Студентки

Специализированные женские институты открылись только в конце XIX — в начале XX века.

В 1872 году по инициативе Анны Павловны Философовой, жены военного прокурора Владимира Дмитриевича Философова, при Медико-хирургической академии были организованы женские врачебные курсы, просуществовавшие до 1887 года, сначала как курсы «ученых акушерок», затем, с 1876 года, как врачебные. Здесь читали лекции А. П. Красовский, А. Я. Раухфус, К. А. Руднев, М. М. Сеченов, И. М. Склифосовский, Н. В. Гудновский, и др. Однако девушки, закончившие курсы, получили лишь временные свидетельства, без указания профессии, и не были внесены в список врачей, имеющих право практики.

Одной из выпускниц этих курсов была Анна Николаевна Шабанова, которая, получив начальное медицинское образование в Гельсингфорсе, затем закончила учебу на на курсах «ученых акушерок» при Медико-хирургической академии. За блестящие успехи в учебе она была оставлена ассистентом в детской клинике при Николаевском военном госпитале и получила место врача в детской больнице принца Ольденбургского. В то же время она преподавала курс гигиены в женских гимназиях и в Смольном институте, вела частную практику и научную работу. Много лет Анна Николаевна боролась за уравнение профессиональных прав женщин и мужчин-врачей. Благодаря ее усилиям женщины получили право работать ординаторами при госпиталях. В 1880 году по ее инициативе был учрежден нагрудный знак с аббревиатурой «ЖВ» — «„Женщина-врач“, для внушения уважения военным фельдшерам, не признававшим распоряжений женщин-ординаторов».

В 1883 году правительство пыталось вернуть женщинам-врачам звание «ученых акушерок». Шабанова вместе с коллегами подала Александру III докладную записку с объяснением того, что это звание умаляет профессиональные достижения женщин и не соответствует действительности. В результате дискриминирующее женщин решение было отменено и выпускницам стали присваивать звание «врач женщин и детей».

Закрытие врачебных курсов вызвало возмущение российского общества. Анна Николаевна Шабанова писала: «Эти курсы составили эру в женском медицинском образовании и открыли путь к установлению равенства — они были пробным камнем для испытания женских сил и сыграли большую роль в женском движении.

Много лишений, стеснений, ненужных строгостей выпало на долю первых слушательниц врачебных курсов, но желание учиться и получить права преодолевали все трения на этом пути.

В 1877 г. в России появились первые женщины-врачи de facto, но не de jure, потому что они не имели еще никаких прав; но, несмотря на бесправие, они тотчас начали свою деятельность в городских больницах, в земствах, в клиниках и в ученых лабораториях. К числу врачей первого выпуска принадлежат П. Н. Тарновская, А. Н. Шабанова, Р. А. Павловская, Ю. И. Заволжская и др. Д-р П. Н. Тарновская не только принимала деятельное участие в открытии женских врачебных курсов, но и своими многочисленными трудами по антропологии приобрела известность в области научного мира. Половина выпускных слушательниц еще до окончания курса, по объявлению войны с Турцией, отправились на театр военных действий (В. Некрасова, Н. И. Драгневич, М. М. Мельникова и др.), где их самоотверженная деятельность и научная подготовка снискали себе должную оценку начальствующих лиц; другая половина выпускного курса осталась сдавать окончательные экзамены, которые были обставлены всевозможными затруднениями.

Женские врачебные курсы, состоявшие при Военном министерстве, жили 10 лет, давая России ежегодно подготовленных врачей, но в 1881 г. были закрыты по распоряжению военного министра П. С. Ванновского. Министерство народного просвещения также отказалось принять их в свое ведение, как и Министерство внутренних дел.

Опять началось движение, агитация, собирание средств, борьба с препятствиями за возобновление женского медицинского образования в России. В этой работе главное участие принимали женщины-врачи и бывшие профессора курсов. Вновь пришла на помощь делу семья Шанявских и много других сочувствующих лиц. На дело возобновления курсов откликнулась вся Россия, и за короткий период времени было собрано 700 000 руб. на эту цель.

