Глава VIII

Глава VIII

Для исследования путей, ведущих в Хиву со стороны р. Атрека, решено было осенью 1872 года перевезти на судах часть Красноводского отряда в укр. Чекишляр, устроенное в конце 1871 года, откуда отряд должен был двинуться правым берегом Атрека в направлении текинских земель, исследовать пути, ведущие оттуда на север, мимо Асхабада, к Хиве и затем возвратиться через Кизил-Арват.

23 августа отряд из 3-х рот 80-го пехот. Кабардинского полка был посажен на суда и 25-го высадился в Чекишляре. Тут оказалось, что от надежды на большой сбор верблюдов следовало отказаться. Персияне распустили слух, что за Атреком, на их стороне, туркмены могут быть совершенно покойны, так как русские идти туда не смеют, и что если туркмены вздумают перейти к русским, то на их земли будут передвинуты курды и гокланы, а р. Гургень будет отведена к югу. К этому еще присоединилось и то обстоятельство, что незадолго до прибытия отряда в Хиву ушел за хлебом караван с 5000 верблюдов от Серебряного бугра (Гемюш-Тепе). Это дало возможность туркменам поместиться без стеснения между Гургенем и Атреком со всем остальным скотом и, сверх того, давало хивинцам возможность захватить тот караван, в случае если бы туркмены согласились служить нам своими перевозочными средствами.

Как бы то ни было, но попытки войти с заатрекскими туркменами в добровольные соглашения относительно доставки верблюдов остались безуспешными. Тогда полк. Маркозов решился действовать силою и к 10 сентября успел захватить на левой, то есть на персидской стороне Атрека до 200 верблюдов. Такое нарушение нами же самими назначенной границы вызвало, конечно, должный ответ со стороны туркмен: каждую ночь к нашей цепи подкрадывались партии заатрекской чарвы, и только крайняя бдительность часовых спасала отряд от хищничества и убийств. Зато у наших туркмен чарва успела отбарантовать до 1000 голов овец.

Тогда Маркозов обратился, чрез посредство начальника Астрабадской морской станции, к нашему консулу с просьбою предложить местным персидским властям принять меры к восстановлению порядка за Атреком, угрожая, в противном случае, перейти Атрек и самолично расправиться с разбойниками…

Невозможность добыть нужное количество верблюдов заставила изменить первоначальный план и двинуть отряд уже не от Чикишляра, а от Красноводска. В начале сентября выдвинут был из этого укрепления отряд из 4-х рот (2 дагестанские и 2 ширванские) и 4 горных орудий к колодцу Топиатану, на пути перекочевок туркмен, с целью добывать от них верблюдов. 13 сентября, отправив одну роту кабардинцев в Красноводск, Маркозов с двумя другими (5-я линейная и 2-я стрелковая), выступил из Чикишляра к колодцу Тотатане, куда должен был идти и отряд полковника Клугена из Красноводска. К 30 сентября весь отряд был сосредоточен у Тотатана, кроме 3-х рот, бывших еще в пути. Здесь Маркозов получил окончательное приказание главнокомандующего: «В Хиву не ходить», — значит, предстояло осмотреть дорогу, свернуть к текинцам — и домой. Как только первые эшелоны отряда выступили в дальнейший поход, как на оставшийся пока на мест эшелон майора Козловского (3 роты и 2 полев. орудия) налетела 7 октября конная партия человек в 500, которая отбила 146 верблюдов, без особенной для себя потери. На другой день нападение произведено было и на главный отряд, перешедший к кол. Джамала и состоявший из 9-ти рот и 12-ти горных орудий (две роты дагестанцев, две роты кабардинцев и 5 рот ширванцев).

В 2 часа пополудни партия текинцев, ободренная вчерашним успехом, сделала попытку отнять своих верблюдов. Туркмен было до 250 чел., предводимых Софи-Ханом. Отряд стал в ружье, а казаки (32 челов. при 3 офицерах) понеслись навстречу туркменам, которые между тем успели уже порубить 2 пастухов и погнать верблюдов. Казаки завязали перестрелку, а как только подоспела пехота, — бросились в шашки. Часть туркмен спешилась и, засев в кустарнике, покрывавшем почти сплошь бугристые пески окрестностей Джамала, открыла огонь по нашей пехоте; остальные сцепились с казаками. Стрельба, однако же, скоро прекратилась, потому что пехота наша, добежав до неприятеля, стала действовать штыками. Верблюды были отбиты, а неприятель обратился в бегство, оставив на месте до 23 тел и потеряв 10 чел. пленными, которые показали, что 15 тел туркмены успели увезти и что у них, сверх того, более 30 чел. ранено. Весь урон неприятеля доходит, таким образом, до 78 чел. Мы потеряли убитыми: 1 казака и 2 верблюдовожатых; ранеными: 1 офицера (хорунжего Теорова), 1 рядового и 1 верблюдовожатого. Лошадей убито 2, ранена 1.

В Джемалы 9-го числа прибыл и эшелон Козловского. Здесь построено укрепление, в котором оставлена 7-я рота Кабардинского полка, слабые и 2 орудия — одно полевое и одно горное. С остальным отрядом из 11 рот (2 Кабардинские, 2 Дагестанские и 7 Ширванских), 35 казаков и 12 орудий, из коих одно полевое, Маркозов двинулся дальше, взяв с собою только 40-дневный запас продовольствия. Караван отряда состоял из 1400 верблюдов, добытых у кол. Тотатана. Целью движения была рекогносцировка пути через колодцы Игды и Орта-Кую, а если возможно, то и переход через безводную степь между последним колодцем и Хивою. Понятное дело, что такое движение не могло бы никак обойтись без драки, но, принимая во внимание, что отряд в 11 рот и 12 орудий совершенно достаточен для самых серьезных и решительных действий, можно было не опасаться за его участь, а даже желать ему работы, так как это рассекло бы только гордиев узел наших старинных счетов с Хивою.

