Глава 10. Как довести проблему до статуса «неразрешимая»?

Глава 10. Как довести проблему до статуса «неразрешимая»?

В пяти предыдущих главах речь шла в основном о фактах нематериального характера: настроениях, мнениях, истерике, декадансе и пораженчестве в обществе, дошедшем до «дна династии» Романовых. Допустим, капитан, команда, пассажиры сошли с ума, постреляли друг друга, попрыгали за борт – кто в шлюпки, а кто и в воду… Но что же творилось с самим кораблём? Подробно описывать тенденции, происходившие в промышленности, сельском хозяйстве, политической структуре, в численности и благосостоянии российского населения, не представляется возможным, но вполне реально проследить за развитием главного «вопроса» в России XIX – начала XX века. Это, конечно, «крестьянский вопрос».

Если пройти вспять от 1917 года к самому началу революционного противостояния, проследить объективные противоречия, претензии, расколовшие страну и общество, то неизбежно вернёмся к «крестьянскому вопросу». Собственно у народовольцев, объявивших войну российскому правительству, и не было других лозунгов, целей, кроме «освобождения крестьян с землёй». Дотошный исследователь может напомнить, что была ещё и масса претензий по части регламентов университетской жизни и свободы печати… но студенты и литераторы, главные наполнители народовольческих ячеек, вполне искренне постыдились бы свести великий спор с царизмом, исторический конфликт к своим узким «корпоративным» интересам. Сочувствие в обществе, да и собственный моральный тонус им обеспечивало как раз то, что они действовали не за себя, не для себя.

Вполне крестьянские, земельные и названия их организаций – «Земля и Воля», «Чёрный передел». Последнее, может, и звучит похоже на общество террористов с другого континента – «Чёрные пантеры» и вообще несёт какие-то зловещие ассоциации: чёрный юмор, чёрная неблагодарность, почернеть от злости… но в действительности-то в деревне чёрным переделом назывался весенний передел крестьянской общиной земельных полосок в зависимости от роста семей и трёхпольной обработки земли: пашня, покос, пар… «Чёрный» означало – непосредственно на земле, без юридических процедур и бумаг. Позже чёрным переделом называли мечту крестьян – однажды во время весеннего межевания поделить и помещичью землю.

В предыдущей части я, может, и несколько иронически сравнивал выстрел первого покушения на царя с выстрелом из стартового пистолета эпохи террора, фиксировал внимание на следственном признании Дмитрия Каракозова, что у него был катар желудка: очень-очень болезненный и в то время без шансов на излечение, в общем, всё равно помирать… Чистая правда. Но надо тогда сказать и о самом первом признании Каракозова, через секунды после выстрела в Летнем саду, когда случайный свидетель Осип Комиссаров успел ударить его по руке. Спасённый император подошёл к схваченному террористу, спросил: «Ты поляк?» – «Русский». – «Почему ж ты стрелял в меня?» – удивился император. – «Ты обманул народ, обещал ему землю, да не дал».

Очень тяжело, после всего выше сказанного о террористско-декадентском, засуличско-соловьёвском «клубке», прикатившемся на самое «дно династии», признать, что… в аграрном вопросе народовольцы всё же были правы. Но с другой стороны, в деле разрушения государства они, конечно, не правы. Но с другой, дворяне сами…

Припомните хоть тысячу исторических, политологических книг, дискуссий в прессе – в них всё сводится к этому самому: с одной стороны… но с другой стороны… Оставляя в стороне эту данность, наличие двух сторон у любой монеты, в трёхвековое обсуждение крестьянского вопроса я привнесу только один момент – некоторые косвенные свидетельства, говорящие о тогдашней его фатальной неразрешимости. И добавлю несколько неожиданные, я полагаю, аналоги той неразрешимости в сегодняшней политической, экономической ситуации.

Во вступительных главах фиксировалось: и официальное закрепощение крестьян (Соборное уложение 1649 года Алексея Михайловича), и «ползучая эскалация» крепостничества вплоть до конца XVIII века (мой условный термин: «развит о е крепостничество») были прямо связаны именно с модернизацией государства. Модернизацией в главных жизненно важных сферах: военной и военно-промышленной. Большую часть того пути – с документально зафиксированного (Вестфальским трактатом 1648 года) предпоследнего места на первое – все сословия России прошли, как говорят, «рука об руку». И в целом весь период русской истории до «развитого крепостничества» иллюстрируется такими выразительными примерами, как наличие в Судебниках 1497 и 1550 годов статей, посвящённых воспрепятствованию служилым (помещикам) отдаваться в холопы, чтоб избежать государственной службы.

