Глава 1. Царь милостью Божией

Глава 1. Царь милостью Божией

Новый царь, на котором закончит своё существование великолепная, блистательная династия Юстиниана, происходил из знатного капподакийского рода, был этническим армянином и родился в 539 г. в городе Арасвиссе. Среди императоров Византии уже встречались исавры, фракийцы, испанцы. Но желание подчеркнуть преемственность власти византийских самодержцев среди современников св. Маврикия была такова, что его родословную произвели из старинного римского рода[440].

Ещё в юности начав придворную карьеру, будучи обеспеченным молодым человеком, св. Маврикий отличался спокойствием, исполнительностью, полным отсутствием высокомерия и гордыни, умением сочетать авторитет начальника с ласковым словом «отца солдат»[441]. Это был, замечает летописец, муж благоразумный, проницательный, во всём добросовестный и твёрдый. Святой Маврикий отличался постоянством и строгостью нрава, не злоупотреблял пищей, употребляя только необходимое количество самой простой еды. Он мало обращал внимание на сплетни и вообще, как человек довольно замкнутый, редко допускал к себе людей на аудиенцию. Прирождённый военный и лично очень храбрый человек, царь сделал риск нормой жизни, не терял при этом чувства осторожности[442].

Задолго до воцарения св. Маврикия случались видения, свидетельствующие, что этому человеку выпал высший жребий. Так, однажды ночью, когда будущий царь воскурял фимиам в святилище церкви Пресвятой Богородицы в Антиохии, завеса, отделявшая алтарь от остального храма, предстала перед ним как бы охваченная пламенем. Находившийся рядом Антиохийский патриарх Григорий сказал, что это — божественное знамение и что оно свидетельствует о чём-то величественном и выдающемся. В другой раз ему наяву явился Спаситель, потребовавший от него защиты Церкви. Отец св. Маврикия вспоминал, что в пору зачатия сына он видел во сне огромную виноградную лозу, выросшую из его ложа, с которой свешивалось множество гроздьев. А мать утверждала, что при рождении св. Маврикия земля источала невиданное благоухание. Благовествовал св. Маврикию и св. Симеон Столпник Младший Дивногорец (521–592, память 24 мая)[443].

И жизнь святого царя свидетельствует о том, что он в действительности любимец Бога. Вот, как описывает императора один из древних летописцев: «Только ради одного Маврикия богочестие и счастье вступили в такой тесный союз друг с другом, что богочестие тормозило колесо Фортуны и не позволяло ему опуститься вниз. Впрочем, он уже был готов облечь пурпуром и венцом не только своё тело, но и душу. Ведь он единственный из недавних царей стал царствовать над самим собой и, будучи подлинным самодержцем, изгнал из души своей охлократию страстей, утвердив в своих мыслях аристократию; он являл собой живую картину добродетели, уча подданных подражать ему. Я рассказал это не ради лести, — продолжает повествователь, — разве с таким намерением это было сказано? Ведь он не знает о том, что я написал. Однако в истинности этого убеждают и то, что было даровано ему от Бога, и самые происшедшие с ним события, которые мы также единодушно должны приписать Богу»[444].

Царь был благочестивым и строгим постником, строго придерживался православного обряда и являлся безусловным приверженцем Халкидона. За время своего 20-летнего правления он достроил храм в честь 40 мучеников, начатый ещё при императоре Тиверии. А в городе Тарсе император соорудил храм Святого апостола Павла. Другие родственники царя также активно выделяли средства для строительства церквей и монастырей[445]. Царя вообще отличала строгая бережливость в средствах, не всегда, впрочем, распространявшаяся на его ближних родственников. После воцарения св. Маврикия на них щедро полил золотой дождь из запасов, собранных ещё бережливым императором Юстином II.