Наместник Кавказа, получив эти сведения, решился снять с Маркозова запрещение относительно действий против Хивы, которую разрешалось даже и взять, и послал это разрешение с экстренным курьером, предупредив в то же время, что если бы отряд вернулся и не достигнув никаких решительных результатов, то это ему отнюдь не поставится в вину, так как главная цель его движения состоит лишь в рекогносцировке. Обстоятельства, однако же, сложились так, что еще до прибытия курьера к отряду Маркозов должен был отказаться от предприятия. Вид отряда, имевшего мало сходства с военною силою (по выражению самого Маркозова в рапорте от 30 октября 1872 г.), измученные верблюды, падавшие десятками на каждом переходе, предприимчивость отрекомендовавшихся уже текинцев — все это поколебало самоуверенность Маркозова, и он стал подумывать об отступлении чуть не с первого шага вперед. Дело стало только за тем, чтобы найти для этого самый приличный предлог и не уронить себя перед начальством, а также пред текинцами и Хивою. Надобно сознаться, что согласить эти два требования было нелегко: предупредить нарекания со стороны русских благовидными доводами и в то же время уверить туркмен и хивинцев, что на Хиву идти и не думал…

Благовидные доводы заключались в следующем: 1) в Игды разделяются дороги — одна в Хиву на Орта-Кую, а другая к текинцам; поэтому, продолжая путь на Орта-Кую, мы бы ясно показали, что цель наших действий есть Хива, и тогда обязаны бы были во что бы то ни стало дойти до нее, а не то мы бы окончательно уронили себя в глазах всей степи. 2) Верблюды наши, дошедшие до страшного изнурения, хотя и могли еще дотянуть нас до Хивы, «но затруднили бы до чрезвычайности наше обратное движение». 3) Многочисленная хивинская и текинская конница плоха только перед наступающим противником, и значит, при нашем отступлении сделалась бы нахальной, а потому отряду пришлось бы на каждом шагу отражать нападения, а это тем затруднительнее, что 4) «отряд наш, при движении по страшным здешним пескам, вовсе не похож на военную силу» и представляет собою караван в 1400 верблюдов, растягивающийся на 12 и 14 верст, под прикрытием 1200 штыков. Даже текинцы, прислав просить о возвращении их пленных, оправдывались тем, что они приняли наши войска за персидские! 5) При таком положении дел оставалось одно — «идти вперед и занять Хиву, что было и легко, и удобно», но положительное приказание главнокомандующего Кавказскою армиею, — «в Хиву не ходить», исключало такой способ действий.

Итак, из всех этих доводов видно, что Маркозов за дальнейшее движение вперед и за успех не боялся, боялся только отступления, и потому запрещение ходить в Хиву было весьма кстати. Но если он думал, что верблюды затруднят обратное движение, то кто ему мешал переменить их в Хиве, занять которую ему казалось так легко и удобно? Если бы после разгрома Хивы он все еще боялся бы отступать под ударами неприятельской конницы, то кто мешал ему оставаться в Хиве до прибытия помощи из Казалинска? Если уже где, то конечно в Азии старинный афоризм — «Война кормит войну» — практикуется самым аккуратным образом, и потому прокормить 11 рот не представило бы особых затруднений. Верблюдов он уже привык брать не иначе, как силой; таким же дешевым манером можно брать и хлеб, и ячмень, и все прочее.

Таковы благовидные доводы. Посмотрим теперь, какими средствами Маркозов думал уверить хивинцев, что о них он и не думал.

По прибытии в Игды в отряд явились текинские посланцы с просьбою возвратить им пленных и с извинениями. Пленные все равно были в тягость отряду, и потому их отпустили с большою охотою, но при этом выговорено было условие, что не позже 3 суток текинцы доставят 300 хороших верблюдов, а если не доставят, то будут наказаны. Расчет был ясный: туркмены, получив своих пленных вперед, конечно, верблюдов не доставят, и наш отряд свернет тогда с хивинской дороги, будто для наказания туркмен за обман… «Верблюдов, как и следовало ожидать, текинцы не доставили», сказано в рапорте; поэтому 19 октября, на рассвете, отряд повернул в Кизил-Арват, куда и прибыл 25-го, захватив по дороге несколько сот баранов. Оставив тяжести в Кизил-Арвате, отряд, вечером того же числа, налегке, двинулся вдоль по текинской линии.

Укрепления Кодш-Зау, Кизил-Чешме, Дженги и Бами оказались покинутыми. В Бами, отстоящем от Кизил-Арвата на 50 верст, отряд пришел 26-го числа и здесь отдохнул несколько часов, а затем, оставив тут одну роту, двинулся к Беурме на ночь, где застал еще несколько жителей, но не мог окружить за темнотою их аул и потому ограничился 5–6 гранатами, пущенными в ответ на несколько ружейных выстрелов. Утром оказалось, что все жители бежали в горы; посланная за ними погоня воротилась ни с чем, и потому отряд потянулся обратно в Бами, предав огню оставленные кибитки. Всего в Беурме и Бами сожжено 12 000 кибиток и захвачено 80 голов рогатого скота. Если считать каждую кибитку только в 40 р., то на одном этом туркмены потеряли до 500 000 р. Конечно, с их точки зрения Маркозов действовал в высшей степени несправедливо, ибо, во-первых, отнял у них силою верблюдов; потом, когда им не удалось отбить свой скот и смельчаки попали в плен, — он отпускает их с условием обмена на верблюдов и затем казнит встречного и поперечного за неисполнение в срок этого условия.

С нашей точки зрения, все это дурная политика, отзывающаяся больше Хивою, чем Россиею… Правда и то, что род Теке до сих пор славился своими военными качествами и не знал неудач, а потому разгром этого рода должен произвести известное впечатление на всех туркмен. Помиримся хоть на этом.

