Глава восьмая. Шлиссельбургский проект Анны Иоанновны

Глава восьмая. Шлиссельбургский проект Анны Иоанновны

Положил есть реки в пустыню и исходища водная в жажду Землю плодоносную в сланость от злобы живущих на ней.

Псалом 106, ст. 33-34

После освобождения царицы Евдокии Шлиссельбургская крепость снова осталась без арестантов. И так получилось, что этот период совпал с оживлением строительных работ на острове.

Ежемесячно посылает Доменико Трезини рапорты о ходе работ генерал-аншефу над фортификациями Б.Х. Миниху, сообщая о ремонте стен и башен, о закладке кирпичом бреши и о проломе стены для соединения канала с озером, о ремонте крытого хода по верху стены и об отделке казарм.

Такое ощущение, что старинная русская крепость, не желая превращаться в тюрьму, снова облачается в воинские доспехи, готовая встать в боевой строй.

Усилиями И. Устинова и Д. Трезини в конце 20-х и начале 30-х годов XVIII века создается завершенный архитектурный ансамбль с площадью и выходящими на нее казармами, с монетным двором и церковью, с царским дворцом и комендантским домом, с устремленной ввысь колокольней и каналом с мостами.

«Крепость приобрела новые черты, которые сближали ее с постройками Петербурга и Кронштадта, — отмечают авторы книги «Крепость Орешек» А.Н. Кирпичников и В.М. Савков. — Творчество русских архитекторов при этом успешно сочеталось с деятельностью иностранных мастеров, работавших в новой русской столице.

В этой твердыне, расположенной при входе в Неву, как бы на границе между старыми русскими городами (Старая Ладога, Тихвин и другие) и только что возникшими, удивительно органично сочетались укрепления средневековые (московской поры) и фортификационные сооружения петровского времени. Так возник новый Шлиссельбург, который был и каменным стражем, и водными воротами новой столицы с востока, и торговым центром, и военно-административной резиденцией».

Впрочем, в таком состоянии Шлиссельбургская крепость находилась совсем недолго…

1

Добрый обычай завел в своем Отечестве первый русский император…

В ночь, когда помирал государь, сановники сходились в покое, невдалеке от постели умирающего, и до хрипоты, до биения крови в голове, артачились. Решали — кому теперь сесть на троне.

За каждым сановником сила стояла. За этим — армия, за тем — гвардейские полки, тут — семья, там — роды знатные… Одни так говорили, другие — иначе, и договориться между собою не могли, потому как, если слабину покажешь и уступишь — пощады не будет. В лучшем случае — с властью доведется проститься, в худшем же — можно и с жизнью расстаться, а не только с чинами и богатствами…

И так теперь всякий раз было.

И после смерти Петра I спорили сильно, и когда Екатерина умерла, артачились.

Нынче, после кончины императора Петра II, тоже согласия не предвиделось.

В душном покойчике, рядом со спальней умершего императора, сидели князья Долгоруковы — Алексей Григорьевич да Василий Лукич, канцлер Гаврила Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын…

Остермана бы сюда — в полном составе Верховный тайный совет собрался бы…

Но Андрей Иванович в заседание не пошел.

От постели умершего императора Петра II не отходил — боялся, кабы какого подложного завещания в постель не подсунули.

— Куды мне, иностранцу, русского царя выбирать? — сказал он. — Которого господа верховники выберут, тому и буду служить.

Так ведь и не пошел, хитрец такой, в заседание.

Зато пришли сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков и оба фельдмаршала — Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгоруков.

Четверо Долгоруковых напротив двоих Голицыных сидели, а председательствовал ими граф Головкин.

Государя всея Руси избирали.

Разговор серьезный шел, степенно мнениями обменивались.

— Катьку нашу надобно императрицей изделать… — говорил Алексей Григорьевич Долгоруков. — Вечнодостойныя памяти государь император ей ведь престол отказал, — и, вытащив из кармана бумагу, утер рукавом заслезившиеся глаза. — Вишь, Божий Промысл-то урядил как. Ежели император — Петр, а коли императрица — Екатерина…

— Полно народ-то смешить… — сказал на это князь Дмитрий Михайлович. — Вся Москва уже знает, что Ванька ваш заместо императора подписи наловчился ставить.

Долгоруковых в заседании том было вдвое больше, чем Голицыных. Если вместях закричать, всех бы заглушили. Но поостереглись кричать. Шумно во дворце было. В такие ночи всегда много народу к царскому дворцу жмется, но нынче, не в пример прежнему, особенно тревожно было.

На свадьбу императора и княжны Екатерины Долгоруковой со всей России генералы и губернаторы, знатные фамилии и простое шляхетство съехались. На свадьбу ехали, а попали на похороны.

Как в русской сказке про дурака, перепутали.

И хотя это сама судьба такой конфуз устроила, маленько каждый себя дураком ощущал. Шибко уж похоже на сказку получалось.

А когда люди в таком настроении находятся, еще сильней их тревожить — боязно. Всякое могут учинить в отчаянности…

Потому и остереглись шуметь Долгоруковы. Только крякнул князь Василий Лукич:

— Невесть что говоришь, Дмитрий Михайлович… Нешто бы мы пошли на такое?