Пионеркам этого дела пришлось пробить твердую броню невежественности, предрассудков и недоброжелательности, чтобы доказать свою правоспособность. На войне, в земствах, в городах и в глухих деревнях женщина-врач работала наравне с мужчиной: она работала и на поприще науки, представив научные труды (Шабанова, Тарновская и др.), и на педагогическом поприще, как преподавательница гигиены, и в качестве ассистентки при клиниках, и работала без прав и часто без всякого вознаграждения. Заслуги женщин-врачей были осознаны правительством, признаны обществом, и земством, и народом, что выразилось в единодушном протесте против решения военного министра закрыть женские врачебные курсы, состоявшие при Военном министерстве. Опубликованное постановление было поколеблено, официальных поводов к отказу о возрождении курсов не находилось: с одной стороны, женщины-врачи доказали свою подготовку и заслужили общественное признание, с другой стороны, представлялось материальное обеспечение на устройство курсов. И после разных странствований „дела“ по комиссиям, после кипы исписанных отношений, в 1897 г. был открыт Женский медицинский институт в Петербурге как государственное учреждение. И женщинам-врачам присуждены равные с мужчинами права на врачебную деятельность и на государственную службу (кроме прав по чинопроизводству)».

Действительно, на добровольные пожертвования врачей и профессуры в 1897 году открыли Женский медицинский институт, разместившийся в здании на Архиерейской улице (ныне — ул. Льва Толстого, 6–8). Это событие восторженно приветствовал журнал «Врач»: «Исправлена наконец печальная ошибка тех, которые с легким сердцем и с таким глубоким неведением потребности русского общества 15 лет назад убили славное, молодое, полное жизни и сил дело образования женщин-врачей». Одновременно П. Ф. Лесгафтом были организованы Курсы воспитательниц и руководительниц физического образования.

В институт принимали девушек христианского вероисповедания в возрасте 20–35 лет, получивших среднее образование и выдержавших испытание по латинскому языку или на высших женских курсах, или непосредственно при поступлении. Срок обучения определялся в пять лет.

Клинической базой института стала Петропавловская больница, располагавшаяся по соседству, на участке между Архиерейской улицей и речкой Карповкой. Первый выпуск института состоялся в 1902 году. Выпускницы получили звание «врача женщин и детей», предоставляющее им:

1) право повсеместной частной практики;

2) право занимать (без прав госуд. службы) должности врачей при женских учебных и богоугодных заведениях, женских и детских больницах, при общинах сестер милосердия и врачебно-полицейских учреждениях;

3) право заведовать земскими медицинскими участками и сельскими больницами, а в городах — женскими и детскими больницами и отделениями при общих больницах;

4) право быть приглашаемыми в качестве помощницы судебного врача при судебно-медицинском освидетельствовании женщин и детей.

Одновременно институт получил право экзаменовать женщин-врачей, учившихся за границей. В 1904 году он был переведен на казенное содержание и приравнен к медицинским факультетам университетов: выпускницам присваивалось звание лекаря (врача), провизора, зубного врача, аптекарского помощника и право на соискание ученой степени магистра фармации, доктора медицины. Одновременно было снято ограничение, связанное с вероисповеданием студенток, но для девушек иудейского вероисповедания была установлена квота в 3 %. К началу 1905 года в институте обучалось 1500 человек.

В 1918 году институт преобразован в 1-й Петроградский (с 1924 года — Ленинградский) медицинский институт им. академика И. П. Павлова.

* * *

В 1903 году при Николаевском сиротском институте образован Императорский Женский педагогический институт со словесно-историческим и физико-математическим отделениями, учебные планы которых соответствовали университетским (будущий педагогический институт им. А. И. Герцена). Для него построили здание на Малой Посадской улице (дом № 26).

^{Малая Посадская ул., 26}

Студентки изучали богословие, психологию, логику, историю, философию, французский и немецкий языки, русский язык, математику, естествознание и методики их преподавания, физиологию и гигиену, этику, методику элементарного обучения, детскую литературу, рисование и лепку, историю и теорию педагогики. Они начинали давать пробные уроки на третьем курсе, после чего сдавали подробные отчеты, которые разбирались на специальных институтских конференциях. После четвертого курса проходили полгода педагогической практики. Для этого при институте были образованы Константиновская женская гимназия (названная в честь покровителя института великого князя Константина Константиновича), детский сад, приют.