Сделав свое дело, отряд возвратился 29-го числа в Кизил-Арват. На другой день из укрепления выступил батальон фон Клугена с 900 верблюдами, для снятия укрепления в Джамале и подъема всех тяжестей. В Кизил-Арвате осталось 6 рот, с провиантом на 1 ¹/₂ месяца и со 150 еле живыми верблюдами. Предполагалось еще обозреть один из ближайших проходов в Кюрендаге и затем по р. Сумбору (приток Атрека) и Атреку идти в Чекишляр, куда войска и вернулись 18 декабря. Из 1600 верблюдов дошло только 635, а к весне осталось только 500 голов. Опыт этого похода указал, что рота в 120 штыков для поднятия 2-месячного довольствия, лагеря, запасных патронов, кухни, аптеки и 7-дневного запаса воды требует не менее 100–105 верблюдов; каждое орудие нуждается в 10 верблюдах, а каждый всадник — в 4-х, не считая еще воды для лошади. Оказалось также, что кавказские офицеры, как, например, Маркозов, понятия не имели о степных походах и делали над людьми опыты. Казалось бы, чего проще: не знаешь сам — спроси у знающего. Профессором в этом деле был, конечно, Оренбург, высылавший более ста лет отряды в степи. Опыт громадный, сослуживший службу оренбуржцам в хивинском походе 1873 г. Так вот самолюбие не позволяет просить совета у какого-то Оренбурга! Наконец, если главная цель бестолковых движений Маркозова по горячим пескам состояла в изучении дорог, то выгоднее было бы поручить это дело штабс-ротмистру Скобелеву, который бы опять сам-сём, прошел бы все эти дороги, сделал бы съемку и стоил бы казне по крайней мере в 1000 раз дешевле…

Эта усиленная рекогносцировка казалась не только хивинцам, но и самим англичанам решительным нападением на Хиву. Во время этого похода в иностранных, а в особенности в английских газетах упорно и долго держался слух, будто Хива уже взята, но это не произвело на англичан никакого впечатления: они отнеслись к этому известию совершенно равнодушно, — ясно, что к такому исходу они уже успели привыкнуть и считали его только вопросом времени.

Итак, Хива снова уцелела и снова вздохнула свободно, а возвращение кавказского отряда после рекогносцировки принято было хивинцами да и их соседями, за отступление после неудачи…

Таким образом, благодаря стихиям и пустыням держалось разбойничье гнездо ничтожного во всех отношениях народца. Возделывая плодоносный бассейн низовьев Аму-Дарьи руками пленных персиян, ежегодно доставляемых на рынки туркменами, хивинцы, со своим трехсоттысячным населением, представляли какую-то странную аномалию, рядом с такою могучею державою, как Россия, а ничего с ними поделать было до сей поры невозможно.

Обеспечив свой левый фланг и тыл занятием Кульджи и мирными отношениями с Кашгаром, Туркестан мог наконец поднять перчатку, давно брошенную нам Хивою.

На Кавказе твердо стояли на том, что с Хивой могут управиться одни кавказцы; других округов тревожить не стоит, и в крайнем случае можно предоставить Оренбургу и Туркестану выставить небольшие отряды в виде угрозы.

Несомненно однако же, что больное место обеих рекогносцировок Маркозова — верблюды, околевавшие как будто из патриотизма, — заставило серьезно обдумать эту задачу и отказаться от единоборства Кавказа с Хивою.

Император Александр и повелел двинуть на Хиву войска трех сопредельных округов: Туркестанского, Оренбургского и Кавказского, с таким расчетом, чтобы они могли подойти к Хивинскому оазису по возможности одновременно.

Так как неудача постигла только один красноводский отряд Маркозова и так как виноватые всю вину свалили на солнце, которое палило не по весеннему положению, и на небо, которое не копило туч и не давало дождя, то вопрос о выборе дороги являлся, по-видимому, второстепенным, но если тут вся сила в воде, при обилии которой и жару одолеть возможно, то удачный выбор дороги приобретает уже первостепенное значение.

За два года, т. е. 1871-й и 1872-й, кавказские войска исходили 3600 верст, причем были наследованы следующие пути:

Из Красноводска: 1) на Сарыкамыш по Устюрту, со многими крутыми подъемами и спусками. Безводные переходы есть в 87 верст между Куб-Себшеном и Узун-Кую, и в 116 верст между Узун-Кую и Дахли. Кормов мало; в 1871 г. был слух, будто Узун-Кую засыпан, а проверен не был более года. 2) На Сарыкамыш по узбою удобен и не хуже, чем из Чекишляра по узбою же; безводные переходы 90 верст в самом начале у Красноводска, где вода вредная; кормов довольно.

Из Чекишляра: 3) по узбою — путь ровный, к северу встречаются песчаные бугры, затрудняющие движение; кормов довольно; безводно 96 верст. 4) По Атреку и Сумбару затруднителен, ибо идет довольно долго по гористой местности, берега рек глинистые; в дождливую погоду верблюды скользят и падают. Безводно 100 верст от Динара до Игды, где к тому же бугристые пески. Все эти пути, кроме Сарыкамышского, сходятся к колодцу Игды.

Далее от Игды путь вовсе не был исследован, а имелись только расспросные сведения. Итак, для всех путей дожди составляли благодать, а только для Атрекского — погибель. Но все эти пути добровольно никто бы не выбрал, ибо все они весьма трудны в разных отношениях. Лучший все-таки Сарыкамышский, по которому Маркозов доходил в 1871 г. до колодца Дехча и напугал хана.

Есть еще порядочный путь от залива Киндерли, мимо солончака Барса-Кильмас, на Кунград, который и предлагал Маркозову кавказский штаб, но он забраковал его на том основании, что его совсем не знает, но последствия показали, что он и выбранный им самим путь по узбою на Игды тоже не знал, а между тем по рекомендованному штабом пути благополучно прошел отряд Ломакина, хотя также не знал его или не изучал ранее, не ходил по нему. Этот путь был и самый короткий: от Порсу-буруна на заливе до города Кунграда всего 525 верст.

От Красноводска через Сарыкамыш до города Куня-Ургенча около 570 верст.

