Глава V

Глава V

Несмотря, однако же, на неудачный исход экспедиции, она принесла все-таки большую пользу.

Хан Аллакул начал помышлять о средствах умилостивить Россию. Прекращение прямых торговых сношений с Россиею, заставив хивинцев прибегнуть к посредству бухарских и кокандских купцов, нанесло хивинской торговле чувствительный вред. Все наши товары доставались хивинцам чрез Бухару почти по удвоенной цене, хивинские же произведения подешевели почти вдвое.

Приступ к примирению хан задумал сделать через корнета Айтова, который, как уже сказано, был захвачен в плен киргизами и отведен в Хиву. Сначала положение Айтова было незавидное: его содержали, как пленника, в тюрьме, и он ежеминутно опасался за свою жизнь. Но когда хан увидел необходимость смириться, то с Айтовым начали обращаться как с гостем, а потом даже призывали к хану для совета о способах примирения с Россиею. Даже то, что отряд наш остался на три месяца на Эмбе, чтобы спустить прежде больных, дать поправиться измученным людям, съесть запасы и набрать еще верблюдов для обратного движения, — даже и это пригодилось нам. Хивинцы думали, что отряд наш стоит недаром и что не сегодня-завтра двинется опять к ним в гости.

По разным признакам хивинцы ясно понимали, что русские вовсе не намерены ограничиться первою попыткою; внушения же Айтова о милосердии русского Императора и об умеренности наших требований склонили хана к начатию переговоров.

Еще в апреле хан Аллакул, чрез своих посланцев, заставших отряд в Сага-Темире и наделавших там тревоги, обещал выполнить справедливые наши требования. К этому побуждали его и прибывшие из Герата англичане, действовавшие, впрочем, вовсе не из желания русским добра, а с целью отнять у русских повод к дальнейшим попыткам против Хивы. Аббот, например, как мы говорили, предложил даже выкуп за всех русских пленных и тесный союз с Англиею, но с тем, чтобы на будущее время русские ни под каким предлогом не допускались в хивинские владения. Хан полюбопытствовал, однако же, узнать об английской цене за пленных и потребовал от Аббота верющих грамот на ведение этого дела. Денег у Аббота на выкуп русских не оказалось, точно так же и полномочия. А потому хан обошелся с Абботом, как с нахальным лгуном и зазнавшимся лакеем; в бешенстве он вытолкал его от себя пинками ноги, а затем засадил в яму.

Тем смелее говорил Айтов: его собственная безопасность зависела от принятия ханом его доводов. По ходатайству Айтова хан выпустил Аббота из ямы, и тот немедленно выехал в мае месяце из Хивы., чрез Ново-Александровское укрепление, откуда был отправлен в Петербург.

Наконец 19 июля издан был фирман следующего содержания:

«Слово отца побед, победителей и побежденных — Харезмского шаха.

Повелеваем подданным нашего Харезмского повелительного двора, пребывающего в райских веселых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над юмуцским и чауцурским туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народа киргизского и каракалпакского и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по дознании о сей нашей высокой грамоте, которая издана в лето от эры благословенного пророка нашего 1256 (мышиное), в месяц джума дилван, о том, что мы вступили с великим Российским Императором в дело миролюбия, с твердым намерением искать его высокой дружбы и приязни; отныне никто не должен делать набеги на русское владение и покупать русских пленных. Если же кто, в противность сего высокого повеления нашего, учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, тот не избегнет нашего царского гнева и должного наказания, о чем и обнародывается сим всемилостивейшим нашим повелением в лето 1256 (1840)».

На подлинном приложена печать хана.

Вместе с тем хан освободил собственных невольников, приказал сделать то же и всем подданным своим, а пленникам нашим велел являться к Айтову, дабы он мог вести им списки и лично убедиться в действительности освобождения из неволи всех русских. Когда поверка эта была окончена, хан выдал каждому пленному по одной тилле (золотая монета ценностью в 4 рублей серебром), по мешку муки на дорогу и на двух человек по верблюду. Отпуская Айтова вперед, хан объявил на аудиенции, что он не остановится только на возврате пленных наших и на издании фирмана, но что он готов исполнить и прочие требования России.

Вслед за Айтовым отправлен был и караван 416 чел. русских пленных. Вместе с ними отправился и английский агент Шекспир, старавшийся приписать себе освобождение русских из неволи и уверявший, будто хан именно ему поручил вести русских пленных, тогда как на самом деле он пристроился к их каравану ради своей личной безопасности. Достигнув с ними до Ново-Александровска, он был так же, как Аббот, отправлен в Петербург, где оба агента старались вмешаться в сношения наши с Хивою, но, конечно, были отстранены. В конце августа Айтов прибыл в Оренбург, а пленные — в Ново-Александровское укрепление, откуда они были отправлены морем в Гурьев-городок, а затем препровождены в Оренбург, куда и прибыли 18 октября.

