Если кто-нибудь что-нибудь знает…

Если кто-нибудь что-нибудь знает…

«И я снова невольно думаю о Валериане Ивановиче Альбанове, душа которого для меня по-прежнему остается загадкой. Если кто-нибудь знает о нем, о его спутниках, близких больше, чем я, отзовитесь, пожалуйста! Я буду вам очень благодарен».

Так заканчивалась моя книга «Загадка штурмана Альбанова», которая, как я уже упоминал, вышла в 1981 году в Москве в издательстве «Мысль», в редколлегии которого, кстати, долгое время был Н. Я. Болотников.

К моему удивлению, книга вызвала огромную почту. Надо признать, что книги, которые я считал главными в своей жизни, не вызвали у читателя такого отклика, и это было даже обидно. Я поразился, как близка была людям эта давняя история. Потом все повторится в связи с поисками С. А. Леваневского, пропавшего без вести в 1937 году при перелете из СССР в США через Северный полюс. Они, впрочем, по вине В. И. Аккуратова, прежде всего, и отвлекли меня от дальнейших поисков Альбанова. Хотя, конечно, были и другие причины, по которым я ушел от активных поисков, связанных с трагической эпопеей «Св. Анны». Весь мой труд по поискам следов этой экспедиции теперь заключался в том, что я подшивал в папки, скоросшиватели приходящие письма, документы, отклики.

Сейчас, перелистывая содержимое этих папок, я неожиданно и с опозданием обнаружил, что было несколько реальных путей поиска, по крайней мере, было реально разгадать загадку самого Альбанова. Прекращая тогда поиск, я не думал, что перерыв будет таким продолжительным, теперь же, по прошествии почти пятнадцати лет, многое выяснить практически уже невозможно. С каждым годом в геометрической прогрессии умирали люди, которые что-то знали, тем более которые лично знали Альбанова. И об этом теперь приходится только сожалеть.

Сначала я стал перелистывать содержимое этих папок без какой-либо цели, просто в больнице, куда я попал с угрозой ампутации ноги, выкроилось свободное время, но неожиданно эта огромная почта как бы стала жечь мне руки, душу, и я снова сел за пишущую машинку, в надежде, что все это когда-нибудь удастся опубликовать, и, может, еще найдутся люди, которые чем-то смогут мне помочь.

А тогда одним из первых после выхода книги «Загадка штурмана Альбанова» мне написал Борис Михайлович Петров из Москвы:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Только что прочел Вашу увлекательную книгу. Я не полярник и не архивист, но хочу поделиться некоторыми впечатлениями и соображениями любителя. Может, некоторые из моих мыслей будут полезны Вам в поиске.

Одиссея «Св. Анны» — интереснейшая страница освоения Арктики. Писали ее три яркие личности: Брусилов, Альбанов, Жданко, из которых Вы выделили Альбанова, а двоих остальных рассматриваете в книге хотя и объективно, но все-таки через призму личности и успеха похода Альбанова: Брусилова — в свете их загадочной ссоры и как посрамленного научного противника похода по льдам, а Ермину Жданко — как возможную любовь Альбанова, источник или смягчитель их ссоры. Вы отдаете Е. А. Жданко должное («Святая Жданко»), но все-таки интересует она Вас как возможный источник сведений об экспедиции и об Альбанове. Акцент книги явно смещен на Альбанова. Это Ваше право, но если бы такую книгу пришлось писать мне, я, безусловно, посвятил бы ее Миме Жданко. В те годы образованная женщина в Арктике да еще в таких обстоятельствах — это не просто необычно. Вот такими дочерьми сильна и славна наша Россия! Низкий поклон их памяти! Наш долг, чтобы память эта не покрывалась забвением.

Сойди Мима Жданко со шхуны в Александровске — и экспедиция, очевидно, не состоялась бы. Подогрей она ссору штурмана и капитана — могла бы быстро наступить трагическая развязка. А она поступала согласно своему имени. — Ерминия созвучно Ермонии, имя Ермиония, что по святцам значит: «связывающая». Именно она связывала, цементировала психологически неравновесный экипаж «Св. Анны».

Я думаю, что и Г. Л. Брусилов совсем не был плох как человек. Причина его загадочной ссоры со штурманом — не какие-то врожденные качества и не психологическая несовместимость в чистом виде. Вы называете их физическую болезнь, ранее принятую за цингу, трихинеллезом, — а каковы его психологические последствия? Если цинга вызывает апатию, то не вызывает ли трихинеллез нервные сдвиги? Если инфекционисты подтвердят такое, то еще одну часть вины за ссору можно снять с памяти Г. Л. Брусилова…»

Перебиваю это письмо воспоминанием, что и экспедиция на яхте «Заря» Э. В. Толля, отправившаяся на поиски легендарной Земли Санникова, во время которой Эдуард Васильевич и погиб, сопровождалась непримиримой ссорой двух несомненно замечательных людей: начальника экспедиции и командира судна лейтенанта Н. Н. Коломейцева.

Уже упомянутый Н. Я. Болотников в книге «Никифор Бегичев» так описывает это, безусловно, трагическое недоразумение, которое, может, и стоило Э. В. Толлю жизни: «Коломейцев, требовательный к себе, был также требователен и к подчиненным. Он не делал никаких скидок на необычайные условия плавания и продолжал поддерживать на яхте, так же как и позже на зимовке, военную дисциплину. Это не нравилось Толлю, человеку иного характера, с либеральными по тому времени взглядами. В своем стремлении создать на «Заре», как ему казалось, дружескую атмосферу, основанную не на уставных отношениях, он порой нарушал рамки субординации, обращаясь к подчиненным через головы офицеров. Это Коломейцев не мог допустить…