От Чекишляра оба пути через колодезь Игды до Измукшира до 750 верст.

Но кроме песков, безводных пустынь и жары путь к Хиве преграждали еще ворохи бумаги, летевшие к нам из Англии. Еще в начале 1869 года английское правительство требовало согласия нашего на установление нейтральной зоны или пояса, через который ни мы, ни англичане не должны переходить. Таким поясом должен был служить Афганистан. Когда мы согласились на это, англичане тотчас потребовали новых уступок и заговорили уже не о поясе, не о буфере, предохраняющем от столкновения, — таких буферов нет, — они стали торговаться о сфере влияния, назначая себе чертою реку Аму-Дарью! Мы и на это согласились… Тогда они потребовали, чтобы мы не присоединяли к своим владениям Хиву, — и это обещал им Горчаков. Переговоры вел граф Шувалов. Наши дипломаты, по-видимому, уповали на наших боевых генералов, которые всегда сумеют доказать, что военные обстоятельства не позволяют в точности исполнить обещанное.

Когда англичане наконец успокоились, торжествуя свою будто бы победу, наши войска были уже на пути в Хиву.

Затруднительность добывания верблюдов навела Маркозова на мысль собрать их, для предстоявшей в 1873 г. весенней экспедиции против Хивы, на Мангышлаке и оттуда пригнать в Красноводск или же расположить весь отряд кордоном в маленьких укреплениях по Атреку, с целью не пропускать на правый, т. е. на наш берег ни одной кочевки иначе, как за предоставление в нашу пользу известного процента верблюдов. Невозможность держаться долго со скотом за Атреком заставляет иомудов переходить на нашу территорию и, конечно, они рады будут пожертвовать частью скота, чтобы спасти остальную от голодухи. Главнокомандующий Кавказской армией приказал избрать первый способ, и начальнику Мангышлакского отряда предписано было купить или нанять от 4 до 5 тысяч верблюдов. Тогда же (в начале ноября 1872 г.) приказано было приступить к сушке сухарей в 4-месячной пропорции на весь отряд, который предположено усилить к половине февраля шестью ротами пехоты из Баку и двумя сотнями кавалерии, которую намеревались высадить в Александровский форт и оттуда двинуть к Сарыкамышу. Предвидя, однако же, возможность неудачи у Маркозова по сбору верблюдов, кавказское начальство решилось усилить Мангышлакский отряд, который и двинуть по пути к Хиве… Красноводский отряд теперь отступал на второй план.

Во исполнение этого Маркозову предписано было выступить в поход лишь в таких силах, которые окажется возможным вполне обеспечить имеющимися уже перевозочными средствами… По вопросу же об усилении и снаряжении Мангышлакского отряда приняты были следующие меры:

1) Две терские сотни из Дагестана перевести в Красноводск, чтобы не двигать туда назначенных уже из Мангышлака в конвой к верблюдам.

2) Две другие терские же сотни перевести из Дагестана в Мангышлак.

3) Туда же отправить 8 рот от Апшеронского и Самурского полков и 4 орудия.

4) Перевезти в Александровский форт продовольствие на 1500 человек и на 600 лошадей, в двухмесячной пропорции.

Ближайшею целью Мангышлакского отряда было на первый раз только — водворение спокойствия на Мангышлаке, а в случае нужды, — и содействие Оренбургскому и Красноводскому отрядам.

Понятно и без объяснений, что такие распоряжения должны были вызвать в чинах Красноводского отряда не весьма веселые чувства. Несколько лет лишений… Из года в год повторявшиеся степные рекогносцировки, стоившие настоящего похода… честолюбивые мечты, готовые разлететься из-за каких-то туркмен, не дающих своих верблюдов…

Надобно было ожидать, что Маркозов употребит все средства, чтобы выступить со всем отрядом. Вопрос стоял только за тем, какие выберет он средства.

Есть для этого две мерки: «Все средства хороши, если они ведут к цели», другими словами, цель оправдывает средства, — это говорит Маккиавелли. «На войне все средства хороши… кроме дурных», — говорит Наполеон. Который из двух афоризмов более подходит к образу мыслей полковника Маркозова? Этот вопрос недолго томил следивших за ходом событий.

«С первых чисел января в окрестностях нашего бивака в Чекишляре стали появляться из-за Атрека партии вооруженных туркмен с намерением отогнать у нас верблюдов… а также с целью перехватывать людей, высылаемых за хворостом, травою и проч.». Так начинает свой рапорт Маркозов от 19 февраля 1873 г. Зная уже крайность, испытываемую чекишлярцами в верблюдах, зная, что этих животных за Атреком непочатый край, читатель легко может догадаться, что при некоторой неразборчивости в средствах наш отряд, вероятно, двинется за Атрек наказать неугомонных туркмен и кстати попользоваться их верблюдами! Нужды нет, что мы только накануне сами проповедовали о святости границ, о законах международного права и прочем, никак до сих пор не укладывавшемся в голове хивинца и туркмена; нужды нет, что мы сами назначили р. Атрек предельною чертою наших помыслов и наших предприятий к стороне Персии… Вся задача сводилась к тому, чтобы представить начальству уважительные причины и придать своим действиям благовидный смысл «вынужденных злою необходимостью…» Весьма кстати для этого приспели старшины некоторых преданных нам туркменских родов, с просьбой о защите против атабаев и иомудов — племени Дьячи, отгоняющих у них скот, перерезывающих верблюдам ножные мышцы и проч., в отмщение за преданность русским. Маркозов тотчас выслал сильный патруль вдоль правого, т. е. нашего, берега Атрека из семи рот Ширванского полка, под начальством майора Мадчавариани. Отряд выступил 31 января и на протяжении 150 верст должен был отбивать набеги мелких партий, посягавших на отрядных верблюдов. Для поддержки патруля высланы были из Чекишляра еще 2 сотни казаков. Мадчавариани устроил укрепление против переправы Баят-ходжи и выслал казачьи разъезды вдоль берега.