Здесь им было предоставлено избрать род жизни и место, где хотят поселиться, причем каждому выдано и соответственное пособие. Пленные, проданные в Хиву Зайчиковым, принесли жалобы, и по следствию оказалось, что этот изверг, при содействии своего главного приказчика Филатова, нанимал в Бузулукском и Николаевском уездах Самарской губернии в летнюю пору для уборки хлебов рабочих мужиков и баб. Цены давал хорошие, задатки выдавал крупные. Поэтому шли к нему охотно. Зайчиков имел несколько тысяч десятин земли и занимался хлебопашеством.

Рабочие на ночь помещались в отдельных сараях. Когда работы подходили к концу, то ночью налетали киргизы, вязали спавших в очередном сарае и угоняли пленных в Хиву. А купцу двойной барыш: платить за работу не надо и калым за пленных подай. Оренбургская уголовная палата присудила Зайчикова и Филатова к каторжным работам, но Зайчиков поменялся именем (конечно, с придачею) с простым ссыльным и воротился в Оренбург.

Несмотря, однако, на построенную им богадельню и церковь, народная молва не простила ему измены.

Взамен наших пленных отпущены были в Хиву задержанные с 1836 года хивинские купцы с товарами, а многие сверх того еще и с пособием от казны. С хивинским караваном отправилось и несколько наших купцов, которые в Хиве были приняты дружелюбно.

В то же время киргизам и туркменам объявлено было всепрощение, но с тем, чтобы они вперед воздерживались от хищничества и грабежей.

Между тем, для окончательного заключения мирных условий и вместе с тем для начатия правильных сношений с Хивою, мы требовали принятия в Хиву нашего посольства, на что хан также изъявил согласие. Обо всем этом было тогда же обнародовано особым объявлением.

Вскоре по высылке последних пленных Перовский представил соображение об отправлении раннею весною 1841 г. наших агентов в Бухару, Хиву и Кокан, причем агент, посылаемый в последнее ханство, должен был сперва направиться в Бухару.

На содержание временных агентов в продолжение года высчитано было 32 000, а для постоянных 21 000 руб. сер.

По рассмотрении этих предположений в Петербурге зимою 1841 г. последовало высочайшее повеление о посылке временными агентами: в Бухару горного инженер-майора Бутенева, а в Хиву Генерального штаба капитана Никифорова, с ним же отправлялся и назначенный в постоянные агенты татарин Айтов.

Никифорова снабдили высочайшей грамотой, письмом вице-канцлера к хану, подробной общей инструкцией и несколькими частными, не только касательно цели и способа ведения возлагавшихся на него переговоров, но и относительно обращения с ханом и главнейшими его сановниками.

Верющая грамота ничего, кроме обычных выражений, не заключала; излагалась между прочим просьба, чтобы впоследствии при необходимости каких-либо объяснений с нами хан обращался к оренбургскому военному губернатору, как ближайшему к Хиве пограничному начальнику.

Что касается до общей инструкции, то сущность возлагавшегося на агента поручения заключалась в принятии мер к предупреждению на будущее время несогласий с Хивою и к обеспечению безопасности русских купцов. Для этого предлагалось настаивать:

1) на уничтожении рабства и торговли русскими пленными и обеспечении лиц и имуществ их в Хивинском ханстве.

2) на ограничении незаконного влияния Хивы на кочевые племена, издревле поступившие в подданство России, и:

3) на обеспечении торговли нашей как с Хивою, так и с соседственными владениями.

Агенту предписывалось в разговорах с хивинским ханом уклоняться от определительного объяснения, до каких именно мест должны простираться владения Российской империи, ограничиваясь одним общим подтверждением о присяге, принесенной кочевыми народами на подданство России, но ему предоставляли согласиться, чтобы, впредь до усмотрения, те племена, которые кочуют к югу от Сыр-Дарьи, Давлет-Гирея и Ново-Александровского укрепления, оставались в управлении хивинского хана, с правом собирать с них зякет, но с тем, однако ж, чтобы он отвечал за все их грабежи и разбои и выдавал, по требованию нашему, скрывающихся у них беглецов и мятежников.

Кроме этого агент должен был исходатайствовать: 1) разрешение русским купцам свободно приезжать в Хиву и торговать во всех селениях и городах ханства, с ответственностью хана за неприкосновенность лиц и имуществ торговцев;

2) установление на привозимые купцами нашими и их приказчиками товары необременительных пошлин, которые бы взимались только единожды; 3) допущение при оценке товаров, для взимания пошлин, участия русского чиновника; 4) прекращение производившихся хивинцами в степи насильственных остановок караванов и уничтожение устроенных для того близ Сырь-Дарьи укреплений; и, наконец, 5) прекращение всех затруднений не только караванам собственно русским, но и азиатским вообще, если они идут в Россию или обратно.

Доводы, которые агент должен был привести, чтобы убедить хана в справедливости наших требований, заключались в указании тех преимуществ, которыми пользуются в России азиятцы перед прочими иностранными торговцами, и в ссылке на торговлю России с другими магометанскими державами — Персией и Турцией, в которых взимается постоянно по 3 и по 5 процентов с ценности наших товаров, чего мы хотели добиться и в Хиве, взамен прежних 10 %.