Это общенациональное единство сословий было нарушено в XVIII веке примерно следующей последовательностью шагов:

1. 1718–1724 годы – податная реформа: прикрепление крестьян проецировалось на новую, «петровскую Россию», плюс устанавливался предельно жестокий порядок сбора податей – расквартированными воинскими частями (подобно взиманию контрибуций на вражеских землях);

2. 1747 год – предоставление помещику права продавать своих крепостных в рекруты третьим лицам;

3. 1760 год – предоставление помещику права ссылать крестьян в Сибирь;

4. 1762 год – принятие Манифеста о дворянской вольности;

5. 1765 год – предоставление помещику права ссылать крестьян на каторжные работы;

6. 1767 год – запрет крестьянам подавать челобитные на своих помещиков;

7. 1783 год – распространение крепостного права на Левобережную Украину;

8. 1785 год – «Жалованная грамота» Екатерины II: 92 статьи, подтверждающие и существенно расширяющие права дворянства, дарованные Манифестом 1762 года, например, важная монополия на винокурение.

И далее – классическое «развитое» крепостничество, почти рабство, и борьба с ним: Радищев, декабристы, народовольцы… Важно отметить, что докрепостническое государство было, выражаясь нынешними терминами, «равноудалено» от обоих главных сословий. Высшая справедливость проявлялась в сугубо «технологическом» разграничении их прав и обязанностей: вы – служилые , вы – тягловые . Помню, как в школе нам внушали, что знаменитый Юрьев день, «единственный день, когда крестьянин мог уйти от помещика», – доказательство жуткого закабаления, почти рабства.

Да и сегодня факт такого «тотального ограничения передвижения человека в течение всего года, кроме Юрьева дня» представляется кошмарным насилием. Вот вам пример ложного восприятия, смешения психологии нынешних офисных сидельцев и русских крестьян.

Да, Судебник Ивана III (1497 год) ограничивал срок перехода крестьян Юрьевым днём (26 ноября), а точнее – неделей до и неделей после Юрьева дня. То есть с 19 ноября по 3 декабря была свобода перемены мест. Тоже вроде мало… НО… Вообразите реально жизнь, годовой цикл, вселенную тогдашнего крестьянина. ДО окончания осенних работ весь результат его труда лежит на поле, «на земле». Крестьянин прежде всего был заинтересован в надёжном «прикреплении к земле» до уборки урожая! И тот самый Судебник 1497 года как раз строго запрещал землевладельцам прогонять крестьян с земли до Юрьева дня! После него две недели отводились на расчёты, когда крестьянин – собственник (!) урожая – должен был рассчитаться по договору (!) ( т. н. «порядная» ) с помещиком, так, чтобы тот мог остаться служилым и явиться на зимний сбор или на войну при оружии, сам-конь, с вооружённым слугой или слугами (в зависимости от величины поместья). А крестьянин, реализовав свою часть урожая, мог две недели ходить, искать нового места.

За две недели далеко да на транспорте того времени не уйдёшь. Но далёко уходить опасался и сам земледелец, потому что все его сельскохозяйственные знания и навыки могли не пригодиться в других природных климатических условиях. Факт из моей книги «Ближний Дальний Восток. Предчувствие судьбы»: в конце XIX века крестьяне, расселившись в Уссурийском крае, сначала очень радовались: кошмар европейской части страны, засуха Приморью точно не грозила! Но оказалось, что при той влажности и той почве… колосовые хлеба слишком растут в стебель и листья, а развитие зерна задерживается; чрезмерно размножаются грибки, паразитирующие на растениях и производящие различные болезни и особенно гибельный «пьяный хлеб». Только мощное содействие государства (транспорт, агрономы, врачи, учителя) позволило переселенцам выжить и со временем подобрать подходящий для Дальнего Востока набор сельхозкультур.

А уж в XIV–XVI веках даже перемещение на 100–200 вёрст было для земледельца сродни выходу в открытый космос. Большие броски совершали казаки, охотники за пушниной. Земледельцу такая «свобода передвижения» была, очень мягко выражаясь, не нужна. Так что не стоит жалеть «бедных русских крестьян», которые не могли ни до 19 ноября съездить в Анталию, ни после 3 декабря – в Хургаду.