Ему не ответили.

Тихо было в душноватом покойчике. Шурша, сыпалась пудра с париков.

Из глубины дворца неясный шум доносился. То ли молились где-то, то ли бунтовать собирались. Узнать бы сходить, да нельзя… Никак нельзя до окончания выборов из заседания отлучаться.

— Я вот чего, господа верховники, думаю… — заговорил Дмитрий Михайлович Голицын. — Бог, наказуя Россию за ее безмерные грехи, наипаче же за усвоение чужеземных пороков, отнял у нее государя, на коем покоилась вся ее надежда.

Это верно князь Дмитрий Михайлович сказал. За великие грехи пресечено мужское потомство Петра I…

Кивали головами верховники.

А Голицын неспешно продолжал речь, рассуждая, что о дочери вечнодостойныя памяти императора Петра I от брака с Екатериной и думать негоже…

Кто такая императрица Екатерина была по происхождению? Ливонская крестьянка и солдатская шлюха! Ежели б не злодей Меншиков, который сам из подлого сословия происходит, и императрицей бы ей не бывать, и супругой императора тоже…

— Верно! — сказал Василий Владимирович Долгоруков. — Коли уж не Катьку нашу, тогда лучше Евдокию-царицу на трон посадить.

— Несурьезно это, фельдмаршал… — покачал головой Голицын. — Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы, но она только вдова государя. А есть у нас и дочери царя Ивана. Мы все знаем Анну Ивановну, герцогиню курляндскую… Говорят, у нее характер тяжелый, но в Курляндии неудовольствий на нее нет!

И столь неожиданным было предложение Голицына, что как-то растерялись все. Совсем не думано было про Анну Иоанновну…

— Дмитрий Михайлович! — пораженно проговорил фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. — Твои помыслы исходят от Бога и родились они в сердце человека, любящего свою Отчизну. Да благословит тебя Бог… Виват нашей императрице Анне Иоанновне!

Тут и Василий Лукич Долгоруков, припомнив, что в прежние времена он в добрых отношениях с Анной Иоанновной находился, спохватился и тоже виват закричал.

И Остерман тут как тут, начал ломиться в двери.

— Кого выбрали-то? — спросил.

— Анну Иоанновну…

— Виват! — закричал Андрей Иванович.

— Виват! — крикнули уже все хором.

Только князь Дмитрий Михайлович молчал.

— А ты чего? — спросил у него брат, фельдмаршал, герой штурма Нотебурга и сражения под Полтавой. — Сам ведь и предлагал…

И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.

— Воля ваша, господа верховники, кого изволите… — сказал он в наступившей тишине. — А только надобно и себя полегчить!

— Чего? — не поверив своим ушам, спросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. — Чего это сказал ты такое мудреное?

— Полегчить себя надо… — хладнокровно повторил Голицын. — Воли себе прибавить.

Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело — книжки читать… Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако… А главное — так заманчиво, что и думать о таком страшно…

— Ишь ты… — покачал головой Василий Лукич. — Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?

— А чего же не удержим? — задорно спросил Голицын. — Я так полагаю, что надобно нам к Ее величеству пункты написать.

И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул Василия Петровича Степанова, правителя дел Верховного Тайного совета.

Скоро Кондиции были готовы.

«Чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наинаглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о самодержавии, но и о крайнем и всевозможном распространении православный нашея веры греческого исповедания; тако же по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный Тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного согласия:

1. Ни с кем войны не всчинять;

2. Миру не заключать;

3. Верных наших подданных никакими податями не отягощать;

4. В знатные чины, как в стацкие, так и в военные сухопутные и морские выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, а гвардии и прочим войскам быть под ведением Верховного Тайного совета».

Везти Кондиции (прообраз Конституции) в Митаву вызвались Василий Лукич Долгоруков и Михаил Михайлович Голицын. Еще по настоянию канцлера припрягли к ним родственника Головкина — генерала Леонтьева. Остерман своих родственников включать в делегацию не просил, за неимением таковых в России…

Только к утру и управились с государственными делами. Потирая кулаком слипающиеся глаза, отправился князь Дмитрий Михайлович в залу, где собрались сенаторы, члены Синода и генералы.

— Надобно сегодня торжественное молебствие сотворить в честь новой матушки-императрицы! — сказал Феофан Прокопович, когда было объявлено об избрании Анны Иоанновны.

— Погодь маленько… — остудил его Голицын.

— Чего годить-то, ваше сиятельство?

— Отдохнуть надо малость… — зевая, ответил князь.

Так и закончилась ночь на 19 января 1730 года.

Историческая ночь…

В два часа, крикнув: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!» — отбыл в неведомую страну внук Петра I император Петр II, а к утру пало и русское самодержавие…

Казалось тогда, что пало оно навсегда…

2

Говорят, что творец этих Кондиций, князь Дмитрий Михайлович Голицын, скажет потом: «Пир был готов, но званные оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уже и без того остается недолго жить; но те, кто заставляют меня плакать, будут плакать дольше моего».

Поражает в этих словах князя соединение почти пророческого предвидения с удивительной близорукостью по отношению к событиям, участником которых был сам.

