Зловещая командировка

Зловещая командировка

Сталин попирает закон. В одной из жалоб, поступившей от сына репрессированного за принадлежность к контрреволюционной организации «Крестьянская трудовая партия (КТП)», мы прочли: «Возникновению многих дел на членов этой мнимой контрреволюционной организации послужила зловещая командировка Сталина в Сибирь в январе 1928 года. Прочтите отчет о его поездке».

Читаем: «Я командирован к вам в Сибирь на короткий срок. Мне поручено помочь вам в деле выполнения плана хлебозаготовок. Мне поручено также обсудить с вами вопрос о перспективах развития сельского хозяйства, о плане развертывания в вашем крае строительства колхозов и совхозов».

Сославшись на нежелание кулаков сдать излишки хлеба по действующим государственным ценам, Сталин спрашивает:

«Если кулаки ведут разнузданную спекуляцию на хлебных ценах, почему вы не привлекаете их за спекуляцию? Разве вы не знаете, что существует закон против спекуляции — 107 статья Уголовного кодекса РСФСР, в силу которой виновные в спекуляции привлекаются к судебной ответственности, а товар конфискуется в пользу государства?»[93].

Его точка зрения поражает юридической безграмотностью. Чтобы судить за спекуляцию, надо установить, доказать «скупку и перепродажу товаров или иных предметов с целью наживы», — так гласит закон, — определяя состав уголовного преступления — спекуляции. Ни тем, ни другим крестьяне — держатели излишков хлеба — не занимались. Они не согласны были сдавать излишки хлеба государству по заниженным, невыгодным для себя ценам. Еще в 1925 году в своих статьях и выступлениях Н. И. Бухарин неоднократно призывал крестьян «обогащаться», сам Сталин защищал Бухарина от нападок троцкистов на него за этот лозунг. На законных основаниях допускалась аренда земли, поощрялось развитие крепких крестьянских хозяйств. Еще сохраняли свое действие рыночные отношения, действовал нэп.

Сталин решил положить конец этой политике и отменить действовавшие законы… Прежде всего он обрушился на прокуроров и судей, которые не усматривали законных оснований для применения ст. 107 УК в отношении держателей хлеба.

В том же своем выступлении он заявил: «Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках, и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире чище и кормят лучше. Понятно, что от таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для Советского государства. Неприятно только, почему эти господа до сих пор еще не вычищены и не заменены другими честными работниками»[94].

Репрессивные меры к «строптивым» прокурорам и судьям не заставили себя ждать. Их, как и требовал Сталин, «вычистили» из органов прокуратуры и суда. То же случилось и с рядом партийных и советских работников.

Нетрудно заметить, насколько уже тогда Сталин позволял себе выдвигать бездоказательные и провокационные обвинения и добивался расправы над неугодными и непослушными ему людьми.

Никто в центре, ни один из руководителей центральных юридических ведомств не возразил против незаконных требований Сталина. Таких возражений нам обнаружить так и не удалось. Сначала в Сибири, затем по всей стране началась кампания по привлечению к судебной ответственности за спекуляцию не только кулаков, но и любого крестьянина, имевшего в закромах хлеб, с последующей его конфискацией.

Точных данных о количестве таких неправосудных приговоров нет, но это не одна тысяча. Дела были отправлены в архивы и к ним никто все эти годы не прикасался…

Но в то же время инициатива и действия Сталина в Сибири получили официальную положительную оценку [95]. Приводились данные, что было изъято, конфисковано 150 млн. пудов хлеба. Хлебозаготовки успешно завершены. Между тем обстановка в деревне после репрессивных мер, проводимых по инициативе Сталина в отношении крестьянства, коренным образом изменилась… А какой она была до этого? Какой была политика партии по крестьянскому вопросу?

Заботясь о социалистическом преобразовании деревни, В. И. Ленин еще весной 1919 года на VIII съезде партии осуждал перегибы в колхозном строительстве.

Крестьянин твердо запомнил слова Ленина на этом съезде о том, что «действовать здесь насилием — значит погубить все дело. Здесь нужна работа длительного воспитания… Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянина, а к тому, чтобы учесть особенные условия жизни крестьянина,, учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!»[96].

Крестьянство убеждалось, что и после смерти В. И. Ленина (в 1925–1927 гг.) главный его завет «Не сметь командовать» руководством партии большевиков соблюдается.

На XII съезде ВКП(б) (18–31 декабря 1925 г.) Сталин в Политическом отчете Центрального Комитета заявил:

«Надо дать лозунг бедноте, чтобы она стала, наконец, на свои собственные ноги, чтобы она при помощи Коммунистической партии и при помощи государства организовалась в. группы, училась на арене Срветов, на арене кооперации, на арене кресткомов и на всех аренах деревенской общественности бороться с кулаком, но бороться не путем обращения в ГПУ (курсив мой. — Б. В.), а путем политической борьбы, путем организованной борьбы» [97].

За два месяца до командировки Сталина в Сибирь состоялся XV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 года). Выступая на этом съезде, Каменев обвинил руководство партии в недооценке капиталистических элементов в деревне и по существу призвал ужесточить курс против кулака.

Сталин, разделявший тогда взгляды Бухарина, заявил на съезде: «Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: сказал, приложил печать и точка. Это средство легкое, но далеко не действенное. Кулака надо взять мерами экономического порядка. И на основе советской законности (курсив мой. — Б. В.). А советская законность не есть пустая фраза»[98].