Очевидно, что Маркозов решился испытать свое второе, не одобренное начальством средство: стать на пути перекочевок у главной переправы и взимать за пропуск натурою.[40]

Один из разъездов, в 15 человек, заметив 10 февраля вооруженную партию, погнался за нею, но туркмены успели переправиться через Атрек и дали с того берега несколько залпов, ранив у нас одного казака Кизляро-Гребенского полка. В то же время получено было известие о сборе за Атреком большой конной партии. Майор Мадчавариани, «не сомневаясь в злом умысле туркмен, признал, и совершенно рационально, за лучшее не ожидать нападения неприятеля». Совершенно рационально майор решил перейти персидскую границу, предоставляя уже самому начальству изворачиваться перед персидскими властями, как оно там знает!

Обе сотни казаков, поддержанные 120 штыками, начали переправу. Так как эта переправа совершилась поодиночке и стрелять было запрещено во избежание несчастий, то туркмены не замедлили этим воспользоваться, считая себя почему-то вправе защищать персидскую границу!

Один из первых переправившихся за Атрек, казак Лабазан Бактемиров, немедленно получил урок международного права в виде шестнадцати сабельных ударов! Затем туркмены стали отступать, увлекая за собою, конечно, и наш отряд. Преследование продолжалось до самого вечера, причем «неприятель» потерял несколько человек и лошадей убитыми и ранеными. Трофеями этого дня были 430 верблюдов, отхваченных по дороге, и закованный в цепи персиянин. К рассвету отряд переправился обратно.

Маркозов решил отдать захваченных верблюдов в пользу наших туркмен из числа наиболее пострадавших от набегов. Это, конечно, могло доказать не только туркменам, но и персиянам, что при движении за Атрек имелось в виду вовсе не «добывание» верблюдов, а единственно наказание враждебных нам туркмен! Отбитый персиянин был препровожден к начальнику астрабадской морской станции, для возвращения персидскому правительству. Это, конечно, должно было расположить персов к снисходительности и показать им, чего стоят их «подданные» туркмены, торгующие персиянами! Так как шайки барантачей продолжали тревожить наших туркмен и даже имели дерзость показыватья около Чекишляра и так как подобное положение дел, «совершенно несовместное с достоинством нашего государства», не могло быть, по мнению полковника Маркозова, терпимо долее, то он и донес помощнику главнокомандующего Кавказскою армиею, что де «я не могу ограничиться уроком, данным майором Мадчавариа-ни разбойничающим туркменам, и в скором времени предполагаю перейти Атрек для строгого наказания разбойников».

Полковник, как видит читатель, только уведомляет свое начальство о намерении перейти чужую границу, а не спрашивает на то разрешения. Можно подумать, что это разрешение уже было дано ранее… Из записки главнокомандующего Кавказскою армиею от 27 августа 1873 г., поданной императору Александру И, о причинах возвращения Красноводского отряда, видно, что в случае крайности это действительно было разрешено Маркозову 29 декабря его высочеством, перед отъездом его в Петербург, но в середине февраля из Петербурга пришла телеграмма, чтобы переходить Атрек избегали. Поэтому начальник кавказского штаба писал Маркозову, что переход через Атрек создал бы нам такие затруднения и неприятности, что лучше уж заплатить лишних 100 тысяч за верблюдов.

Прежде чем донесение от 19 февраля могло дойти по назначению, Маркозов уже выступил из Чекишляра. Ближайшим поводом к этому решительному шагу послужило следующее обстоятельство: 20 февраля, около 9 часов утра, часовой, стоявший у ружей, заметил двух конных туркмен у могилы Хаджибаят. Тотчас послан был разъезд из 6 казаков и 2 джигитов туркмен. Завидев разъезд, маячившие у могилы стали потихоньку отходить. Казаки наддали, увлеклись и наткнулись на засаду в сто человек, притаившихся в балке, верстах в двух от лагеря… Роли, конечно, переменились, и казаки стали утекать. За ними увязались до 30 самых доброконных туркмен. Лошадь одного казака (Фомы Марханова) стала приставать, и он получил за это три раны пиками в спину и руку. Товарищи его придержали лошадей и начали отстреливаться. Пикет, стоявший на горе, заметив опасное положение своих, дал выстрел и произвел тревогу в лагере, откуда немедленно двинулись три роты при 2-х горных орудиях. Партия немедленно ускакала по направлению к переправе Чатыли.

Ночью, с 20-го на 21-е число, та же партия снова подкралась к лагерю, но была открыта часовыми, которые и встретили ее огнем. Картечный выстрел довершил начатое цепью, и неприятель скрылся. Утром, однако же, разъезд открыл остатки партии; целый день туркмены вертелись около лагеря. Находившиеся при отряде джигиты высказали предположение, что цель всех этих тревог заключается вовсе не в желании отбить верблюдов, а в том, чтобы отвлечь наше внимание и дать время кочующим за Атреком переправиться со скотом у верховьев этой реки и перебраться в степь незамеченными через Кюрендагское ущелье.

Туркмены не попались на удочку, и надежда набрать верблюдов на переправе оказалась напрасною. Уверенность многих в пригодности и успешности этой меры была такова, что оренбуржцам и туркестанцам пророчили прогулку «впустую», разве только затем, чтобы принять из рук кавказцев забранные города и трофеи…

Что оставалось делать? Туркмены не идут к нам с верблюдами, а верблюды нужны, как Бог знает что, — без них нельзя идти в поход. Февраль на исходе, оренбуржцы и туркестанцы уже выступили… «Грустная необходимость заставила, наконец, меня положить предел дерзким набегам заатрекских туркмен», — начинает свой рапорт от 11 марта полковник Маркозов, для объяснения и оправдания своих действий. 27 февраля были двинуты из Чекишляра 2 колонны: одна из 5 Кабардинских рот, 3 Самурских и 2 ¹/₂ Дагестанских, с 60 казаками, при 1 полевом и 2 горных орудиях, под начальством самого Маркозова, направились к переправе Беюн-баши; другая из 3 Ширванских рот, взвода дагестанцев и 40 казаков, при двух горных орудиях, под командою полковника Араблинского направилась к переправе Гудрю-Оллум. Майору Мадчавариани также приказано было перейти Атрек с шестью ротами, одной сотней и двумя орудиями, оставив в Баят-Хаджи роту шир-ванцев. 28 февраля на рассвете все три колонны одновременно перешли Атрек. Туркмены отстреливались и отступали; отделившийся от главной колонны отряд майора Козловского (5 рот, 40 казаков и 2 горных орудия) перешел вслед за туркменами и р. Гюргень… Таким образом, русские внесли оружие в бесспорные пределы Персии.

