Глава 13 РЕАКТИВНЫЙ ИСТРЕБИТЕЛЬ

Глава 13

РЕАКТИВНЫЙ ИСТРЕБИТЕЛЬ

Пока бушевала яростная битва за Берлин, более мелкие соединения британских ВВС совершали налеты на другие немецкие города. Так враг раскалывал немецкую оборону и постоянно ставил командование немецких ночных истребителей перед вопросом: каково главное направление атаки? В начале марта 1944 года над Францией появился средней численности отряд британских бомбардировщиков, направлявшийся к Южной Германии. Мы находились на командном пункте и следили за продвижением британцев по карте. Наш командир запросил у штаба дивизии разрешение на взлет. Там колебались, поскольку боялись синхронной бомбардировки Берлина. Мы теряли бесценные минуты, а ведущий отряд достиг франко-немецкой границы в районе Гагенау. В конце концов мы получили приказ на вылет в Южную Германию. Было уже 02.00, когда последние самолеты из Пархима сорвались с взлетной полосы и повернули на юг. Пролетая на высоте 15 000 футов над Тюрингским лесом, мы услышали сообщение о первых бомбах, падающих на Штутгарт. Часы на моей приборной панели показывали 02.59; следовательно, до столицы Швабии нам лететь еще сорок пять минут. Естественно, когда мы добрались до Штутгарта, британские бомбардировщики уже закончили свою работу, оставив в доказательство пылающие пожары.

Преследовать их было бесполезно, так как без бомб они развивают такую же скорость, как немецкие ночные истребители. Неудивительно. Ведь мы летаем на одних и тех же «гробах» с 1940 года! Четыре года назад я учился слепому пилотированию над Штутгартом на «Ме-110» серии «Берта». Для того времени это был скоростной и удобный истребитель. Сегодня я летел над горящим Штутгартом в самолете того же типа, только серии «Густав». Наши ночные истребители не стали быстрее, а даже потеряли в скорости… Итак, мы летели назад в Пархим, не одержав ни одной победы и потратив зря тысячи галлонов[10] дорогого горючего. На обратном пути наземный пост наведения сообщил нам детали ночной атаки. Четыре сотни бомбардировщиков, пролетев над Штутгартом, сбросили на него невероятное количество фосфорных, фугасных и зажигательных бомб.

Весной 1944 года ночные налеты британских ВВС на столицу прекратились, страшный процесс разрушения пришел к концу. Теперь все, похожее на военные заводы, стирали с лица земли днем американские «боинги». Мое крыло ночных истребителей вышло из битвы за Берлин, блестяще выдержав испытания. За шесть месяцев мы сбили целую авиагруппу четырехмоторных «галифаксов», «стирлингов» и «ланкастеров»: около 100 бомбардировщиков с 800 членами экипажей. Наши собственные потери были невелики. В воздушных боях погибли следующие пилоты и члены экипажей: гауптман Бер, гауптман Шурбель, обер-лейтенант Зорко, лейтенант Мец, обер-фельдфебель Каммерер, унтер-офицер Хоргет и унтер-офицер Завадка. Еще два экипажа обгорели и были серьезно ранены. Таким образом, в боях над Берлином мы потеряли целую эскадрилью ночных истребителей. Наше крыло получило несколько дней на отдых и поправку здоровья, пополнилось за это время молодыми экипажами, а затем мы получили приказ передислоцироваться в Лейпхайм на Дунае. Неуверенность и паника в среде военного руководства стала сказываться на боевых пилотах. Едва мы приземлились в Лейпхайме и привели все в порядок, как поступил приказ лететь в Китцинген. В сгущающихся сумерках мы свалились на Китцинген, как стая саранчи, и сразу окунулись в освежающую, мирную атмосферу летного училища. Только мы успели согреться, как поступил приказ: «Вернуться в Лейпхайм». На этом неразбериха не закончилась. Новый приказ: «Немедленно явиться в Гагенау в Альзас!»

Наш штаб явно менял решения быстрее, чем мы летали. На следующий день нам приказали вернуться в Лейпхайм. В любом случае мы хорошо попрактиковались и не дали самолетам заржаветь. В конце концов мы даже поверили, что останемся в Лейпхайме.

При новом аэродроме еще работал один из заводов Мессершмитта, выпускавший реактивные истребители. Эта новинка нас очень интересовала. Каждый день летчики-испытатели с грохотом мчались по взлетной полосе в новых машинах и исчезали за горизонтом, а через несколько минут вновь пролетали над летным полем со скоростью 500 миль в час. Тихий свист, жуткий рев, и они вновь исчезали. Самолеты заходили на посадку на огромной скорости, и со стороны это выглядело довольно опасным предприятием. Нормальная взлетно-посадочная полоса для реактивных истребителей должна быть не меньше 2000 ярдов. Длина бетонной полосы в Лейпхайме составляла всего 900 ярдов. Следовательно, при каждой посадке пилоты рисковали своей жизнью и самолетом. Все это произвело на меня огромное впечатление.