Первым делом император вызвал в столицу своего отца Павла, мать, родного брата Петра и обеих сестёр — Гордию и Феоктисту. Отец и брат получили сан патрициев, причём отец стал первым членом сената. Не оказался обделённым и брат: ему было даровано всё имущество Марцелла, брата императора Юстина II, равное состоянию целого царства. Зять императора Филиппик занял пост комита экскувитов и получил в собственность великолепный дворец. Вдовая сестра царя Феоктиста также получила дворец, принадлежавший некогда префекту претория, служившему при императоре св. Юстиниане Великом. Двоюродный брат императора св. Маврикия Домициан, бывший епископом города Мелитены в Армении, также стал влиятельным лицом при дворе, и его советы по делам вероисповедания царь считал самыми дельными[446]. Степень влияния епископа характеризует его смерть. Когда Домициан умер, его погребли в храме Святых Апостолов, где покоились царственные персоны, отпевал его сам патриарх в присутствии всех членов сената[447].

Родной город императора также получил щедрое вспомоществование из государственной казны. Император направил на родину художников и архитекторов, богато украсил главный храм города, заказал множество золотых и серебряных сосудов и устроил киворий с драгоценными шелковыми покрывалами, аналогичные тем, какие находились в храме Св. Софии в Константинополе. Были заново отстроены и стены города. И хотя на следующий же год землетрясение буквально стёрло Арасвисс с лица земли, царь удвоил субсидии и всё восстановил вновь[448].

Конечно, такое расточительство, помноженное на трудности казны, вызвало некоторое неудовольствие в народе. Император экономил буквально на всём, включая армию, а также отменил многие традиционные торжества и увеселительные мероприятия.

Взойдя на трон, он не установил, как его предшественники, льгот по налогам и не простил недоимок в бюджет. И единственное крупное мероприятие, ознаменовавшее начало нового царства, заключалось в строительстве нового водопровода в столице. Нет ничего удивительного, что уже вскоре св. Маврикия стали называть «скрягой» и «скупцом».

В 582 г. случилось два больших бедствия в Константинополе: в апреле случился пожар, а в мае произошло ужасное землетрясение. Но затем судьба вроде бы начала проявлять благосклонность к царю. После положенного траура по покойному императору Тиверию св. Маврикий пышно отпраздновал своё бракосочетание с его дочерью Константиной. Венчал новобрачных патриарх Константинопольский св. Иоанн Постник, здесь же присутствовали отец и мать императора. Церемония прошла в замечательном дворце, носящем название «Августея». Все высшие сановники Римской империи собрались здесь в парадных одеждах и пели гимны молодым. Молодая царица под рукоплескания вышла навстречу супругу в замечательных одеждах, украшенных драгоценными камнями. Под восторженные крики толпы царь и царица выпили вино из одного кубка. Во всех домах по приказу царя происходили пиры, оплаченные за его счёт. Вся столица в течение 7 дней справляла царский праздник и украшалась. «Везде была роскошь золотых украшений — вещей, которые прежде были спрятаны по домам. Для каждого желающего услаждать свои взоры были зрелища». Это событие имело чрезвычайный для константинопольцев характер, поскольку со времён императора св. Феодосия II Младшего, то есть больше 160 лет, столица не видела царских свадеб. Император на этот раз явил неслыханную щедрость, поэтому склонный к перемене настроений народ благословлял его и прославлял[449].

А уже через год, 26 сентября 585 г., у царственной четы родился наследник. Это яркое событие, неизменно придающее стабильность политике любой царственной фамилии, тем более было приятно византийцам, что со времён императора Аркадия Империя не знала полноценных наследников престола. Вспомнив на радостях об этом историческом факте, счастливый отец назвал своего сына Феодосием в честь императора св. Феодосия II Младшего. Его радость разделял и простой народ, среди которого упорно ходили слухи о том, что вокруг императора зреет заговор недовольных его правлением лиц. Когда весть о рождении наследника разнеслась по городу, народ собрался на ипподроме и оттуда радостно приветствовал императора криками: «На счастье Бог дал тебе сына! Ты нас освободил от рабства многих!»[450]

Желая продолжить династию и упрочить своё царство, 26 марта 590 г., в день Пасхи, император венчал как соимператора своего трёхлетнего сына, имя которого как царя тем не менее в официальных актах не упоминалось.