В случае несогласия на пятипроцентную пошлину предписывалось, по крайней мере, склонить хана на принятие всех других требований статьи.

Затем Никифоров должен был еще обеспечить пребывание в Хиве постоянного агента, на что уже было выражено желание самим Аллакулом, через посланца Атанияза.

При благоприятном исходе переговоров предписывалось склонить хана к составлению акта или трактата и только в крайности удовольствоваться тем, чтобы все постановленные условия были помещены в письме хана на имя Государя.

В случае же дурного приема предложений агент обязывался отстаивать их до последней крайности и превозмочь затруднения, а при несообразности действий хивинцев с достоинством его звания не приступать ни к чему до благоприятной перемены, при безнадежности же на последнюю возвратиться без всяких переговоров в Россию.

В заключение же инструкции было сказано:

«Главная цель посылки вашей есть не столько приобретение вещественных выгод для России, как упрочение доверия к ней Хивы, и этою целью вы должны руководствоваться во всех поступках ваших как важнейшим условием для будущего политического влияния России на соседственные с нею ханства Средней Азии».

С своей стороны, Перовский возложил на Никифорова:

1) собрать о Хивинском ханстве разные сведения по топографии ханства и стратегическому его обозрению; 2) переговоры по ответственности хана за грабеж русских подданных вести с крайней осторожностью, ибо при слишком ясном развитии оснований, в инструкции изложенных, легко могло бы случиться, что хан будет сам возбуждать к грабежам и, поделившись тайно добычею с грабителями, потом повесит одного из них для исполнения условий России; 3) вовсе исключить из переговоров вопрос о праве свободного приезда в города ханства или ограничиться требованием о продолжении данного в предшествовавшем году ханом позволения ездить нашим приказчикам в город Новый Ургенч; 4) положительно не соглашаться на 5 % пошлины, а настаивать, чтобы она не превышала взысканной с приказчиков наших в предшествовавшем году, то есть 2 ¹/₂ % с действительной цены ввозимых товаров. Оценку же товаров устанавливать не иначе, как при посредстве русского агента; 5) настаивать по вопросу о владении берегами Каспия в таком смысле, что все восточное прибрежье Каспийского моря до устья Гюргеня должно быть признаваемо безусловно принадлежащим Империи, как потому, что там еще в XVIII столетии были устроены наши крепости и населяющие прибрежье туркмены приняли присягу на подданство России, так и по той причине, что хивинцы, не имея флота, не могут иметь и притязаний на море; 6) что касается до уничтожения хивинских крепостей по р. Сыру, то, в случае затруднений по этому требованию, достигнуть по крайней мере хоть отмены пошлинного сбора при реке Сыре; 7) затем, в отношении посылаемых в нашу степь хивинских агентов, объявить частным образом хану, что на будущее время всякий посланный будет принят за возмутителя и подвергнут смертной казни. 8) В отношении образа действий Никифорову предписывалось стараться внушить хану доверие к себе и в особенности к Айтову. 9) Придавая, как видно, особую важность и (совершенно напрасно) письменным обязательствам, Перовский настаивает на составлении акта, советуя для лучшего убеждения Аллакула объяснить ему, что подобные акты заключаются только со значительными, состоящими с нами в дружбе владельцами, как, например, турецким султаном.

Когда Никифоров приготовлялся уже к отъезду, среди киргизов, кочующих по северной окраине Устюрта и по реке Уилу, появился хивинский чиновник, присланный ханом для разбирательства разных ссор между алимулинцами, байулинцами и табынцами, к которым привез от хана грамоту. Это не допускалось, по возможности, и прежде, а теперь, когда одною из главных обязанностей нашей миссии было постановлено требовать от Аллакула положительного невмешательства в дела наших киргизов, хивинский чиновник был схвачен и передан агенту для доставления в Хиву.

Перовский, как видно из его инструкции и бесцеремонного распоряжения с хивинским чиновником, шел к цели гораздо решительнее министра иностранных дел. Выбор агента ничего не оставлял желать в смысле решительности.

Службу Никифоров начал подпрапорщиком в Вологодском полку, в 1823 г. оттуда был переведен в саперы. В 1833 г. Никифоров поступил в военную академию, но, не пробыв там и года, выбыл и переведен в линейный Оренбургский № 2 батальон, где и оставался до 1835 г., когда Перовский настоял на переводе его в Генеральный штаб. Вследствие чего сделан был перевод из высшего рода службы в низший, то есть из сапер в линейную пехоту, неизвестно.

Неудачи и оскорбления, испытания по службе, сильно действовавшие на его болезненную натуру, развили в характере его желчность и особого рода раздражительность, доходящую иногда до исступления. К этому надо прибавить еще неумеренность в употреблении спиртных напитков — тогда личность русского агента будет очерчена с достаточною для дальнейшего изложения подробностью.