На самом деле в деревне с января 1928 года ничего на «основе советской законности» не делалось.

0 том, к чему это привело, свидетельствует выступление секретаря ВЦИК А. С. Киселева 26 марта 1928 г. на заседании фракции ВКП(б) Президиума ВЦИК:

«…применялись такие меры принуждения и административного нажима, что они нам совершенно испортили настроение крестьянства», «антисоветские настроения в деревнях за последнее время усилились в связи с тем, что забирали у крестьянства хлеб. Причем, если бы забирали только у кулаков, то это было бы еще ничего, но хлеб забирался и у середняков, и у бедняков… На Северном Кавказе были организованы чрезвычайные тройки для усиления хлебозаготовок… Так как этим тройкам было предоставлено право ареста, то они арестовывали крестьян за невыполнение их приказаний…» Назвав ряд подобных фактов, А. С. Киселев констатировал: «настроение в связи с посевной кампанией скверное, в деревне появилось стремление к сокращению посевов («сей для себя»). Крестьяне говорят, неужели мы пришли к военному коммунизму…нет уверенности, что у тебя будет прочная база для того, чтобы в дальнейшем развивать свое хозяйство… Они обращаются к газете за разъяснениями, обращаются к правительству с просьбой дать твердую основу, сказать, как быть дальше. Мы считаем, что имеются перегибы, при которых вести крестьянское хозяйство невозможно».

Несмотря на серьезные сигналы о распространении беззаконий, которые поступали в Президиум ВЦИК и ЦК ВКП(б), никаких мер к их пресечению фактически не было принято.

Более того, в 1929 году состоялись два Пленума ЦК (апрельский и ноябрьский), на которых Сталин осудил нэп и выдвинул идею сплошной коллективизации, а законы об аренде земли было предложено «отложить в сторону».

Тогда же на апрельском (1929 г.) Пленуме ЦК Сталин провозгласил и возможность применения «чрезвычайных мер». «Почему, — спрашивал Сталин, — нельзя иногда, при известных условиях, применять чрезвычайные меры против нашего классового врага, против кулачества? Почему можно сотнями арестовывать спекулянтов в городах и высылать их в Туруханский край, а у кулаков, пытающихся взять за горло Советскую власть и закабалить себе бедноту, нельзя брать излишков хлеба в порядке общественного принуждения по ценам, по которым сдают хлеб нашим заготовительным организациям бедняки и середняки? Откуда это следует? Разве наша партия когда-либо высказывалась в принципе против применения чрезвычайных мер в отношении кулачества?»[99].

Все эти оговорки — «иногда», «при определенных условиях», «у кулаков, пытающихся взять за горло Советскую власть» приводились для сокрытия истинных намерений повторить в деревне экспроприацию хлеба у крестьянства подобно того, что было сделано в 1928 году.

Ссылка на необходимость применения чрезвычайных мер была необходима для оправдания развертывавшихся репрессий, чтобы подавить сопротивление (которое объективно, как ответная реакция, имело место), вселить страх и послушание.

Той обстановки и тех условий, в силу которых декретом ВЦИК от 9 мая 1918 г. предписывалось осуществить некоторые репрессивные меры в отношении кулачества во время гражданской войны, в 1929 году уже не было. И ссылка Сталина на прошлое была несостоятельна.

Из архивных партийных документов видно, что предложение Сталина о необходимости чрезвычайных мер в деревне поддерживали Бухарин, Рыков, Томский и другие члены ЦК. Нет необходимости в этих записках подробно рассказывать об их позиции. Она достаточно полно освещена историками Д. Волкогоновым и Р. Медведевым в их публицистических очерках. Основа ее — «преувеличение революционности», об опасности которой предупреждал Владимир Ильич Ленин и которая была игнорирована его учениками и соратниками. В статье «О революционных мерах и законности» В. И. Ленин писал: «Для настоящего революционера самой большой опасностью, может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать «революцию» с большой буквы, возводить «революцию» в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать… в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах… надо уметь перейти к действию реформистскому»[100].

В партии были коммунисты, не согласные с введением в деревне чрезвычайных мер.

Об одном из таких коммунистов мы узнали из поступившего к нам заявления Гвоздиковой О. К. — дочери старого большевика Моисея Ильича Фрумкина. Она писала, что ей неизвестно, за что осужден ее отец, но она убеждена, что это был «принципиальный, честный коммунист, осмелившийся выступить с протестом против действий Сталина во время проведения массовых репрессий в деревне. Теперь об отце, наконец, будет сказано правдиво, а не так, как написано о нем в Энциклопедии, изданной в 1935 году».

Открываем эту Энциклопедию и читаем следующее:

«Фрумкин Моисей Ильич (Л. Германов), 1878 года рождения, видный советский работник, коммунист. Несколько раз арестовывался за революционную деятельность. Принимал участие в редактировании газет.

В 1928 году М. И. Фрумкин — видный представитель правого уклона, сформировавший «платформу» кулацкого сопротивления политике индустриализации и коллективизации, проводимой партией.

Правооппортунистические теории, в том числе и «лозунги» Фрумкина, направленные к реставрации капитализма, и антипартийная «теория деградации сельского хозяйства», были разоблачены в выступлении Сталина на ноябрьском Пленуме ЦК в 1928 году[101]».

Мы навели о Фрумкине М. И. надлежащие справки по соответствующим учетам, оказалось, что он был арестован НКВД 23 октября 1937 г.