Матросы стали называть ученых и Толля по имени и отчеству, что Коломейцеву казалось большим нарушением дисциплины. Произошел разрыв, в результате которого Коломейцев подал рапорт с просьбой освободить его от обязанностей командира судна и направить на материк. В официальной версии отъезд Коломейцева связывался с необходимостью организации вспомогательной угольной станции на острове Диксон на случай возвращения «Зари» на запад и на острове Котельном, если «Заря» обогнет мыс Челюскина… 3 февраля Коломейцев и Расторгуев оставили «Зарю». Они предполагали пройти по пути, некогда совершенному Лаптевым, а затем и Миддендорфом: вверх по течению Таймыры, через Таймырское озеро, по рекам Рассохе и Блудной до станка Рыбное. Там они надеялись найти зимние стойбища оленеводов, которые доставили бы их до населенных мест… Неожиданно для всех 21 февраля Коломейцев и Расторгуев возвратились на «Зарю». «В одно утро, — рассказывает Бегичев про этот случай, — вахтенный матрос увидел, что с северо-востока идет нарта и два человека пешком за нартой. Все мы вышли наверх посмотреть, кто такой это идет. Эти люди подошли к судну, и оказалось, что Коломейцев и Расторгуев вернулись обратно. Они ездили семнадцать суток, устья Таймыры не нашли… Одежда и спальные мешки у них были замерзшие. Мы их встретили, но барон Толль, как только узнал, что вернулся Коломейцев, то сию же минуту ушел к себе в каюту. Он почему-то сильно был недоволен возвращением Коломейцева».

Отдохнув несколько дней, 5 марта Коломейцев и Расторгуев вторично вышли тем же путем, но через двадцать шесть суток, претерпев много лишений, снова вернулись, не найдя и на этот раз устья Таймыры.

Коломейцев предложил Толлю изменить маршрут — идти на Гольчиху вместо Хатанги. Толль согласился.

«Неужели мне придется отправлять почту еще в четвертый раз?» — спрашивает Толль в своем дневнике. Но Коломейцев не вернулся.

До мыса Стерлегова его и Расторгуева провожали Бялыницкий-Бируля со Стрижевым. 28 апреля у мыса Прощания отряды расстались, и 27 мая, на сороковые сутки пути от «Зари», Коломейцев достиг Гольчихи. Впоследствии он выполнил задание Толля, доставив в начале лета 1901 года около 100 тонн угля, запас одежды и табаку на Диксон. В сарае, выстроенном для хранения угля, Коломейцев оставил рапорт на имя Толля и письмо для адмирала Макарова, собиравшегося посетить Диксон на «Ермаке». Но ни Толль, ни Макаров этим углем не воспользовались…

Вот так: даже полные лишений и смертельного риска неудачные походы Коломейцева не смогли смягчить сердце «мягкого» Толля.

Кто из них был прав?

Наверное, не нам об этом судить. Скорее, по-своему был прав каждый. Но Толль погиб при возвращении с острова Беннета по льдам Восточно-Сибирского моря и навсегда остался в истории освоения Арктики. Железный Н. Н. Коломейцев, пусть с третьего раза, но дойдет до земли, и мало кто из ныне живущих о нем когда-нибудь слышал. И погиб ли бы Толль, если бы Коломейцев остался на судне? Почему он решился на такой безрассудный шаг? Почему, не дождавшись весны, рискнул возвращаться с острова Беннета полярной ночью?

«Если бы они вернулись в конце августа, то могли бы добраться на Новую Сибирь, где для них была устроена изба и имелся запас провизии. Но что их побудило идти в это время? — задавался вопросом и бесстрашный Бегичев. — Ни один путешественник в такое время года не пошел бы на верную смерть. Ему надо было на Беннете перезимовать, а весной можно было свободно перебраться на Новую Сибирь. По всем данным, что их побудило выйти в такое темное время — голод».

Да, парадоксы Арктики: Толль, как позже погибшие Седов, Русанов, Брусилов, может, в конечном счете в результате необдуманности своих поступков, непродуманности своих экспедиций, стали известными всему миру, а кто ныне знает Коломейцева? Хотя, впрочем. его имя тоже осталось на карте. Несмотря на пробежавшую между ними черную кошку, именно Толль назвал его именем реку, на которую тот случайно с Расторгуевым вышел в поисках Таймыры…

По возвращении из экспедиции Николай Николаевич Коломейцев некоторое время командовал ледоколом «Ермак», а затем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рождественского ушел на Дальний Восток. Участник похода, позднее известный писатель А. С. Новиков-Прибой в романе «Цусима» так описывает Н. Н. Коломейцева: «Худощавый блондин, проницательные серые глаза, задумчивый лоб, прямой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами, закрученные кверху усики, бородка кисточкой. Но под этой обычной для многих офицеров внешностью скрывалась непоколебимая сила воли, смелость и находчивость. Начитанный и образованный, он знал несколько языков…»

В критический момент Цусимского сражения, когда потерявший ход флагманский броненосец «Суворов» стал беззащитной мишенью японской артиллерии, миноносец Коломейцева «Буйный» бросился спасать штаб эскадры. Участник Цусимского сражения В. Семенов в трилогии «Расплата» писал: «Коломейцев делал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению… Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады».

Позже он станет профессором Морской академии, будет командовать линкором «Слава», а затем, уже в чине контр-адмирала, — первой дивизией крейсеров на Балтике во время Первой мировой войны. В 1915 году в своей большой статье «Северный путь к устьям Оби и Енисея» он ратовал за широкое использование Северного морского пути «в интересах всей России и, в частности, Сибири».

Я специально не стал искать материалы о дальнейшей судьбе Н. Н. Коломейцева. Скорее всего, она была трагична… Но случайно наткнулся на его фамилию в каком-то энциклопедическом словаре — увы, я был прав: вместо даты его смерти стоял вопросительный знак…

Но продолжаю уже почти забытое вами письмо Бориса Михайловича Петрова из Москвы:

«… Обратите, пожалуйста, внимание на один нюанс. Вы сообщаете, что трихинеллез может закончиться инфарктом, а в книге Р. Гузи Торнквист умирает именно от сердечного приступа. Очевидно, восприимчивость людей к трихинеллезу разная, и если Альбанов и Жданко болели лишь цингой в нетяжелой форме, то Брусилов и несколько матросов помимо цинги были поражены еще и трихинеллезом. Вот в этом может быть одна из причин бездеятельности командира, причина ссоры.