Сами персияне отнеслись к этому, впрочем, довольно безразлично: когда Козловский на обратном пути вздумал перейти Гюргень не вброд, а по мосту в персидской крепости Ак-Кала, парламентер наш встречен был весьма дружелюбно, и комендант даже выразил свое удовольствие по поводу заданной туркменам гонки! Если бы этот комендант, по примеру нашего полковника Маркозова, счел такое положение дел (т. е. набеги русских на персидскую территорию) не совместным с достоинством государства и вздумал бы поддержать честь персидского имени, то «грустная необходимость» заставила бы его встретить майора Козловского не так дружелюбно.

К 6 марта все войска воротились из набега на правый берег Атрека, сделав в течение шести дней 279 верст. У нас урона не было[41]. Результатом набега было, конечно, восстановление достоинства государства, о чем так заботился полковник Маркозов, и кроме того к отряду пристали как-то 2200 верблюдов… Этого все-таки было весьма мало, ибо с прежними составило только 2800 штук. Маркозов обратился тогда к бакинскому губернатору с просьбой доставить морем с Кавказа 2000 верблюдов, 500 ослов и 200 арб. Понятное дело, что если бы и можно было устроить все по желанию Маркозова, то времени потребовалось бы, конечно, немало, и Красноводский отряд выступил бы разве к осени, когда его содействие было бы уже не нужно. Наивная просьба оставлена, конечно, без последствий.

В Чекишляр командирован был помощник нач. штаба Кавказского округа, полковник Золотарев, которому поручено снарядить экспедицию только в таком случае, когда «вполне надежных перевозочных средств» окажется достаточным не менее, как на 10–12 рот пехоты, с соответствующим количеством кавалерии и артиллерии. Можно было подумать, что в распорядительность самого Маркозова уже не верили и прислали другого офицера, а может быть, опасались, что Маркозов, чего доброго, рискнет на поход даже и с ненадежными верблюдами или с недостаточным числом их…

Золотарев должен был отправить немедленно все оставшиеся от экспедиции войска на Мангышлак в зал. Киндер-ли, туда же свезти и заготовленное для них продовольствие. Маркозову, смотря по силе способного к движению отряда, предоставить: или двинуться к Хиве, или остаться в Чекишляре, откуда и произвести только демонстрацию похода и ни в каком случае не далее 6-ти переходов. Даже и при возможности идти к Хиве, Чекишлярский отряд осуждался на самую невидную роль: достигнув пределов ханства, он должен был непременно выждать там дальнейших приказаний от генерала Кауфмана или от генерала Веревкина. Знал ли Маркозов заранее о командировке Золотарева, но он поспешил отправить верблюдов, не разбирая, который надежен, который нет…

Золотарев застал Маркозова только с остатками отряда: первые два эшелона выступили уже 19 и 21 марта, то есть дня за три до его приезда. Отряд состоял из 12 рот: 5 кабардинских, 2 дагестанских, 3 самурских и 2 ширванских; 16 орудий и 4 сотен Терского войска, из числа которых 2 сотни, из Красноводска, должны были присоединиться к отряду на кол. Дзоюруке. Отряд шел на Бугдайли, Дзоюрук, Топие-тан, Джамалу, Игды, Измыхшир и т. д. В Игды рассчитывали прибыть 22 апреля, а в Измыхшир 9 мая. Таким образом, в Киндерли пришлось отправить только одну сотню конно-иррегулярного полка, 2 орудия и 8 рот Ширванского полка, которых захватил Золотарев. Нигде, как в военном деле, не оправдывается так часто и так наглядно известное правило: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся»; нигде не утешает судьба так часто «последних» надеждою попасть в первые! Поставят кого-нибудь, за наказание, на самую невидную батарею, как Щеголева в Одессе во время бомбардирования ее англичанами в 1854 г., а неприятель, как нарочно, только о ней и заботится, точно хочет дать Георгия бедному, загнанному прапорщику! Недовольно начальство каким-нибудь неудавшимся майором, как Штемпель в Самарканде в 1868 г., засадит оно его комендантом в дрянное укрепление, а само пойдет далее пожинать лавры, — а смотришь, майор попал в осаду и отсиделся благополучно, его подчиненные молодцами отбили штурм, и беленький крест «по статуту» красуется на майорской груди!

Оставшиеся в Чекишляре ширванцы, конечно, отложили всякое попечение о славе и наградах, а между тем попали в Хиву, да еще через Мангышлак, тогда как двинувшиеся более прямой дорогой вовсе не дошли!

Причиной последующей неудачи движения Маркозова прежде всего следует считать именно то, что он пошел не по Атреку и Сумбару чрез Уила-Чешме и Кизыл-Арват, а степною дорогой, через колодцы Бугдайли, Айдин и т. д., ближе к Каспийскому морю. Боязнь опоздать заставила его выбрать более короткий путь, но это-то и погубило все дело: по пути на Кизыл-Арват и люди, и лошади, и верблюды шли бы с водой и кое-каким подножным кормом, а потому сохранили бы еще свои силы для тяжелых переходов к колодцам Орта-кую и Измыхширу, а по пути на Топие-тан они напрасно израсходовали эти силы заранее.