Насчет горьких слез, которые предстоит пролить и тем, кто препятствовал, и тем, кто помогал Анне Иоанновне установить самодержавное правление, угадано верно.

А вот с утверждением о готовности пира можно и поспорить.

Увы…

За те тридцать пять дней, что жила Российская империя без императора, никакого конституционного пира приготовить не удалось.

И продукты требовались для этого другие, и повара…

В десять часов утра 19 января 1730 года в Кремлевском дворце был собран Синод, Сенат и генералитет. На этом собрании князь Дмитрий Михайлович Голицын объявил об избрании на престол Анны Иоанновны.

Сообщение ошарашило сановников.

Во-первых, странно было для «птенцов гнезда Петрова», что русский престол переносится в старшую ветвь потомков царя Ивана, а во-вторых, о кандидатуре Анны Иоанновны на русский престол всерьез никто и не думал…

Никто всерьез не думал и о Конституции.

Тем паче, что составленные верховниками кондиции с самого начала были засекречены и ни Сенат, ни Синод, ни генералитет не были ознакомлены с ними.

Вводя ограничения самодержавной власти, верховники планировали обмануть и синодалов, и сенаторов и генералов, объявив им, что кондиции дарованы самой императрицей.

Собирались они обмануть и императрицу, которой заявили, что кондиции — солидарное требования всего народа России…

«Сего настоящего февраля 2-го дня получили мы с нашею и всего общества неописанною радостию ваше милостивейшее к нам письмо от 28-го минувшего генваря и сочиненные в общую пользу государственные пункты… — сообщили они в депеше Анне Иоанновне, — и того же дня оные при собрании Синоду, Сенату и генералитету оригинально объявлены и прочтены и подписаны от всех».

Между тем уже 2 февраля Василий Никитич Татищев составил предложение распустить Верховный совет, поскольку тот действует, скрывая свои планы.

Под этим заявлением поставили свои подписи 249 офицеров.

Это была реальная сила. Большинство офицеров гвардии, не отвергая в принципе ограничения самодержавия, изначально готовы были укреплять его, пока самодержавие укрепляет в империи крепостническую власть дворянства.

Под давлением этого крыла верховникам следовало пойти на уступки, но какой компромисс возможен на основе той лжи и тайны, что и составляли существо предлагаемой ими тайной Конституции?

3

По справедливому замечанию В.О. Ключевского, новая императрица привезла в Россию только злой и малообразованный ум да ожесточенную жажду запоздалых удовольствий и грубых развлечений…

Она не способна была — и на этом и строился расчет князя Дмитрия Михайловича Голицына! — самостоятельно вести борьбу за власть. И для того и опекал императрицу Василий Лукич Долгорукий, чтобы не допустить к ней нежелательных советников.

Но тут верховники просчитались.

Андрей Иванович Остерман переиграл своих товарищей по Верховному совету и сумел установить связь с государыней по дамской линии. Направляемая этим опытным политиканом, Анна Иоанновна все-таки вступила в борьбу за власть.

Когда Преображенский полк и кавалергарды явились приветствовать новую императрицу, она объявила себя полковником преображенцев и капитаном кавалергардов.

И вот 14 февраля 1730 года министры, сенаторы, представители генералитета и дворянства прибыли во Всесвятское, чтобы представиться новой императрице.

«Благочестивая и всемилостивейшая государыня! — обратился к Анне Иоанновне князь Дмитрий Михайлович Голицын. — Мы — всенижайшие и верные подданные Вашего Величества, члены российского Верховного совета, вместе с генералитетом и российским шляхетством, признавая Тебя источником славы и величия России… благодарим Тебя за то, что Ты удостоила принять из наших рук корону и возвратиться в отечество; с не меньшей признательностью благодарим мы Тебя и за то, что Ты соизволила подписать кондиции, которые нашим именем предложили Тебе наши депутаты на славу Тебе и на благо Твоему народу».

Дмитрий Михайлович Голицын умолк, наступила тишина, все ждали ответа императрицы. Рослая и тучная, с мужеподобным лицом стояла она посреди залы. Отвергнет она претензии Голицына или признает их? От этого теперь зависело всё…

Анна Иоанновна поступила, как присоветовал Остерман.

— Дмитрий Михайлович и вы, прочие господа из генералитета и шляхетства! — сказала она. — Да будет вам известно, что я смотрю на избрание меня вами вашей императрицей как на выражение преданности, которую вы имеете ко мне лично и к памяти моего покойного родителя.

Это был мастерский ход.

Напомнив, что она является дочерью старшего брата Петра I, Анна Иоанновна превращала свое избрание в единственно возможный по закону акт. Она занимала трон, как представительница старшей ветви царского дома. Не бедная курляндская вдова, облагодетельствованная верховниками, стояла сейчас перед министрами, сенаторами и генералами, а государыня более законная, чем Екатерина I, и даже Петр II.

— Я постараюсь поступать так, что все будут мною довольны… — продолжала свою речь императрица. — Согласно вашему желанию я подписала в Митаве кондиции, о которых упомянул ты, Дмитрий Михайлович, и вы можете быть убеждены, что я их свято буду хранить до конца моей жизни в надежде, в которой я и ныне пребываю, что и вы никогда не преступите границ вашего долга и верности в отношении меня и отечества, коего благо должно составлять единственную цель наших забот и трудов.