В составе миссии кроме Айтова находились: письмоводитель из офицеров оренбургского казачьего войска, два топографа, 12 уральских казаков и 10 киргизов; с нею же следовал и оренбургский купец Деев. Для всей миссии назначено:

15 лошадей, 2 кибитки, 5 юламеек и 41 верблюд.

Для покрытия расходов Никифорову было выдано, примерно на 6 месяцев, 2650 червонцев, которые предназначались на жалованье: агенту по 50 червонцев в месяц, поручику Айтову по 40, письмоводителю по 15 и, сверх того, на содержание казаков и азиятской прислуги, а также на продовольствие, наем верблюдов и проч. В этом же числе полагалось: на угощение 300 червонцев, на отправку гонцов 250 и на экстренные издержки 150.

Одновременно со снаряжением Никифорова в Хиву приготовлялась к выступлению из Оренбурга и другая миссия — в Бухару, под начальством горного инженера майора Бутенева. До Сыра обе миссии должны были следовать вместе, под прикрытием особого съемочного отряда под командою подполковника Бларамберга. С миссией Никифорова отпущен был в Хиву и бывший в России хивинский посланец со свитою, которому, по инструкции Перовского, агент наш обязан был оказывать должное внимание. «Впрочем, — говорила далее та же инструкция, — вы поставите себе при этом за правило действовать более через поручика Айтова, не входя лично в слишком тесные связи с посланцами, дабы они привыкли видеть в вас лицо высшее».

3 мая 1841 г. обе миссии выступили из Оренбурга, а 5 июля достигли Сыр-Дарьи.

Путь до Сыра наши миссии совершили не совсем миролюбиво; к этому присоединилось еще и неудовольствие на Никифорова хивинского посланца, который, вследствие медленности движения (по причине съемки, которою распоряжался Никифоров), начинал уже тосковать по родине. Никифоров обращался с послом чрезвычайно фамильярно и грубо и, когда Атанияз хотел отделиться на Иргизе от миссии, Никифоров объявил, что прикажет его связать, и только за двенадцать дней до прибытия на Сыр разрешил посланцу отправиться вперед.

Если ко всему этому прибавить, что Никифоров однажды, под влиянием спирта, проколол уральского казака, то заранее можно было бы сомневаться, чтобы цель миссии — внушить доверие к себе — могла быть достигнута.

Совершив 6 июля переправу через Сыр, миссия направилась к хивинской крепостце, расположенной при озере КараКуле, в которой из 200 чел. гарнизона осталось только 40; прочие же, по случаю приближения русского отряда, сочли за лучшее бежать. В ожидании назначенного для встречи ханского чиновника Никифоров пробыл здесь несколько дней.

16 июля прибыл для встречи хивинский чиновник, а 17-го миссия переправилась через Куван-Дарью, достигла 4 августа Аму-Дарьи, при г. Кипчаке, а 9 августа прибыла к Хиве.

По всему пути, в населенной полосе, миссию встречали высланные ханом чиновники и угощали на ночлегах. Кроме того, в виде почетного конвоя ее сопровождали сменявшиеся толпы конных хивинцев и туркмен с ристанием и ружейною пальбою.

Аллакули-хан вступил во владение Хивою после смерти воинственного Мухамед-Рахима, в 1825 году. Еще отец Аллакула успел прекратить все мелкие раздоры узбеков, нарушавших спокойствие ханства: ему же была обязана Хива за подчинение ей, хотя отчасти и номинальное, Мерва, Саракса, Кунграда и соседних киргизских и туркменских родов. Получив от отца владение довольно значительное по пространству, но скудное населением, Аллакул употребил весьма оригинальное средство для развития оседлости в своем оазе. Хищными, внезапными набегами на соседние персидские области он постоянно добывал здоровых работников из пленных персиян, распродававшихся по всему ханству; а нападение на кочевавшее в пределах Герата племя ямшидов доставило ему 7000 кибиток для заселения пустопорожних земель между Куня-Ургенчем и Мангытом. В 1841 году хану было около 50 лет.

Значительнейшим лицом при хане был мехтер Мухамед-Якуб-Бай. Он заведовал южной половиной ханства и иностранными сношениями. Мехтер всегда слушал со вниманием рассказы о богатстве и силе России, и из числа всех приближенных хана он более других был расположен помогать нашим интересам.

За мехтером следовал Куш-Беги, управлявший северной половиной ханства. Ему было около 35 лет. В молодости он был хорош собой и находился в мужском отделении ханского гарема. Это обстоятельство и изобретательность на скандалезные рассказы делали Куш-Беги одним из близких к хану людей. Звание его так же, как и звание мехтера, было наследственное в одном доме.

Ходжеш-Мяхрем, правитель Ташауза, был рабом при Мухамед-Рахиме и еще в молодости, взятый с ним в плен бухарцами, спас своего повелителя, переправив его на западную сторону Аму. Такая услуга приобрела ему настоящее звание и полную доверенность покойного хана, при новом же хане он не принимал непосредственного участия в делах и был расположен к русским.

Диван-Беги, начальник таможен, пользовался большим доверием хана. Он не любил русских, противился выдаче пленных, но по страшному корыстолюбию мог быть расположен в нашу пользу хорошими подарками.

