Пятаков хотел расстрелять всех
Пятаков хотел расстрелять всех
Как возникали и создавались дела так называемых центров — объединенного троцкистско-зиновьевского и параллельного антисоветского троцкистского, — рассказал Агранов на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году. Он подчеркнул, что летом 1936 года Ежов передал ему указание Сталина вскрыть подлинный троцкистский центр.
Это выступление в своем заключительном слове на Пленуме ЦК Ежов прокомментировал следующим образом (цитируется по неправленой стенограмме):
«Я чувствую, что в аппарате что-то пружинят с Троцким, а т. Сталину явнее ясного было. Из выступления т. Сталина прямо был поставлен вопрос, что туг рука Троцкого, надо его ловить за руку».
К тому времени относится и начало активного получения показаний от арестованных троцкистов на Пятакова и других лиц, проходивших по данному делу.
В июле—августе 1936 года от обвиняемых по делу объединенного троцкистско-зиновьевского центра Каменева, Евдокимова, Рейнгольда и Дрейцера были получены показания о существовании еще и параллельного антисоветского троцкистского центра.
10 августа 1936 года из Киева в ЦК ВКП(б) — Ежову и в НКВД СССР — Ягоде было сообщено по телеграфу о показаниях арестованного Голубенко о том, что Пятаков якобы руководил украинским троцкистским центром. Об этих показаниях сразу же был информирован Сталин.
На следующий день Ежов письменно доложил Сталину о разговоре с Пятаковым:
«Тов. Сталин, Пятакова вызывал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра. Зачитал показания Рейнгольда и Голубенке. Предложил выехать на работу начальником Чирчикстроя. Пятаков на это реагировал следующим образом:
1. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут. Рейнгольд и Голубенко — врут.
2. Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены и безразлично относился к встречам с ее знакомыми. Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным. Заявил, что надо бы наказать строже.
3. Назначение его обвинителем рассматривал как акт огромнейшего доверия ЦК и шел на это — от души. Считал, что после процесса, на котором он выступит в качестве обвинителя, доверие ЦК к нему укрепится, несмотря на арест бывшей жены.
4. Просит предоставить ему любую форму (по усмотрению ЦК) реабилитации.
В частности, от себя вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати. Несмотря на то что я ему указал на абсурдность его предложения, он все же настойчиво просил сообщить об этом ЦК. Проект постановления ЦК о назначении Пятакова — прилагаю.
11/VIII — 36 г. Ежов».
В личном письме на имя Сталина от 11 августа 1936 года Пятаков имеющиеся на него показания назвал клеветническими и заявил, что бесповоротно рассчитался со своими прошлыми политическими ошибками, старается наделе проводить линию партии и готов умереть за партию и Сталина.
Несмотря на такое письмо, сбор обвинительных материалов против Пятакова и других будущих участников так называемого параллельного центра продолжался.
17 августа 1936 года был арестован Серебряков, а 22 августа на судебном процессе по делу объединенного троцкистско-зиновьевского центра Вышинский заявил, что им отдано распоряжение о начале расследования в отношении Пятакова, Радека и некоторых других лиц.
Опросом членов ЦК ВКП(б) 10—11 сентября 1936 года было принято решение об исключении Пятакова из состава ЦК и членов ВКП(б).
В ночь на 12 сентября 1936 года Пятаков, находившийся в командировке на Урале, был арестован.
Радек в августе—сентябре 1936 года, еще до своего ареста, также обращался к Сталину с письмами, в которых опровергал имевшиеся на него показания, заверял в своей невиновности и преданности. Заявления Радека, как и заявление Пятакова, остались без внимания, и 16 сентября 1936 года он был арестован.
Находясь под арестом, Радек написал Сталину еще одно большое письмо, в котором заверял «вождя народов» в своей полной невиновности. Но Сталин и этому письму не поверил, поскольку Радек уже на следующий день сознался в приписываемых ему грехах.
В период следствия по делу параллельного антисоветского троцкистского центра был принят ряд важных решений.
25 сентября 1936 года Сталин, находясь в Сочи, направил Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро ЦК ВКП(б) телеграмму, в которой говорилось:
«...Считаю абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост Наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела.
Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова». На следующий день Ежов был назначен наркомом внутренних дел СССР с оставлением его на посту секретаря ЦК и председателя КПК при ЦК ВКП(б).
29 сентября 1936 года Политбюро приняло (опросом) постановление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско- зиновьевским элементам», которое было подписано Сталиным:
«Утвердить следующую директиву об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам:
а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов-диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе;
б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и тех, которые были раньше высланы».