Из справки на арест, без какой-либо ссылки на доказательства, следовало утверждение: «Фрумкин М. И. с 1933 года вел активную борьбу с Советской властью в составе оппозиции правых с целью реставрации капитализма и завербовал большое количество сторонников ее взглядов. Сам он был вовлечен в контрреволюционную деятельность А. И. Рыковым».

Разбираясь с этим обвинением, мы установили, что Моисей Ильич Фрумкин, член партии с 1898 года, 15 июня 1928 г. действительно обратился в ЦК ВКП(б), лично к Сталину, с письмом, в котором содержался протест против чинимого в деревне беззакония. Автор письма спрашивал, на каком основании «кулак объявлен вне закона» и почему допущены противозаконные действия в отношении почти всего крестьянства?

Письмо Фрумкина и ответ на него Сталина не были тогда опубликованы. Сделано было это сознательно, ибо при анализе содержания ответного письма Сталина очевидно, что Фрумкин справедливо забил тревогу. Мы, конечно, не могли не прокомментировать тот ответ: «Конечно, — писал Сталин, — было бы неправильно отрицать наличие нарушения законов со стороны известной части наших работников в деревне»[102](заметим — виноваты местные работники, а не он, Сталин, призвавший их еще в январе 1928 года во время своей поездки по районам Сибири к противозаконным мерам в отношении «держателей хлеба»).

Продолжая свой ответ, Сталин писал: «Было бы еще более неправильно отрицать тот факт, что ввиду неумелого ведения борьбы с кулаком со стороны известной части наших работников удары, предназначенные для кулака, падают иногда на головы середняков и даже бедняков…»[103].

Здесь за каждым словом скрытый смысл. Что подразумевается под ударами? Известен и характер, и масштабы этих ударов. Они означали по существу осуществление Сталиным (а не местными работниками) политики физического уничтожения сотен тысяч людей, в том числе детей, высланных в административном порядке в специально отведенные и особо неблагоприятные для проживания местности. И люди там погибали…

На самом деле удары падали не иногда, а очень часто на крестьян, необоснованно причисленных к «подкулачникам». Лишь в отношении самого небольшого количества необоснованно репрессированных решения местных властей были пересмотрены.

Сталин утверждал: «Нет сомнения, что необходима самая решительная борьба с этими извращениями партийной линии»[104]. Однако вся последующая практика свидетельствовала об обратном, тем более что Сталин предупреждал, что классовую борьбу в деревне ослаблять нельзя. Никаких кардинальных мер для пресечения беззаконий не было принято. Оно еще больше разрослось…

Десять месяцев шли допросы Фрумкина, пока в деле не появился протокол с признанием предъявленного ему обвинения.

Его дело рассматривала Военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством Ульриха. Каким был этот судья, мы уже знали. Как видно из записей в протоколе судебного заседания, весь «суд» длился 20 минут. Записано — «Фрумкин виновным себя признал». Предельно краткий приговор гласил: «Фрумкина — расстрелять».

Никакого упоминания в материалах дела об обращении Фрумкина с письмом в ЦК в 1928 году, как и об ответе Сталина, не было.

Кто-то постеснялся это поставить ему в вину, но зато сформулировал совершенно нелепое обвинение: «За ведение борьбы с Советской властью, начиная с 1933 по 1937 год, под руководством А. И. Рыкова». Фрумкин с 1898 года до самого ареста находился в рядах партии большевиков, из нее не исключался. Являясь управляющим трестом «Союзхимплатмаш» НКТП СССР, он работал под руководством Серго Орджоникидзе, а не Рыкова, к тому же о деле Рыкова и других, полностью сфальсифицированных, мы уже знали. По заключению Главной военной прокуратуры Моисей Ильич Фрумкин был посмертно реабилитирован…

«Кулацкий террор». Каким он был! О масштабах «кулацкого террора» есть упоминание в «Очерках по истории классовой борьбы в СССР в годы нэпа». Без ссылки на источники автор приводил такие данные: если в 1926 году было 400 случаев кулацкого террора, то в 1927 году — 700, а в 1928 году — свыше 1000.

Одновременно с той же целью совершались поджоги, которые исчислялись тысячами[105].

Официальная судебная статистика тех лет свидетельствовала, что террористические акты, совершенные кулаками, имели место, однако не в тех масштабах, как это сказано в упомянутых очерках историка Трифонова.

Нам представилась возможность ознакомиться с аналитической справкой Верховного Суда РСФСР по изученным делам о террористических актах за 1926–1928 годы. Из нее следовало, что в 1926–1927 годы судами Федерации было всего рассмотрено 26 дел, а в 1928 году — 36.

Характерны такие данные из этого анализа: смертельный исход террористические акты имели место в 48 случаях; покушение на убийство — в четырех случаях и избиение — в трех случаях.

Преобладающее количество этих преступлений было совершено по мотивам мести пострадавшим за их действия, направленные на выявление преступлений кулаков, таких, как мошенничество при хлебозаготовках, сокрытие посевной площади и объектов налогообложения и т. д. Начиная с 1924 года в нашей стране общее число пострадавших от террористических актов распределялось так: селькоров и стенкоров —13 человек, председателей сельсоветов — 8 человек, активистов-общественников — 23 человека, председателей волисполкомов — 2 человека, милиционеров — 2 человека. Итого — 48 человек. Таким образом, наибольшее количество пострадавших оказалось из числа активистов-общественников и селькоров.

