеть, при приближении к фронту, с самого начала нашего путешествия, подействовало на нас совершенно обратным образом. Отъехав от Петрограда, мы заметили, что, как только стало известно о нашей поездке, на каждой станция стали собираться толпы народа и солдат, чтобы нас приветствовать. Перед Псковом, например, приветствовали нас, посылали привет государственной думе, председателю Государственной Думы, Временному Правительству и т. д.

Наконец, мы добрались до Пскова и отправились к генералу Рузскому, который сказал, что присутствие нас, депутатов, или кого-либо другого чрезвычайно необходимо. В настоящее время волна захватила Петроград и Россию, докатывается до фронта, и в некоторых местах возникают недоразумения в связи с приказом № 1 и в связи со всевозможными листками и воззваниями, которые проникают все-таки в армию. Между прочим, из разговора с генералом Рузским выяснилось, что в деле отречения императора от престола он сыграл очень видную роль, что он просто настаивал на этом и, с другой стороны, еще раньше, до отречения, говорил о необходимости немедленного введения ответственного министерства, так как иначе дело может кончиться очень плохо. Об этом он говорил нам после. Встретил он нас очень тепло и обещал помочь в исполнении возложенного на нас поручения. В Пскове нас всюду встретили чрезвычайно тепло: и на вокзале, и в земском союзе, и в городском союзе делали нам овации, к которым мы не привыкли. Все это относилось к государственной думе, нас приветствовали как членов государственной думы. В Пскове мы разделились на партии. Одна направилась к Риге, другая на Двинские позиции, а мы в район Глобачево, Воропаево, ближе к Поставам. Генерал Рузский предупредил о нашей поездке, так что нас всюду ожидали. К каждой из групп был прикомандирован полковник генерального штаба. С нами ехал адъютант генерала Рузского, чрезвычайно интересный собеседник. Чем дальше мы ехали от Пскова к Двинску, тем больше было оваций на каждой станции. На каждой станции мы выходили и отвечали на приветствия, так что, подъезжая к фронту, мы уже начали хрипнуть. В Режице [33] мы были встречены чрезвычайными овациями; нас попросили зайти в город на митинг. Войска были выстроены с музыкой, было масса народу. Нас приветствовали, мы произносили речи. Оставались мы там довольно долгое время. Там же, в кинематографе, было устроено заседание солдатских и офицерских депутатов.

В Режице было несколько инцидентов, между прочим, был убит командир Сумского полка. Когда стали обезоруживать полицию и собираться на митинг, появилась отдельная вооруженная группа лиц, которая вела себя довольно беспокойно. Так как никто не знал, зачем они приехали, то был командирован Сумской полк. Между тем распространили слух, что последний пришел усмирять. Стали грозить тяжелой артиллерией, если он не скажет, зачем пришел. Солдаты присоединились, но недоразумение возникло с офицерами, которые резко отзывались о солдатах и о красных бантиках. В результате командир полка был убит. Говорят, что он сам застрелился. Версии неясные, дело чрезвычайно темное. Кроме того, в Режице был арестован председатель земской управы, очень непопулярный человек, скверно зарекомендовавший себя в продовольственном деле. Здесь была расправа за старое.

На собрании солдат и офицеров дебатировалась масса вопросов. Между прочим, у нас был в руках приказ Гучкова о вежливом обращении. Мы обратили внимание, насколько все эти вопросы затрагивают солдатскую массу. Когда мы прочли приказ, солдаты стали задавать вопросы относительно чести, розог и т. д., как Временное Правительство на это смотрит, что оно будет делать. Мы сказали, что оно все, вероятно, разъяснит в соответствующих приказах. Когда мы прочли приказ Гучкова, раздалось громовое «ура», но солдаты интересовались, почему о чести ничего не сказано. Надо сказать, что комендант Режицы отдание чести отменил сам, заявив в приказе по гарнизону, что это необязательно. На этом митинге мы давали объяснения на предъявляемые вопросы. Предводителем дворянства был поставлен вопрос относительно арестов, ему не давали говорить, но, когда мы призвали к порядку, все успокоились. Мы предложили самовольно арестов не производить, объясняя, что это самосуд и что таких арестованных нужно освободить.