Квартира миссии в Хиве была приготовлена в загородном доме «Рафейник», принадлежавшем одному из родственников мехтера; при доме находился только особо назначенный Юз-баши (сотник). На другой день по прибытии мехтер прислал чиновника поздравить миссию с приездом, узнать о здоровье агента и просить его доставить высочайшую грамоту и другие бумаги; за любезность агент приказал благодарить, но в выдаче бумаг отказал, объявив, что они будут представлены лично хану. Впрочем, для некоторого удовлетворения желания министра посланы к нему бывшие у агента копии.

На следующий день, 11 августа, вечером, чрез особо присланного чиновника, хан выразил желание принять Никифорова и получить от него ВЫСОЧАЙШУЮ грамоту и письма. В сопровождении членов миссии и 8 казаков, несших подарки, агент отправился на аудиенцию. По прибытии ко дворцу его попросили снять оружие и затем повели на один из внутренних дворов, где восседал хан и в почтительной позе стояли мехтер, Диван-Беги, Куш-Беги, Ходжеш-Мяхрем, Атанияз и еще два каких-то сановника.

После обмена обыкновенных приветствий агент произнес небольшую речь и вручил мехтеру, для поднесения хану, ВЫСОЧАЙШУЮ грамоту и письма. С своей стороны, Аллакул, приняв грамоту и положив ее близ себя на ковер, осведомился о здоровье Государя. Затем агент, с дозволения хана, приказал внести подарки, а поручик Айтов, раскрыв их, объяснил назначение и достоинство некоторых вещей. Сколько можно было судить, хан особенно остался доволен серебряным сервизом.

После некоторого молчания Аллакул спросил агента: какое он имеет поручение от Государя? В ответ было объявлено, что Государь Император искренне желать изволит независимого существования и благоденствия хивинскому владельцу и его народу, что Его Величество изволит обещать высокое покровительство свое его высокостепенству и всему Хорезму, если хан Аллакул вступит в дружественный союз с Российскою державою и будет сохранять правила доброго соседа, а этим упрочатся торговля и взаимная польза. Выслушав это, хан, положа руку на сердце, сказал: «Благодарение Богу, я ничего более не желаю», и потом, сделав еще несколько обыкновенных вопросов о пройденных миссией местах и прочем, отпустил агента, прибавив, что после трудного пути нужен отдых, но что агент может видеться с ним, когда пожелает, предупреждая только заблаговременно об этом мехтера. Вместе с тем хан пригласил чиновников своих оказывать всевозможное уважение Никифорову и стараться сделать для него пребывание в Хиве приятным.

Через день хан вновь просил к себе агента и в продолжительной беседе расспрашивал о могуществе Англии и России, о правительственных лицах последней, о делах Турции и о причинах войны Англии с Китаем; в заключение изъявил желание, чтобы Ново-Петровское укрепление было срыто, а киргизы распределены разграничением.

Последующее поведение хана не изменило первому приему. И действительно: как только агент изъявлял желание видеться с Аллакулом, так и был приглашаем в тот же день, вечером.

Свидания происходили обыкновенно на приемном дворе, и постоянно в присутствии мехтера, а иногда некоторых других чиновников. Сидел только хан, все же присутствующие стояли около него; во время свидания нередко жарко спорили, но расставались всегда дружелюбно, и хан обыкновенно дарил при прощании Никифорову несколько голов сахара.

В самом начале переговоров Аллакул коснулся предмета, для него наиболее близкого и существенного, это — разграничения киргизов, и объявил притязания на pp. Эмбу, Иргиз и Тургай. Такие требования превосходили все уступки, какие допускала по настоящему предмету инструкция, а потому Никифоров постоянно и отвергал их. К концу каждого заседания агент, казалось, совершенно убеждал хана в неосновательности его требования, но проходило несколько дней, назначалась новая аудиенция, и хан не только повторял те же условия, от которых незадолго перед тем отказался, но и прибавлял к ним всегда что-нибудь новое.

Была, впрочем, и другая причина, которая мешала успеху поручения миссии: так как основы переговоров не были изложены в Высочайшей грамоте, то хан затруднялся вести их, несмотря на доводы агента, что если бы все было написано на бумаге, то не надобны были бы ни переговоры, ни посол, ибо хану оставалось бы только принять условия, как закон; но доводы эти мало принесли пользы. При таком положении дел Никифоров решился прибегнуть к более существенным средствам. В числе подарков, бывших у агента, но не переданных еще хану, находились железная печка и карсельские лампы. Вещи эти сильно интересовали Аллакула, и он давно желал их получить; 22 августа, в день коронации Государя, печка и лампы, с прибавкой 6 пудов сахара и пуда кофе, были поднесены хану — однако же его высокостепенство, несмотря на все удовольствие, доставленное ему этим подарком, уступчивее нисколько не сделался.