Была и вторая, извиняющая его причина, которая удерживала его на шхуне, но которую мы, граждане СССР, автоматически пропускали. Экспедиция «Св. Анны» была не современной научной экспедицией, в которой внимание к жизни человека возводится в главный закон, а дореволюционным научно-промысловым предприятием. Г. Л. Брусилов был материально ответственным лицом и фактически лишь номинальным пайщиком экспедиции. Вот почему он так не желал расстаться со шхуной и другим вверенным ему имуществом, вот почему он так тщательно переписывал снаряжение, передаваемое Альбанову. Ведь он отдавал не свое имущество, но брал этим материальную ответственность на себя. Альбанов же в это время был лишь строптивым пассажиром, беспокоился фактически лишь о себе. Экспедиция была нищей, каждая винтовка для нее значила много. Вслед за Альбановым и Вас удивляет, что Брусилов готов был вписать в реестр даже каяки, изготовленные самим Альбановым. Внешне это выглядит действительно скаредно, но ведь экспедиция была промысловая, а каяки делаются из шкур морскою зверя. Именно эти шкуры должны были окупить расходы на экспедицию, а ее охотничьи трофеи оказались очень небольшими. Вот почему Брусилов дорожил шкурами, выступая против каяков. Простим же ему это, что он жил в условиях частнопредпринимательского общества. Как моряк, он прочно верил в прочность шхуны и хотел сберечь ее до последней возможности. Быть может, именно трихинеллез помешал ему правильно оценить эту возможность.

Приводимые в книге варианты завершения экспедиции основаны на маловероятном предположении, что к моменту выхода «Св. Анны» изо льдов Г. Л. Брусилов останется жив, что состояние его здоровья позволит ему командовать, что экипаж по-прежнему будет повиноваться командиру и что Г. Л. Брусилов не изменит своего решения остаться на шхуне. Только при одновременном существовании этих четырех условий можно всерьез принимать версию о потоплении «Св. Анны» германской субмариной. Вообще эта версия выглядит очень малоубедительной. Летом 1915 года могли быть вынесены на открытую воду лишь несколько обессиленных голодом и болезнью человек, вряд ли способных управлять судном. Так ли уж стремились они поднять русский флаг? Впрочем, германские подлодки могли потопить судно и без флага, приняв его за ловушку, могли даже потопить шхуну с мертвым экипажем. «Св. Анна» могла исчезнуть в огне войны, но что записал бы в таком случае в судовом журнале капитан субмарины? Вероятно, ничего. Сохранила бы в результате такого длительного дрейфа «Св. Анна» какие-нибудь опознавательные знаки? Словом, если она даже была потоплена, трудно ожидать прямого указания на это в архивах кайзеровского флота, трудно ожидать, что кто-то из экипажа мог спастись. Но поиск в архивах ФРГ и ГДР следует продолжить.

Думаю, что более реальна гибель «Св. Анны» не от военного, а от самого обычного огня. Разве не об этом говорил А. Э. Конрад В. И. Аккуратову? В. И. Альбанов писал о необычайной любви Г. Л. Брусилова к огню. Обессиленные болезнью люди могли нечаянно (а может, и полусознательно) устроить на шхуне пожар, уничтоживший ее целиком. А может быть, она и до сих пор дрейфует во льдах. Только на ней, я думаю, найдется меньше трупов, чем оставил людей при прощании Альбанов. Иными словами, я считаю более вероятным выход в ледовый поход вслед за Альбановым еще одной партии (включая Е. Жданко), состоящей из всех или наиболее сильных зимовщиков. Появление книги Р. Гузи и приезд некой Ермины Брусиловой из Франции в Ригу — настолько интригующие факты, что представляются мне едва ли не самыми интересными во всей эпопее «Св. Анны». Ведь можно даже допустить, что Ермина Жданко еще жива (90 лет)!

Обратимся вновь к четырем условиям, при одновременном осуществлении которых Е. А. Жданко вынуждена была остаться на шхуне до выхода ее на открытую воду. Трудно поверить, что они осуществились. Г. Л. Брусилов мог умереть практически и через две недели после ухода Альбанова. Например, решил выйти на ледовую разведку (а уход Альбанова толкал на это), поднапрягся и скончался от инфаркта трихинеллезной этиологии. Или по нескольким причинам он мог серьезно разболеться так, что практически перестал осуществлять командование. И в первом, и во втором случае лидерами стали бы Денисов и Жданко. Денисов был настроен на поход, а Жданко никак не противилась бы походу в первом случае, а во втором хотя бы таким путем попыталась спасти больного командира.

Команда «Св. Анны» как будто была смирной и добродушной, и бунт от нее ожидать трудно. Но когда встает вопрос о жизни, восстают даже смирные. Нельзя исключать вариант, что после ухода партии Альбанова команда могла принудить даже относительно здорового командира отправиться в ледовый поход. Не мог же он остаться с двумя-тремя самыми слабыми на верную смерть, если остальные решились идти.

И, наконец, он сам мог изменить свое решение оставаться на шхуне до естественного выхода ее на открытую воду. И думаю, именно это должно было случиться. Что удерживало его на шхуне в апреле 1914 года? Желание сохранить подотчетное имущество, психологическое противостояние Альбанову и удаленность часто посещаемых архипелагов — Новой Земли и Шпицбергена. Ведь Альбанов шел на Землю Франца-Иосифа лишь как бы на продуктовую базу, а его встреча со «Св. Фокой» — удивительное везение. Он сам планировал затем идти на Новую Землю, — но она очень далеко, — или на Шпицберген, где чаще бывают корабли.