В результате изучения некоторых дел в 1955–1960 годы было подтверждено, что именно кулаки по мотивам классовой мести пытались убить (сжечь) одного из первых трактористов — комсомольца из сельхозкоммуны «Новый путь» Западной Сибири Петра Егоровича Дьякова[106].

По тем же мотивам был убит кулаками в одном из сел Мелекесского района Ульяновской области молодой коммунист, тракторист Николай Яковлевич Уткин[107].

Особенно много мы получали тогда писем, в которых ставилась под сомнение политическая и юридическая оценка убийства пионера Павлика Морозова и его семилетнего брата как террористического акта со стороны кулачества села. Более того, поступок Павлика Морозова, давшего правдивые показания на суде о своем отце, оценивался некоторыми авторами как безнравственный, равносильный доносу.

Материалы дела и открытого судебного рассмотрения свидетельствовали о том, что это было умышленное, заранее организованное зверское по исполнению убийство пионера-подростка, который обрел качества борца за справедливость, и ему за это мстили кулаки. Доказано, что организатором этой террористической расправы был кулак Арсентий Кулуканов.

Тогда же, в 1955 году, Прокуратура Союза ССР разъяснила, что никаких оснований для пересмотра квалификации этого убийства как террористического акта и положительной нравственной оценки поступка пионера Павлика Морозова не имеется.

В том же 1955 году Центральный совет Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина принял решение занести пионера Павлика Морозова в книгу Почета этой организации. Считалось, что всякие сомнения вокруг этого дела сняты[108].

Начиная с 1924 года в нашей стране шло усиленное пополнение рядов селькоров. Если в 1924 году их насчитывалось около 25 тысяч, то к концу 1925 года — 116 тысяч, и количество их продолжало расти. Одновременно, как отмечалось в прессе, участились случаи преследования и даже убийств селькоров[109].

В ноябре 1924 года Верховный Суд Союза ССР разъяснил, что убийства селькоров в связи с их деятельностью следует квалифицировать как террористический акт.

Выяснением обоснованности осуждения за совершение террористического акта в отношении одного из селькоров-военкоров пришлось заниматься и Главной военной прокуратуре. Родственники осужденного солдата Абакумова И. Н. поставили под сомнение приговор Военного трибунала Ленинградского военного округа, вынесенный 26 июня 1927 г. Пришлось извлечь из архива это дело и разобраться в нем. Оказалось, что данному делу и организованному судебному процессу было придано большое политическое значение[110]. Поэтому более подробно расскажем, о чем свидетельствовали материалы дела и судебного процесса. Начнем с данных, характеризующих пострадавшего… Им оказался Ампилогов Семен Иванович, уроженец села Матасы Петуховского района Уральской области. Еще до призыва на действительную военную службу он был активным селькором. Придя на службу в армию, Ампилогов не захотел расставаться со своим пристрастием — выполнять общественные корреспондентские обязанности. Так он стал военкором.

В своих корреспонденциях в стенной газете и армейской печати военкор Ампилогов довольно резко, но обоснованно, как это было установлено в суде, критиковал красноармейца Абакумова И. Н., который неоднократно и грубо нарушал воинские уставные требования, нерадиво относился к службе, высказывал недовольство порядками в армии. Увещевания, разъяснения на него не действовали. Далее события развивались таким образом: обозленный Абакумов потребовал от Ампилогова прекращения его военкоровской деятельности. Когда тот отказался это сделать, Абакумов, заполучив оружие, подкараулил Ампилогова и выстрелил ему в спину. К счастью, ранение оказалось не смертельным.

Экспертизой оружия, свидетельскими показаниями, приобщенными в качестве вещественных доказательств, корреспонденциями виновность Абакумова в покушении на убийство Ампилогова была полностью доказана.

Не отрицал свою виновность и подсудимый Абакумов. В судебном заседании он заявил:

«Я хотел Ампилогова убить за то, что он — военкор. Возненавидел его. Когда стрелял, крикнул: «Знай, негодяй, как писать».

Как уже отмечалось, этому судебному процессу было придано большое политическое значение. От всей красноармейской печати выступил общественный обвинитель журналист Лаврентьев. В своей речи он заявил: «Впервые в СССР, в Ленинградском военном округе прозвучали шесть выстрелов в спину военкора, красноармейца-общественника Ампилогова, который выражал в печати все то здоровое, что было и должно быть в армейской жизни.

Красная Армия уже сказала свое слово и просит самых решительных мер. Армейская общественность требует для подсудимого Абакумова высшей меры наказания».

Другой общественный обвинитель — представитель редакции газеты «Правда», заведующий военным отделом этой редакции Лапшин в своем выступлении сказал:

«Общественные организации, которые я представляю на данном судебном процессе, имеют тысячи запросов от рабкоров и селькоров по делу Абакумова. Вся советская общественность заинтересована этим процессом как неслыханным актом против военкоров. Военкоры — строители новой жизни, помогают государству в строительстве социализма. Военкор Ампилогов до поступления в армию был селькором. Покушение на селькора-военкора — это преступление против советской печати, перешедшей в руки рабочих с завоеваниями Великой Октябрьской революции. Вот почему за такое преступление Абакумов заслуживает высшей меры наказания, и об этом просит вся наша общественность».

Военный трибунал приговорил Абакумова И. Н. к высшей мере наказания — расстрелу.