Детский сад работал по системе немецкого педагога Фридриха Фребеля, считавшего целью воспитания развитие природных особенностей ребенка, его самораскрытие в четырех сферах: деятельности, познания, художественного творчества и религиозного чувства, в первую очередь, через игру. В течение трех месяцев, с 1 июня по 1 сентября 1917 года, в одной из аудиторий института и на его приусадебном участке работала детская площадка с обучением по методике Марии Монтессори, организованная выпускницей Бестужевских курсов Юлией Ивановной Фаусек.

«Площадка была рассчитана на сто двадцать пять детей от трех до семи-восьми лет, но их пришло до ста пятидесяти! — писала Ю. И. Фаусек. — Возраст был самый разнообразный: кроме означенного возраста пришли дети и старше — десяти, двенадцати и даже четырнадцати лет; среди этих старших было несколько мальчиков, но большинство девочек-„нянек“, принесших на руках своих годовалых братишек и сестренок. Когда мы пытались им отказывать, аргументируя отказ тем, что площадка назначена для маленьких, девочки настойчиво утверждали, что „на руках у нас ведь маленькие“, а что „сами мы не будем вам и маленьким мешать“. Мальчики же возражали: „Нам надоело по улицам бегать“ или: „Что же, по-вашему, нам лучше на улице собак бить?“ — и не уходили. Пришлось соглашаться с подобного рода аргументами и принимать всех…

Няньки усаживали своих младенцев в уголочек на пол, положив перед ними брусок с цилиндрическими вкладками или кубики, или же, держа на одном колене малыша, хватались за различные предметы материала, орудуя с ними с глубоким интересом. Вначале дети беспорядочно кидались от одного предмета к другому, но, при осторожной помощи руководительниц, скоро каждый углубился в то, что всего более его интересовало.

Когда я показала им ящик с цветными табличками, восторгу не было конца — как со стороны девочек, так и со стороны мальчиков. Ящик был один и в то время уже очень дорогой, и потому я не могла предоставить его в полное распоряжение этих маленьких грязнулей (настоящего умывания мы не могли наладить; дети едва могли ополоснуть руки, часто без мыла). Я давала ящик детям только в своем присутствии. Через две-три недели эти дети сделали поразительные успехи в смысле распознавания цветов, что особенно ярко сказалось на рисовании, когда они стали осмысленно и обдуманно выбирать цветные карандаши для раскрашивания картинок».

На приусадебном участке для детей разбили индивидуальные грядки.

«Дети ухаживали за ними самым тщательным образом; были такие, которые, придя с утра, не входили в класс, а оставались у своих грядок, проводя часами время в немом созерцании. Были случаи, что некоторые приносили где-то выкопанное растеньице и пересаживали его на свою грядку. Один большой уже двенадцатилетний мальчик притащил как-то откуда-то добытый им высокий подсолнечник с корнями и посадил его на своей грядке. Восторгу его не было конца, когда подсолнечник прижился и продолжал расти. Часто можно было видеть его стоящим рядом со своим питомцем и радующимся его быстрому росту. Некоторые мальчики не хотели уходить домой, чтобы остаться на ночь караулить свои грядки. „А то кто-нибудь испортит, мы ж работали!“ — говорили они. У них уже зародилось чувство бережливости и уважения к труду. Дети с такой любовью относились к растениям, жизни которых они способствовали своим трудом и заботами, что, когда у них вырастала редиска или салат, они, сами вечно голодные, не хотели их срывать для еды, им жаль было с ними расставаться».

Площадка продолжала свою работу и после Октябрьской революции. Осенью 1918 года на Петроградской стороне сотрудницы площадки открыли детский дом по системе Монтессори на пятьдесят детей.

* * *

На каникулах «педагогички» (как их называли) ездили с преподавателями на экскурсии в Москву, Великий Новогород, Киев, Псков, Суздаль, Владимир, посещали монастыри, останавливались на жительство в женских обителях. Вместе с педагогом Н. М. Каринским работали в деревнях над записью диалектов и говоров. Во внеурочное время работали кружки русского языка, математический, исторический, литературный, психолого-педагогический. Успешно окончившие институт получали право на преподавание во всех классах женских гимназий. Получившие же по одному из предметов четверку не могли преподавать его в старших классах.