Обратимся к карте в Вашей книге на стр. 18. Должен заметить, что она не совсем удачна, так как построена в равноазимутальной проекции, в приполярных областях это очень сильно искажает расстояния, и в особенности в том северном ее участке, в треугольнике: «Св. Анна» (14.04.1915) — о. Нортбрук — Шпицберген. Шпицберген на ней не поместился, хотя о. Эйдж находится у самой ее западной рамки. Эту карту было бы лучше дать в равнопромежуточной проекции. Тогда простейший анализ изображенного на ней маршрута партии Альбанова показал бы, что ледовые поля, по которым они шли, сравнительно быстро дрейфовали в запад-юго-западном направлении.

Заметим, что от точки поворота Альбанова на о. Нортбрук 9 июня оставалось около 400 километров до Северо-Восточной Земли Шпицбергена. Конечно, партия Альбанова туда дойти не смогла бы, но вполне можно предположить, что и льдина, пленившая «Св. Анну», тоже дрейфовала в этот период в запад-юго-западном направлении, то есть приближаясь к той же Северо-Восточной Земле. Где-то здесь были разводья, по которым прошел «Св. Фока», значит, дрейф в этом направлении был вероятен. Я не упрощаю ситуации, не предполагаю, что шхуну прямо вынесло на Шпицберген. Нет, в какой-то день зимовщики заметили, что ее вновь понесло на север или северо-запад. Какое решение они приняли в этот день? Был ли жив и здоров к этому дню Г. Л. Брусилов? По-прежнему ли он упорствовал в своем желании дождаться конца лета и выйти на шлюпках или остаться еще на одну зимовку? И что заявила ему команда, когда он высказал такое решение? Этого мы не знаем, но я предполагаю, что на следующий день со шхуны в сторону Шпицбергена вышла партия, в составе которой была и Е. Жданко… Уход партии Альбанова был тяжелейшим ударом по психологии оставшегося экипажа «Св. Анны». Ведь и до этого времени всю команду не раз охватывало желание уйти. И вот 18 апреля один из них, стюард Регальд. пускается вдогонку. Это еще один толчок: «Уходите!» Правда, возвращается обессилевший Анисимов. С одной стороны, это охлаждает, с другой — рассказы Анисимова, Денисова, Мельбарта представляли собой данные глубокой разведки: идти могут только сильные и только с каяками, а не с тяжелыми шлюпками.

Что же было дальше? Как командир, Г. Л. Брусилов должен был сам провести глубокую разведку. Эта попытка должна была убедить его, что на шлюпки рассчитывать нельзя: или уходить на каяках, или дрейфовать до выноса льдины в Гренландское море. Не замечали ли Вы, что слова Брусилова о шлюпках звучат не как решение командира, а скорее как детское упрямство, как оправдание своей бездеятельности? Ведь если согласиться на каяки, то нужно идти всем одновременно и фактически попасть под начало В. И. Альбанова, чего он перенести не мог. Я не думаю, что он так искренне верил в успешность дрейфа или в шлюпки, как декларировал. Запись в журнале, что он покинул бы судно поздно летом на шлюпках, говорит, что с мыслью о потере вверенного ему имущества он уже наполовину смирился. Этой записью, передаваемой в Гидрографическое управление, он снимал с себя ответственность за судьбу партии Альбанова и мелочным реестром взятого Альбановым снаряжения не только пытался уменьшить материальную ответственность, но и психологически досадить противнику. Слова и записи Брусилова еще никак не доказывают, что после Альбанова он будет поступать так, как говорил и писал.

Если долго и сильно давить на какой-то упор, а затем резко убрать его, то качнешься или упадешь именно в сторону бывшего упора. То же и в психологическом противоборстве. После ухода партии Альбанова направление мыслей Брусилова должно было качнуться в сторону варианта Альбанова.

Оставшуюся на судне группу Г. Л. Брусилов определил как количество, необходимое для управления судном. Но ведь оно не оставалось неизменным! Молодой сильный Регальд уже после этой записи был заменен на больного Анисимова. Мы не знаем, но, может быть, через 4–5 дней еще 2–3 человека отправились догонять партию Альбанова. Может быть, кто-то утонул на разведке или на охоте, как это описано в книге Р. Гузи. А что, если среди ушедших был машинист Фрейберг? Что, если утонул боцман Потапов? Болезнь или даже смерть могли начать косить психологически надломленных людей. И Брусилову должно было стать ясно: ни о каком успехе двадцатидвухмесячного дрейфа и речи быть не может — шхуна выйдет на открытую воду с мертвым экипажем или с 2–3 человеками, которые не смогут управлять ею, и она будет потоплена льдами. А может быть, сам Брусилов заболел, и такой вывод сделала команда. И пока решение покинуть судно созревало в партии Брусилова, шхуна тем временем дрейфовала в сторону Шпицбергена…