На следующий день, охраняемая кавалергардами, Анна Иоанновна въехала в Москву.

Как утверждали современники, она и выглядела уже иначе, чем по прибытии из Митавы. Изящнее сделались руки, прелестнее глаза, величественнее фигура. Красивой Анну Иоанновну пока не решались назвать, но очарование испытывали уже многие…

4

Верховники рассчитывали ввести в России Конституцию тайно. Реальная власть тоже утекла из их рук как-то непонятно и тайно для них.

Через пять дней наступил финал.

25 февраля 1730 года во дворце собрались представители трех партий: верховники-реформаторы; шляхетские конституционалисты, поддерживавшие ограничение самодержавия, но выступавшие и против Верховного тайного совета; и самодержавники во главе с Остерманом, поддерживаемые офицерами гвардии…

Андрею Ивановичу Остерману накануне удалось провести блистательную интригу. Напугав конституционалистов-шляхтичей арестами, которые якобы собираются провести верховники, он привлек их на сторону своей партии…

Н.И. Костомаров так описывает сцену краха конституционных надежд…

Утром 25 февраля явилась во дворец толпа шляхетства. По одним известиям, число явившихся простиралось до восьмисот человек, по другим — до ста пятидесяти. Во главе их был князь Алексей Михайлович Черкасский.

Он подал государыне челобитную, в которой изъявлялась благодарность за высокую милость ко всему государству, выраженную в подписанных ею пунктах, а далее сообщалось, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства»…

Челобитчики просили, «дабы всемилостивейше, по поданным от нас и от прочих мнениям, соизволили собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два из фамилий: рассмотреть, а все обстоятельства исследовать согласным мнением, по большим голосам форму правления сочинить и вашему величеству к утверждению представить».

Новая челобитная была представлена в четвертом часу пополудни.

Как и прежняя, эта челобитная начиналась благодарностью императрице за подписание кондиций, поданных Верховным тайным советом, но заканчивалась просьбой «присланные к вашему императорскому величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные вашего величества рукою уничтожить».

— Мое постоянное желание было управлять моими подданными мирно и справедливо, — произнесла в ответ императрица. — Но я подписала пункты и должна знать: согласны ли члены Верховного тайного совета, чтоб я приняла то, что теперь предлагается народом?

Члены Верховного тайного совета молча склонили головы.

«Счастье их, — замечает современник, — что они тогда не двинулись с места; если б показали хоть малейшее неодобрение приговору шляхетства, гвардейцы побросали бы их в окно».

— Стало быть, — продолжала императрица, — пункты, поднесенные мне в Митаве, были составлены не по желанию народа!

— Нет! — раздались крики.

— Стало быть, ты меня обманул, князь Василий Лукич? — сказала государыня, обратившись к князю Долгорукому.

Он молчал. И императрица, взяв подписанные в Митаве кондиции, изодрала их и объявила, что желает быть истинною матерью Отечества и доставить своим подданным всевозможные милости.

«Черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней», Анна Иоанновна стала самодержавной государыней. В тот же день она распорядилась доставить в Россию Бирона, хотя в Митаве и давала обязательство позабыть этого человека…

5

Императрица Анна Иоанновна сполна рассчиталась с авторами «тайной конституции», которая могла лишить ее любви митавского секретаря-конюха Эрнеста Иоганна Бирона.

9 (20) апреля 1730 года Анна Иоанновна назначила обманувшего ее Василия Лукича Сибирским губернатором, однако по дороге его нагнал офицер и предъявил указ императрицы о лишении князя чинов и ссылке его в деревню. Впрочем, и в деревне Василий Лукич пробыл недолго, по новому указу императрицы он был заточен в Соловецкий монастырь, а в 1739 году подвергнут пытке и обезглавлен.

Не миновала кара и главного творца «тайной конституции» князя Дмитрия Михайловича Голицына.

В 1736 году он был привлечен к суду и осужден на смертную казнь, которую императрица Анна Иоанновна, видимо, вспомнив, что это всё-таки князь Дмитрий Михайлович и предложил сделать ее императрицей, заменила ему заключением в Шлиссельбургской крепости, десять лет уже стоявшей без арестантов.

Конфискованы были все имения князя, и в том числе самая богатая в России частная библиотека, насчитывавшая шесть тысяч томов.

Впрочем, ни к чему уже была эта библиотека князю.

14 (25) апреля 1737 года — первым из шлиссельбургских узников — он умер, проведя в шлиссельбургском заточении чуть больше трех месяцев.

Так волею императрицы Анны Иоанновны Шлиссельбург снова превратился в тюрьму.

Тридцать пять лет назад, 11 октября 1702 года, стоя под градом шведских пуль, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын отказался тут выполнить приказ Петра I и отступить.

— Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий, — ответил он посыльному и, приказав оттолкнуть от острова лодки, снова повел солдат на штурм крепости.

538 героев, павших во время штурма, похоронили внутри взятой крепости.