Весьма вероятно, что такое упрямство хана было следствием неудовольствий, возникших между его приближенными и агентом. На первом же свидании с министрами хана Никифоров озадачил их следующими словами: «Вы должны прилипнуть к России, как рубашка к телу, потому что Россия такая большая держава, что если наступит на вас, то раздавит точно так же, как я давлю под ногами мелких козявок, попадающихся по дороге». Прямое же неудовольствие началось с того, что Никифоров не отплатил мехтеру парадным обедом, остальных же вельмож, под влиянием ненормального состояния своего, просто приказывал казакам выталкивать в шею! Таким образом Никифоров умудрился оттолкнуть от себя даже людей, расположенных к России, как мехтер и Ходжеш-Мяхрем. Нельзя не сознаться, что далеко не дипломатическая бесцеремонность нашего агента мало способствовала выполнению заданной ему программы, но зато, наводя уныние на высших лиц, произвела на простой народ большое впечатление: русский офицер, с 12 казаками, вдали от помощи, — и расправляется с чужими министрами, как с лакеями!

Миссия хотя не была стесняема в Хиве и Никифоров нередко измерял улицы, снимал планы, а топограф ездил с Деевым по разным городам и чертил путевые маршруты, тем не менее, однако же, тайная полиция хана зорко следила за действиями наших чиновников.

Для миссии каждое утро доставляли из ханских садов плоды и сверх того постоянно выдавали кормовые деньги по пяти тиллей в сутки.

Несмотря на все эти любезности, Никифоров не стеснялся в своих действиях даже с посланными хана; так, когда этот последний потребовал, чтобы ему были показаны первые депеши, отправленные агентом в Россию, то Никифоров отвечал посланному решительным отказом и в притворном гневе разорвал перед ним в мелкие клочки свои письма, а затем послал эти лоскутки для прочтения мехтеру; после такого поступка отправка почты производилась уже без явных затруднений.

Дни проходили за днями, здоровье агента становилось хуже, а переговорам, при такой системе, какую принял хан, т. е. отвергать в новом заседании большую часть того, что было им утверждено в предыдущем, не предвиделось конца.

По первой статье, сделавшейся ненужною после фирмана 18 июля, хан пожелал иметь соответствующее обязательство и со стороны России, но агент не соглашался, по той причине, что Россия никогда не притесняла хивинских подданных.

Не уступая в таких мелочах, которые ровно ни к чему Россию не обязывали, агент давал хивинцам повод думать, что он явился не для переговоров, а для предписания условий, обязательных только для Хивы. Это вызвало отпор, и затем ни одна из следующих статей (о пошлинах и границах) не была принята, об остальных же, т. е. о хивинских крепостях по Сыру и взимании там пошлин с наших караванов и, наконец, о самом главном — о постоянном агенте — не заговаривал уже и сам Никифоров, предвидя полнейшее фиаско.

Видя, что все миролюбивые средства, употребленные к склонению хана на наши предложения, остаются бесполезными, Никифоров переменил тон и с самим ханом.

11 сентября, истребовав аудиенцию, он подал хану декларацию от имени оренбургского губернатора и произнес угрожающую речь о том, что все кочующие племена, принявшие подданство России, признаются подданными Государя Императора, а земли их кочевок — достоянием Империи, что будет ли Хива состоять в дружественных сношениях с Россиею или нет, но изложенные в декларации меры всегда будут приводимы в исполнение, и что условия России предлагаются агентом его высокостепенству в последний раз. Затем Никифоров представил хану проект мирного договора и потребовал, в случае несогласия на этот акт, дозволения ехать в Россию. Содержание поданной декларации было следующее:

«Высокостепенному хану Аллакулу от Российского Императорского агента.

Именем г. оренбургского военного губернатора имею честь обььявить, что:

1) Всякий хивинский подданный, посланный для сбора податей между киргизами, кочующими по северную сторону реки Сыра, будет предан смерти, как нарушитель мира.

2) Всякий хивинский подданный, посланный для сбора податей с киргизов, кочующих в песках Барсуках, на реке Эмбе, на берегах моря, в урочище Кай-Кунакты и по берегам залива Карасу и на северных частях чинка, будет предан смерти, как нарушитель мира.

3) Всякий хивинский подданный, являющийся в аулы киргизов, принадлежащих Российской Империи с намерением нарушить спокойствие оных, будет схвачен и предан смерти».

Надобно отдать в этом случае должную справедливость Никифорову: испортив своим безрассудством и своими слабостями все дело, он по крайней мере не спасовал и выдержал характер забияки до конца. Многие удивляются, как могло сходить Никифорову с рук столько вещей, в Хиве еще не виданных и не слыханных. Ответ короток: Хива боялась… Рекогносцировка Бларамберга и Жемчужникова, неизвестная цель посольства в Бухару, которая, как всегдашняя соперница Хивы, легко могла войти в союз с Россией, — все это сильно беспокоило хивинцев, которые в поведении нашего агента склонны были даже видеть намеренный вызов, так как после возвращения пленных мы не имели уже повода к войне.