Именно Шпицберген был вторым промежуточным финишем партии Альбанова. Правда, он упоминал и Новую Землю, но она очень далека. Возврат каяков в Архангельск оговаривался Брусиловым именно со Шпицбергена. Идти второй партии на о. Нортбрук было нельзя да и незачем. К тому же для Брусилова это означало вновь столкнуться с Альбановым. Уйти он мог только на Шпицберген. Потому, я считаю, спокойно и трезво оценив обстановку, он приготовился в поход на каяках и ожидал момента, чтобы максимально воспользоваться возможностью благоприятного дрейфа. 28 апреля Пономарев, Шахнин и Шабатура оставили Альбанова и по своим следам ушли на шхуну. Я думаю, что Альбанов, как человек дела, как штурман, наконец, просто для страховки послал на «Св. Анну» записку с навигационными данными и о своем походе. Быть может, хоть один из троих дошел до шхуны. Что узнал Брусилов из рассказа, из записки? Еще раз понял, что на Нортбрук идти нельзя, что шлюпки не утащишь, получил дополнительные данные о дрейфе льдов. Вот на основании всего этого анализа я и предполагаю, что в начале лета 1914 года при смене благоприятного запад-юго-западного дрейфа на дрейф неблагоприятных северных румбов со «Св. Анны» вышла еще одна партия наиболее сильных зимовщиков, принявшая к сведению опыт партии Альбанова и направляющаяся на восточные острова Шпицбергена. И что в составе партии была Е. А. Жданко. Г. Л. Брусилов, если он не умер, больной ли, здоровый ли, был в составе партии. Астрономические наблюдения, очевидно, мог вести и ученик мореходных классов. А вдоль побережья островов даже в случае смерти в походе Брусилова и этого ученика Денисов смог бы довести остатки партии до посещаемых бухт и зимовок. Лишь поздней осенью 1914 года эта партия могла добраться до юго-западной части Шпицбергена. Дошел ли туда Брусилов — неизвестно, но вряд ли он дожил до возвращения в Европу. А на шхуне осталось несколько вконец обессилевших людей, которые могли устроить пожар, начисто уничтоживший судно.

Скорее всего, остатки экспедиции застряли на Шпицбергене до Версальского мира, и только в 1919–1920 годах смогли перебраться в Европу, причем в Западную. Ничего удивительного, что политические новости ошеломили Ерминию Александровну, на восемь с лишним лет оторвавшуюся от Родины. Почему она не искала связи с ней? Но ведь можно задать и встречный вопрос: почему Родина, у которой гораздо больше возможностей, так долго не предпринимала серьезного поиска следов экспедиции? Увы, и на то, и на другое были серьезные причины. Ведь Е. А. Жданко попала в среду белоэмигрантов. И все же, разве приезд в Ригу не результат какого-то поиска? Она могла работать медсестрой, с голоду бы не умерла, но возможности ее были скудные. Не удивительно, что после холода Арктики она обосновалась около Средиземного моря. Альбанов мечтал о теплом море, а она это осуществила. И, если бы не Вторая мировая война, может, много интересного узнали бы мы об экспедиции «Св. Анны». Маленькая женщина в круговерти ледового дрейфа, полярной пурги, двух мировых войн, двух революций, белоэмигрантских бедствий и холодной войны! Здесь просто выжить — было героизмом! Я хочу верить, что дошла она до теплого моря и до конца дней своих хранила память об одиссее «Св. Анны». Наш долг — найти эти следы!

Какие пути поиска кажутся мне важными и возможными?

1. В архиве МИД ОВИР буржуазной Латвии проверить въезд в эту республику в 1936–1940 годах Е. А. Жданко-Брусиловой. Надо учесть, что в памяти жителей Риги начало войны датируется, очевидно, значительно ранее, чем июнь 1941 года.

2. То же — в МВД Франции, на выезд Жданко-Брусиловой из страны.

3. Попробовать через Югославию узнать, не могла ли приезжать в Ригу тезка Е. А. Жданко.

4. Через общество СССР — Франция попробовать установить у литературоведов Франции подлинность книги Р. Гузи.

5. Если Жданко жила на юге Франции, можно допустить, что какие-то материалы экспедиции могли попасть в океанографический музей Монако. Следует запросить, скажем, по линии Музея Арктики и Антарктики.

6. Запросить регистр Ллойда о судьбе шхуны «Бланкатра» (она же «Пандора», она же «Св. Анна»), построенной в Англии в 1867 году, о реальности существования в XX веке зверобойной шхуны «Эльвира». Может быть, мы стучимся в открытую дверь, может, у Ллойда есть интересующие нас официальные данные.

7. Следует запросить и Норвежский морской музей, может быть, Тура Хейердала. Кто-то из матросов мог вернуться в Норвегию.

Уважаемый Михаил Андреевич! Прошу прощения за длинное и утомительное письмо, за обращение к вопросам, которые Вы знаете лучше меня и, может быть, давно и обоснованно отвергли предполагаемые мною варианты. Желаю Вам успеха в поиске! Если Вас интересует мой анализ, могу объяснить, кто мог изъять материалы у сестры Альбанова.

С уважением, Петров Борис Михайлович, Москва».

Я тут же написал Борису Михайловичу, что, разумеется, меня интересует его анализ, как и все остальное, что он думает по этому поводу. И уже через десять дней получил от него второе письмо:

«Мои выводы — результат психологического анализа: вживаясь в образ, психику исследуемого человека, начинаешь искать, что следовало бы делать в такой обстановке. При этом мужчине, конечно, труднее вжиться в психологию женщины, вероятность ошибочных выводов о поведении женских персонажей гораздо больше.

Что же главное в моих выводах? Резюмирую.

Ссоре командира и штурмана придается преувеличенное значение, она объяснима и без мелодраматических тайн. Записи и слова Брусилова о намерении продолжить дрейф не соответствуют действительному направлению его мыслей. Выход со шхуны второй партии, включающей Жданко и, возможно, Брусилова, вполне вероятен. Этому способствовал ряд обстоятельств, в том числе благоприятное общее направление дрейфа в сторону Шпицбергена. Направление дрейфа льдов ранее, по-моему, определялось неверно. Вторая ледовая партия («партия Жданко») могла взять курс только на Шпицберген. Наличие в ней мужественного и опытного полунорвежца Денисова должно было способствовать успеху похода.

Имя «Ерминия» было внесено в святцы в память какой-то святой мученицы ранних веков христианства (то есть умерщвленной за веру). По отношению к Ерминии Александровне Жданко Вы употребили словосочетание «святая Жданко». Отмечаемая церковью в день ее именин «Неопалимая Купина» — православный вариант мифа о Фениксе. Хочется верить, что сгорающая в огне «небесная заступница» Ерминии Жданко помогла своей подопечной преодолеть заклятье язычницы Пандоры, не стать святой мученицей за свою веру в Брусилова, а выйти живой из холодного огня полярных сияний.