Здесь могла быть и могила самого Михаила Михайловича Голицына, но здесь похоронили, тридцать пять лет спустя, его старшего брата.

Мистический скрежет «города-ключа», смыкая несмыкаемое, заглушает тут, кажется, и сам ход русской истории в царствование Анны Иоанновны…

Посудите сами, племянница Петра I Анна Иоанновна заточила в Шлиссельбургскую крепость члена Верховного тайного совета Дмитрия Михайловича Голицына, который и предложил избрать ее на русский престол…

Дмитрия Михайловича Голицына первым из заключенных хоронят в крепости, которую штурмовал его брат, в которой и могла бы быть его могила…

Однако соединение несоединимого не завершается на этом.

Следующим за Дмитрием Михайловичем Голицыным узником Шлиссельбурга станет человек, который злее других искал погибели князя…

6

Многие исследователи отмечали, что предприятие князя Голицына имело своим примером избрание на шведский престол сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Шведским аристократам удалось добиться тогда ограничения самодержавной власти.

«При избрании Анны Голицын помнил и мог принимать в соображение случившееся с Ульрикой Элеонорой: удалось там — почему не удастся здесь? — спрашивал В.О. Ключевский. — Шведские события давали только одобрительный пример, шведские акты учреждения — готовые образцы и формулы»…

Это риторический вопрос…

Там — это там, а здесь — это здесь…

Петру I казалось, что он строит европейское общество, а строилась восточная рабовладельческая империя…

Воспитанным Петром I верховникам чудилось, что они вводят конституцию, а что собирались ввести на самом деле, не знает никто…

Шляхтичам-конституционалистам казалось, что они борются с засильем олигархов, но на самом деле итогом совместных, хотя и направленных друг против друга, действий стало призвание Бирона.

Бироновщина стала итогом первой русской конституционной попытки…

Но могли ли как-то иначе завершиться эти конституционные споры?

Часто высказывается мнение, что, несмотря на свои недостатки, конституция Д.М. Голицына все равно ввела бы Россию в принципиально другую (европейскую) ситуацию.

Это сомнительно, но даже если бы и случилось так, еще неизвестно, чем бы обернулся для России подобный поворот…

«Слышно здесь, что делается у вас или уже и сделано, чтоб быть у нас республике, — писал в те дни казанский губернатор Артемий Петрович Волынский, человек неглупый, а главное, хорошо знающий русскую жизнь. — Я зело в том сумнителен. Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут»…

Второе возражение Артемия Петровича Волынского против «конституции» базировалось на его скептическом отношении к воспитанному петровскими реформами дворянству, которое наполнено «трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Волынский не знаком с «научно»-художественной обработкой наследия Петра I, которая будет проведена в рамках культа, установленного императрицей Елизаветой, и его рассуждения несколько отличаются от романтических представлений позднейших писателей и историков. Волынский излагает ощущения современника Петровской эпохи, и делает это не с позиций философа или моралиста, а как администратор-практик. И не сами петровские реформы оценивает он, а только практические последствия, к которым может привести исправление их…

Хотя Петр I и декларировал, что проводит свои реформы ради величия Российской империи, но обеспечивались эти реформы отношением к титульному народу, как к расходному материалу[22].

Волынский понимает это, и «трусостью и похлебством» служилых людей определяет не столько индивидуальные качества русских дворян, сколько результат воздействия на служивого человека установленной Петром I системы тотального подавления и унижения личности русского человека…

Эта «трусость и похлебство», несущая на себе родовые грехи петровских реформ, проявилась в февральские дни вполне отчетливо. Это ведь рабское нежелание заботиться о своем будущем и подтолкнуло «шляхетство» поставить последнюю точку в истории с первой русской конституцией.

За эту покорность и благодарила Анна Иоанновна гвардейских офицеров на званом обеде. Да и как было не благодарить, если эти преданные рабы помогли ей посадить во главе Российской империи любезного ее сердцу Бирона.

Как с верными холуями, обращался с дворянством и Бирон.

«С первых же минут своей власти в России, — пишет С.Ф. Платонов, — Бирон принялся за взыскание недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личной свободой: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей».

В.О. Ключевский рассказывает, что однажды польский посол выразил в беседе с секретарем французского посольства озабоченность, как бы русский народ не сделал с немцами того же, что он сделал с поляками при Лжедмитрии.

— Не беспокойтесь! — успокоил его Маньян. — Тогда в России не было гвардии.

При Лжедмитрии в России не было гвардии, и это и спасло Россию.

К этому суждению нельзя отнестись просто как к занимательному анекдоту. Остроумно и точно уловил секретарь французского посольства момент перехода русской гвардии в денационализированное состояние, когда она начинает жить не для страны, а сама для себя, подчиняя себе Россию.

Такой гвардии, такого дворянства, такого высшего сословия на Руси не было. Впрочем, в других странах — тоже…

И в этом, как это ни грустно, и нужно искать отгадку провала всех конституционных попыток в России, потому что, хотя и менялось всё, и с середины XIX века роль гвардии дворцовых переворотов переняла интеллигенция, но денационализированность сохранялась и в этих новоявленных бунтарях, как и стремление жить не для страны, а только для себя, подчиняя себе Россию.