При институте работали касса взаимопомощи, обеспечивающая нуждающихся студенток учебниками, билетами в театр, на концерты, дешевыми комнатами; бюро труда, подыскивавшее для девушек летние «кондиции» — уроки в семьях, которые проводили лето на дачах или в своих имениях; общество вспомоществования, устраивавшее заболевших в лучшие клиники Петербурга. Деньги собирали, устраивая публичные лекции, благотворительные лотереи, ежегодные благотворительные концерты-балы, на которых выступали лучшие артисты Петербурга, певцы, музыканты, чтецы-декламаторы.

Годы существования института пришлись на революционный подъем в России, и будущие педагоги не остались равнодушны к политическим событиям в стране.

В 1905 году студентки, несмотря на противодействие профессуры, присоединились к всероссийской студенческой забастовке, вызванной реакцией на Кровавое воскресенье. После окончания забастовки девушки обратились к администрации института, требуя права на созыв собраний, устройства в институте общественной читальни и воскресной школы для детей и работающих женщин, введения в учебные курсы социальных наук и государственного права. Эти требования были удовлетворены частично: в 1906 году начали работу читальня и воскресная школа. Тем не менее студентки, работавшие в ней, считались неблагонадежными: их предпочитали не оставлять в Петербурге, а отправлять на работу в провинцию; была лишена дипломов группа студенток 4-го курса, отказавшихся во время педагогической практики вести уроки Закона Божьего.

В 1910 году делегация студенток ездила в Ясную Поляну возложить цветы к гробу Л. Н. Толстого. В 1914 году в институте выступали крестьянские поэты Сергей Есенин и Николай Клюев, а в 1916-м — Александр Блок.

В августе-сентябре 1914 года при институте был создан лазарет, принявший за первый год существования 366 раненых солдат. Студентки прошли медицинскую подготовку на краткосрочных сестринских курсах, круглосуточно дежурили в палатах, помогали при перевязках и по уходу за ранеными, изготавливали мази, микстуры, капли, порошки, в аптеке на базе химической лаборатории стерилизовали перевязочные материалы, проводили рентгенологические исследования. Для выздоравливающих было организовано обучение грамоте, беглому чтению, каллиграфии, арифметике, русской истории, иностранным языкам, ручному труду — шитью туфель, приготовлению конвертов, выпиливанию, сапожному мастерству и др. Для чтения солдат были подготовлены более тысячи книг, устраивались лекции в сопровождении «волшебного фонаря», концерты, экскурсии по городу, посещения соборов и Зимнего дворца.

* * *

В 1898 году Прасковья Наумовна Ариян, выпускница физико-математического факультета Бестужевских курсов, выступила во «Взаимном благотворительном обществе» с предложением об устройстве чертежных курсов для женщин. Однако необходимые средства удалось собрать только семь лет спустя.

Весной 1905 года в Санкт-Петербурге возникло «Общество изыскания средств для технического образования женщин», которому было разрешено открыть женские политехнические курсы с инженерно-строительным и электрохимическим отделениями, по программе высших учебных заведений, с 4-летним курсом на каждом отделении. С 1915 года курсы были преобразованы в Женский политехнический институт, состоящий из четырех отделений: архитектурного, инженерно-строительного, химического и электромеханического.

Программа включала в себя элементарную и высшую математику, начертательную геометрию, теоретическую механику, геодезию, физику, неорганическую химию, прикладную механику, сопротивление материалов, статику сооружений, строительные материалы, строительные работы, домовую канализацию и водоснабжение, строительное законодательство, архитектуру общую и специальную, архитектурные формы, ордера, историю изобразительного искусства, эстетику, архитектурное черчение, рисование, акварель, конструктивные чертежи, составление шаблонов, композицию и декоративное искусство, моделирование, лепку, проектирование, гигиену человека и общественную, геологию, политическую экономию, философию, французский, немецкий, английский языки.

Обучение на курсах было платным. Годовая плата в 1906–1907 годах составляла 100 руб. + 10 руб. «за пользование чертежными принадлежностями»; с 1907 года — 125 руб., позже она возросла до 150 руб.

Иногородним студенткам приходилось тратить деньги еще и на съем квартиры. А далеко не все из них могли получать достаточно денег из дома. Одна из студенток пишет: «Обычно вдвоем снимали комнату с уговором: два самовара в день и уборка. Питались в столовой. Домой к чаю приносили традиционный студенческий паек: сахар и сушки. Если приглашали в гости друзей, покупали булку и колбасу. Но главное, конечно, было не в угощении, а в бесконечных беседах и спорах».

