Глава 3 ПОКОИ ГОСПОЖИ ДЕ СОВ

Глава 3

ПОКОИ ГОСПОЖИ ДЕ СОВ

Екатерина не ошиблась: Генрих не изменил своим привычкам и каждый вечер отправлялся к г-же де Сов. Сначала эти посещения Держались в глубочайшей тайне, но мало-помалу осмотрительность Генриха ослабла, он перестал принимать меры предосторожности, а потому Екатерине нетрудно было убедиться, что Маргарита лишь называлась королевой Наваррской, а на самом деле ею была г-жа де Сов.

В начале нашего повествования мы успели сказать два слова о покоях г-жи де Сов, но дверь, открытая Дариолой королю Наваррскому, закрылась за ним накрепко, покои г-жи де Сов и место таинственных любовных свиданий пылкого Беарнца остались нам неведомы.

Такие комнаты августейшие особы обыкновенно предоставляют во дворце своим придворным, которых желают всегда иметь под рукой; покои эти были, разумеется, не столь просторны и не столь удобны, как собственные городские квартиры. Как уже известно читателю, покои г-жи де Сов помещались в третьем этаже, почти под комнатами Генриха, и дверь из них выходила в коридор, дальний конец которого освещался готическим окном с маленькими стеклами в свинцовом переплете, пропускавшими лишь тусклый свет даже в самый ясный день. Зимою же после трех часов дня приходилось зажигать лампу, но и зимой в лампу масла наливали столько же, сколько летом, и к десяти часам вечера она гасла, обеспечивая любовникам в эти зимние дни наибольшую безопасность свиданий.

Маленькая передняя, обитая шелком с большими желтыми цветами, приемная, затянутая синим бархатом, и спальня, где стояла кровать с витыми колонками и вишневым атласным пологом, отделенная от стены узким проходом, и где висело зеркало в серебряной оправе и две картины, изображавшие любовь Венеры и Адониса, составляли покои – теперь сказали бы «гнездышко» – очаровательной придворной дамы королевы Екатерины Медичи.

Если поискать внимательнее, то в темном углу, напротив туалета со всеми принадлежностями, можно было заметить дверцу в своего рода молельню. Там, на возвышении, к которому вели две ступени, стояла скамеечка для коленопреклонений. Там на стенах, как бы в противовес упомянутым картинам на мифологические сюжеты, висели три-четыре картинки самого возвышенного, духовного содержания. Между картинами, на золоченых гвоздиках. висело женское оружие, так как и женщины в ту эпоху – эпоху тайных интриг – носили при себе оружие и, случалось, владели им не хуже мужчин.

Вечером, на следующий день после описанной нами сцены у Рене, г-жа де Сов сидела у себя в спальне на кушетке и говорила Генриху о своей любви к нему и о своем страхе за него, доказывая и любовь, и страх той преданностью, какую она обнаружила в ночь, последовавшую за Варфоломеевской, то есть в ночь, когда Генрих, как помнит читатель, ночевал у своей жены, Генрих выражал ей свою признательность. Г-жа де Сов в простом батистовом пеньюаре была очаровательна, а Генрих был ей глубоко признателен.

В такой обстановке Генрих, искренне влюбленный, предавался мечтам. А г-жа де Сов, воспылавшая самой горячей любовью, начавшейся по приказанию Екатерины, пристально всматривалась в Генриха, желая удостовериться, то ли, что губы, говорят его глаза.

– Генрих, – молвила г-жа де Сов, – скажите откровенно: в ту ночь, когда вы спали в кабинете ее величества королевы Наваррской, а в ногах у вас спал Ла Моль, – вы не жалели о том, что этот достойный дворянин лежал между вами и спальней королевы?

– Жалел, душенька моя, – отвечал Генрих. – ведь я неминуемо должен был пройти через ее спальню, чтобы попасть в ту комнату, где мне так – хорошо и где в эту минуту я так счастлив.

Госпожа де Сов улыбнулась.

– А после вы туда ходили?

– И всякий раз говорил вам об этом.

– И вы не пойдете туда тайком от меня?

– Никогда.

– Поклянитесь.

– Поклялся бы, будь я гугенотом, но...

– Что «но»?

– Но католическая религия, догматы которой я сейчас изучаю, научила меня, что клясться не надо никогда.

– Сейчас видно гасконца! – покачивая головой, сказала г-жа де Сов.

– Шарлотта, а если бы я стал вас расспрашивать, вы ответили бы на мои вопросы?

– Конечно, – ответила молодая женщина. – Мне нечего скрывать от вас.