Еще о вероятности дрейфа «Св. Анны» к восточным берегам Шпицбергена. Еще раз внимательно изучив карту течений Северного Ледовитого океана (МСЭ, 3-е издание, 1960, т. 8), я обнаружил, что в районе точки 14.04.14 г. существует запад-юго-западное течение, имеющее ветвь, переходящую в юг-юго-западное течение, устремляющуюся в пролив (как это и должно быть) между о. Эйдж и о. Надежды. Направление этих течений подтверждает выводы из данных похода Альбанова и доказывает, что «Св. Анна» могла быть принесена не только в район Северо-Восточной Земли, но даже в район острова Эйдж. А оттуда уже относительно близко до зимовок юго-западного Шпицбергена.

Вашу книгу я увидел в ближайшем ко мне магазине с открытой выкладкой. Раскрыв на главе «Хрупкая нить поиска», я решил сразу: беру. Прочел ее раз пять с начала, с конца, с середины, по диагонали. К удивлению своему, должен Вас огорчить: и через несколько дней после моей покупки эта стопка на полке магазина уменьшилась мало. Недоумение — интерес к географической литературе в Москве большой, цена книги мизерная, качество издания нормальное. Лишь один полиграфический недостаток — нет вклеек с фотографиями Альбанова, Жданко, Брусилова, шхуны.

Хочу задать Вам несколько вопросов:

1. Известно ли, какой системы пистолеты были у Брусилова и Альбанова во время экспедиции?

2. В каком году поступили в Музей Арктики и Антарктики детские фотографии Альбанова?

3. К каким годам относятся индивидуальные фотографии Альбанова, переданные вдовой Конрада в этот музей?

4. Изучали ли Вы материалы о службе Брусилова в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана? (Они хранятся в архивах Всесоюзного географического общества, фонд № 197). Какой главный вывод Вы о нем сделали?

Из книги я понял, что Вы — не москвич, но предполагал, что ленинградец. Я был в Уфе золотой осенью 1972 года и влюбился в этот город. Однако Уфа далековата от центра. Очевидно, этим объясняется, что Вы так и не побывали в Новохоперске.

Мне кажется, что «изъятие бумаг Альбанова» находится в связи с еще одним очень важным событием, почему-то не отмеченным Вами. Чтобы не быть голословным, хотелось бы сначала серьезно проанализировать записки Альбанова. Не сможете ли Вы мне прислать уфимское, 1977 года, их издание?..»

Я тут же отправил Борису Михайловичу уфимское издание «Записок…» В. И. Альбанова со своим предисловием. Мне не терпелось ознакомиться с его мыслями об «изъятии» бумаг В. И. Альбанова в Красноярске у его сестры Варвары Ивановны.

Но о следующем письме Бориса Михайловича ответа на интригующий, самим им поставленный вопрос почему-то не было:

«Многоуважаемый Михаил Андреевич! Очень давно не писал Вам и должен извиниться! Коротко писать не умею (да и психологический анализ коротко не изложишь), а на длинное нет времени. Я сейчас завершаю диссертацию, экскурсы в Арктику — это для меня переключение внимания, как бы для отдыха. Но загадка штурмана Альбанова меня глубоко волнует, и я еще займусь ей. Если у Вас к ней не пропал интерес, напишу и обещанное. В реальности своих предположений убежден.

В этой связи хочу обратить Ваше внимание на особенности пути экспедиции С. Андрэ (1897) после гибели аэростата. Серьезных работ я не читал, но в «Технике молодежи» (1980, № 1) есть публикация о ней с картой. Кстати, комментатором выступает Д. Алексеев, уверенный, что «Св. Анну» унесло к Гренландии.

Андрэ шел с той же широты, что и Альбанов, но немного (подчеркиваю) западнее, и так же стремился на мыс Флора, в ту же избушку Джексона. В результате интенсивного юго-западного дрейфа он так и не смог продвинуться к востоку, а затем его по всем законам гидравлики потянуло прямо на юг, между архипелагами Шпицберген и Земля Франца-Иосифа, прибило к о. Белому. Альбанову просто повезло, что он сумел 19 июня 1914 года повернуть на восток и достичь цели.

Я писал Вам, анализируя лишь маршрут Альбанова, Но ведь это же полное подтверждение моего предположения как возможности выхода «Св. Анны» на чистую воду осенью 1914 года на счет юго-западного течения, так и возможности достижения Шпицбергена второй ледовой партией».

В это время я получил письмо из Мурманска от своего давнего друга писателя Виталия Маслова, в прошлом известного полярного радиста, начальника радиостанции на атомоходе «Сибирь». Он, видимо, со стороны наблюдал за моим поиском и, как человек чрезвычайно занятый всевозможными общественными делами, без всяких комментариев вложил мне в конверт письмо, написанное ему неким И.С. (конверт с фамилией Виталий забыл вложить), к которому он, видимо, пытаясь мне помочь, обращался с просьбой поделиться своими соображениями о дальнейшей судьбе «Св. Анны».

Письмо это замечательно сразу в нескольких смыслах. Случайно или неслучайно, оно пришло ни раньше, ни позже, а именно после письма-анализа Бориса Михайловича Петрова и подтверждало его версию возможного выхода «Св. Анны» на чистую воду еще осенью 1914 года, как и подтверждало, что только сам Бог или Николай Чудотворец вывели Альбанова на мыс Флора (по всему, льды должны были унести его на запад), где, так же по счастливой случайности для атеистов и по Божьему промыслу для людей сколько-нибудь верующих, он встретит «Св. Фоку». Это письмо любопытно и тем, что, оказывается, в отечественной истории были не только «дети лейтенанта Шмидта», но и «Конрады», добывающие на трагической экспедиции свое нищее пропитание.

