Глава 23 СИТУАЦИЯ В ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОМ МИРЕ В 221 г. до н. э

Глава 23

СИТУАЦИЯ В ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОМ МИРЕ В 221 г. до н. э

Полибий избрал 221 г. до н. э. для начала своей масштабной истории цивилизованного мира, поскольку, по его мнению, именно этот год стал поворотным пунктом в человеческих делах. Некоторые величайшие монархи именно в это время умерли — Антигон III Досон, Птолемей III Эвергет, Клеомен III; Антиох III Сирийский только что взошел на престол — всего лишь неопытный юноша. Еще два неоперившихся юнца — Птолемей IV Филопатор и Филипп V тоже заняли «вакантные» троны. Тем, кто ожидал римского нашествия, оно теперь казалось неизбежным. В это время римляне могли покорить империю Александра Великого, не испытав никаких трудностей. Но неожиданно и для римлян на западе появилась туча: Ганнибал осадил и взял Сагунт (в 219 г. до н. э.) и пересек реку Ибер. И в течение следующих почти двадцати лет им пришлось сражаться за свое существование с могущественным карфагенянином. Угроза вторжения римлян несколько отодвинулась, эллинистический мир получил отсрочку и еще целое поколение мог развиваться относительно спокойно.

Но создавалось впечатление, что время, отмеренное ему природой, стремительно истекало. Египет после первых трех блестящих царей возводил на трон только глупцов и распутников — в лучшем случае педантов. Македония, которой правили великолепные Антигониды, отдававшие себя целиком патриотическим делам, теперь досталась эгоистичному тирану и мелочному глупцу. Только в Сирии еще оставался Антиох III Великий, продолжавший кипучую деятельность, но в середине жизни он, похоже, утратил силу и пал перед римлянами в единственном бутафорском сражении. (Крупных сражений у Антиоха III с римлянами было два — при Фермопилах в 191 г. до н. э. и при Магнесии в 190 г. до н. э. И «бутафорскими» они не были. — Ред.) Великолепная культура эллинизма теперь переместилась во второстепенные государства — в Родос, Пергам и многие свободные греческие города, такие как Византий и Кос, и даже царства на обширном пространстве от Греции до Востока. Цари Вифинии, Каппадокии и Понта строили эллинистические столицы, развивали эллинистическое искусство и литературу. Даже дикие галаты, как этолийцы в Греции, использовали свою добычу для украшения своей столицы и приобрели некоторый стиль.

Мы не встречаем особых свидетельств претензий жителей Востока. Однако царство Атропатена в Северной Мидии было теперь захвачено парфянами Аршакидами. Их пришествие датируется около 250 г. до н. э., когда они успешно освободились от власти Антиоха II Теоса и, как парфянская монархия, надолго стали оплотом Востока против натиска Запада. Но и до них дошло (и было воспринято) греческое искусство. Даже в Бактрии были греческие монеты и некоторые эллинистические традиции. Мы знаем, что римский сенат рьяно стремился стать частью великого единства — сходного с тем, что сегодня зовется «европейской культурой». Можно себе представить, с какой тщательностью читалось и перечитывалось греческое письмо Селевку II теми, кто считал себя греческими учеными в Риме, и только грамматические ошибки могли выдать в них вульгарных выскочек. Если восточной границей эллинизма была поднимающаяся Парфия, на западе он достиг Карфагена, семитские корни которого (из Финикии) являли собой резкую противоположность греческим. Противоречия становились все глубже, благодаря векам торгового соперничества. Но возможно, даже в Карфагене эллинизма было больше, чем мы можем предположить. Постоянный приток добычи с Сицилии, изрядной частью которой являлись произведения искусства и рабы, не мог не повлиять на пунических правителей-торговцев. Мы знаем о переговорах Ганнибала со Сципионом (до сражения при Заме), правда через переводчика — нам не известно, чтобы он говорил по-гречески.

Монета Антиоха III

Общий язык был самыми прочными узами для всего цивилизованного мира, следующим по важности было широкое распространение торговли. Торговали всем — от китайского шелка до испанского серебра, от белых медведей Сибири до тропических носорогов. Торговые пути от Цейлона и Ганга к Средиземному морю были постоянной заботой сирийских и египетских царей, и много войн велось именно из-за этих торговых путей, бывших источником огромного богатства. К сожалению, с ростом количества драгоценных металлов и возможностей получить большие состояния углубилась пропасть между бедными и богатыми, и мы знаем, что в Антиохии и Александрии были толпы голодных отчаявшихся людей, такие же, как позже в Париже и Лондоне. В Греции мы видели, что земельный вопрос, так знакомый нам по Риму Гракхов и современной Европе, стоял достаточно остро. Можно сказать с уверенностью, что предводители бедноты пользовались аргументами стоиков, хотя философы и были аристократами, чтобы показать: все люди равны перед Богом, а значит, могут рассчитывать на равные права и привилегии. К сожалению, все это не было отражено в литературе, которая использовалась высшими классами, и мы узнаем о таких вещах лишь косвенно, когда какой-нибудь царь, вроде Агиса IV (III), становился на сторону народа.