Решительность требований, высказанных так публично и смело в лицо деспотическому владетелю Хорезма, произвела свое действие. Высокомерный тон, с которым говорил хан, мгновенно исчез, голос его понизился и, гордый до того времени, Аллакул стал убедительно просить Никифорова пробыть в Хиве еще 25 дней и принять участие в охоте, на которую хан предполагал скоро отправиться и которая, доставляя случай обозреть часть ханства, в сущности служит владельцу только предлогом для объезда страны, с целью произвести разбор всех главных жалоб и ревизию управления. Для всякого другого агента представлялся при этом случай удобный как для короткого сближения с ханом, не стесняясь придворным этикетом и советниками, так и для поддержания того благоприятного для нас впечатления, которое произвела на Аллакула декларация; но для Никифорова это было невозможно: при его привычках он только потерял бы и последнюю дозу уважения, приобретенную с таким риском, — это ли сознание, или просто болезнь, заставили агента нашего отказаться от участия в ханской охоте.

9 октября хан возвратился с охоты и, по требованию агента, принял его в аудиенции 11 числа. Удовольствия ли охоты, известие ли о разбитии шедших на Хиву персиян туркменами близ Аракса, а может быть, и другие, неизвестные нам обстоятельства изгладили в хане впечатление последней декларации. Аллакул принял прежний тон и начал с вопроса, по какому праву последнее объявление сделано ему от имени оренбургского военного губернатора. На ответ агента, что оренбурский военный губернатор на то уполномочен и действует мыслями и волею царя, хан категорически заявил, что ему нельзя уступить реки Сыра, что прежде он ошибался, настаивая на границе по pp. Эмбе, Иргизу и Тургаю, и что теперь он считает границею России р. Урал!

Агент, именем Государя, уступил Хиве левый берег Сыра, если хан примет прочие условия, и прибавил, что если Государь Император изволить признать нужным занять правый берег Сыра, то займет его и без согласия хана.

 — Как Бог велит! — ответил хан.

 — Есть русская пословица: на Бога надейся, но и сам устраивай все к лучшему; не всегда Бог принимает неосновательную сторону слабых, но часто помогает правоте сильных, — парировал агент.

Далее Никифоров соглашался признать туркменские племена принадлежащими Хиве, если бы она заключила прочный союз с Россией, но прибавил, что весь восточный берег Каспийского моря должен быть достоянием России, потому что Хива никакого флота на Каспии не имеет и иметь не будет. Берег же нужен нашему правительству для прекращения захвата людей, для чего учреждается гребная флотилия, которая, осматривая берег, будет делать высадки для истребления лодок туркменов и отдаления их от берегов. А чтобы этих действий Хива не признавала неприязненными со стороны русских, необходимо признать восточный берег моря, на 15 или 20 верст в глубину степи, достоянием России.

Хан обещал прочесть вновь сделанные ему условия и тем заключил аудиенцию. По случаю наступившего магометанского поста агент более не видался с ханом до самого отъезда.

Желая опровергнуть справедливость главного нашего требования относительно подчинения киргизов, хан тайно созвал в Хиву семь преданнейших и почетнейших из них (в том числе и разбойника Юламана Тлянчика), чтобы они лично подтвердили Никифорову, что не считают себя русскими под данными. Этих киргизов собрали в одну из комнат ханского дворца и пригласили агента объясниться с ними в присутствии мехтера, Куш-беги и Диван-беги.

Мехтер, объяснив цель собрания, просил киргизов объявить агенту, считают ли они себя подданными России и следует ли ей уступить Сыр-Дарью. Первый начал говорить Султан Джангазы (чиклинец); он утверждал, что Россия не займет Сыра потому, что она действует вяло и медленно, как баба, и потому, что Сыр-Дарья слишком далеко от Урала. Затем другой чикинец Рахман-Кул, подтвердив слова Джангазы, прибавил, что Россия ежегодно почти посылает в степь войска для грабежа киргизов и отнимает у них земли, чего бы, конечно, не делала, если бы киргизы были ее подданными. Наконец, баколинец Юсуп Сарымов заключил тем, что киргизы, как магометане, никогда не могли вступить в подданство христианской империи.

Никифоров возражал на это, что, будучи прислан императором для переговоров с ханом, считает неприличным объясниться лично с государственными преступниками, изменниками империи, а потому предоставляет обличение их лживых речей Айтову, говорившему, конечно, по заранее приготовленной агентом программе.

Объяснив историю присяги киргизов на подданство России, сравнив положение киргизов наших с теми, которые зависят от Хивы, и опровергнув религиозное убеждение примером турецкого султана,[29] Айтов перешел затем к объяснениям поочередно с каждым из присутствующих.

 — И кто же ныне, — говорил он, — берет на себя отречься от лица всего народа от подданства России? Ты ли, Джангазы? Но ты родился в России, от отца, который был не только подданным ее, а даже в службе императора, достиг звания майора и, только сделавшись преступником, постыдно бежал из Оренбурга от бесчестия и наказания.

В том же духе было сказано Рахман-Кулу, Юламан Тлянчику и Юсупу Сарымову, которым указано на их предков, присягавших в разное время России, указано на их собственное вероломство и измену.