Вслед за рождением первенца царственная чета имела скорое счастье получить второго ребенка. Вообще, брак св. Маврикия и Константины был чрезвычайно плодовит, причём император проявил себя добрым, нежным и заботливым отцом. У них родилось 6 сыновей: Феодосий, Тиберий, Пётр, Павел, Юстин и Юстиниан, и 4 дочери. Царевны Анастасия, Феоктиста, Клеопатра жили с родителями, а ещё одна дочь императора — святая преподобная Сосипатра с детства отличалась желанием оставить мир и уединиться для монашеского подвига. Перед глазами юной девушки стоял пример её тетки Дамианы, игуменьи Иерусалимской обители, и святая Сосипатра многократно останавливалась у неё, однажды прожив в Святом городе целый год. Вернувшись после этого путешествия в Константинополь, она познакомилась во Влахернском храме со святой подвижницей Евстолией и основала совместно с ней женский монастырь, куда и ушла по согласию своего отца. Постепенно круг сестёр расширялся, и со временем это стал большой монастырь, которым после смерти св. Евстолии управляла св. Сосипатра. Святая надолго пережила своих родных и только в 625 г. отдала Богу душу[451].

Когда царевичу Феодосию исполнилось 16 лет (602 г.), император женил его на знатной девушке, дочери патриция Германа, и это событие также было радостно отмечено народом. Венчал молодых патриарх Кириак (595–606)[452].

Династия Юстиниана всегда отличалась строгой приверженностью Православию, не стал исключением, как указывалось выше, и св. Маврикий. Как и многие римские самодержцы, он обращал сугубое внимание на чистоту православного богослужения и ревностно воссылал благодарственные молитвы Богу и Его святым. С именем св. Маврикия связано возникновение знаменитого Крестного хода в честь Пресвятой Богородицы с пением похвалы в Её честь, впервые проведённого по приказу царя во Влахернах[453].

Вечная проблема противостояния монофизитов Кафолической Церкви, доставшаяся ему по наследству, не могла не волновать св. Маврикия. В это время Александрийская и Антиохийская патриархии лишь номинально могли считаться православными, поскольку параллельно ординарной церковной иерархии там разрастался и укреплялся монофизитский клир. Хотя раздор среди самих монофизитов продолжался, и это даже привело к тому, что некоторые их общины вступали в евхаристическое единство с Вселенской Церковью, деятельность православных епископов на этих территориях не имела большого успеха.

Оставаясь верным внутренней политике своих предшественников, св. Маврикий не стремился к административному давлению на монофизитов, чем обеспечил хотя бы на время мирное существование Египетской церкви. При нём в Александрии, где государственным законом монофизитам было запрещено проживать в столице Египта и служить в её главных храмах, отличался своим благочестием и верой твёрдый халкидонит св. Евлогий (581–608). Действуя фактически одновременно в качестве верховного гражданского правителя и духовного вождя народа, он стоял на примирительной к монофизитам позиции и даже разослал остальным патриархам послание, в котором предлагал отказаться от давления на них. Никогда он не осудил ни одного монофизита, никогда не ссылался прямо на Халкидонский Собор, действуя в контексте «Энотикона» императора Юстина II, чем даже вызвал вначале негативную оценку со стороны Римского папы св. Григория Великого (590–604). По счастью, опасения понтифика, будто св. Евлогий тайный монофизит, были потом развеяны, и оба архиерея долгое время состояли в дружеской переписке[454].

Помимо вечной проблемы — монофизитства, в царствование св. Маврикия неожиданно (впрочем, так ли уж неожиданно?) возникли серьёзные разногласия с Римским престолом, который в 590 г. занял папа св. Григорий Великий.

Конечно, свою лепту в тот холодок, которым покрылись отношения между Константинополем и Римом, внесли и внешнеполитические обстоятельства, о которых будет сказано ниже. Но главное заключалось в двух событиях, по-разному воспринятых на Востоке и Западе. Вечно озабоченный поиском денег для ведения войны с внешними врагами, крайне недовольный тем, что многие римские воины, ещё не выслужившие полный срок службы, покидали армию и уходили в монастыри, император издал в 593 г. соответствующий эдикт. Согласно этому документу, всем государственным служащим, включая солдат, запрещалось совмещать службу с духовным званием. Конечно, ничего необычного в этом правиле нет, но св. Григорий Великий, искренне испытывающий особую любовь к монашеству, горячо воспротивился царскому указу. Понтифик обратился ко многим влиятельным сановникам с просьбой воздействовать на императора, чтобы тот отменил свой закон, усиливал давление и на самого царя. Политика папы была далеко не безуспешной: нуждаясь в авторитете св. Григория Великого для упрочения своего положения в Италии в период войны с лангобардами, св. Маврикий пошёл ему навстречу и отменил столь ненавистный апостолику закон. Кроме того, монашество в Константинополе стало уже той силой, с которой нельзя было не считаться. Мир был восстановлен, но некоторое недовольство друг другом у папы и императора осталось.