Итак, письмо И.С., скорее всего, опытного полярного капитана:

«Виталий! За несколько лет до войны я читал замечательную книгу В. И. Альбанова «70 дней борьбы за жизнь». В 1934 году в Архангельске мне показали второго участника группы Альбанова, оставшегося в живых, — матроса Конрада, ноги у него были ампутированы, передвигался он на роликовой тележке.

Статья «Неразгаданная тайна» навела меня на мысль, что л/п «Седов» повторил дрейф «Св. Анны», то есть оба они попали в одно и то же постоянное течение и оба были вынесены в Норвежское море.

Как тебе известно, я принимал участие в операции по выводу «Седова» из дрейфа, в операции были задействованы л/к «Сталин», суда «Сталинград» и «Мурманск», и случилось так, что на трех судах, а именно на «Сталине», «Сталинграде» и «Седове», были мы, четверо однокашников ленинградской мореходки выпуска 1937 года (фамилии неразборчивы. — М.Ч.).

Мое предположение о выносе «Св. Анны» в Норвежское море основано на том, что «Седова» вынесло туда же, именно вынесло, то есть ледоколу «Сталин» не пришлось взламывать паковый лед, он подошел к «Седову» вплотную по битому льду, а через пару-трое суток «Седов» выбрался бы изо льдов и без помощи ледокола, так была близка кромка льдов. Пишу это тебе с целью возможной твоей заинтересованности как писателя.

Крепко обнимаю, И.С.».

И тут меня пронзила мысль: а что, если «Св. Анна» действительно вышла изо льдов еще осенью 1914 года? И Г. Л. Брусилов был жив. И он не захотел возвращаться на родину, имея за собой огромные долги, а Ерминия Александровна разделила с ним судьбу? А потом закружилось, завертелось, так что она смогла приехать в Ригу только перед Второй мировой войной…

Пройдет какое-то время, и я получу еще одно письмо от Бориса Михайловича Петрова, но обещанного анализа-предположения, кто же все-таки мог «изъять» бумаги. В. И. Альбанова у его сестры в Красноярске, в нем не было: «В связи с проходящей сейчас эвакуацией СП-22 хочу обратить Ваше внимание на невозможность сопоставления ее дрейфа с 57-летним блужданием во льдах корабля Мак-Клюра (стр. 74 Вашей книги). Этот корабль вмерз во льды около Америки и подобно СП-22 попал в «антициклональный дрейф», но не в один виток, как СП-22, а примерно в 9 витков. В месте оставления «Св. Анны» Альбановым таких витков нет. Ее непременно должно было вынести и, скорее всего, по пути экспедиции Андрэ. Следы «Св. Анны» нужно искать на островах Шпицбергена…»

А чуть раньше этого письма пришел пакет от неутомимого Владилена Александровича Троицкого, но присланный не из Хатанги, как всегда, а из Красноярска. Трудно переоценить все сделанное Владиленом Александровичем для увековечения имен людей, покорявших Арктику. Благодаря ему мы знаем многое об экспедиции В. А. Русанова, он восстановил много вольно или невольно порушенных исторических арктических знаков, благодаря ему появились на карте Севера многие географические названия в память о людях, посвятивших Арктике свою жизнь, но несправедливо забытых. В пакете был «протокол беседы, проведенной 18 сентября 1981 года в г. Красноярске с Ивановой Надеждой Григорьевной, 1910 года рожд., проживающей по ул. Урицкого, 124, кв. 19, в присутствии научного сотрудника Гос. архива Красноярского края Баженовой Т. И., относительно того, что Иванова И. Г. знает об известном арктическом исследователе штурмане В. И. Альбанове, с сестрой которого В. И. Альбановой она работала совместно в Красноярском доме младенца № 1 в 1926–1969 годах и была близкой подругой В. И. Альбановой.

Вопрос: Откуда Варвара Ивановна была родом и кто ее родители?

Ответ: В. И. Альбанова всегда говорила и гордилась, что родом из Петрограда, где всегда жила до приезда в Красноярск в 1918 году и где окончила женскую гимназию. Отец был ветеринарным врачом, умер в Петрограде до 1914 года. Мать жила с ними, воспитывала двух дочерей — ее и старшую сестру Анну, которая тоже закончила в Петербурге гимназию и курсы машинописи. После смерти отца работала машинисткой. Брат воспитывался в Уфе (но почему, не знает), а потом с ними временами жил, после смерти отца был кормильцем, содержал мать и младшую сестру Варвару Ивановну…»

Прерываю «протокол» размышлением: или Надежда Григорьевна немного напутала, что касается места рождения Варвары Ивановны, тем более что старшую сестру Валериана Ивановича Людмилу называет Анной, или Варваре Ивановне очень уж хотелось быть петроградкой! Когда же она родилась — ведь уже в 1891 году Алексей Петрович определил Валериана Альбанова в гимназию как сироту?..

«Вопрос: Когда и с кем приехала в Красноярск Варвара Ивановна?

Ответ: В Красноярск приехала из Петрограда весной 1918 года, от голода спасались. Привез брат — мать и двух сестер. Вначале поселились в гостинице, что сейчас «Енисей». В номере брат заставлял ее мыть посуду, но, будучи избалованной, она устраивала скандал, а он ей говорил: «Нечем нам платить прислуге». Затем брату по работе дали комнату по ул. Песочной, дом 104 (до недавних пор ул. Урицкого, 104). В 1960-х годах этот дом снесли, находился он на углу улиц Перенсона и Урицкого. В этом доме жила с матерью до середины 1930-х годов.

Вопрос: Как В. И. Альбанова осталась одна?