 — Слишком долго было бы, — прибавил в заключение Айтов, — обнаруживать клятвопреступничество прочих присутствующих; но молчание их служит лучше моих слов уликою. И вот кто созван теперь, чтобы подтвердить права хивинского хана! Не могу, однако же, скрыть особого презрения своего к двум лицам: к тебе, Каип-Гали, и к товарищу твоему Джангазы. Не стану исчислять тебе вероломства и предательства, заставившие тебя бежать из России; вспомните только, султаны, что предки ваши властвовали в этой Хиве, сидели на престоле того же хана, который вызвал вас ныне на рабское унижение и позорное клятвопреступничество в пользу незаконных притязаний своих.

Слова эти произвели сильное впечатление на присутствующих, и смущенный мехтер обратился к тляукабакцу Умер-Али, спрашивал его, что должен он сказать о решении собрания хану. Втайне преданный нам Умер-Али отвечал:

 — Я и прежде говорил вам, что собрание это бесполезно, что бесславно Хиве, крамольничав против России, теперь, для примирения с нею и сохранения выгод своих, выставлять на жертву киргизов; слова мои оправдались, и позвольте нам, по крайней мере, не оставаться здесь долее.

Так кончилось собрание. Оно произвело весьма невыгодное для хана впечатление на киргизов, из коих многие после совещания старались сблизиться с Никифоровым и приобрести прощение России.[30] Что касается хана, то и после диспута Айтова он нисколько не делался сговорчивее; одно назначение в Хиву постоянного русского агента не встретило с его стороны препятствий, особенно когда он узнал, что должность эту будет исполнять мусульманин Айтов. Хан при этом изъявил только желание иметь и своих поверенных в Астрахани и Оренбурге, для защиты купцов по делам с таможнями, на притеснение которых он нередко жаловался.

После долгих совещаний в тайных собраниях у хана решено было наконец не давать Никифорову окончательного ответа, а отправить в Россию своих посланцев с другими, предлагаемыми ханом условиями. Вслед затем последовало всенародное объявление Диван-беги в караван-сарае о том, что хан не хочет слушать ни военного губернатора, ни агента.

После такого решения Никифоров счел за лучшее оставить Хиву, тем более что в последнее время с миссией все равно никто уже не хотел входить в сношения…

Таким образом, договора с Хивою заключить не удалось. Жалеть, однако, об этом нечего, так как Хива не считала никакие договоры ни во что! Тем не менее возложенную начальством на него задачу Никифоров не выполнил…

Прощание хана с агентом было довольно дружелюбно. При этом Никифоров сделал еще одно предложение: послать кого-либо из чиновников ханских в Россию для ознакомления с могуществом империи, ее войском и торговлею, на что Аллакул, однако же, не согласился, ответив: «Когда будем друзьями, то это сделаем».

Отпуская миссию, хан, по правилам восточной вежливости, одарил ее не только вещами, но и деньгами. Так, агенту были присланы в подарок аргамак, седло, парчевой халат и 200 тиллей; Айтову — аргамак, седло, парчевой халат и 150 тиллей, письмоводителю — 30 тиллей, двум топографам, пяти купцам и уряднику — по 10 тиллей, 10 казакам — 5 тиллей каждому и всем по халату. Считая к этому наем верблюдов для обратного следования миссии и кормовые деньги, получим, что все издержки хивинского правительства на содержание ее простирались до 1037 тиллей или до 4000 руб. сер.

27 октября миссия выступила в обратный путь. От Айбугира Никифоров с догнавшими его вновь назначенными посланцами Вуиз-Ниязом, Ишбай-Бабаевым, с 16 чел. свиты и 7 освобожденными пленными, направился через Устюрт к крепости Сарайчиковской, куда прибыл через 30 дней, 2 декабря.

Айтов остался в Хиве в качестве постоянного агента. Но не прошло и двух дней после отъезда миссии, как мехтер прислал сказать Айтову, что хан не изъявляет согласия на пребывание его в Хиве и даже не решается отпустить его в какое-либо другое владение, а просит отправиться в Россию. Айтов не нашел возможным долее оставаться в Хиве и, нагнав миссию на Айбугире, направился оттуда, вместе с топографом, по западному берегу Арала и далее через Чушка-Куль к Оренбургу, куда и прибыл 11 декабря. Таким образом, посольство Никифорова не достигло ни одной из предположенных целей.

Огорченный неудачей, истомленный недугом, Никифоров, возвратясь в Оренбург и не застав там Перовского, был вытребован в С.-Петербург для личного доклада о своем поручении, но на дороге, в одном селе Симбирской губернии, под Сызранью, заехал к матери, слег в постель и после двухнедельной болезни скончался 27 января от разрыва сердца. Бумаги его опечатали, но никакого толку не добились: покойный дневника не вел, писал карандашом какие-то заметки на клочках бумаги, да и то шифром… Так бесплодно и бесполезно погибли все надежды Перовского на этого человека!