Поэтому при курсах вскоре были организованы касса взаимопомощи, столовая, бюро труда. Курсистки давали уроки математики в богатых домах, брали заказы на переписку, переводы, статистические и чертежные работы, корректуру.

Об обучении на курсах вспоминает Юлия Ивановна Бакиновская, инженер-сторитель, впоследствии работавшая на Кругобайкальской и Закавказской железных дорогах и участвовавшая в прокладке трамвайных путей в Петрограде: «…В то прозрачное сентябрьское утро я пришла поступать в „Женские политехнические курсы“. Первые впечатления стерлись из памяти. От взволнованности, от переполняющей сердце радости ожидания необходимые формальности выполняла как во сне. Потом — словно толчок, словно высвеченная тысячью прожекторов из вороха лет и событий картина — первая лекция. То была даже не лекция, а скорее гимн во славу науки.

Профессор математики Долбня посвятил его нам — первым женщинам России, решившим стать инженерами. Он говорил о математике, доминирующей над всеми инженерными науками. Как великолепно, стройно, захватывающе уводил он в мир формул и строгих цифр наше юное воображение! Изумительно органично он мог слить воедино и эти формулы, и эти цифры с непревзойденными творениями искусства. „Без математики, — говорил он, — нет и не может быть музыки, балета, поэзии… Композиторы призывают ее на помощь, создавая прекрасные по силе гармонии произведения. В балете исключительно важен ритм танца. В поэзии — ритм стиха“.

Он рассказывал нам о Бахе и Чайковском, читал стихи Гейне и Пушкина…

Мы полюбили математику, по-настоящему увлекались механикой, физикой… Был у каждого и свой предмет, которому отдавалось предпочтение. У меня очень быстро стал им курс мостов. Не могу с достоверностью утверждать, но, по-видимому, в этом большую роль сыграло не только то, как нам читали его, но и постоянное восхищение изумительными по инженерной мысли и художественному воплощению мостами Петербурга.

Но увлечение увлечением. Ему отдавались основные силы и время. И все-таки постоянно жило сознание того, что какую бы человек ни выбрал себе специальность, пусть даже самую узкую, он должен, он обязан иметь широкий кругозор. А где же, как не в Петербурге, можно его расширить. Все были любознательны, большинство из нас впервые попало в Петербург с его неповторимыми памятниками архитектуры, всемирно известными театрами и музеями. Мы отрывали от скудных средств несколько копеек, выкраивали вечера и бежали на спектакли с Шаляпиным, Собиновым, Баттистини, на концерты с участием дирижеров Никиша и Направника, старались ни в коем случае не пропустить гастроли знаменитой Сары Бернар.

Жили трудно и радостно, стремительно и напряженно. Хотелось все услышать, обо всем узнать. Нас одолевала страсть к познаниям. Мы бегали даже на лекции в университет, где можно было послушать любого профессора. Мне довелось слышать М. М. Ковалевского. Он читал на юридическом факультете „Парламентаризм в Англии“. Слушала я там же и курс профессора Петражицкого „Энциклопедия права“.

Тогда мы только пускались в длинный и трудный жизненный путь. Путь этот брал начало в великое время первой русской революции. Вот почему мы были буквально захвачены общим революционным подъемом, стремлением быть полезными своему народу. А для этого нужны были знания, очень много знаний, и мы, женщины, впервые получившие доступ в высшую школу, поглощали их с жадностью…

У нас на курсах читали лучшие профессора города, ученые с мировым именем. Хорошо помню лекции нашего бессменного ректора профессора Николая Леонидовича Щукина. Это был очень интересный педагог и замечательный человек. Занимая пост товарища министра путей сообщения, он упорно добивался для нас прав инженеров.

Перед экзаменами по теоретической механике у Николая Леонидовича мы все дрожали. Казалось, что он видит каждую из нас насквозь. Случалось, что, почти не спрашивая, он ставил пятерку или предлагал прийти к нему через месяц.