Однако надо признать: Юрьев день был отменён. Начиная с трудов историка Татищева считалось, что отменено право крестьянского выхода указом царя Фёдора Иоанновича 1592 года, который не сохранился, но который, будто бы, подразумевается в указе 24 ноября 1597 года (о пятилетнем сыске крестьян), за который очень корят Бориса Годунова. (Кстати, для справки всем пишущим о «непрерывном нарастании рабства, постоянном усилении эксплуатации»: в 1601 году Борис Годунов, будучи уже царём, разрешил переход крестьян по всей России (кроме Московского уезда), но только от мелких владельцев к мелким. Последний пункт ещё раз раскрывает и причину предыдущих запретов: переходы от мелких хозяев к крупным, особенно к монастырям, лишали экономического обеспечения основную массу служилых, то есть «дворянскую поместную конницу», тогдашнюю русскую армию. Такие переходы остались под запретом и после 1601 года.)

И уже после царя Бориса, после первого самозванца новый царь Василий Шуйский пишет в своём указе, обвиняя предшественника: «Царь Феодор по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьян заказал». Но можно и даже очень нужно отнестись с осторожностью к словам царя Василия, одного из главных, наряду с Николаем II, «лузеров» русской истории. Пример общего этим двум неудачникам лукавства: царь Василий, критикуя Бориса Годунова за указ 1597 года, забывает упомянуть указ 1601 года.

А Николай II хотя и пытался подражать и стилизоваться под Алексея Михайловича (сам с императрицей наряжался, министров заставлял щеголять в шубах XVII века, сына-наследника назвал Алексеем), на самом деле своими делами весьма походил на царя Василия Шуйского, – дойдёт по необходимости и до этого речь.

После историка Татищева и Костомаров возлагал ответственность за отмену Юрьева дня на указ царя Фёдора (при фактическом правителе Годунове).

Но Погодин и Ключевский делают более правильный акцент: Юрьев день не отменялся законом. Виновата тяжесть социально-экономических условий, задолженность крестьян. Ключевский писал: «Крестьянское право выхода замирает само собой, без всякой законодательной отмены его… крестьяне уже до предполагаемого указа царя Феодора Иоанновича фактически не пользовались правом выхода».

Всё вышесказанное, надеюсь, как-то корректирует сетования по поводу «вековечного русского рабства», выдвигая на рассмотрение главную «рабскую зависимость» – зависимость от Природы. Юрьев день и его отмена, крепостное право и его отмена, всемогущая сельская община и её отмена – это всё как бы реплики России, её фразы в мечтательном, неспешном (по-русски) разговоре с Создателем.

Выражаясь высокопарно, Тот, Предписавший орбиты небесным светилам, Отделивший сушу от моря, Давший направление Гольфстриму… решающим образом повлиял и на пути развития российского сельского хозяйства.

Период, пригодный для сева и уборки урожая на широте Твери и выше – четыре месяца в году. На широте Москвы – чуть более пяти месяцев (с середины апреля до конца сентября). И только южнее, в Черноземье крестьянин может работать половину года.

В Западной же Европе земля сельхозпригодна девять месяцев, и в большей её части скот может пастись круглый год, что делает ненужной громадную часть русского сельхозсезона – заготовку сена.

Располагая в году на 50–100 % меньшим временем, наш крестьянин вынужден работать более аврально, более артельно , что имеет, если проследить достаточно тщательно, важнейшие даже политические следствия. Как эта рождённая русским климатом, почвой особенность сказалась и на русской философии, русском понимании свободы, будет рассмотрено в главе 11 («Освобождение крестьян и… русская свобода от “свобод”»).

Общую, интегральную оценку российских условий для сельского хозяйства можно доверить одному очень квалифицированному немцу, сказав предварительно несколько слов о нём самом.

Август фон Гакстгаузен – учёный, писатель, исследователь России. Родился в 1792 году в Вестфалии.

В 1829 году первая же его работа по аграрному вопросу была высоко оценена прусским кронпринцем (наследником престола). Гакстгаузену поручили исследовать и описать аграрный строй всех прусских провинций. Барон начал с восточных провинций – Бранденбург, Восточная Пруссия, Померания и обнаружил, что в тех областях Германии, где ранее жили славяне, «коренятся… какие-то загадочные отношения, не вытекающие из основ чисто германской народной жизни». А конкретнее, Гакстгаузена весьма поразили элементы функционирования сельской общины на прусской земле, и это побудило его исследовать Россию, «эту колыбель славянского племени» .