Ответ: Осенью 1919 года все три женщины заболели тифом; едва брат вернулся из плавания, умерла старшая сестра Анна, работавшая машинисткой, мать выздоравливала, а младшая тяжело болела. Брата куда-то посылали ехать поездом. Он просил на работе, чтобы не посылали, так как дома все больные, но все же настояли ехать. Поехал уже нездоровый — и не вернулся. Мать ходила узнавать на работе, сказали, что умер от тифа, в поезде. Но где именно, не знает, никогда ни Ачинск, ни Омск Варвара Ивановна не называла и никогда не говорила, что от взрыва поезда погиб. Мать очень убивалась, что лишилась кормильца. В апреле 1920 гола Варвара Ивановна поступила сестрой-воспитательницей в Дом младенца № 1, в котором проработала всю жизнь, содержа неработавшую мать, которая тоже была неприспособленной к жизни. В голод 1932–1933 годов очень страдали; когда Варвара уходила на работу, мать ходила просить милостыню. От истощения она и умерла в начале 1934 года. Я видела ее сразу после смерти, позвала тогда Варвара Ивановна, сказала, что мама очень плоха, а придя с работы, на ул. Урицкого, 104, нашли ее уже мертвой. Так и осталась Варвара Ивановна одна.

Вопрос: Был ли брат женат, говорил ли о любимой женщине на судне, была ли невеста в Красноярске?

Ответ: Был ли женат брат до Красноярска, не знаю. Никогда не упоминала Варвара Ивановна о любви брата на судне, но всегда подчеркивала, что в Красноярск он их привез, они уже здесь узнали, что здесь у него была невеста, и Варвара Ивановна за это была на него в обиде, что увез из Петрограда, где у нее остался жених. Невеста брата — окончившая гимназию купеческая дочь, и брат надеялся поправить их благополучие посредством этой женитьбы. Имени невесты Иванова не знает.

Вопрос: Каков был характер и образ жизни Варвары Ивановны?

Ответ: В молодости это избалованная гимназистка, затем скромнейшая и неприспособленная к жизни неумеха. Вечно с книжкой, в молодости в очках, была близорука, а в старости зрение стало нормальное. В молодости часто зарплату тратила на шоколадные конфеты, а потом с кухни Дома младенца питалась. Одевалась очень скромно, даже бедно. Никогда не получала писем ни от кого, родственников не было. Ростом высокая, большие серые глаза, лицо мужского типа, похожа на брата на фотографии. Никогда не фотографировалась, не любила, уходила от групповых съемок, сейчас не осталось фото никакого, но был прелестный ее фотопортрет, привезенный из Петрограда. Замуж не вышла, сватался простой человек в 20-х годах, не пошла, не могла забыть жениха петроградского, который был из Прибалтики и состоятельный. Всегда говорила, что, если бы вышла за него замуж, была бы счастлива и богата. Готовить не любила, питалась в Доме младенца, иногда давала денет (в последние годы) соседке Андер Анне Лаврентьевне, та покупала мясо, пекла ей пироги, но всегда Андер оставалась в каком-нибудь выигрыше от этого. Была молодая жизнерадостна, восторженна по пустякам, но не любила говорить о своей судьбе одинокой. С середины 30-х годов жила до смерти в крошечной комнатке на ул. Мира, 38 (сейчас дом снесен), очень холодной, печь-голландка не грела, в морозы ей ставили буржуйку. Никаких ценных вещей не было, кроме швейной машинки фирмы Попова и сундучка брата, привезенных в 1918 году из Петрограда. В 1961 году вышла на пенсию, в 1969 году умерла в этой комнатенке; год до смерти почти все время лежала в постели, так как ноги почти не двигались, наверное, ей плохо укол сделали, повредили нерв случайно (таково было общее мнение медсестер из Дома младенца). Любила кино и театр, хорошо знала о том, что брат упоминается в книгах и какое-то кино раз 5 смотрела, где мелькало название на большом пароходе «В. Альбанов».

Последние десятилетия ходила очень бедно одетой, в середине 50-х годов я подарила ей много носильных вещей от умершей свекрови, и в этих вещах она ходила до самой смерти.

Вопрос: Какие вещи остались у нее от брата?

Ответ: В сундучке, размером примерно 70?40?60 сантиметров, с полукруглой крышкой, в котором брат хранил свои вещи в плаваниях, остались все его вещи, привезенные из Петрограда: фотографии, портсигар из лыка, модель судна, бумаги какие-то и самая дорогая для брата, а потом и для Варвары Ивановны вещь: рукопись в 1/4 газетного листа в картонном переплете. В ней было много фотографий и рисунков чернилами и карандашом, подклеенных к листам и от руки (хорошо помнит), рисованная на плотной бумаге карта с путем судна во льдах, собственноручно рисованная братом. Карта складывалась в 4 сгиба, составляя целое с рукописью, где буквы то ли на гектографе, то ли на четкой пишущей машинке со шрифтом старой орфографии. В этом же сундучке и ее личные вещи, документы и деньги сохранились.

Вопрос: Когда, кому и что из этих вещей она отдала?

Ответ: За несколько лет до войны к ней приезжали двое от Визе или писателя Каверина и, пообещав вознаграждение, выпросили фотографии, какие-то бумаги и мелкие личные вещи брата. За это некоторое время спустя ей прислали 50 рублей, хотя обещали больше и пенсию за брата. Ее это обижало. Тогда же она мне говорила, что не отдала главной ценности — рукописи с картой.

Вопрос: Почему Вы считаете, что она не отдала главную рукопись?

Ответ: Я хорошо знаю, что эта рукопись с картой и вклеенными рисунками находилась у нее в сундучке и после войны, и до самой смерти, так как и после войны она давала мне читать, всего раза 4 я ее перечитывала. За несколько лет до смерти она предлагала мне взять эту рукопись, говоря: «Возьми, сохрани, чувствую себя уже больной». Но я почему-то постеснялась и не взяла, о чем потом очень жалела, когда рукопись эта после ее смерти не нашлась.

Вопрос: Куда же, по Вашему мнению, могла деться эта рукопись?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.