Факт покушения Абакумова на жизнь Ампилогова был налицо. Но было создано и общественное мнение, требовавшее приговора с исключительной мерой наказания. Кажется, с этого дела пошла практика, когда пресса, ее представители, вольно или невольно, стали воздействовать на суд, предопределять его решение о мере наказания, да к тому же не только тем, кто действительно совершил уголовное преступление, но даже в отношении невиновных, как это было перед процессами над Тухачевским, Бухариным, Рыковым и другими. К сожалению, мы не избавились от этого до сих пор.

Дело Абакумова И. Н. мы возвратили в архив, ибо обсуждать вопрос о справедливо назначенной мере наказания осужденному — несомненно виновному через 28 лет было, по нашему мнению, бессмысленно, а о полной реабилитации его не могло идти и речи.

В последующие годы количество возбужденных дел о террористических актах в стране возрастало, не всегда они были обоснованы с точки зрения правильной политической и юридической оценки происходящих событий. Не помогло и обращение 15 февраля 1925 г. Ф. Э. Дзержинского с письмом в Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу об убийствах в деревне селькоров и других активистов. Он считал вредной поднятую в печати шумиху по поводу убийств селькоров. Настаивал на тщательном выяснении мотивов этих убийств. Однако последующие решения вызывали лишь расширительное толкование террористического акта.

Так, в 1929 году НКЮ РСФСР циркуляром № 101 разъяснил, что посягательства на учителей-общественников, если эти посягательства (убийство, избиение, иные насильственные действия) в своей основе имели противодействие культурной и общественно-политической деятельности учительства со стороны кулачества и других классовых врагов, надлежит квалифицировать как террористические акты.

Пленум Верховного Суда РСФСР 8 марта 1930 г. предложил посягательства на членов комиссий содействия проведению хлебозаготовок, совершенные в целях препятствия их деятельности, также квалифицировать как террористический акт.

В 30-х годах усилились преступления, направленные против раскрепощения женщин (особенно среди восточных народностей) в самой разнообразной форме (убийства, ранения, избиения, издевательства, изнасилования и т. п.). На создавшуюся обстановку Президиум ЦИК СССР отреагировал постановлением от 16 февраля 1930 г.:

«Ввиду обострения классовой борьбы в городе и в деревне и усиления в связи с этим убийств на почве раскрепощения женщин, особенно среди восточных народностей, являющихся, таким образом, преступлениями контрреволюционными, разъяснить ЦИК союзных республик, что за убийство женщин, если точно установлено, что убийство произошло на почве раскрепощения женщин, можно применять ст. 8 Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных)»[111].

Постановлением Пленума Верховного Суда СССР 6 августа 1931 г. было признано, что убийство ударников в связи с их активной работой на производстве также должно квалифицироваться как террористический акт.

Принятием перечисленных выше разъяснений было сделано отступление от закона, и стало возможным привлечение за террористический акт при недоказанности контрреволюционной цели (о которой прямо было сказано в законе).

Такая трактовка контрреволюционного преступления не была оправдана, хотя сопротивление мероприятиям Советской власти продолжало иметь место. Это сразу сказалось на соблюдении законности. Вскоре были подмечены серьезные ошибки от расширительного толкования субъективной стороны контрреволюционных преступлений. В докладе Уголовно-кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР о судебной практике по преступлениям, предусмотренным ст. 588 УК РСФСР 1926 года, справедливо указывалось на то, что «окончательный вывод о наличии контрреволюционного преступления, в частности, террористического акта должен иметь место лишь в случае установления такого мотива совершения преступления, который связан с борьбой враждебных сил против политики, проводимой партией и Советской властью. Ошибки судов, — указывалось далее в докладе, — состоят в подведении под террористический акт как бытовых убийств, так и убийств из других мотивов, не связанных с классовой борьбой и общественно-политической деятельностью потерпевших»[112].

Хотя и со значительным опозданием, только 10 апреля 1932 г., но было решено внести в Уголовный кодекс, в ст. 73 УК РСФСР, дополнение (примечание). Оно указывало на необходимость проводить разграничения между террористическими актами и общеуголовными преступлениями, внешне с ними схожими.

Поэтому ст. 73[112] Уголовного кодекса дополнялась ч. 2 следующего содержания:

«Нанесение побоев или совершение иных насильственных действий в отношении общественников-активистов, ударников на производстве, а также колхозников в связи с общественной или производственной их деятельностью — в случаях, когда эти действия по характеру, обстановке их совершения или последствиям не могут рассматриваться как террористический акт», должно квалифицироваться как общеуголовное преступление.

Такое уточнение в уголовном законодательстве относительно правильного понимания террористического акта как контрреволюционного деяния, совершаемого на классовой, политической основе, позволило в некоторой мере выправить судебную практику, но воспрепятствовать ошибочной квалификации в полной мере оно не смогло.

Осталось без пересмотра немало приговоров, и вынесены новые с осуждением за террористический акт, хотя квалификация была ошибочной.

Поэтому такие неправильные приговоры пришлось пересматривать в 1955–1960 годы, внося в них существенные изменения, главным образом в изменение политической оценки совершенного преступления. Этого и добивались те, кто обращался к нам с просьбами о пересмотре некоторых таких дел…

ГПУ фальсифицирует дела на специалистов-аграрников.