Однажды я заехал на завод взглянуть на чудесную машину. У «Ме-262» было два мотора и ни одного винта. Более того, внутри кожухов моторов были турбины, создававшие такую тягу, что стоять позади них было неразумно. Пламя, вырывавшееся из камер сгорания, вызывало уважение. Я подумал, что в любой момент все это может взорваться, но явно ошибался, поскольку летчики-испытатели невозмутимо сидели в своих кабинах и, казалось, получали удовольствие от фейерверка.

Меня охватило любопытство, и я попросил директора завода объяснить мне устройство истребителя.

Все довольно просто, думал я, когда он закончил свою лекцию. Первый шаг – нажать кнопку, и маленький бензиновый двигатель начинал мурлыкать вполне безобидно. Этот двигатель приводил в движение турбины. Когда достигалось необходимое количество оборотов, пилот впрыскивал в струю бензина слабый дистиллят J2. Соединяясь со сжатым нагретым воздухом в камерах сгорания, J2 самовоспламенялся. Поэтому отпадала необходимость в свечах зажигания. Число оборотов турбины повышалось от 4000 до 5000 оборотов в минуту. Еще несколько капель J2, и самолет взлетал на скорости 550 миль в час. В воздухе приходилось следить за счетчиком оборотов и температурным датчиком. Температура выше 800 градусов в камере сгорания была опасна, и необходимо было уменьшить впрыск. В общем, эта работа требовала мастерства. Продолжительность полета – 25 минут. Реактивная птичка могла подняться на высоту от 18 000 до 21 000 футов за минуту, спикировать – в два раза быстрее.

– Не хотите ли взглянуть изнутри? – спросил директор.

Не раздумывая, я устроился на месте пилота. В тот момент я не собирался взлетать, так как самолет показался мне слишком фантастичным. Постепенно я привык к вою турбин и длинному хвосту огня, вырывавшемуся из «луковицы» позади турбины. Эта «луковица» служила той же цели, что и сурдинка на джазовой трубе. Когда она закрывала отверстие, воздух вырваться не мог. Сжатый воздух в трубе дает очень чистый тон, а в реактивном истребителе создает колоссальную силу тяги. Когда турбины самолета работают на земле, «луковица» широко раскрыта. Из кабины я подавал не больше газа, чем в поршневой мотор: приходилось лишь слегка приоткрывать или закрывать «луковицу». Я понемногу начинал сознавать огромные преимущества турбореактивного двигателя перед обычным поршневым. Турбинам не требуется прогрев, и самолет готов к старту, как только включается автоматический стартер. Более того, не надо возиться ни со свечами, ни с охлаждением; хотя полеты на режиме полной мощности запрещены на всех самолетах с поршневыми двигателями, для новых истребителей это обычная процедура. Мне не терпелось испытать новую машину и, как летчику-ветерану, было стыдно покидать самолет, не подняв его в воздух.

Директор решился высказать свое мнение:

– Вы необходимы стране как ночной истребитель, и мне жаль, что я оставил свою летную экипировку в Аугсбурге, герр обер-лейтенант.

Я закрыл фонарь кабины. Директор спрыгнул с крыла. Решение уже было принято. Что могло со мной случиться? В крайнем случае воспользуюсь катапультой, зато какое удовольствие снова полетать днем! А для люфтваффе одной машиной больше, одной меньше – разница теперь небольшая. Быстрый взгляд на приборную панель, и вот я уже мчусь по взлетной полосе, быстро приближаясь к краю поля. Самолет едва касается земли уже на скорости 160 миль в час. Еще несколько ярдов, и я оказался бы в пиковой ситуации, но удача мне не изменила. На скорости 240 миль в час я перевел элероны в нейтральное положение. Теперь уже ничто не удерживало самолет на земле. Стрелка спидометра быстро перемещалась: 300, 360, 420, 520 миль в час! Вполне достаточно, а температура, пожалуй, слишком высока. Я осторожно убавил тягу. Меня все еще беспокоили камеры сгорания… На высоте 1500 футов я пронесся над Ульмом, над кафедральным собором круто заложил левый вираж и ушел вверх. Это даже нельзя было назвать набором высоты. Я словно ввинтился в синее небо. Кафедральный собор уменьшился и превратился в детскую игрушку. Альтиметр показал 15 000 футов. Неплохо бы встретить сейчас парочку томми, подумал я. Вот было бы веселье. Теперь новый истребитель казался мне восьмым чудом света; я кувыркался в воздухе, ракетой взмывая вверх и пикируя вниз.

Лейпхайм теперь находился точно подо мной. Я спикировал и с грохотом пронесся прямо над крышами ангаров на скорости более 600 миль в час. Это было строго запрещено, но сейчас мне было наплевать на все запрещения. И вдруг я понял, что надо сажать это чудо, ведь я летаю уже почти 25 минут. Посадка представлялась мне делом очень серьезным. Плавно развернувшись, я достиг Гунцбурга на необходимой для посадки высоте 900 футов при скорости 220 миль в час, затем медленно выпустил шасси и закрылки, повернул нос самолета против ветра. По божьей милости ветер практически не менял направления, что облегчало посадку. Скорость уменьшилась до 200 миль в час – скорости срыва, но я поддерживал ее, пока не оказался в 100 ярдах от белой сигнальной линии, пересекавшей взлетно-посадочную полосу. Скорость упала до 150 миль в час. Самолет коснулся земли на самом краю летного поля, и я помчался по взлетно-посадочной полосе. На этот раз необходимо вовремя остановиться, иначе костей не соберешь. Я изо всех сил надавил на педали тормоза и, почувствовав ответную реакцию, преисполнился уверенности в чудо-машине. Меня охватил восторг. Еще бы! Ведь это был мой первый самостоятельный полет на реактивном истребителе. Однако ночью я предпочел бы свой более медлительный «Ме-110». Итак, подведем итог: днем – скорость реактивной новинки, ночью – привычная ручка управления старым другом.