В этом споре трудно принять сторону апостолика. Чрезвычайно благочестивый, император тем не менее не мог не заметить, сколько сил и средств у государства забирает монашество, куда рекой текли многие боеспособные люди молодого возраста. На реплику папы императору: «Я, ваш недостойный слуга, знаю многих воинов, которые, обратившись на служение Богу, совершили много чудес», один историк не без остроумия и оснований отметил: «Папа не подумал, что самым приличным чудом для этих набожных воинов было бы, если бы они отразили варваров и тем самым спасли своих сограждан от разграбления и плена»[455].

Примирение длилось недолго. В 587 г. в столице состоялся очередной Поместный Собор, на котором Константинопольский патриарх св. Иоанн Постник принял добавление к своему титулу, назвав себя «Вселенским патриархом». Уже тогда Рим в лице папы Пелагия II (579–590) выразил явное неудовольствие, и понтифик в пику восточному нововведению стал именовать себя «раб рабов Божьих» (servus servorum), но дальше этого не пошёл, опасаясь ссоры с императором. Однако св. Григорий чувствовал в себе гораздо больше сил и в 595 г. обрушился на новый титул Восточного патриарха со всей высоты положения Римской кафедры. В обширной переписке с императором он приводил многочисленные доводы, доказывающие всю ущербность именования своего собрата «Вселенским патриархом», и требовал немедленного исключения ненавистного словосочетания из титулатуры Константинопольского архиерея.

Надо сказать, что, как это нередко бывает даже у выдающихся и святых людей, объективные мотивы переплелись у св. Григория Великого с субъективными. Не находя достаточных определений, чтобы дать максимально строгую оценку дерзостному поведению, как считал апостолик, Константинопольского патриарха, он тем не менее оставался верным сыном Римской кафедры, никогда не забывавшей о своём высоком предназначении. Эта двусмысленность позиции св. Григория явно проступает в его посланиях св. Маврикию.

«В то время, — пишет он царю, — когда всё подпало под власть варваров, когда города разрушены, крепости срыты, провинции опустошены; когда поля остаются без рук, идолопочитатели свирепствуют и господствуют на погибель верующим: и в такое время священнослужители домогаются тщеславных титулов и гордятся тем, что носят новые, языческие наименования, вместо того, чтобы повергаться в прах, обливаясь слезами. Кто же это осмелился присвоить себе новое название, вопреки постановлениям Евангельским и каноническим определениям?»

Дальше, в пылу спора, понтифик недвусмысленно намекает, что, впрочем, такие новации вполне в духе Константинопольской церкви, издавна известной своими епископами-ересиархами. «Разве у вас нашёлся только один, кто решился назвать себя «вселенским»? На самом деле в Константинопольской церкви, я знаю, было много таких пастырей, которые пали в бездну ереси и сделались не только еретиками, но и ересиархами». По его мнению, попытка доказать первенство любого из епископов в Кафолической Церкви является неправомерной: «Кто оскорбляет Святую Вселенскую Церковь, в чьём сердце бушует гордость, кто хочет пользоваться особенными титулами и, наконец, хочет этим титулом поставить себя выше прерогативы Вашей власти — того нужно наказать».

Едва ли св. Маврикий, да и многие епископы стали бы возражать против умозаключений Римского папы. Но тут же св. Григорий Великий выделяет из всей массы православных архиереев Римских епископов, которые, как считал апостолик, вполне законно являются настоящими Вселенскими папами. Он настойчиво напоминает, что «этот титул был предложен высокочтимым Халкидонским Собором Римскому первосвященнику, в честь блаженного Петра, князя апостолов», но «историческая справка» в его исполнении звучит не очень убедительно[456].