21 июля 1930 г. ОГПУ арестовало директора Института экономики сельского хозяйства, всемирно известного ученого профессора сельскохозяйственной академии им. Тимирязева Александра Васильевича Чаянова. Вслед за ним была арестована целая группа ученых экономистов-аграрников: Н. Д. Кондратьев — профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии… директор Конъюнктурного института; Л. Н. Юровский — профессор Московского планово-экономического института, член коллегии Наркомфина СССР; Н. П. Макаров — профессор, член Президиума Земплана Наркомзема РСФСР; А. Н. Челинцев — профессор, консультант планово-экономического управления Наркомзема РСФСР; профессора Л. Н. Литошенко, Л. Б. Кафенгауз и другие.

В опубликованном ОГПУ сообщении говорилось о том, что названные выше ученые-антимарксисты встали во главе «кулацко-эсеровской контрреволюционной организации», именуемой трудовая крестьянская партия, сокращенно ТКП, и поставившей своей целью «подготовку вооруженной интервенции, свержение Советской власти, реставрацию капитализма».

Из сообщения ОГПУ следовало, что эта широко разветвленная контрреволюционная организация состоит преимущественно из кулацких элементов, уклонившихся от раскулачивания, и ушедших в глубокое подполье эсеров. В печати сообщалось, что у КТП было девять подпольных групп в Москве, а всего в ней состояло около 200 тысяч человек.

Разоблачения эти были «очень кстати». Сталинский тезис об «обострении классовой борьбы» подтверждался в глазах народа «конкретными фактами». Народу было дано понять, кто создает трудности в социалистических преобразованиях в деревне. Все это, как бесспорное, вошло в «Краткий курс истории КПСС» и внедрялось в сознание все новых и новых поколений советских людей.

Так было до начала 1956 года. Оставшиеся в живых близкие родственники Чаянова А. В., Кондратьева Н. Д. и других осужденных по делу КТП обратились с просьбами о пересмотре этого дела.

Генеральный прокурор Р. А. Руденко распорядился заняться проверкой обоснованности осуждения Чаянова А. В. и других так называемых руководителей этой партии и ее членов.

Главная военная прокуратура была вынуждена заняться делом Чаянова А. В. и других осужденных гражданских лиц, потому что им инкриминировалась «шпионская деятельность», а дела о шпионаже относились по закону к юрисдикции военной юстиции.

Чаянов А. В. оказался вполне «подходящим» арестованным для обвинения в шпионаже. Он стажировался в Бельгии, Швейцарии, Германии, где изучал сельскохозяйственную кооперацию и экономику производства у виднейших ученых того времени.

Разве могли иностранные разведки (по стереотипу мышления того времени, царившему в ОГПУ) пройти мимо такого подходящего «субъекта» для вербовки? И, как утверждали следователи ОГПУ, не прошли.

Чтобы сделать достоверные выводы по делу КТП, недостаточно было изучить только материалы следствия, хранившиеся в архивно-следственном деле.

Нашим товарищам потребовалось с помощью ряда специалистов расширить и углубить круг своих познаний о том времени, когда возникло дело ТКП, разобраться в действиях и поступках осужденных, предшествовавших их аресту. В особенности это относилось к объявленным лидерам этой контрреволюционной партии А. В. Чаянову и Н. Д. Кондратьеву.

Изучая личность Чаянова А. В., мы обратились к его личному делу, не приобщенному к следственному делу.

В карточке отдела кадров НИИ основ социалистического земледелия (НИОСЗ) Чаянов А. В. написал о себе так:

«Родился в 1888 году. Окончил Московский СХ институт (ныне Тимиряз. СХ Академия) в 1910 году. Был два года аспирантом с 1910 года и год в научной заграничной командировке. С 1913 года работаю сначала в качестве доцента, ас 1918 года в качестве профессора ГСХА. Магистерский экзамен сдал в 1913 году. С 1919 по 1928 год состоял директором Института СХ экономики, ныне НИОСХ. Работал на руководящих постах с. х. кооперации с 1915 по 1920 год, в 1921–1923 годы был членом коллегии Наркомзема РСФСР. Написал более 300 печатных листов на русском, украинском, немецком, японском, английском и французском языках. В настоящее время выходит книга «Организация крупного хозяйства эпохи социалистической реконструкции земледелия», около 30 печатных листов. 12 мая 1930 г.».

Все эти сведения, данные Чаяновым о себе, не вызывали сомнений. К ним нам пришлось лишь дополнить, что родился он в семье прогрессивных русских интеллигентов. Отец — выходец из крепостных крестьян бывшей Владимирской губернии, со временем стал видным промышленным деятелем. Мать Чаянова — одна их первых женщин-агрономов России.

Мы, конечно, обратили внимание на исключительную работоспособность Чаянова А. В.

Нам помогли специалисты. Их короткое резюме гласило — основные научные труды профессора А. В. Чаянова посвящены развитию сельскохозяйственной кооперации в России, в особенности в годы Советской власти, в духе взглядов В. И. Ленина на значение кооперации в условиях новой экономической политики. Эти труды Чаянова высоко ценил В. И. Ленин, используя их при подготовке своей работы «О кооперации».

Совершенный И. В. Сталиным пересмотр взглядов В. И. Ленина на методы и формы кооперативного движения в деревне неизбежно отразился и на оценке трудов Чаянова.

Выступая на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г., Сталин заявил:

«Непонятно только, почему антинаучные теории «советских» экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати, а гениальные труды Маркса — Энгельса — Ленина о теории земельной ренты и абсолютной земельной ренты не должны популяризоваться и выдвигаться на первый план, должны лежать под сукном»[113].

