Глава одиннадцатая Присоединение Грузии к Империи

Глава одиннадцатая

Присоединение Грузии к Империи

I

Теперь близится день присоединения Грузии. Манифест 18 января 1801 г. объявит об этом всем и каждому, и Грузия станет частью России.

Мы показали, как в 1799 г. с получением инвеституры и принесением присяги царь Георгий становится в такое же отношение к Империи, в каком был Ираклий, т. е. Грузии дается «пред лицом всего света» гарантия целости и неприкосновенности, а также обеспечивается престол за национальной династией под условием службы и верности.

Мы должны рассмотреть, как совершился этот переход от двустороннего договорного отношения, в котором Грузия и Россия находились еще в 1799 г. и в 1800 г., к положению, созданному манифестом 18 января 1801 г., т. е. к «присоединению Царства Грузинского на вечные времена под Державу» Империи.

1

Для юридической оценки присоединения Грузии к России, а также для оценки взгляда, выраженного в императорских манифестах и затем усвоенного всеми, относительно добровольного присоединения Грузии, необходимо отыскать и рассмотреть в отдельности звенья той цепи, которая начинается договорными отношениями 1799–1800 гг. (по силе обновленная тогда трактата 1783 г.) и кончается инкорпорацией Грузии, т. е. распространением на нее территориального верховенства России, ее власти во всей полноте проявлений и во всей необъятности ее компетенции.

Переход от первого положения ко второму мог бы быть юридически безупречным, корректным; тогда бы мы имели действительно непрерывную цепь юридических отношений, из которых каждое последующее заимствует свою правомерность от предыдущего, им освящается и, в свою очередь, дает юридическую основу новому отношению. И если бы даже в конце концов мы пришли к чему-нибудь вовсе отличному от начального положения, тем не менее не оставалось бы места для юридической критики: все было бы как следует, безукоризненно с точки зрения права.

Для того чтобы — с юридической точки зрения — можно было говорить о добровольном присоединении Грузии к России, необходимо, чтобы акту инкорпорации предшествовало обоюдное согласное волеизъявление заинтересованных сторон.

2

Инкорпорация есть акт, посредством которая власть государства распространяется на так или иначе присоединяемую к нему область. Инкорпорации могут предшествовать различные события и правоотношения, создающие власть государства над присоединяемой территорией. В одном случае это может быть завоевание, в другом — добровольная уступка, в третьем — купля-продажа и т. д.

Но когда речь идет о добровольном присоединении, то этот (всегда односторонний) акт инкорпорации должен следовать за другим актом (или актами), в котором обнаруживалось бы соглашение относительно утраты самостоятельности с одной стороны и принятии в подданство — с другой.

Словом, утрата государством независимости и инкорпорация действительно возможны путем добровольным, но для этого требуется формально выраженное согласие воль. И не только утрата самостоятельности, но всякое вообще изменение, теснее сжимающее два государства в одно целое, должно происходить путем двустороннего соглашения.

Ирландский парламент был жалким подобием представительного учреждения, но юридически он был органом Ирландии, и окончательное объединение ее с Англией, несмотря на темные политические средства, примененные в этой цели британским правительством, с юридической точки зрения безупречно. Именно — было постановлено обоюдно, что «с 1 января 1801 г. королевства Великобритания и Ирландия соединяются навсегда в одно королевство, под названием Соединенного королевства Великобритании и Ирландии». Постановлено было также относительно единства престолонаследия (как было и до того) и единства парламентского представительства; Ирландия получила в нем свою долю. Она лишилась своей привилегии добровольно.

Но Ирландия не была самостоятельным государством; возьмем примеры более похожие на наш случай. В 1798 г., за два года до присоединения Грузии, добровольно вошли в состав Французской республики вольный город Мюльгаузен (ныне в Эльзасе) и Женевская республика. Инкорпорации предшествовали в данном случае договоры об объединении.

3

Повторяем: если добиваются полного присоединения, слияния, то, во всяком случае, необходимо должен предшествовать инкорпорации акт отречения от своих прав монарха (если речь идет о монархии) и вообще должно быть изъявлено предварительное согласие на инкорпорацию со стороны тех, кто имеет право и обязан выражать волю государства.

За 5 лет до присоединения Грузии вошла в состав России Курляндия. До того она находилась в ленной связи с королевством Польским. С уничтожением самостоятельности Речи Посполитой связь эта, естественно, прекращалась, и Курляндия вернулась в первобытное состояние, т. е. вольна была избрать себе нового сюзерена или иначе распорядиться своей судьбой. Курляндия поступила в полную, безусловную зависимость Империи, вошла непосредственно в состав ее владений. Для того чтобы оформить надлежащим образом это присоединение, нужен был ряд юридических актов, которые все и состоялись.

Чтобы осуществить «безусловное подтверждение» (unbedingte Subjection) Курляндии скипетру России, созван был чрезвычайный сейм. Манифестом 18 марта 1796 г. сейм «торжественно и навсегда отрекся от польского верховного ленного начальства». Затем другим манифестом от того же числа депутаты «признали за благо и полезно» вовсе «отменить существовавшее поныне княжеское правление, дабы отныне быть беспосредственно и прямо присоединенными к Империи Российской».

Но, кроме сейма, Курляндия имела и герцога. Последний «приступает» к торжественному акту сейма и сам просит Екатерину II принять в подданство Курляндию. Поэтому он «разрешает и освобождает всех и каждого из жителей» Курляндии от учиненной ему присяги и «повергает к стопам августейшей монархини Российской империи» торжественное отречение от всех своих «государских преимуществ и княжеских прав».