Да и выиграть можно было не Бог знает сколько верст: обе дороги сходятся у колодца Игды и далее идет уже одна на Орта-кую и т. д.

Верблюды были так слабы, что вьюки решено было ограничить 5–7 пудами (обычно — 16 пудов). Падеж заставлял несколько призадуматься, но, принимая во внимание, что съедаемое продовольствие освобождает ежедневно несколько десятков верблюдов и что рекогносцировка 1872 года была произведена почти с таким же по силе отрядом, а верблюдов было почти вдвое менее, можно было еще рассчитывать на успех.

Роты выступили в составе 120 штыков, оставшиеся от каждой роты 30–35 чел. слабых, сведены в 2 сборные роты. Вообще санитарное положение Чекишлярского и Красноводского отрядов было довольно удовлетворительно (больных 124 в Чекишляре и 40 в Красноводске), несмотря на неблагоприятные условия Чекишлярского укрепления, каково, например, неизбежность переносить на людях по колени в воде все тяжести при нагрузке и разгрузка судов…

Перейдем теперь к Мангышлаку.

Получив приказание заготовить для Красноводского отряда до 3000 верблюдов, начальник Мангышлакского приставства полковник Ломакин сообщил свои соображения о необходимости занять для этого уроч. Биш-Акты с достаточными силами. Урочище это лежит в 350 верстах от Александровского форта, в центре киргизских зимовок. Предполагалось, что стада кочевников обременены молодым приплодом и не в состоянии скоро двигаться, — значит, от нас не уйдут. Соображения свои Ломакин сообщил еще 9 декабря 1872 г. Полученное по телеграфу одобрение послужило поводом приступить «к необходимым для сего приготовлениям». Приготовления эти тянулись до 20 января, когда получено было по телеграфу уже категорическое приказание из окружного штаба. 21-го числа, в мороз от 7 до 10°, Ломакин выступил наконец для сбора верблюдов с отрядом из 2-х сотен казаков и 80 стрелков.

Так как времени оставалось уже мало, ибо верблюдов следовало доставить в Красноводск ровно через месяц, т. е. к 20 февраля, то от прежних «соображений» пришлось отказаться. На Биш-Акты Ломакин мог придти только в первых числах февраля; затем потребовалось бы не менее трех недель для сбора верблюдов из более отдаленных пунктов (напр., из Бузачи), столько же времени надобно для доставки верблюдов от Киндерли и Биш-Акты в Красноводск, куда, значит, они могли прибыть разве к концу марта, — то есть довольно поздно.

Вот как распорядился Ломакин: пройдя зимовки баимбетовцев и табушевцев, он остановился на кол. Тарталы, созвал сардарей и биев и объявил им приказание доставить сверх выставленных уже ими 500 верблюдов, еще 2500 штук. Одна казачья сотня тогда же была направлена на Бузачи с тамошними биями для оказания им, в случай надобности, содействия. Срок сбора верблюдов назначен 2-недельный, а срок доставки в Киндерли — не позже 7 февраля.

Все сардари и бии, по-видимому, приняли приказание с подобающим благоговением и готовностью немедленно его исполнить. Отделения Джиминеево, Баимбетово, Джарово и Табушево обязались выставить по 700 верблюдов, адаевцы — 200. Бии обещали собрать на всякий случай и больше, с тем, что излишек будет им возвращен. Табушевцы и баимбетовцы, на третий уже день, выставили по 800 верблюдов. Не то было на Бузачи.

27 января, пройдя Каратау, Ломакин стал на ночлег у кол. Катыкую. Здесь прискакал к нему один из посланных им, за две недели до этого, на Бузачи, бий Кабак Эрмамбетов[42] с известием, что заведующий бузачинским наибством киргиз Кафар Караджигитов явно перешел на сторону Хивы и взволновал народ. Ломакин Кабаку не поверил, так как Кафар прислал сначала 18, а потом еще несколько штук верблюдов…

По заявлению Ломакина, киргиз этот, со времени назначения его помощником мангышлакского наиба, отличался примерным усердием, был «правою рукою» пристава «во всех важных распоряжениях по краю, как при сборе контрибуции, податей, так и по разбору разных запутанных дел». Сделав этого киргиза своею правою рукою, русские пристава, естественным образом, придали ему огромное значение в глазах народа. Значение это усиливалось еще тем обстоятельством, что Кафар был родным братом тому бию Калбину, который служил при Рукине дистаночным, взбунтовал народ в 1870 году, бежал после неудачи в Хиву, исключен в числе шести главных виновных из амнистии и пользовался тогда в Хиве громкою репутациею. Назначенный в последнее время правителем Ургенча, Калбин, все время подбивавший брата к измене, успел, наконец, соблазнить его приманкою ханских милостей.

До 26-го числа все население было спокойно, никаких подозрений относительно Кафара не возникало. В ночь на это число «правая рука» зажгла призывные огни на священной горе Чапан-ата. Кафар получил из Хивы настоятельные требования от брата, от диван-беги и даже от самого хана, хлопотавших о возбуждении таких затруднений в пределах нашей территории, которые бы отвлекли наши силы от самой Хивы.

Совершенно по-христиански левая рука не знала, что творит правая, и потому нисколько не удивительно, что возмущение на Бузачи озадачило Ломакина, как «обстоятельство, которое, — по его словам, — менее всего можно было предвидеть и которое поразило всех нас своею неожиданностью».

Кафар объявил собравшемуся народу, что Ломакин под величайшим секретом сообщил ему о намерении своем собрать с народа не три только тысяча верблюдов, как потребовал на первый раз, а еще 9000, да столько же лошадей, да еще 6000 баранов, и наконец, 1000 джигитов из лучших семей, в передовой отряд при движении на Хиву, чтобы гибли в первую голову!