– В таком случае объясните мне, Шарлотта, как случилось, что, оказав мне отчаянное сопротивление до моей женитьбы, вы после нее перестали быть жестокой по отношению ко мне, беарнскому увальню, смешному провинциалу, к государю настолько бедному, что он не может придать драгоценностям своей короны должный блеск?

– Генрих, вы требуете, чтобы я разгадала загадку, которую на протяжении трех тысячелетий не могут разгадать философы всех стран, – отвечала Шарлотта. – Генрих, никогда не спрашивайте женщину, за что она вас любит; довольствуйтесь вопросом: «Вы меня любите?».

– Вы меня любите, Шарлотта? – спросил Генрих, – Люблю, – ответила г-жа де Сов с обаятельной улыбкой, кладя свою красивую руку на руку возлюбленного. Генрих сжал ее руку.

– А что, если бы разгадку, которую тщетно ищут философы на протяжении трех тысячелетий, я нашел, по крайней мере, в вашей любви, Шарлотта? – преследуя свою мысль, настаивал он.

Госпожа де Сов покраснела.

– Вы меня любите, – продолжал Генрих, – значит, мне больше нечего просить у вас, и я считаю себя счастливейшим человеком в мире. Но ведь вы знаете: любому счастью всегда чего-нибудь да не хватает. Даже Адам в раю не чувствовал себя вполне счастливым и вкусил от злосчастного яблока, наградившего всех нас любопытством, а потому всю жизнь мы стремимся узнать то, что нам неведомо. Скажите же, душенька моя, и откройте мне неведомое: может статься, поначалу вам приказала любить меня королева Екатерина?

– Генрих, говорите тише, когда говорите о королеве-матери, – заметила г-жа де Сов.

– O-o! – воскликнул Генрих так свободно и непринужденно, что обманул даже г-жу де Сов. – Когда-то я и впрямь побаивался нашей дорогой матушки и не ладил с нею, но теперь я – муж ее дочери...

– Муж королевы Маргариты! – покраснев от ревности, сказала Шарлотта.

– Лучше говорите тише, – сказал Генрих. – Теперь, когда я – муж ее дочери, мы с королевой-матерью – лучшие друзья. Чего от меня хотели? По-видимому, чтобы я стал католиком. Превосходно: меня коснулась благодать, и предстательством святого Варфоломея я стал католиком. Теперь мы живем одной семьей, как хорошие братья, как добрые христиане.

– А королева Маргарита?

– Королева Маргарита? – переспросил Генрих. – Что ж, она-то и является для всех нас связующим звеном.

– Но вы говорили мне, Генрих, что королева Наваррская на мою к ней преданность ответила великодушием. Если вы сказали мне правду, если королева Маргарита в самом деле относится ко мне великодушно, за что я ей очень признательна, значит, она только звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.

– Однако я держусь за него и езжу на этом коньке уже три месяца.

– Значит, вы обманули меня, Генрих! – воскликнула г-жа де Сов. – Значит, королева Маргарита – ваша жена на самом деле!

Генрих улыбнулся.

– Знаете, Генрих, – заметила г-жа де Сов, – эти улыбки выводят меня из себя, и, хотя вы и король, иногда у меня возникает жестокое желание выцарапать вам глаза!

– Значит, мне все же удается кое-кого провести этой мнимой близостью, – заметил Генрих, – коль скоро бывают случаи, когда вам хочется выцарапать мне глаза, хотя я и король, значит, и вы верите в эту близость.

– Генрих, Генрих! По-моему, сам Господь Бог не знает, что у вас на уме! – сказала г-жа де Сов.

– Я так рассуждаю, душенька моя, – сказал Генрих, – сначала Екатерина приказала вам любить меня, потом заговорило ваше сердце, и теперь, когда заговорили оба эти голоса, вы прислушиваетесь только к голосу сердца. Я тоже люблю вас всей душой, и потому-то, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы их вам из боязни повредить вам... ведь дружба королевы-матери ненадежна – это дружба тещи!

Совсем не такого ответа ждала Шарлотта: каждый раз, как она пыталась проникнуть в бездны души своего возлюбленного, ей казалось, что между ними опускается плотный занавес и тотчас превращается в непроницаемую стену, отделяющую их Друг от друга. Она почувствовала, что глаза у нее наполняются слезами, и, услыхав, что часы бьют десять, сказала Генриху:

– Государь, пора спать: завтра я должна очень рано явиться к королеве-матери.

– Сегодня вы прогоняете меня, душенька? – спросил Генрих.