В мае 1842 года русский посол в Берлине написал, что путешествие Гакстгаузена по России могло бы послужить нам на пользу. Император Николай повелел назначить немцу пособие в 1500 руб., «…не делая, впрочем, из сего путешествия меру правительственную» .

Примечательно, что в это самое время предыдущий визитёр, маркиз де Кюстин издавал в Париже «Библию русофобии» – книгу «Россия в 1839 году» .

И министр госимуществ граф Киселёв прикомандировал к Гакстгаузену чиновника Адеркаса содействовать, но вместе с тем «…отстранять незаметным образом всё то, что могло бы сему иностранцу подать повод к неправильным и неуместным заключениям, которые легко могут произойти от незнания им обычаев и народного быта нашего отечества».

Тщетная предосторожность! В том смысле, что если Адеркасу и приказывалось бороться с возможным «очернительством», то абсолютно напрасно, ибо Август Гакстгаузен вернулся из своего путешествия совершенно влюблённым (насколько сей эпитет можно применить к учёному-педанту, немчуре) в русскую деревню, русскую сельскую общину.

Парадокс в том, что даже и славянофилы поколения Аксакова, Киреевских пели поэтические гимны русской деревне, не зная её так, как узнал Гакстгаузен. Этот феномен подмечен и в разбираемой работе Константина Леонтьева, где он цитирует Владимира Соловьёва (в этом вопросе с ним соглашаясь): «Прежние славянофилы Киреевский, Хомяков, Самарин, Аксаковы были, скорее, поэты, мечтатели, и только один Данилевский предъявляет более других научные притязания» . Это второе поколение славянофилов, Данилевский, как коммунисты к марксову «Капиталу», обращаются к книге Августа Гакстгаузена «Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России»:

«Каждый русский селянин принадлежит к какой-нибудь общине, и как член общины имеет равномерный участок земли… в России нет пролетариата… Во всех государствах Западной Европы существуют предвестники социальной революции против богатства и собственности. Её лозунг – уничтожение наследства и провозглашение прав каждого на равный участок земли. В России такая революция невозможна, так как эти мечты европейских революционеров имеют уже своё реальное осуществление в русской народной жизни…»

Ах, мой милый Август(ин)! Если бы всё было точно так…

Проехав за 8 месяцев более 11 000 вёрст, в начале 1844 года Гакстгаузен вернулся в Германию. В 1847 году его книга вышла на немецком и французском языках. Русскому правительству работа показалась весьма полезной, было выделено 6000 рублей на издание.

Энциклопедия Брокгауза, статья «Гакстгаузен»:

«Он старался проникнуть во внутренний миp русск. крестьянина, и ему удалось сделать массу наблюдений и даже открытий, особенно в области аграрного строя (главы о половниках, о колонизации в России). В 3-м томе помещена глава об общинном землевладении, составляющая главную заслугу Г. Можно сказать, что Г. открыл у нас общину: хотя ещё в Екатерининскую эпоху она обратила на себя внимание правительства и литературы, но замечания Болтина (1788) и других были уже давно забыты. Г. указывает на патриархальный характер русской общины, усматривая в ней расширение семьи. Общность полей, по его мнению, исчезла в домосковскую эпоху и вновь возродилась в XVIII веке под влиянием подушной подати. Г. горячо ратует за сохранение общинного строя, как единственного средства предохранить Россию от пpoлeтapиaтa. Он не отрицает невыгодных его последствий для развития сельского хозяйства, но советует устранить их, не касаясь самого принципа общины. Исходной точкой Г. при обсуждении крестьянского вопроса было положение, что “уничтожение или преобразование крепостного права в России должно рассматривать как местный, а не общегосударственный вопрос”. Указывая на “необходимость крупных поместий для культурных усовершенствований, а следовательно, и благосостояния народа”, он утверждал, что во многих местностях России нельзя ещё хозяйничать при вольнонаёмном труде. Он полагал, что крепостное право в России может быть уничтожено лишь постепенно; он требовал лишь ограничения его и установления таких юридических отношений между крепостными и помещиками, при которых крестьяне собственными интересами были бы привязаны к земле, и крепостное право пало бы само собой. Ещё в письмах к гр. Киселёву, писанных в 1842 году, Г. ратовал против личного безземельного освобождения крестьян, причём указывал на пример Померании, где “из крестьян сделали бродяг”. Мнение Г. о невозможности введения в России хозяйства при вольнонаёмном труде принято было Тенгоборским, но оспаривалось в “Современнике” (1858 г. № 2 и 4)… Путешествуя по России, он не мог не остановиться перед таким неожиданным для него явлением, как наш раскол. Он первый из светских писателей описал раскол и даже открыл многие секты, поразившие его ясностью и возвышенностью понятий… Переписка его по этому поводу с протоиереем Базаровым… напечатана в “Чтениях в Общ. Любит. Дух. Просв.” (1887, кн. 9)…