Примечательно, но не удивительно, что ни в одном из новых центров культуры, кроме разве что Александрии, не появилось по-настоящему оригинальной выразительной литературы. Такая литература идет прямо из людских сердец и возникает лишь на том языке, который выражает всю историю развития народа. Так было со старой греческой литературой. Но в новых эллинистических центрах греческий язык был искусственным растением, повсеместно развиваемым для торговли и общения — и только для этих целей. С таким же успехом мы могли бы ожидать появления, скажем, оригинальной французской литературы при дворах Германии, Польши или России, где довольно долго свободно говорили на французском языке. Вероятнее всего, в таких образовательных центрах, как Пергам, Родос или Таре, не было необходимости в новых книгах. В Афинах главы школ выплескивали в мир бурные потоки трактатов, но эти книги не были литературой в самом высоком и чистом смысле этого слова. Александрийские писатели творили во всех возможных стилях и размерах. Они считали, что каждый образованный человек должен уметь писать трагедии, лирические поэмы, гекзаметры, эпиграммы, причем на разных диалектах. Они проводили время в яростных литературных спорах, писали сатиры и памфлеты, мелкие критические статьи. Круг лиц, связанных с Мусейоном Александрии, был, наверное, таким же узким, как сегодня преподавательский состав Оксфорда или Кембриджа. Тогда, как и сейчас, люди создавали тексты произведений и искали способы их улучшения, но только поле тогда было новым и с него можно было собрать большой урожай. Труды Аристарха, к примеру, стали целой эпохой в развитии литературы — благодаря ему до нас дошли произведения древних греческих поэтов. Школой Аристарха труды старых мастеров были не только исправлены и очищены, но, и это главное, объяснены. Первой работой были поэмы Гомера — своего рода библия греков, а потом труды Гесиода, Пиндара, Аристофана, Софокла. Благодаря комментариям, составленным, когда их смысл был еще доступен, мы понимаем бесчисленные загадки словаря и аллюзий, которые иначе так навсегда и остались бы неразрешимыми. Если читатель желает в этом убедиться, ему достаточно посмотреть схолии к произведениям Аристофана, полученные от александрийцев из вторых или третьих рук. Вместе с тягой к рассказам и повествованиям о личных приключениях, о которой уже говорилось, пришла склонность к мемуарам, таким как воспоминания Арата или иссушенных солнцем Птолемеев, из которых историки черпали пикантные детали, так забавляющие нас у Плутарха. Может быть, поэтому этот историк имел большее влияние на мир, чем, скажем, Фукидид. Его труды носят характер биографичный, личный, современный. Автор не гнушается деталей, которые ранние историки опускали, считая недостойными. В ту эпоху люди увлекались древностями, исследованиями старых обычаев и их происхождением. Подобное становится популярным, только когда люди устают и начинают оглядываться назад, пытаясь отвлечься от своего недовольства настоящим.

Такие исследования, а также более близкое знакомство людей с разными религиями и культами привели к возникновению интереса к философии религии и, естественно, к прогрессу скептицизма, поддержанного философским скептицизмом школ. Последним было все равно, в какого бога верить, да и цари проявляли терпимость к самым разным верам, так что люди постепенно стали считать их обычной модой. Этот продвинутый скептицизм нашел свое отражение, к примеру, в труде Эвгемера из Мессены (ок. 300 до н. э.), который смело заявлял, что все боги были обожествленными людьми, а вера — влияние жуликов на глупцов. Насколько модной была эта книга, доказывает ее перевод на латынь Эннием, причем в то время, когда Рим был далек от подобного отношения. Если бы такой труд принадлежал перу римлянина, его наверняка в рассматриваемый период (ок. 200 до н. э.) с проклятием изгнали бы из государства, но римляне были готовы терпеть все греческое, как оправданное цивилизованными народами.

Самой удивительной чертой этого сложного мира было развитие реальной науки. Немалые шаги вперед сделали медицина, хирургия, ботаника, а также математика и механика. Мы с изумлением читаем у Атенея рассказ о гигантских судах, которые строились в Сиракузах и Александрии, вмещавших царей, придворных и совмещавших удобства дворца и роскошь парка на воде. Нельзя забывать и об Архимеде и его защите Сиракуз (212 до н. э.), которая доказывает, что механика того времени достигла достойного уважения даже с позиций нашей современной науки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.