Затем мы двинулись дальше к Двинску. Там тоже были самые невероятные овации по адресу государственной думы. Двое из нас остались в Двинске, а мы направились в Полоцк. Мы изумлялись: такой был царский прием. Царя, вероятно, так не принимали. Нас носили на руках, склоняли знамена – и все это по адресу государственной думы. Мы пришли к убеждению, что авторитет государственной думы в войсках и в населении огромный. Имя депутатов, представителей государственной думы, связывается с чем-то освободительным. Дальше тоже на каждой станции были овации. Тут уже выяснилось, что известное настроение существует; с одной стороны, этому способствовал приказ № 1, с другой стороны – неправильное истолкование событий. Некоторые офицеры, когда поступали эти приказы и известия о событиях, напр., об отречении, истолковывали их так, что возбуждали в солдатах к себе недоверие, напр., отречение императора истолковывалось как его добрая воля, что он хороший, и т. д. …

Приехав к фронту, мы переночевали и отправились в те части, которые расположены на боевых позициях. Нас везде принимали весьма торжественно, с музыкой; мы были страшно смущены. Выяснилось, что знаменитый приказ № 1 и всевозможные слухи породили известную дезорганизацию в «зеленых» частях, где мужики. В частях, более революционных, ничего подобного не было. Там и с офицерами уживаются очень хорошо. Мы подметили одну черту: несмотря на то, что Временное Правительство существует, что переворот совершившийся факт, в среде высшего офицерства есть такие, которые ведут себя чрезвычайно нетактично. Везде приходилось слышать жалобу на то, что если и одевается красный бантик, то он срывается. Затем заявляли, что не выносят портретов; солдаты приходят и видят, что портрет императора на стене; это их возмущает. В некоторых местах мы получали точные сведения, что грозят расстрелом, если вынесут портрет. Эта бестактность создала ужасную атмосферу. B некоторых местах нас просили принять меры, чтобы портрет убрали, потому что часть волнуется и могут быть убийства. Но все-таки надо заметить, что у солдат есть сдерживающее чувство. Они ждут чего-то; чрезвычайно интересуются тем, что сейчас происходит. Нам задавали вопросы на всякие темы. Сначала мы произносили приветствия, а потом объясняли, что все кардинальные вопросы решит Учредительное Собрание. Временное же Правительство озабочено тем-то и тем-то. Приходили офицеры, но мы их просили удалиться. Мы беседовали с каждой частью солдат. Они приходили со своими жалобами и пожеланиями, мы старались им все разъяснить и в конце концов успокаивали почти всех.

Высказывалось пожелание относительно военно-полевых судов. Они сознают, что без серьезных мер на фронте нельзя, но они желают, чтобы там был представитель от солдат; тогда всякой мере наказания будут подчиняться с удовольствием. Теперь суд – чисто офицерский, и внушает им много недоверия. Затем к нам обращались с просьбой предоставить им возможность послать кого-нибудь от какой-либо части в Петроград узнать, в чем дело.

Очень остро стоит вопрос об отпусках. Как только произошли последние события, сейчас же были прекращены отпуска; в некоторых частях теперь снова разрешают отпуск, но в общем вопрос этот страшно волнует солдат; у них к начальству подозрительное отношение. Есть части, где верят командиру, но многих приходилось убеждать в том, что к старому возврата быть не может. Что касается общего настроения войск, то вблизи позиций оно у них такое веселое, радостное и хорошее, что отрадно становится. Там мы видали настоящие революционные полки с полнейшей дисциплиной, полное объединение с офицерами. Они понимали, что дисциплину нужно соблюдать не за страх, а за совесть. У них у всех общее настроение, все понимают, что нужно воевать, чтобы защитить свободу. Вообще, чем часть была левее, тем она правильнее ставила вопрос. Этому помогли очень много немецкие прокламации, в которых говорилось, что весь переворот сделала Англия, что она лишила нас хлеба. Это шито белыми нитками по черному и привело к совершенно обратным результатам.

Из бесед с солдатами, с отдельными группами, с их депутатами выяснилось, что так или иначе, но военному министерству нужно считаться с настроением солдат, с их недоверием к некоторым из командиров. Не только солдаты, но и офицеры заявляли, что мы им не верим, боимся идти с ними в атаку, потому что они подведут. Некоторые люди делают как будто нарочно все то, что может возбудить против них. Во всяком случае, мы объехали почти все части 1-й армии, беседовали с каждой частью по часу, по два, потеряли голоса, но внесли известное успокоение. Этим можно похвалиться. Мы начинали объезд с 8 час. утра, кончали в 1 час ночи. Настроение недурное, только некоторые старые солдаты просили, нельзя ли похлопотать, чтобы отпустили домой. В общем настроение боевое. Это произвело на нас хорошее впечатление. Мы ожидали встретить другое. Дисциплина есть, но надо ее организовать на новых началах.