Чтобы придать еще более вероятия этой выдумке, Кафар приплел сюда еще одну тайну: Ломакин хочет взять с киргизов кун (штраф за пролитую кровь) за Рукина и за Маяева по 6000 баранов, а за простых казаков по 1000. В случае неисполнения этих требований кавказские войска пройдут с огнем и мечом все аулы…

Единственным средством избежать этой напасти было, конечно, переселение в Хиву, куца зовет сам хан, обещая Кафару г. Порсу, а каждому сардарю и бию по 1000 тиллей и по участку земли. Несогласие на призыв хана повлечет за собою полное разорение от высланных хивинцами партий. Прокламация хана, с его собственною печатью, была показана народу и не оставляла места никакому сомнению… Хан хлопотал, главное, о том, чтобы киргизы не давали верблюдов: «Русские без верблюдов все равно, что птица без крыльев», писал он.

Малочисленность русского отряда и разбросанность его (одна сотня на Бузачи, а другая с 80 стрелками на пути в Биш-Акты), казалось, еще более подзадоривали буйных адаевцев попытать еще раз счастья…

Множество кибиток поспешно снялось со стойбищ и потянулось к Устюрту. Посланные Кафаром вестники быстро разнесли принятое народом решение по всему Мангышлаку, а джигиты Ломакина почти все были задержаны. Некоторым, впрочем, удалось спастись от преследователей, и на другой день после Кабака прискакали еще несколько человек, подтвердивших полученное уже известие.

Чтобы не дать разгораться бунту и не попасть самому в затруднительное положение, Ломакин решился немедленно же отложить намерение собирать верблюдов на Биш-Актах и свернуть на Бузачи, где кочуют самые дикие, самые буйные отделения адаевцев. Надобно было отрезать Бузачи от остального Мангышлака и выручить дагестанскую сотню, очутившуюся в самом серьезном затруднении.

28 числа отряд выступил по новому пути и ночевал у кол. Куркрукты; 29-го, до света, двинулся далее к кол. Джангельды, причем вправо от колонны отправлен был взвод казаков с несколькими джигитами, наперерез караванам кочевников, спешивших к Устюрту. Хорунжему Кособрюхову приказано было отнюдь не употреблять оружия, а постараться подействовать на киргизов увещаниями. Вслед за Кособрюховым двинуты были, с половины дороги, и остальные взводы, которым и удалось действительно успокоить встреченные ими на ходу аулы. На привале у Джангельды получено было известие, что по берегу Кара-кичу пробирается к Устюрту множество аулов, стада которых покрывают почти весь берег этого залива. Воротившаяся с увещаний сотня немедленно послана была для новых увещаний. 3 взвода (до 70 человек) с сотником Сущевским-Ракузою пошли вперед; остальной взвод, прикрывая нарезное орудие, шел под начальством самого Ломакина следом. Сотник Ракуза настиг беглецов у могилы Туркмен (подле горы Кара-Тюбе); навстречу ему отделилось от 300 до 400 всадников, вооруженных дубинами, айбалтами-топорами, пиками, саблями, а некоторые и ружьями. Среди них развивался красный значек, сделанный из большого платка, привязанного к пике.

На всякий случай Ракуза развернул фронт, остановил сотню и стал поджидать толпу. Выехавший вперед переводчик Косум напрасно тратил свое красноречие, напрасно уверял, что все слухи ложны, что распущены они злонамеренными людьми, что лучше бы сделали киргизы, если бы воротились на места, а то на Устюрте морозы, скоту будет плохо…

В ответ на это раздались неистовые крики и несколько ружейных выстрелов. Сотня вынула из чехлов ружья и с гиком понеслась на толпу… В 25 шагах передняя шеренга сделала залп, на который киргизы отвечали также выстрелами, а затем, пустив в казаков дубинами и топорами, схватились врукопашную. Оставшиеся у казаков заряженные ружья и пистолеты были разряжены в упор. Схватка продолжалась недолго: заметив, что шашки не прорубают ваточных халатов, казаки выхватили кинжалы, чем и кончили бой. Киргизы бросились кто куда, казаки увязались были за ними, но были собраны по аппелю.

Окружающие высоты были усеяны зрителями, не принявшими никакого участия в бою. Разбитая партия, отбежав с версту, стала снова собираться. Тогда сотня, зарядив ружья, пошла на них рысью. Киргизы не думали дожидаться встречи и окончательно рассеялись.

Потеря сотни состояла из 16 легко раненых пиками людей (в том числе оба офицера) и трех лошадей. Киргизы оставили 22 тела. Отбито до ста коней и десятка два рогатого скота, которые и отправлены к отряду под присмотром джигитов. Подобранные пики и топоры были поломаны и зарыты в землю.

Сотня сделала в этот день до 60 верст, выдержала атаку и еще должна была пройти до 30 верст к ночлегу отряда.

К несчастию, киргизы не преследовали, а не то при наступившей темноте, в туманную и снежную ночь они могли бы сильно беспокоить усталых казаков.

На другой день получено было известие, что потеря киргизов простирается до 40 чел. убитыми и умершими от ран и до 100 ранеными. Пришла также весть и о другом весьма неприятном происшествии; в предшествовавшую ночь (с 28 на 29) у сотни подполковника Квинитадзе, посланной на Бузачи, отбиты были все ее лошади и верблюды, а сами казаки сидят в осаде…

Вот как было дело:

Отделившись от отряда 24 числа с кол. Тарталы, сотня направилась по колодцам Усак и Кахпахты к Мастеку, где ей назначено было ожидать привода верблюдов. Сотня состояла из 1 штаб-офицера (Квинитадзе), 2 обер-офиц., 3 урядников, 1 юнкера и 94 всадников. Продовольствия с собою имела на 20 дней. Лагерь ее состоял из 5 казенных кибиток. Тяжести везлись на 64 верблюдах. У людей на руках было по 120 патронов. С сотней шли два проводника и два сардаря с Бузачи: Эрмамбет Туров, управлявший джеменеевцами, и Аман-джул (в переводе «добрый путь»), управлявший джаровцами. С первого же ночлега сардари уехали в аулы распорядиться сбором верблюдов.