XIV. Перелом: заговор Гетулика
XIV. Перелом: заговор Гетулика
Перед тем как разнеслась новость о заговоре Гетулика, несколько дел небольшой важности были предметом римской хроники. Вначале сенатор Гней Домиций Корбулон выдвинул серию обвинений против своих коллег, которые несли ответственность за расходы на содержание дорог в Италии при принципате Тиберия; они были, без сомнения, одобрены принцепсом. Он просил проверить счета всех магистратов, живых или мертвых, и получить уплату долга всех взысканных сумм, полученных сенаторами, что касается их самих или их наследников. Домиций Корбулон обрел, конечно, много врагов, но для него это было привычно: в 21 году, когда он еще не был претором, он нападал в сенате на молодого нобиля Луция Суллу, который на гладиаторском зрелище не уступил ему свое место, но в итоге вынужден был перед ним извиниться.
Дело Вителлия рассматривалось в то же самое время. Император вызвал наместника Сирии и тот бросился перед ним на колени на восточный манер. Дион Кассий утверждал, что это он сделал, чтобы сохранить жизнь; Светоний уточнил, что он закрыл свое лицо, приближаясь к Гаю, словно бы не мог выдержать его сияния. Достоверно то, что он вел себя совсем не как консул, кем он был; император затем не проявил к нему никакой благосклонности. Однако среди товарищей принцепса по развлечениям находился сын Луция, будущий император Вителлий. Замена Вителлия на Востоке была связана с планами Калигулы, но можно полагать, что или Вителлий его не удовлетворял в иудейских делах, или он ревновал к успеху этого наместника, что, впрочем, мало вероятно. В тот же год произошла смена нескольких провинциальных правителей. Например, в Лузитании Гай Уммидий Квадрат, правивший в Мерида с 31 года, уступил свое место Луцию Кальвинцию Вету Кармину, который там оставался по крайней мере до 44 года; Уммидий Квадрат не навлекал на себя никакой немилости, поскольку он получил несколькими месяцами позже консулат.
Отзыв наместника Паннонии, Гая Гальвиция Сабина, повлекший его самоубийство, официально был связан с распутством его жены, но отказ Калигулы предать это забвению и его желание видеть этого нобиля на процессе было одним из явных признаков глубокой опалы, и, как во время принципата Тиберия и Августа, обвиненный предпочел добровольную смерть. Его жена, обвиненная вместе с ним, была сестрой ответственного за часть армий Германии Гетулика.
Случай с консуляром Гнеем Домицием Афром, напротив, совершенно иной. Этот сенатор был галлом по происхождению, из колонии Нимей; он вошел в сенат в начале принципата Тиберия или, возможно, в последние месяцы принципата Августа и был одним из редких провинциальных сенаторов того времени. Это был превосходный оратор, и он фигурировал среди самых великих адвокатов своего времени; его защитные речи, как и его остроты, вошли в интеллектуальный багаж риторов эпохи Флавиев и Антониев. Квинтилиан хвалил его мастерство, понимая под этим законченность, совершенство его искусства, которое ему позволило приобрести уважение. Афр заведовал претурой в 25 году, а в следующем году он предъявил обвинение в бесстыдстве, супружеской неверности, колдовстве и порче по отношению к принцепсу против Клавдии Пульхры, которая была близка к императорской семье, являясь двоюродной сестрой и подругой Агриппины, вдовы Германика. В возобновившемся процессе, который он выиграл, Афр показал себя умелым оратором, и по этому случаю Агриппина упрекала Тиберия, как мы уже упоминали, и пропасть между ними еще больше увеличилась. В 27 году Домиций Афр повторил обвинение против сына Клавдии Пульхры, Квинтилия Вара, но сенат отложил процесс под предлогом отсутствия Тиберия. Воцарение Калигулы изменило ситуацию: Домиций сам был обвинен и должен был объяснять свое поведение в период принципата Тиберия. Этот враг Агриппины избегал нового принцепса, но тот публично его успокоил: «Не бойся, Домиций, не тебя я должен осуждать, а Агамемнона», перекладывая ответственность на Тиберия, который не колебался пожертвовать своей невесткой, как греческий царь Агамемнон своей дочерью Ифигенией.