Мы разговаривали на нескольких собраниях с офицерами. Некоторые из них понимают сейчас свою задачу, а некоторые никак не хотят понять, что совершилась ломка, что нужно переделать самих себя. Они считают себя ужасно обиженными, возмущены приказами, в том числе приказом Гучкова о вежливом обращении, они говорят, что это разрушит дух армии, что это делают тыловые люди, которые с армией ничего общего не имеют. На одном собрании мы вывели заключение, что это настроение контрреволюционное, совершенно против этого переворота. Говорило больше зеленое офицерство, прапорщики, извините за выражение, недоучки. Один дошел даже до того, что сказал: «вы штатский и не знаете духа армии!» Но когда мы определенно и ясно сказали, что это нужно делать, иначе все расклеится, они согласились, но при этом указывали, что они, как люди дисциплинированные, хотят, чтобы приказы издавались из центра, сверху, и что тогда они им слепо подчинятся; допустить же, чтобы приказы шли с других ступеней, они не могут, потому что тогда начальство потеряет свой авторитет и нельзя будет вести войска в атаку.

Что касается солдат, то мы их убеждали, что теперь новое правительство, которое будет проводить полезные меры, но т. к. весь механизм еще старый, то все будет передаваться как бы по лестнице; они получат разъяснения от командира. Затем нужно отметить, что и у офицеров и у солдат преувеличенная надежда на тыл. Они говорят, что им нужно улучшить пищу, что им надоела чечевица, и ожидают, что тыл это сделает, а если он не сделает, то значит, там что-то неладно. Солдаты обвиняют во всем свое начальство, и нужно было много трудов, чтобы объяснить, что это вина старого режима, что непосредственное военное начальство тут ни при чем.

Общие выводы такие: настроение не пессимистическое, дисциплина держится, но солдаты чего-то ждут. Они христом-богом умоляли приезжать, присылать кого-нибудь, разрешать все недоразумения; не только солдаты, но и офицеры обращались к нам с просьбой посетить отдельные части. Некоторые отдельные группы отказались принимать присягу. Мы спрашиваем: – «На каком основании?» – «Нас заставляет присягать старое начальство, может быть, старому правительству». – Мы говорим: – «Новому правительству, верьте нам». – «А почему заставляют подписываться?» – Вопрос о подписке для них важный. – «Ведь раньше мы не подписывали?» – Мы разъясняли: «Теперь вы граждане, каждый сознательно дает подпись, что он обещает служить». Это их успокаивало, и они начали подписывать. Возникал целый ряд подобных вопросов. В некоторых частях нас просили обратиться к кому-нибудь, чтобы произвели чистку командного состава. Обращались и боевые офицеры: «Мы, – говорят, – не верим; они своей прошлой деятельностью так опротивели солдатам, что теперь, когда совершился перелом, солдаты не верят, вносится дезорганизация, возможны эксцессы. Мы не ручаемся, что эти части уверенно пойдут за этим начальником в бой». Мы заметили, что тем офицерам, которые пытались объяснить солдатам происшедший переворот, даже прощались грехи прошлого, они сразу как-то выросли в их глазах; но особое недоверие было там, где замалчивали, где не собирали солдат, не объясняли происшедшего или давали тенденциозные объяснения, там создавалась почва страшного недоверия. Старое недоверие как-то слабее, а недоверие после переворота, новое – ужасно. В тех же частях, где собирали и объясняли события, там сразу восстанавливалось доверие; даже в тех частях, где его раньше не было. Эти части могут в огонь и в воду пойти.

Серьезным вопросом для солдат является участие или неучастие в выборах в Учредительное Собрание. Говорили: – «За нас никто решать не может».

Ставили вопрос: – «Будем ли мы принимать участие». – Мы на свой страх отвечали: – «В той или другой форме, конечно, ваше слово будет сказано».

Они интересовались, будет ли республика или монархия. Мы отвечали, что этот вопрос решит Учредительное Собрание. Я должен сказать откровенно, насколько я видел, настроение сплошь республиканское. Спрашивали: арестован ли Романов со своей семьей? Как только сказали, что арестован, стали кричать «ура», качать и так далее. По поводу этого надо заметить, что некоторые командиры были очень тактичны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.