И этому виною тоже — Петр I…

Вернее, обожествление его, то некритическое отношение к его свершениям, которое было установлено в России его преемниками.

И если мы действительно желаем для своей страны добра, то должны, отбросив привычные стереотипы исторических симпатий и антипатий, без злобы и раздражения осознать этот простой и ясный факт.

Если бы реформы Петра I совершались на благо России, невозможно было бы и само появление Анны Иоанновны.

Воцарение Анны Иоанновны — это экзамен петровской реформы.

Бироновщина — ее оценка…

Снова, как и во всех петровских реформах, сработала жестокая и неумолимая логика — невозможно сделать ничего хорошего для России, если ненавидишь ее народ и ее обычаи.

7

Сделанное нами уподобление эпохи Анны Иоанновны экзамену петровских реформ, а бироновщины — оценке на этом экзамене, как любое сравнение, должно содержать долю условности.

Но чем пристальнее вглядываешься в зловещую фигуру Эрнста Иоганна Бирона, тем очевиднее становится, что его появление в послепетровской России — не случайность, а закономерность. И речь тут идет не только о тенденциях политики и установленной иерархии приоритетов, а о конкретном переплетении судеб…

Любопытно, что на службу к герцогине Анне Иоанновне Бирона пристроил курляндский канцлер Кейзерлинг, родственник прусского посланника барона Кейзерлинга, ставшего супругом первой любовницы Петра I Анны Монс.

Случайность?

Возможно…

Но вот еще один эпизод из биографии всесильного временщика…

За пьяную драку в Кенигсберге[23], в результате которой один человек был убит, тридцатитрехлетний Бирон попал в тюрьму и, возможно, там бы и сгинул, но его вытащили оттуда…

И кто же?

Такое и нарочно не придумаешь, но это был Виллим Монс — брат любовницы Петра I Анны Монс, любовник Екатерины I.

Разумеется, это тоже, конечно, только совпадение, но трудно отделаться от мысли, что Бирон — это месть Монсов, так и не достигших верховной власти; никуда не уйти от осознания неоспоримого факта, что Бирона приготовила для России распутная жизнь Петра I и Екатерины I…

Некоторые историки пытаются навести глянец и на эпоху Анны Иоанновны, но получается худо, потому что более всего характерна для этого царствования даже и не жестокость, а необыкновенное обилие уродства.

Уродливыми были тогда отношения между людьми, характеры, сам быт…

Уродливым было абсолютно полное подчинение императрицы Бирону. Как отмечают современники, он управлял Анной Иоанновной всецело и безраздельно, как собственной лошадью…

«К несчастью ея и целой империи воля монархини окована была беспредельною над сердцем ея властью необузданного честолюбца, — пишет Миних-сын. — До такой степени Бирон господствовал над Анною Иоанновною, что все поступки свои располагала она по прихотям сего деспота, не могла надолго разлучиться с ним, и всегда не иначе, как в его сопутствии, выходила и выезжала… На лице ея можно было видеть, в каком расположении дум находился наперсник. Являлся ли герцог с пасмурным видом — мгновенно и чело Государыни покрывалось печалью; когда первый казался довольным, веселье блистало во взоре; неугодивший же любимцу тотчас примечал явное неудовольствие монархини».

Привязанность Анны Иоанновны к Бирону была так уродлива, что тяготила самого временщика. Он не стеснялся публично жаловаться, что не имеет от императрицы ни одного мгновения для отдыха. При этом, однако, Бирон тщательно наблюдал, чтобы никто без его ведома не допускался к императрице, и если случалось, что он должен был отлучиться, тогда при государыне неотступно находились его жена и дети. Все разговоры императрицы немедленно доводились до сведения Бирона.

Жутковатую карикатуру придворной жизни дополняли толпы уродцев и карликов…

В допросных пунктах, снятых с Бирона после ареста, сказало, что «он же, будто для забавы Ея Величества, а на самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противныя дела затеял, о которых до сего времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальняго ума и разсуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честный народ находились, частых между оными заведенных до крови драках, и о других оным учиненных мучительствах и безотрадных: мужеска и женска полуобнажениях, иных скаредных между ними его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно».

И так везде…

Куда ни взгляни в этом царствии, все уродливо кривится, словно отраженное в кривом зеркале.

8

Повторим еще раз, что воцарение Анны Иоанновны — экзамен петровским реформам, а бироновщина — оценка на этом экзамене…

Еще можно сравнить это царствование с муками изнасилованной Петром I России. Среди переполняющего дворцовое чрево уродства формировался самый гадкий монстр — новая русская аристократия.

Входя во вкус жандармской работы, русское дворянство превратилось в некую наднациональную прослойку, предателей своего народа, обреченных теперь всегда ощущать свою ничтожность и ущербность. Поэтому так легко подчинялись дворяне любому тиранству, творимому над ними. «Оставя общую пользу», каждый из них готов был теперь «трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Этой стремительной денационализации дворянства и гвардии немало способствовала кадровая политика Бирона. И так-то в гвардии было немало нерусских офицеров, но при Анне Иоанновне преобладание их стало очевидным.