Одним из главных предметов на факультете считали курс мостов. Проект моста большого пролета был обязателен для всех, вне зависимости от темы дипломной работы. Читал этот курс профессор Григорий Петрович Передерни, известный уже в то время ученый. Слушать его лекции было трудно. Он не обладал ораторским талантом Н. Л. Щукина, в его изложении материала не было блеска, но мы с величайшим вниманием ловили каждое сказанное им почти шепотом слово. В аудитории стояла идеальная тишина. Его книга „Мосты“ многим из нас казалась увлекательнее любого романа.

Как руководитель проектов Григорий Петрович был незаменим. Его лаконичные, меткие замечания давали так много, как никакие многочасовые консультации с другими преподавателями. К проекту он предъявлял высокие требования, главное из них — выражение индивидуальности проектанта.

Задания по мостам были и интересными, и серьезными. Так, одна из наших курсисток, Саввина, делала проект Бородинского моста через реку Москву…»

Первый выпуск женщин-инженеров состоялся в 1912 году. До 1916 года курсы выпустили 50 женщин-инженеров. В своих воспоминаниях они мало пишут об учебе, больше о том, как проходили практику, а позже искали себе место, как устраивались на работу. Это понятно: на курсах они были среди единомышленников, позже им пришлось доказывать, что они не зря учились, бороться с предубеждениями.

Многие женщины-инженеры рассказывали, что им на работе коллеги устраивали «проверку на прочность» — заставляли пройти по тонкой балке на высоте, подняться на шаткие леса.

Уникальный опыт удалось получить Александре Ивановне Соколовой-Марениной. Она понимала, что для того, чтобы с гарантией найти работу, ей нужно овладеть знаниями, которых не было у большинства мужчин-инженеров. «Так родилась мысль подучиться сначала у американцев, у которых техника была бесспорно выше, чем во всех других странах. Я считала, что в Америке увижу и освою все, что было в то время передового в технике, и, если даже побуду там простым рабочим, вернусь в Россию с необходимым практическим опытом».

Приключения начались, стоило пароходу подойти к Лонг-Айленду. Александру отказались пускать на берег: у нее было мало наличных денег и ее никто не встречал. К счастью, за нее поручился кассир парохода и дал расписку, что при необходимости ее поддержит и не допустит, чтобы она нищенствовала. Работы для женщины-инженера не было ни в Нью-Йорке, ни в крупном промышленном городе Буффало. Александра Ивановна потратила первые несколько месяцев на изучение английского языка, одновременно давая уроки русского и зарабатывая деньги на жилье и еду. После этого она придумала хитрость, которая помогла ей найти работу по специальности.

«И тут я решила: если американцы не хотят дать работу женщине, надо превратиться в мужчину! При помощи моей новой знакомой достала мужское платье, переоделась и стала молодым человеком.

Как сейчас помню, чего мне это все стоило. Надо было постоянно следить за собой, чтобы вести себя так, как положено мужчине: уступать женщине место, ходить с краю тротуара, не стараться поддерживать сзади воображаемую юбку при спуске с лестницы, смело смотреть вперед, ничем не смущаясь.

По-видимому, роль мужчины я все же играла неплохо…

В отделе найма рабочей силы первого же сталелитейного завода, куда я обратилась, мне предложили зайти за ответом через два дня. Была заполнена короткая анкета, в которой требовалось указать адрес, возраст и специальность. Очевидно, сообщенные мною данные администрацию устраивали, поскольку через два дня, которые показались мне бесконечными, я получила положительный ответ: меня приняли в электромеханическую мастерскую. Здесь производился ремонт заводского электрооборудования — преимущественно мощных электромоторов и больших электропечей…

Первое время я очень боялась, что меня разоблачат. Но вскоре страх почти прошел. Американцы вообще не любопытны, да и темпы работы, ее напряжение не давали времени что-либо замечать. Тем более что никому не приходила в голову возможность такого маскарада. Но, конечно, я очень внимательно за собой следила, старалась копировать движения и манеры окружающих мужчин».

Александра Ивановна проработала в США два года и сменила несколько мест. С началом Первой мировой войны через Норвегию она вернулась в Россию, в Петроград, где начала преподавать на кафедре электрических измерений в Женском политехническом институте и руководила мастерской электроизмерительных приборов в Технологическом институте. После Октябрьской революции она получила медицинское образование, занималась электрофизиологическими исследованиями нервной деятельности, стала автором институтского курса и нескольких работ о физиологии гипноза.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.