Такое противопоставление трудов Чаянова классикам марксизма-ленинизма было сделано Сталиным со свойственным ему иезуитством — с одной стороны, он подчеркнул будто бы допущенное Чаяновым умаление значения трудов Маркса — Ленина, а с другой — придал трудам Чаянова антимарксистское, а следовательно, и антисоветское содержание.

Через полгода после такой обвинительной речи Сталина профессор А. В. Чаянов был арестован, объявлен контрреволюционером, идеологом кулацкого хозяйства и противником индустриализации и коллективизации. Все его труды были изъяты из пользования, как чуждые и враждебные нашему строю и науке.

Вывод объективных специалистов, уже не связанных оценками природы сталинщины, был однозначным — «никаких враждебных социалистическим преобразованиям в деревне установок в трудах Чаянова А. В. не содержится. Наоборот, они полностью согласуются с ленинскими взглядами на кооперацию в деревне».

Так же необоснованным оказалось обвинение Чаянова А. В. и в связях с иностранными разведками. Никаких документальных подтверждений на этот счет следствием добыто не было. Чаянов бывал за границей, но это были официально разрешенные выезды, диктуемые научными интересами, не только личными, но и всей нашей науки.

Не менее крупным теоретиком в области экономики сельского хозяйства был и профессор Николай Дмитриевич Кондратьев, автор всемирно признанной теории экономических циклов, называемых в литературе «циклами Кондратьева».

В справке на его арест об этих заслугах Кондратьева Н. Д. перед экономической наукой не было упомянуто, зато крупно было напечатано:

«Кондратьев Н. Д. входил в состав Временного правительства Керенского. Являлся «товарищем» (заместителем. — Прим. автора) Министра продовольствия».

Это не было каким-либо открытием ОГПУ. Пребывание в составе Временного правительства Кондратьев не скрывал. Он был одним из первых ученых-экономистов, перешедших на службу в советские научные учреждения. Безупречно служил в них до самого ареста. Наши товарищи обнаружили в архиве стенограмму доклада М. И. Калинина на IV съезде Советов в 1927 году. Доклад был озаглавлен «Основные задачи сельского хозяйства в связи с развитием народного хозяйства и индустриализации страны».

Вот с чего начал свой доклад М. И. Калинин:

«Перед тем как делать мне доклад, я поручил профессору Кондратьеву Н. Д. составить некоторые сравнительные данные по сельскому хозяйству у нас и в Америке. Это поручение он выполнил, и я их сейчас Вам приведу…»[114].

Какой же вывод сделал Михаил Иванович Калинин из представленных профессором Н. Д. Кондратьевым данных?

«Вы видите, как необоснованны были крики о том, что у нас идет бешеное расслоение крестьянства и что в этом расслоении идет значительный рост кулацкой верхушки… Целым рядом мероприятий мы стремимся массу распыленных хозяйств не только не допустить до разорения, не допустить до превращения их в объект эксплуатации и наживы незначительной верхушечной группы, но стремимся эту массу хозяйств через кооперацию (курсив мой. — Б. В.), через помощь советского государства влить организационно в общее хозяйство страны» [115].

Все эти научные выводы профессора Кондратьева Н. Д. и политические ориентировки делегатов IV съезда Советов, данные Всесоюзным старостой М. И. Калининым, Сталин в том же году полностью отверг в своих выступлениях в Сибири, а затем и на Пленуме ЦК и переориентировал партию на другую политику в деревне. Было покончено с нэпом. Рыночные отношения, как основа развития социалистической экономики, будут признаны не нужными, даже вредными. Деревня встанет на путь сплошной коллективизации.

Произойдут изменения и во взглядах профессора Н. Д. Кондратьева. Об этом мы узнали, когда познакомились с его показаниями, которые он дал в судебном заседании Верховного Суда СССР как свидетель по делу «Союзного бюро меньшевиков». Трудно сказать, какие мотивы руководили Кондратьевым, насколько повлиял на все это следователь ОГПУ Агранов[116]. Последняя мысль возникла у нас не случайно. В письме в прокуратуру о реабилитации своего супруга Ольга Эммануиловна Чаянова просила обратить внимание на «методы работы следователя Агранова», который вел следствие по «делу КТП».

«Мужа забрали 21 июля 1930 г. на работе… О том, что происходило в тюрьме, я могу рассказать только с его слов. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к «трудовой крестьянской партии», о которой он не имел ни малейшего понятия. Так он и говорил, пока за допросы не принялся Агранов. Допросы сначала были очень «дружественные», иезуитские. Агранов приносил книги из своей библиотеки, потом просил меня передать ему книги из дома, говоря мне, что Чаянов не может жить без книг, разрешил продовольственные передачи и свидания, а потом, когда я уходила, он, пользуясь душевным потрясением Чаянова, тут же ему устраивал очередной допрос.

Принимая «расположение» Агранова, Чаянов дружески объяснил ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него.

Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние — ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко много лет. Но все же он еще сопротивлялся.

Тогда Агранов его спросил: «Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен оболгать?» Чаянов ответил, что есть, и указал на профессора экономической географии А. А. Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика показания Рыбникова и дал прочесть Чаянову. Это окончательно сломило сопротивление Чаянова. Он начал, как и все другие, подписывать то, что сочинял Агранов. Так, он, в свою очередь, оговорил и себя».

В том, что именно такими или иными изощренными «методами» следователи типа Агранова добивались от арестованных показаний в совершении несуществующих преступлений, мы все больше убеждались по мере того, как углублялись в проверку многочисленных дел на членов КТП.