Вдобавок к Преображенскому и Семеновскому был сформирован Измайловский полк, полковником в который назначили обер-шталмейстера Левенвольда, а офицеров набрали из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев…

Но разве не об этом и мечтал Петр I? Разве смутило бы его засилье немцев? И то, что Бирон слово «русский» употреблял только как ругательное? И жестокость, с которой Бирон уничтожал Россию, отдавая русских крестьян в полную собственность господам, зачастую плохо говорящим по-русски?

Во внутренней политике Бирона просматривается такая явная преемственность с реформами Петра I, что становится не по себе, когда вспоминаешь о приказе Петра, отданном овдовевшей Анне Иоанновне ехать в Митаву и окружить себя там немцами.

Такое ощущение, словно в каком-то гениально-злобном озарении Петр I предугадал Бирона, увидел в нем продолжателя своего главного дела, и сам и назначил его в правители.

Разумеется, всё это — субъективные ощущения.

Объективно другое…

Совершающееся в годы царствования Анны Иоанновны разделение населения Российской империи на закрепощенных русских рабов и на трусливую, вненациональную касту господ объективно вытекало из всего хода петровских реформ.

«Между тем как в столицах и городах все сословия трепетали, из опасения раздражить подозрительного тирана самым неумышленным словом, — пишет Н.Г. Устрялов, — в селах и деревнях народ стонал от его корыстолюбия, столь же ненасытного, сколько беспредельна была месть его… Возобновилось татарское время. Исполнители Бироновой воли забирали все: хлеб, скот, одежду; дома предавали огню, а крестьян выводили в поле и там, нередко в жестокую стужу, держали на правеже, т. е. секли беспощадно; целые деревни опустели; многие были сожжены; жители сосланы в Сибирь. Но так как беспрерывное отправление отдельных команд оказалось неудобным и безуспешным, то самим полкам поручено было заботиться о своем содержании, и каждому из них назначены были деревни, где солдаты брали все, что могли.

Взысканные таким образом миллионы рублей не смешивались с общими доходами, а поступали в секретную казну; суммами ее распоряжался один Бирон безотчетно и употреблял их в свою пользу, на покупку поместьев в Польше и Германии, на конские заводы, на великолепные экипажи и прочее».

Дорого стоило России любостяжание Бирона; не дешевле обошлось и его управление внешними делами государства. По наблюдениям современников, все десять лет правления Анны Иоанновны Бирон самовластно распоряжался Российской империей.

Немалую помощь в этом оказывал ему обергофкомиссар, финансист Леви Липман. Бирон, как утверждается в «Еврейской энциклопедии», «передал ему почти всё управление финансами и различные торговые монополии».

Считается, что Бирон был истинным виновником безуспешного окончания войны, предпринятой при самых благоприятных обстоятельствах, ознаменованной блестящими успехами, но, как писал Н.Г. Устрялов, по прихоти Бирона кончившейся одним разорением государства.

Вместе с Леви Липманом Бирон устроил настоящую распродажу России. На аукцион выставлялись и политические интересы России, и сами ее граждане. В мае 1733 года Липман и Бирон организовали продажу Фридриху-Вильгельму высокорослых русских рекрутов…[24]

Все эти деньги, как утверждал Миних, утекали из государственной казны «на покупку земель в Курляндии и на стройку там двух дворцов — не герцогских, а королевских, и на приобретение герцогу друзей приспешников в Польше. Кроме того потрачены были многие миллионы на драгоценности и жемчуга для семейства Бирона: ни у одной королевы в Европе не было бриллиантов в таком изобилии как у герцогини курляндской»…

Разумеется, сопротивление Бирону было, но оно жестоко подавлялось жандармами в гвардейских мундирах…

В 1732 году беглый драгун Нарвского полка Ларион Стародубцев объявил себя сыном Петра I — Петром Петровичем. Стародубцева схватили и после пыток в Тайной канцелярии труп его сожгли…

В январе 1738 года на Десне появился человек, назвавшийся царем Алексеем Петровичем. Его поддержали солдаты. В церкви был устроен молебен, собравший толпы людей. В конце концов, самозванца схватили и вместе со священником, служившим молебен, посадили на кол.

«Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом, — писал В.О. Ключевский. — Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож — Голицыных и целое гнездо Долгоруких. Тайная розыскная канцелярия, возродившаяся из закрытого при Петре II Преображенского приказа, работала без устали, доносами и пытками поддерживая должное уважение к предержащей власти и охраняя ее безопасность; шпионство стало наиболее поощряемым государственным служением…

Ссылали массами, и ссылка получила утонченно-жестокую разработку… Зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменою имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии: человек пропадал без вести»…

9

Еще в 1731 году Анна Иоанновна, едва вступив на престол, издала указ, по которому российский трон утверждался за будущим ребенком ее племянницы Анны Леопольдовны, которой в то время было всего 13 лет.

Анна Леопольдовна в замужестве за герцогом Брауншвейгским Антоном Ульрихом родила в 1740 году сына, и двухмесячный младенец Иоанн Антонович, как и обещала Анна Иоанновна, был объявлен императором.