В 39 году Домиций воздвигнул статую Калигулы, надпись на которой гласила, что в возрасте двадцати семи лет Гай был облечен вторым консулатом. Согласно Диону Кассию, принцепс был в ярости, поскольку посчитал это упреком в том, что он снова получил магистратуру, задолго до законного возраста. В сущности, Домиций и Калигула осуществили целую постановку в течение августа. Первое действие развертывается на заседании сената: Гай нападает на Домиция, чтобы вызвать самого искусного и известного оратора на поединок. Домиций ему отвечал, притворяясь изумленным ораторским талантом принцепса; он шел шаг за шагом при помощи цитат, каждая из которых была обвинением против него, словно он был судьей, а не обвиняемым. Затем он разразился шумными рыданиями и рухнул на колени перед своим обвинителем, объявляя, что тот больше оратор, чем император. Домиций был в хороших отношениях с Каллистом, вольноотпущенником Калигулы, и этот последний говорил Каллисту, что он посчитает себя счастливым в том случае, когда ему позволят быть таким блестящим; мы снова находим здесь эту страсть Калигулы к напыщенной речи.
С другой стороны, принцепс терпеливо ожидал 31 августа, свой день рождения, и 2 сентября, годовщину битвы при Акции. Первое торжество, как он считал, должно быть скромным. Преторы предлагали гонки колесниц и битву зверей в амфитеатре, как обычно, но консулы не согласились. В память об Акции, он выдвинул особенно искусное обвинение: поскольку он одновременно вел свое происхождение как от Августа, так и от Марка Антония, он заявил близким, что обвинит консулов, если они будут восхвалять жертвоприношение, что это оскорбит память Антония, а если об этом жертвоприношении будут умалчивать, то это оскорбит память Августа. Это был способ подготовить мнение о небольшом перевороте, осуществленном под предлогом национального примирения, чтобы забыть братоубийственную борьбу гражданских войн. И 2 сентября он отстранил от должности двух консулов и приказал, вероятно, в силу своих полномочий трибуна, побить их фасциями (пучок из прутьев с секирой). Дион Кассий сообщает, что один из консулов даже обесчестил себя самоубийством, но не называет имени. Во всяком случае, это не был Домиций Корбулон, потому что мы находим его в сенате Клавдия. Согласно Светонию, смещение консулов имело место по случаю дня рождения Калигулы 31 августа, и государство оставалось три дня без своих верховных магистратов. Новые выборы состоялись 2 сентября и новая пара консулов была выбрана: Гней Домиций Афр и Элий Галл. Последний был «новым» сенатором времен Тиберия, вошедшим в сенат как квестор в 9 году, ставший эдилом или трибуном в 21 году, претор к 23 году, которого Калигула сделал куратором водоснабжения в 38 году. Эти два сенатора сословия всадников ждали консулат пятнадцать лет, и хотя они не принадлежали к сенаторскому нобилитету, являлись способными людьми — один был блестящим адвокатом, а другой — умелым государственным чиновником, который хорошо руководил в течение более десяти лет постройкой важного акведука в Риме. Принцепс не благоприятствовал бездарным, так что от своего правила он не отступил. Не менее важно и то, что эти сенаторы, которые были обязаны принцепсу, не имели связей с великими сенаторскими семьями.
Вскоре Калигула покинул Рим, чтобы совершить путешествие, вероятно, в обществе Цезонии, которая была беременной, Эмилия Лепида, шурина, двух сестер — Агриппины и Юлии, и веселых спутников, большинство которых были комедиантами.
Светоний представил этот отъезд как внезапную прихоть:
«Однажды, когда он ехал в Меванию, посмотреть на источник и рощу Клитумна, ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей. Тут ему и пришло в голову предпринять поход в Германию; и без промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска, произведя с великой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, сколько никогда не видывали, он отправился в путь. Двигался он то стремительно и быстро, так что преторианским когортам иногда приходилось вопреки обычаям вьючить знамена на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, иногда носилки его несли восемь человек, а народ из окрестных городов должен был разметать перед ним дорогу и обрызгивать пыль» (Калигула, 43).