На следующий день я сидел в комнате Бриноса и мирно отмечал его день рождения чашкой кофе. Навестить его приехала жена. Неудивительно, что кофе был отличным, а пирожные таяли во рту. Наш командир, гауптман Феллерер, уехал по делам службы, и в его отсутствие крылом командовал я. Адъютант Вальтер сообщил о большой группе американских бомбардировщиков, направлявшейся к Южной Германии.

– Очень непорядочно с их стороны прерывать наш праздник, – заметил Бринос, пытаясь утешить жену.

Однако фрау Кампрат занервничала, распахнула окно. Вдали послышался знакомый грозный гул, и Бринос тоже разволновался:

– Мами, одевайся, бери чемодан и быстренько возвращайся за Дунай. Там безопаснее.

Его жена поспешно собралась, а Бринос последовал за мной на летное поле, где под камуфляжной сеткой стояли наши истребители. Согласно боевому расписанию, там уже собрался весь наземный состав. Гул усилился, и, взглянув на запад, мы увидели, что поток бомбардировщиков направляется прямым курсом на Лейпхайм.

– По машинам! – крикнул я и, вскочив в самолет, нажал на стартер, но ничего не произошло. Сели батареи.

Мы в растерянности стояли среди самолетов. Неприятная ситуация. Я огляделся.

Срочно надо было бежать из-под «бомбового ковра».

– Быстрей, Бринос. За автобан. Там нет ни ангаров, ни самолетов.

И мы побежали сломя голову. Однако было слишком поздно. Когда первые американские самолеты сбросили сигнальную бомбу, мы еще бежали по взлетно-посадочной полосе. Бомба упала к востоку от полосы.

– Ложись! – прокричал я, и мы бросились в траву.

Гром прогрохотал прямо над нашими головами. Еще мгновение, и засвистят бомбы… Ничего. Снова повезло.

– Бежим, – заорал я, – они не успели прицелиться и заходят на новый круг!

Вторая волна бомбардировщиков была милях в двух от летного поля, за ней надвигались остальные. Если мы за несколько минут не выберемся из опасной зоны, нам конец. Мы снова побежали, я еле поспевал за коротконогим Бриносом.

Бомбардировщики уже над аэродромом. На этот раз сигнальная бомба попала в заводской ангар. Воздух наполнился грозным свистом. Мы лежали в канаве на краю поля, вжав голову в землю, как старые солдаты. Удар! Еще удар! Оглушающий грохот взрыва, и гигантское облако дыма окутало казармы летчиков. Американцы атаковали десятью волнами. И с каждым заходом на бомбометание мы все глубже зарывались в сырую канаву.

– Лучше промокнуть насквозь, но остаться живым, чем быть сухим и мертвым, – глубокомысленно заметил Бринос.

Земля дрогнула, видимо, бомбы упали очень близко. Короткое затишье. Я приподнял голову. Руины зданий и ангаров были охвачены огнем. Взлетно-посадочная полоса уцелела. Еще одна волна бомбардировщиков направилась прямо на нас.

– Они нацелились на взлетную полосу. Будем надеяться на их точность. Иначе мы уже трупы.

Бомбы со свистом неслись к земле. Как в счастливые дни строевой подготовки, мы лежали в канаве, уткнувшись носом в грязную воду. С оглушающим грохотом бомбы падали на взлетную полосу, поливая наши незащищенные спины осколками бетона. Все кончилось бы гораздо быстрее, если бы один из осколков попал в голову. Я вспомнил стальную каску, годами пылившуюся в моем шкафчике. Сейчас она пригодилась бы. Правда, мы, летчики, всегда с предубеждением относились к стальным каскам, противогазам, винтовкам и ручным гранатам. В общем, сейчас мне оставалось лишь страдать по каске и защищать макушку ладонями. Опасность вскоре миновала. Мы вылезли из канавы, с которой успели сродниться, промокшие и счастливые до щенячьего визга. Однако смеялись мы недолго: увидели кошмар, оставленный американцами. Ангары и казармы пылали, а бомбы замедленного действия взрывались еще несколько часов. Летное поле было усеяно горящими обломками: это было все, что осталось от шести десятков реактивных истребителей. На следующий день мы собрали то, что еще можно было спасти, и отправились в Альзас, в Гагенау. Экипажи разъехались на поездах за новыми истребителями, и через два дня командир крыла смог отчитаться о том, что мы готовы к боевым действиям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.