В Центральном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС нашего сотрудника подполковника юстиции Караганова познакомили с запиской старого большевика Теодоровича (которого хорошо знал В. И. Ленин и во многих трудах упоминал его) на имя Орджоникидзе от 5 октября 1930 г.:

Вот ее содержание:

«Дорогой товарищ!

Обращаюсь к Вам как каторжанин к каторжанину.

Примите меня на 10 минут. Гнуснейший негодяй и провокатор оклеветал меня. 35 лет работы в партии, из них 17 лет каторги, тюрьмы и ссылки дают мне моральное право просить Вас облегчить мое дело разоблачения лживых показаний. Если я окажусь виновным, пусть партия накажет меня по заслугам. Но надо же выслушать хотя бы 10 минут.

Искренне уважающий Вас

Ив. Теодорович

Р. S. Прошу Вас поручить секретарю Вашему известить меня о дне и часе по телефону 5-24-15 или вертушке 6-52 и вызвать меня поскорее. Ив. Теодорович»[117].

Однако следователь Агранов опередил вмешательство Оржоникидзе. Теодорович был арестован и по сфальсифицированному обвинению в принадлежности к той же так называемой крестьянской трудовой партии необоснованно осужден. За ним последовали аресты ряда членов Коллегии наркомзема. Трудно перечислить всех поименно, назову лишь одного — Свидерского Алексея Ивановича, безвинно расстрелянного и необоснованно названного «польским шпионом» и вот в связи с чем. Транспортный отдел НКВД на Томской железной дороге обнаружил, что на одном из участков желдорпути работает некто по фамилии Свидерский. Родственник врага народа! Его немедленно арестовали.

«Позвольте, — заявлял он на следствии, — никакого отношения я к члену Коллегии наркомзема Свидерскому не имею, его не знаю, родственником не являюсь. С ним никогда не встречался. Поймите, я — однофамилец».

Но и этого Свидерского на всякий случай обвинили в связях с контрреволюционной организацией поляков, живущих в СССР, и расстреляли. Он был по нашему заключению реабилитирован.

Paботa по делу Чаянова, Кондратьева и других подходила к завершению. Было очевидно, что их необходимо реабилитировать. Но последовало указание «этого не делать», чтобы не переписывать «Краткий курс истории КПСС». А приверженцев сталинского «Краткого курса» было немало, да тем более влиятельных.

Только через 30 лет вновь вернулась Главная военная прокуратура к делу так называемой крестьянской трудовой партии.

Лишь 16 июля 1987 г. по протесту Генерального прокурора СССР Верховный Суд СССР отменил все приговоры 1931, 1932 и 1935 годов по делам «кулацко-эсеровской группы Кондратьева — Чаянова» и реабилитировал всех обвиненных. Одновременно сообщалось, что никакой трудовой крестьянской партии не существовало. В настоящее время выходят в свет научные труды Чаянова, Кондратьева, Юровского, Дояренко и других крупнейших экономистов 20-х годов, ставших жертвами произвола и репрессий. По мнению ученых, большинство их работ не утратило своей актуальности и сегодня…

Все шло к тому, что нужно было «раскрыть» еще и центр, возглавляющий вредительскую работу в колхозах и в созданных для их обслуживания МТС во всесоюзном масштабе.

11 марта 1933 г. в печати было опубликовано сообщение ОГПУ. Оно извещало о ликвидации контрреволюционной организации выходцев из буржуазных помещичьих классов, государственных служащих в системе Наркомзема и Нарком-совхозов.

В сообщении утверждалось, что члены этой широко разветвленной контрреволюционной организации вели вредительскую работу в МТС, в колхозах и совхозах ряда районов Украины, Северного Кавказа, Белоруссии. Вредительство выразилось в порче и уничтожении тракторов, сельскохозяйственных машин, умышленном засорении полей, дезорганизации сева, уборки урожая и т. д.

По данному делу были арестованы около 100 крупных специалистов-аграрников.

Возглавляли эту организацию, по утверждению ОГПУ, два заместителя наркома земледелия: Конар Ф. М., член КПСС с 1919 года, и Маркевич А. М., член КПСС с 1921 года, а также заместитель наркома совхозов СССР Вольф М. М., член КПСС с 1920 года.

Нам пришлось затратить много усилий, чтобы восстановить истинное положение с работой «Трактороцентра» в эти годы. О необоснованности обвинения свидетельствует тот факт, что при участии арестованных специалистов и руководителей «Трактороцентра» в период с 1929 по 1932 год в стране было создано свыше 1 тысячи машинно-тракторных станций, которые успешно функционировали и сыграли большую роль в деле организационно-хозяйственного укрепления колхозов. Высоко оценивалась и всесторонняя деятельность функционирующих при МТС политотделов, в которых работали лучшие представители нашей партии.

Конечно, в отдельных МТС имели место случаи выхода из строя тракторов и других сельхозмашин, были недостатки в проведении сева, уборки урожая. Однако никакого организованного вредительства не было. Более того, при проверке этого дела стало известно, что провокационными материалами органы ОГПУ снабжал один из сотрудников «Трактороцентра» Дорохов, впоследствии разоблаченный в этом. Он был осужден. Руководившие следствием по этому делу Ягода и его помощник Агранов были изобличены в фальсификации (подробно об этом расскажем позже).

Арестованные специалисты из «Трактороцентра» были лишены возможности гласно защищаться от нелепого обвинения.