Помимо того, что приведённые святителем аргументы вступали в противоречие друг с другом, они довольно существенно искажали историю Церкви. Конечно, не Халкидонский Собор впервые упомянул папу в качестве «вселенского епископа», да и халкидонское славословие различно воспринималось греческим и римским сознанием. Для представителей Восточной церкви «икуменикос» означало: «восточно-имперский», «всегреческий», «всеримский». Или даже просто: «христианский», «кафолический», «столичный», «имперский»[457].

Для Римской же кафедры этот титул, как и любой иной, имел политико-правовое значение, должен был обладать собственным правовым содержанием, поскольку из него вытекают полномочия конкретного лица. Византийцы хотели подчеркнуть роль Римского престола в преодолении ересей, а Рим понимал так, что Восток признал его высшую духовную власть в Кафолической Церкви. Из этого факта признания само собой для Рима вытекало, что весь мир констатирует его высшие властные прерогативы над другими патриархатами, епархиями и архиереями.

Кроме того, внешне склоняясь перед властью Римского единодержавного императора, за которым св. Григорий признаёт право приводить к ответу виновных в нарушении церковного порядка архиереев, папа забывает, что сам первым презрел эту власть и помимо воли царя заключил мир с лангобардами. Даже привыкший к хитросплетениям дипломатических формул, Константинополь удивился тем «двойным стандартам», которые тут и там выпирали из письма Римского епископа. Неудивительно, что доводы св. Григория Великого не имели успеха в императорском дворце.

Когда 2 сентября 595 г. патриарх св. Иоанн умер, в его келье не нашли ничего, кроме деревянной кровати, грубого шерстяного одеяла и рваного плаща, которые из уважения к святости архиерея перенесли в императорский дворец. А на его кафедру император назначил уже упоминавшегося Кириака, с которым некогда св. Григорий состоял в дружеских отношениях, когда в качестве апокрисиария папского престола проживал в Константинополе; отношения начали улучшаться. Но вскоре мечты папы упразднить «излишества» в титуле Константинопольского архиерея рассеялись как дым. Понтифик ещё имел власть сделать выговор Элладским епископам, состоящим под его юрисдикцией, что те приветствовали нового патриарха в излишне восторженных выражениях со ссылками на Псалтирь: «Сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в он»; но не более того. Папа даже запретил своим уполномоченным в Константинополе вступать в общение с новым патриархом до тех пор, пока он не откажется от титула «вселенский», чем вызвал праведный гнев императора — грозил настоящий раскол церквей, и царь обязан был предпринимать адекватные меры[458].

Впрочем, быстро выяснилось, что св. Григорий одинок в своих мыслях. Антиохийский патриарх Анастасий (599–610) откровенно отказал св. Григорию в удовлетворении его просьбы не признавать Константинопольского собрата «вселенским» епископом, дерзко заявив, что тот протестует просто из зависти. А Александрийский архиепископ св. Евлогий (580–607/08) «из послушания» к Римскому папе занял нейтральную позицию.

Правда, чтобы несколько остудить пыл апостолика, он и к нему обратился с аналогичным приветствием — «Вселенский епископ». Реакция святого была чрезвычайно резкой, а ответ его заслуживает серьёзного внимания: «Я прошу тебя, — отвечал св. Григорий св. Евлогию, — чтобы никогда больше я не слышал этого слова. Ибо я знаю, кто ты и кто я. По положению — ты мой брат, по характеру — отец. Я не считаю для себя честью ничего, что лишает моих братьев подобающей им чести. Честь моя есть честь Вселенской Церкви, честь моя есть объединённая сила моих братьев. Да будут далеки от нас титулы, которые надмевают человеческую гордыню и ранят любовь»[459].

Конечно, эти слова дышат искренней христианской любовью, простотой и благородством. Но, как указывалось выше, далёкий от формального признания главенства Римской кафедры, Святой принял как должное её якобы признанный во всём мире высший вероучительный авторитет. И император, по-видимому, это почувствовал, поскольку не удовлетворился аргументацией св. Григория Великого. Так или иначе, но св. Маврикий категорично отказался удовлетворять его требования и поддержал «своего» патриарха. После этого инцидента вражда между Римом и Константинополем приняла открытые формы[460].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.