В этом же году, 5 октября, во время обеда Анна Иоанновна упала в обморок с сильною рвотою…

И неожиданная болезнь Анны Иоанновны, и кончина так же уродливы и мрачны, как и вся ее жизнь, как и ее дворец, наполненный учеными скворцами, белыми павами, обезьянами, карликами и великанами, шутами и шутихами; как и всё ее царствование…

Бирон, Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили духовное завещание от имени императрицы и за несколько часов до ее кончины спросили государыню, не угодно ли ей будет выслушать его.

— Кто писал? — спросила императрица.

— Ваш нижайший раб, — изгибаясь в кресле, сказал Остерман.

Затем он читал завещание, и когда дошел до статьи, что герцог курляндский будет регентом в продолжение шестнадцати лет отрочества молодого императора Иоанна Антоновича, Анна Иоанновна прервала чтение.

— Надобно ли это тебе? — спросила она у Бирона.

Бирон кивнул.

Так, 16 октября, Бирон был назначен регентом при младенце-императоре.

На следующий день, шепнув Бирону: «Не боись!» — императрица померла.

Бирон и не собирался никого бояться.

Десять лет он правил Россией из-за спины Анны Иоанновны. Теперь Бирон собирался править страной открыто. Конечно, он догадывался, что не все довольны его назначением, но он надеялся, что никто из русских аристократов не осмелится оспорить это назначение.

Однако уже 8 ноября 1740 года принцесса Анна Леопольдовна, опираясь на поддержку враждовавшего с Бироном фельдмаршала Б.К. Миниха, распорядилась арестовать Бирона с семьёй и братом.

В сопровождении нескольких гренадеров и адъютанта Манштейна фельдмаршал ночью отправился в летний дворец Бирона. Преображенцы, охранявшие герцога, без спора пропустили заговорщиков.

Когда Манштейн взломал дверь в спальню герцога, тот попытался спрятаться под кровать, но босая нога, которая высовывалась из-под кровати, выдала его.

Когда Бирон, понукаемый штыками, был извлечен из своего убежища, Манштейн первым делом заткнул ему ночным колпаком рот, а потом объявил, что его светлость арестована.

Для вразумления гренадеры побили герцога прикладами[25] и, связав ему руки, голого, потащили мимо верных присяге преображенцев к карете Миниха.

В эту же ночь был арестован брат герцога — генерал Густав Бирон. Густава охраняли измайловцы, но и они по-гвардейски мудро уклонились от исполнения присяги и защищать генерала Бирона не стали.

Переворот, как и все гвардейские перевороты, был осуществлен бескровно, и уже утром Анна Леопольдовна осматривала имущество Биронов и одаривала отважных победителей.

Фрейлине Юлиане Менгден были подарены расшитые золотом кафтаны герцога и его сына. Фрейлина велела сорвать золотые позументы и наделать из них золотой посуды…

Миних получил должность первого министра, а супруг Анны Леопольдовны — звание генералиссимуса.

Сама Анна Леопольдовна удовольствовалась званием регентши.

А Биронов собрали всех вместе и повезли в Шлиссельбургскую крепость.

Бывшего регента везли в отдельной карете под особо строгим конвоем. На козлах и на запятках находились офицеры с заряженными пистолетами, по сторонам кареты ехали кавалеристы с обнаженными палашами. Герцог сидел, откинувшись на подушки и надвинув на глаза меховую шапку, чтобы его не узнали. Однако теснившийся на улице народ знал, кого везут, и осыпал пленника злобными насмешками.

Такое поведение народа очень огорчило наблюдавшую за вывозом Биронов Анну Леопольдовну.

— Нет, не то я готовила ему… — с грустью сказала она. — Если бы Бирон сам предложил мне правление, я бы с миром отпустила его в Курляндию.

— Безумный человек… — кивал словам правительницы Андрей Иванович Остерман. — Не знал он предела в своей дерзостности…

Когда карета выехала из Санкт-Петербурга, Бирон впал в полуобморочное состояние, и в лодку на переправе его перенесли на руках.

Шесть месяцев, пока производилось следствие, сидели Бироны в Шлиссельбургской крепости.

Шесть месяцев искали и конфисковывали движимое и недвижимое имущество герцога: только драгоценности, найденные в его дворце, были оценены в 14 миллионов рублей. Всё герцогское имущество в Митаве, Либаве и Виндаве было опечатано.

Против Бирона были выдвинуты обвинения «в безобразных и злоумышленных преступлениях». Его обвиняли в обманном захвате регентства, намерении удалить из России императорскую фамилию, чтобы утвердить престол за собой и своим потомством, небрежении о здоровье государыни, в «малослыханных» жестокостях и водворении немцев.

В апреле 1741 года был обнародован манифест «О винах бывшего регента герцога Курляндского», который три воскресенья подряд читали народу в церквах.

В июле 1741 года Сенат приговорил Бирона за «безбожные и зловымышлинные» преступления к смертной казни, но Анна Леопольдовна заменила казнь заточением в сибирском городке Пелыме.

Так, уже после кончины Анны Иоанновны, продолжал развиваться ее шлиссельбургский проект.

Скрежетал «город-ключ», смыкая несмыкаемое…

Ну, а завершился тот проект совсем печально…

Впрочем, об этой страшной истории — наша следующая глава.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.