Он изъявил желание руководить военной кампанией. Преторианская гвардия вышла из Рима форсированным маршем; необходимо было пересечь Альпы и выйти в расположение легионов на берегах Рейна. Было ли это сентиментальным путешествием по местам его раннего детства? Было ли это желание прославиться в блестящей молниеносной кампании за Рейном, как в 14 году? Или он стремился навести дисциплину в верхнегерманском войске? Вскоре тогдашний командующий германских легионов был обвинен в заговоре.
Заговор был устроен в ближайшем окружении Калигулы, поскольку в нем участвовали две его сестры и зять Лепид. Вероятно, и другие лица принимали в этом участие, а главная причина заключалась в проблемах наследования. Император, разумеется, был еще молод, но он не имел наследника и тяжелое заболевание поставило его на волосок от смерти за несколько месяцев до этого. Смерть Друзиллы, по-видимому, лишила всех шансов Лепида, но он всегда принадлежал к обществу императора. Остаются две другие сестры, что касается одной, Агриппины, она была честолюбивой: она и ее муж, Домиций Агенобарб, казались отныне естественными наследниками, но Домиций был тяжело болен, мало популярен и, вероятно, его мало интересовало, станет ли он императором. Агриппина имела одного сына, двухлетнего Нерона; опасалась ли она Цезонию как наследницу императора? Честолюбивый Лепид также стремился стать наследником Гая. Но взять власть в Риме было недостаточно. Требовалось одобрение легионов, во главе которых стоял Гетулик, пользовавшийся у своих солдат большой популярностью. А через сестру Корнелию он мог воздействовать на своего шурина, Гая Гальвиция Сабина, стоявшего во главе двух легионов в Паннонии.
Детали хитрого замысла мы опускаем. Калигула усматривал доказательства против заговорщиков в письмах и кинжалах. Содержание писем неизвестно. Но даже если там не говорилось об убийстве Гая, а только о наследовании власти в случае естественной смерти Калигулы, уже в этом было доказательство заговора. За двадцать лет до этого, в начале принципата Тиберия, претор Скрибоний Либон был доведен до самоубийства, будучи изобличен в том, что хотел знать, станет ли императором вместо Тиберия. Калигула отстранил от должности Гетулика, заменив его другим консулом, и организовал процесс над его сообщниками, учредив трибунал. Новость о раскрытии заговора достигла Рима 26 октября и вызвала большое смятение в сенате. Возможно, что в своем письме Калигула просил согласия приговорить к смерти Гетулика и Лепида. Во время совещания сената претор Веспасиан предложил, чтобы тела осужденных были выброшены на лестницу Гемоний, как и тела Сеяна, его детей и его сообщников, за тяжкое оскорбление народа. Сенат не только утвердил обвинения, но и пожаловал принцепсу овации, т.е. право отмечать малый триумф. К Калигуле была послана депутация, чтобы поздравить императора с избавлением от опасности.
На границах Рейна или Роны Калигула обезглавил Лепида и Гетулика; он предоставил им, однако, честь быть сожженными. Что касается его сестер Агриппины и Юлии, то они были изгнаны согласно обычаям Августа и Тиберия. При этом в духе черного юмора, который был ему присущ, Гай предписал Агриппине отнести ей самой в Рим урну, содержащую прах ее любовника — Лепида.
Калигула признал, что заговор был узким, однако, если следовать нашим источникам, известно, что, начиная с этого момента, страх охватывает сенаторов и не покидает их больше до конца правления Калигулы, словно окончательно разрушено доверие между первым сословием государства и принцепсом. Впрочем, вряд ли это было связано с казнью двух заговорщиков. В Риме заметили, что принцепс не жалует тех, кто показывает свою силу, опасаясь соперничества. Калигула не желал делить власть с кем бы то ни было и знал, как добиться полного повиновения. Сенаторы все более сознавали свое бессилие перед этим вспыльчивым и красноречивым «большим мальчиком».