Подписанная Сталиным директива Политбюро о необходимости расправы с троцкистами свидетельствует о том, что перед органами НКВД была поставлена прямая задача: организовать громкий процесс над наиболее видными в прошлом участниками троцкистской оппозиции.
Как видно из архивных документов, Сталину в процессе следствия по данному делу направлялись многие протоколы допросов обвиняемых и лиц, их изобличавших.
Знакомясь с протоколом допроса Сокольникова от 4 октября 1936 года, Сталин на полях той части протокола, где излагался ответ Сокольникова о встречах и разговорах с английским журналистом Тальботом, сделал следующую пометку: «А все же о плане убийства лидеров ВКП сообщил? Понятно, сообщил».
На последней странице протокола, где Сокольников утверждает, что он не знал о связях Тальбота с английской разведкой, Сталин написал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ, обо всем. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом-разведчиком) английской разведки».
Этот протокол допроса Сокольникова по поручению Сталина 22 октября 1936 года был разослан членам ЦК ВКП(б).
Проверка показала, что следствие по делу велось ускоренными темпами, необъективно, с грубейшими нарушениями законности. Аресты Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова, Лившица, Князева, Ратайчака, Пушина, Граше и Норкина были произведены без санкции прокурора.
Как сообщили в своих объяснениях в 1961 году бывшие сотрудники НКВД СССР Газов, Иорш и Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по данному делу, руководство НКВД требовало от оперативного состава любыми средствами вскрывать вражескую деятельность троцкистов и других арестованных бывших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали давать нужные следствию показания, провоцировали, угрожали. Широко практиковались ночные и изнурительные по продолжительности допросы с применением «конвейерной системы» и многочасовых «стоек». Вся система допросов была рассчитана на морально-психологическое и физическое изматывание подследственных.
Об этом свидетельствовал в 1938 году и бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский. Он, в частности, показал, что лица, проводившие следствие по делу параллельного антисоветского троцкистского центра, начинали допросы, как правило, с применения физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не соглашались давать навязываемые им показания. Часто протоколы допросов и очных ставок составлялись только после признания арестованными своей вины.
Практиковалось оформление одним протоколом многих допросов, а также составление протоколов в отсутствие допрашиваемых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых «обрабатывались» работниками НКВД, после чего переиечатывались и давались арестованным на подпись. Объяснения обвиняемых не проверялись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не уточнялись.
Допускались и другие нарушения процессуального кодекса.
Большинство обвиняемых по делу параллельного антисоветского троцкистского центра длительное время категорически отрицали свою виновность. Так, показания с признанием вины Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Серебряков через 3 месяца 16 дней, Радек — через 2 месяца 18 дней, Турок — через 58 дней, Норкин и Лившиц — через 51 день, Дробнис — через 40 дней, Пятаков и Шестов — через 33 дня.
Однако, используя меры физического и морального воздействия, манипулируя материалами прошедших в 1934—1936 годах судебных процессов, «разоблачавших» троцкистов и их антисоветскую деятельность, органы следствия добились от обвиняемых нужных показаний.
Большинство обвиняемых, давая требуемые от них показания, делали это, по их словам, прежде всего в интересах окончательного разоблачения и разгрома троцкизма. Так, Муралов, отвечая в суде на вопрос Вышинского, почему он на следствии так долго не давал показаний о своей виновности, ответил (цитируется по исправленной стенограмме судебного заседания):
«...Я думал так: что если я дальше останусь троцкистом, тем более что остальные отходили — одни честно и другие бесчестно... во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволюции. А я нашелся, герой... Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало... И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми месяцев, что да, подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске...
Предположим, меня даже запрут или расстреляют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться...
Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я — не простой рядовой член партии...»
Подобные объяснения давали и другие обвиняемые по этому «делу».
Характерны показания Радека, которые он дал 4 декабря 1936 года:
«Я выбираю путь откровенного признания фактов, которые я отрицал из чувства стыда за совершенные преступления перед партией и страной. Я признаю себя виновным в принадлежности на день моего ареста к действующему параллельному центру троцкистско-зиновьевского блока, созданного в 1932 году по директиве Троцкого и ставившего своей задачей захват власти путем террористической борьбы с руководством ВКП(б) и Советского правительства.
К троцкистско-зиновьевской организации я примкнул в 1932 году».
На одном из допросов в Верхне-Уральской тюрьме, 10 июня 1938 года, осужденный по данному делу на 10 лет тюремного заключения Арнольд заявил:
«...После моего ареста в Анжерке 6.XI 1936 года во время следствия в Новосибирске следователем мне было заявлено: «Нам известно, что вы из себя представляете, и мы располагаем достаточным материалом, чтобы обвинить вас в шпионаже, но сейчас мы тебя обвиняем как участника террористической организации и других показаний не требуем, выбирай, кем хочешь быть: или шпионом, или террористом?» На поставленный передо мной вопрос я ответил, что являюсь участником террористической организации и обязуюсь давать показания».