– Генрих, мне грустно. А раз мне грустно, вам станет со мной скучно, и вы меня разлюбите. Поймите, что лучше вам уйти.

– Хорошо! – отвечал Генрих. – Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но, ради Бога, сделайте милость, разрешите присутствовать при вашем переодевании!

– Государь! А как же королева Маргарита? Неужели вы заставите ее ждать, пока я буду переодеваться?

– Шарлотта, – серьезным тоном сказал Генрих, – мы условились никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы проговорили о ней чуть ли не весь вечер.

Госпожа де Сов вздохнула и села за туалетный столик. Генрих взял стул, пододвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и оперся на спинку стула.

– Ну вот, малютка Шарлотта, – сказал Генрих, – теперь я вижу, как вы наводите красу, и притом наводите для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько тут разных разностей, сколько баночек с ароматными кремами, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!

– Это только кажется, что всего много, – со вздохом отвечала Шарлотта, – а на самом деле очень мало; оказывается, и этого недостаточно, чтобы царить в сердце вашего величества безраздельно.

– Послушайте! Не будем возвращаться в область политики, – сказал Генрих. – Что это за маленькая тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моему Юпитеру Олимпийскому?

– Да, государь, – с улыбкой ответила г-жа де Сов, – вы угадали.

– А этот гребешок слоновой кости?

– Делать пробор.

– А эта прелестная серебряная коробочка с резной крышечкой?

– О, это прислал мне Рене, государь; это его опиат, который он уже давно обещал изготовить для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно нежными без всяких опиатов.

Тут Генрих, как бы в знак согласия с очаровательной женщиной, лицо которой светлело по мере того, как она возвращалась в царство кокетства, поцеловал ее в губы, которые баронесса внимательно рассматривала в зеркале.

Шарлотта протянула было руку к коробочке, служившей темой вышеприведенного разговора, очевидно, желая, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.

– Сударыня, кто-то стучится, – сказала Дариола, высунув голову из-за портьеры.

– Посмотри – кто и доложи, – ответила г-жа де Сов.

Генрих и Шарлотта тревожно переглянулись, и Генрих уже решил было скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как снова появилась Дариола.

– Сударыня, это парфюмер Рене.

При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.

– Если хотите, я откажусь его принять, – сказала Шарлотта.

– Нет, нет! – возразил Генрих. – Рене никогда не делает ничего, не продумав своих действий заранее, и если он пришел к вам, значит, не без причины.

– Тогда, может быть, вы спрячетесь?

– Ни в коем случае, – отвечал Генрих, – Рене знает все на свете и, конечно, прекрасно знает, что я здесь.

– Но, может быть, вам, ваше величество, его общество тягостно?

– Мне? Нисколько! – отвечал Генрих с усилием, которого при всем своем самообладании он, однако, не мог скрыть. – Правда, отношения у нас были прохладные, но с кануна святого Варфоломея они наладились.

– Впусти его! – сказала г-жа де Сов Дариоле. Вошел Рене и одним взглядом осмотрел всю комнату.

Госпожа де Сов по-прежнему сидела за туалетным столиком.

Генрих снова уселся на кушетке. Шарлотта сидела на свету, Генрих – в тени.

– Сударыня, я явился принести вам мои извинения. – почтительно, но непринужденно сказал Рене.

– А в чем вы провинились, Рене? – спросила г-жа де Сов с той благосклонностью, какую хорошенькие женщины всегда оказывают всем своим поставщикам, которые теснятся вокруг них и помогают им стать еще более хорошенькими.

– В том, что я давно уже обещал вам потрудиться для ваших красивых губок, и в том...

– Ив том, что сдержали ваше обещание только сегодня, да? – спросила Шарлотта.

– Только сегодня? – переспросил Рене.

– Да, я получила эту коробочку только сегодня, да и то вечером.

– Ах да! – произнес Рене, с каким-то странным выражением лица глядя на коробочку с опиатом, стоявшую на столике перед г-жой де Сов и как две капли воды похожую на те, что остались у него в лавке.

«Так я и знал!» – подумал он.

– А вы уже пользовались моим опиатом? – спросил он вслух.

– Нет еще; я как раз собиралась испробовать его, когда вошли вы.

Лицо Рене приняло задумчивое выражение, и это не ускользнуло от Генриха, от которого, впрочем, мало что ускользало.

– Рене, что с вами? – спросил король.

– Со мной, государь? Ничего, – ответил парфюмер, – я смиренно жду, не скажете ли вы мне что-нибудь, ваше величество, до того, как меня отпустит баронесса.