Переводом статьи Г. об отмене и выкупе помещичьих прав в Пруссии (“Русск. Вестник” 1857) открылось в нашей литературе обсуждение крестьянского вопроса (курсив мой. – И. Ш. ). В 1847 году Г. был членом объединённого прусского сейма; состоял одно время членом первой прусской палаты, ум. в 1866 году…»

Весьма интересная, достойная фигура сей «пруссак-славянофил», положивший начало в России обсуждению крестьянского вопроса, но ближе к нашей теме остановимся на таком его «эксперименте». Гакстгаузен выбирает два условных хозяйствами каждое по 1000 га пашни и луга. Одно – на Рейне у Майнца, другое – в Верхнем Поволжье, близ Ярославля.

На немецкой ферме такого размера должно быть постоянно занято 8 крестьян и 6 крестьянок, плюс требуется ещё 1500 человеко-дней сезонного наёмного труда и 4 упряжки лошадей. Ежегодно: расходы – 3500 талеров, расчётный доход – 8500 талеров, прибыль – 5000 талеров.

В Ярославле, только из-за более короткого периода полевых работ, для той же работы понадобятся 14 крестьян и 10 крестьянок, 2100 человеко-дней наёмного труда и 7 упряжек. Прибыль – 2600 талеров.

И это при допущении, что земля в обоих случаях равно плодородна, что для Нечерноземья, конечно, не так. Фиксация вполовину меньшей доходности – это как бы только первый шаг, первая итерация в процессе сопоставления условий Германии и Средней полосы России. Дальнейший учёт факторов увеличит разрыв ещё больше.

Но и этот самый первый шаг, учёт зависимости от срока доступности земли для сельхозработ, по сути – зависимости от Солнца, поступления солнечной энергии напомнил мне другой факт.

Может, и неожиданный, но резко расширяющий горизонты сопоставлений. Ещё в 2005–2006 годах мне довелось публиковать материалы о самом, пожалуй, «святом бизнесе» для Европы – альтернативной энергетике; о мощном триумвирате – Германе Шеере, Клаусе Тиссене и нашем Жоресе Алфёрове, более других продвинувших солнечную энергетику ; о генеральной идее Шеера – создании аналога ядерного МАГАТЭ – Международного агентства по возобновляемой энергии – и о том, что Герман Шеер создал-таки IRENA (латинская аббревиатура «Международного агентства по возобновляемой энергии»). Сегодня IRENA успешно работает, как и многие тысячи солнечных батарей… Но вот какая цифра времён моей работы над альтернативно-энергетическими статьями мне запомнилась более всего. Она проверяема, да и вообще очевидна. Одна и та же солнечная электростанция в России в самом среднем исчислении будет давать в 2 раза меньше энергии, чем в Германии. Это самый объективный итоговый показатель, удельная энергия солнца, приходящаяся на квадратный метр, там и там.

Согласитесь, удивительно совпадение этих двух калькуляций (два немца с интервалом в 150 лет) – нашей удельной доли солнечной энергии, преобразуемой через сельское хозяйство и через солнечные батареи, 50 % от германского уровня. (Значит 30 % от итальянского).

Но вернёмся к Гакстгаузену, писавшему: «…Если вам подарят поместье в Северной России при условии, чтобы вы вели в нём хозяйство так же, как на ферме в Центральной Европе, лучше всего будет отказаться от подарка, потому что год за годом в него придётся вкладывать деньги».

И два наиглавнейших вывода Гакстгаузена: поместье в России может стать доходным при двух условиях: 1) использование труда крепостных; 2) сочетание земледелия с мануфактурой (занятие для крестьян на большую часть года).

Самый знаменитый из русских уже исследователей проблемы, знаток деревни, смоленский помещик Энгельгардт подтвердил выводы Гакстгаузена. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.