Уже находясь в тюрьме, Арнольд утверждал, что процесс был политической комедией, никакого участия в подготовке покушения на Молотова он не принимал и вообще все это дело — мыльный пузырь.
Бывшие следователи по важнейшим делам Прокуратуры СССР Шейнин и Рагинский, участвовавшие вместе с Вышинским в допросах обвиняемых, в своих объяснениях в начале 1960-х годов сообщали, что так называемые передопросы обвиняемых Вышинским носили чисто формальный характер, им предъявлялись только протоколы допросов, а с материалами всего дела, как требовалось по закону, их не знакомили. Во время судебного заседания Прокурор СССР Вышинский по собственному усмотрению корректировал заключение экспертизы.
О грубом нарушении социалистической законности со стороны Вышинского свидетельствуют документы и показания очевидцев. Сохранилось, например, свидетельство о встрече Радека с Вышинским при подготовке к процессу. На этой встрече Радек зачитал Вышинскому написанный им проект «Последнего слова подсудимого».
Как рассказывают свидетели, реакция была следующей:
«И это все? — сурово спросил Вышинский. — Не годится. Переделать, все переделать! Потрудитесь признать то-то и то-то, признаться в том-то и в том-то, осудить то-то и то-то, и т. п.».
И Радек выполнил требование Вышинского!
Как установлено, первоначально дела о параллельном антисоветском троцкистском центре не было, следствие велось на каждого арестованного в отдельности. Позднее, когда началась подготовка к открытому процессу, особое значение стали придавать личным и служебным связям между обвиняемыми. Чтобы придать делу солидность и подтвердить его конкретными фактами преступной деятельности, были использованы отдельные случаи неполадок и аварий в промышленности и на железнодорожном транспорте, которые намеренно квалифицировались как вредительство и диверсионные акты, совершенные обвиняемыми.
Об искусственном создании дела говорит и тот факт, что лишь к самому началу судебного процесса был определен состав обвиняемых.
По делу составлялось три варианта обвинительного заключения. По первому предавалось суду шестнадцать человек, в том числе Членов, но отсутствовали Лившиц и Турок, по второму — уже семнадцать человек, в их числе Лившиц, и в третьем, окончательном, вместо Членова был введен Турок. Все варианты обвинительного заключения посылались лично Сталину и не раз переделывались по его указаниям. Так, Ежов и Вышинский, направляя второй вариант Сталину 9 января 1937 года, в сопроводительном письме указывали: «Направляем переработанный, согласно Ваших указаний, проект обвинительного заключения по делу Пятакова, Сокольникова, Радека и других...»
Второй вариант обвинительного заключения был отредактирован лично Сталиным и им же вместо обвиняемого Членова вписана фамилия Турока.
28 января 1937 года в нарушение установленного законом порядка, то есть за два дня до завершения судебного процесса, председатель военной коллегии Верховного суда СССР Ульрих представил в ЦК ВКП(б) на имя Ежова вариант приговора по данному делу. Текст его отличается от приговора, вынесенного в суде, лишь тем, что в нем для всех подсудимых предусматривалась высшая мера наказания — расстрел. В личном архиве Вышинского обнаружены записи, сделанные им в ходе беседы со Сталиным в связи с подготовкой к процессу по делу параллельного антисоветского троцкистского центра. Из них видно, что Сталин давал конкретные оценки обвиняемым, характеризовал их как людей, всю жизнь боровшихся против Ленина, подчеркивал, что они пали ниже Деникина, Колчака и Мамонтова и представляют собой банду преступников. Записи показывают, что, касаясь порядка допроса обвиняемых Турока и Князева, Сталин указывал: «Не давать говорить много о крушениях. Цыкнуть. Сколько устроили крушений, не давать много болтать».
Сохранилась схема обвинительной речи Вышинского по делу параллельного центра, в которую лично Сталиным внесены исправления и дополнения, содержащие политические установки и оценки.
Все это показывает, что предварительное следствие, подготовка к суду и сам судебный процесс по делу параллельного антисоветского троцкистского центра проходили под личным руководством и контролем Сталина и его доверенных лиц.
Для политической расправы с неугодными людьми Сталину было недостаточно простой фальсификации обвинений. Важно было, чтобы в эти обвинения безоговорочно поверили советский народ и мировая общественность. Этой цели и служили открытые процессы, на которых обвиняемые должны были признаваться в самых чудовищных преступлениях против партии и страны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.