– Полноте! – с улыбкой сказал Генрих. – Вы и без слов прекрасно знаете, что я всегда рад вас видеть.

Рене посмотрел по сторонам, прошелся по комнате, словно исследуя зрением и слухом все двери и обивку стен, и стал так, чтобы одновременно видеть и г-жу де Сов и Генриха.

– Нет, не знаю. – возразил он.

Изумительный инстинкт Генриха Наваррского, подобно какому-то шестому чувству руководивший им всю первую половину его жизни, полную опасностей, подсказал ему, что сейчас в душе парфюмера происходит нечто необычное, похожее на борьбу, и, обратившись к флорентийцу, стоявшему на свету, тогда как сам он оставался в тени, сказал:

– Рене, почему вы пришли сюда об эту пору?

– Разве я имел несчастье потревожить ваше величество? – спросил парфюмер, делая шаг назад.

– Вовсе нет. Но мне хочется задать вам один вопрос.

– Какой вопрос, государь?

– Вы думали, что застанете меня здесь?

– Я был в этом уверен.

– Значит, вы меня искали?

– Во всяком случае, я счастлив вас видеть.

– Вы хотите что-то сказать мне? – гнул свою линию Генрих.

– Быть может, государь! – ответил Рене. Шарлотта покраснела: она задрожала от страха при мысли, что парфюмер, который, по-видимому, хотел раскрыть Генриху тайну, раскроет ему глаза на то, как она вела себя по отношению к Генриху вначале; делая вид, что всецело занята своим туалетом и ничего не слышит, она прервала их разговор.

– Ах. Рене, поистине вы чародей! – открыв коробочку с опиатом, воскликнула она. – У этой помады чудесный цвет, и, раз уж вы здесь, я хочу, из уважения к вам, попробовать ваше изделие при вас!

Она взяла коробочку и кончиком пальца захватила немного красноватой помады, чтобы намазать ею губы.

Рене вздрогнул.

Баронесса с улыбкой поднесла палец к губа.

Рене побледнел.

Генрих, по-прежнему сидевший в полумраке, следил за всем происходящим жадным, напряженным взором, не упустив ни движения г-жи де Сов, ни трепета Рене.

Пальчик Шарлотты почти коснулся губ, как вдруг Рене схватил ее за руку в то самое мгновение, когда Генрих вскочил, чтобы остановить ее.

Генрих бесшумно опустился на кушетку.

– Простите, сударыня, – принужденно улыбаясь, сказал Рене, – этот опиат нельзя употреблять без особых наставлений.

– А кто же даст мне эти наставления?

– Я.

– Когда?

– Как только скажу кое-что его величеству королю Наваррскому.

Шарлотта широко раскрыла глаза, ничего не поняв из таинственного разговора, который велся в ее присутствии; она так и осталась сидеть с коробочкой опиата в руке, глядя на кончик своего пальца, окрашенного помадой в карминный цвет.

Повинуясь мысли, которая, как и все мысли молодого короля, преследовала две цели, одну – явную, другую – тайную. Генрих встал и, подойдя к Шарлотте, взял ее руку и стал поднимать вымазанный кармином пальчик к своим губам.

– Одну минуту, – поспешно сказал Рене, – одну минуту! Соблаговолите, сударыня, вымыть ваши прекрасные руки вот этим неаполитанским мылом, которое я забыл прислать вам вместе с опиатом и которое имею честь принести лично.

Вынув из серебряной коробочки прямоугольный кусок зеленоватого мыла, он положил его в серебряный, золоченый тазик, налил в тазик воды и, встав на одно колено, поднес его г-же де Сов.

– Честное слово, мэтр Рене, я вас не узнаю! – сказал Генрих. – Своей любезностью вы заткнете за пояс всех придворных волокит.

– Какой прелестный запах! – воскликнула Шарлотта, намыливая свои прекрасные руки жемчужной пеной, отделявшейся от душистого куска.

Рене до конца выполнил обязанности услужливого кавалера и подал г-же де Сов салфетку из тонкого фрисландского полотна, чтобы вытереть руки.

– Вот теперь, ваше величество, – обратился к Генриху флорентиец, – вы можете делать все что угодно.

Шарлота протянула Генриху руку для поцелуя, затем уселась вполоборота, приготовляясь слушать, что станет говорить Рене, а король Наваррский занял свое место. глубоко убежденный, что в душе парфюмера происходит нечто необычайное.

– Итак? – спросила Шарлотта.

Флорентиец, видимо, собрал всю свою решимость и повернулся к Генриху.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.