В ответ на эти акты Императрица заявляет о своей уверенности в том, что желание, заявленное сеймом и его уполномоченными перед Ее Величеством относительно присоединения, чистосердечно, и она торжественно удовлетворяет так заявленному желанию.

В результате манифесту Екатерины II о присоединении к Империи княжеств Курляндского и Семигальского предшествуют: a) акт отречения герцога Курляндского Петра от принадлежащих ему прав владетельного герцога; b) манифест рыцарства и земства Курляндии об отречении от прежней связи с Польшей; c) акт тех же рыцарства и земства о подтверждении их Е. И. В.[143]

Мы видим, что воля, изъявленная Курляндией, и ответное волеизъявление Императрицы совпадают по своему предмету. Согласие воль выражено здесь не в трактате — оно явствует из сопоставления актов.

Но если ищется подданство не безусловное, а условное, то подавно требуется формальное согласие насчет условий соединения. Различие культур, эпох и местностей не имеет здесь значения. Различие это отразится в содержании и форме статей соглашения, но само соглашение остается необходимой предпосылкой.

Посмотрим же, какими путями совершился переход от договорной связи Грузии с Россией к прекращению политического бытия и к инкорпорации.

II

1

Покровительство, оказываемое Грузии, и защита ее территории от внешних врагов, к чему обязалась Россия по трактату 1783 г., были, к сожалению, настолько недействительны, что, если верить официальным данным, население Грузии в период от 1783 г. до 1801 г. уменьшилось чуть не на половину. Что к 1801 г. Грузия представляла картину полного разорения и что пеплом забвения покрыта была лучшая пора царствования Ираклия, в этом никто не сомневается.

Такое исполнение обязательств, вытекавших из протектората со стороны России, равнялось их неисполнению, и Грузия могла бы считать и себя свободной от обязательств в отношении России.

Известны случаи, когда неоказание помощи зависимому государству сюзереном влекло за собой отказ первого от покровительства. Так поступили Нидерланды по отношению к Германской империи, не поддержавшей их в борьбе с Испанией. Точно также Люцерн, будучи покинут герцогами австрийскими, вступил в Швейцарский союз[144].

Мы упомянули, что Грузия одно мгновение готова была стать на такую дорогу и обеспечить свою будущность помимо России. Но она предпочла остаться при старых традициях и лелеяла совершенно правильную мысль о необходимости более тесного единения с Россией, такого единения, при котором помощь России, условленная трактатом, стала бы действительной. Еще Ираклий понял, что для этого необходимо ближе заинтересовать Россию, он предложил в ее распоряжение рудники и был готов предоставить ей видное участие в деле внутреннего переустройства Грузии, переустройства, необходимость которого давно сознавали, но которое было бы возможно, как мы не раз говорили, лишь при внешней обезопасенности страны. В этом смысле делал в Петербурге перед самой смертью Ираклия представлены кн. Чавчавадзе, но безуспешно[145].

В руководящих кружках Грузии при царе Георгии XII эта идея созрела окончательно, и для ее осуществления, для создания такого союза, который бы дал Грузии обещанное ей еще трактатом 1783 г., и были отправлены в Петербург Георгий Авалов и Елеазар Палавандов. Совместно с кн. Гарсеваном Чавчавадзе[146] они выработали план более тесного соединения Грузии с Россией, который мы и рассмотрим.

2

Соображения грузинских уполномоченных изложены были в 16 пунктах (так наз. просительные пункты), и нота, их содержащая, была подана от имени Георгия XII князем Чавчавадзе 17 ноября 1800 г.

Предположения грузинского правительства по рассмотрении в Госуд. коллегии иностранных дел были одобрены по всем пунктам имп. Павлом 19 ноября[147]. 23-го того же месяца послана царю Георгию Высочайшая грамота с извещением, что нота, поданная его уполномоченными, «апробирована» Государем[148].

Тогда же первоприсутствующий в Коллегии граф Растопчин сообщил Грузинскому царю Высочайшую волю относительно дальнейшего хода дела. Именно из Петербурга отправлены в Грузию князья Г. Авалов и Е. Палавандов с тем, чтобы посылаемый с ними список с ноты грузинских уполномоченных получил бы утверждение в Грузии и затем с названными князьями отослан обратно в Петербург вместе с благодарительной грамотой, причем все три посла должны быть названы послами от царя и от всего царства. А после этого будет заключен в Петербурге «обоюдный императорский акт» с пристойным торжеством.

Очевидно, что если бы форма соединения Грузии с Россией, предложенная грузинскими уполномоченными и принятая предварительным соглашением русского и грузинского правительств, получила окончательную ратификацию и подтверждение «в обоюдном Императорском акте», как это обещано было Императором, история увидела бы добровольное не только по существу, но и по форме присоединение Грузии к России на началах, принятых обеими договаривавшимися сторонами.

В действительности же характер присоединения не выразился с отчетливостью в юридических актах; не произошло этого, потому что одновременно с отправлением грузинских уполномоченных с указанной целью в Тифлис задуман и постепенно приведен в исполнение другой цикл распоряжений, имеющих источником единственно инициативу и волю русского правительства. И именно этот цикл заканчивается бесповоротной инкорпорацией Грузии, тогда как первая, единственно правомерная и правильная (если рассуждать формально) линия обоюдного, двустороннего соглашения внезапно обрывается и уступает постепенно, но очень скоро новому порядку вещей.

3

Предложенные грузинскими уполномоченными и одобренные, как мы видели, имп. Павлом начала соединения Грузии с Россией представляют не шаг, а тысячу шагов вперед на пути сплочения и единства. Интересы и нужды Империи соблюдены в такой мере, что рамки автономии, оставляемые за собой Грузией, сводятся к нулю.

Проект этот был по самому существу своему мертворожденным, и поэтому мы изложим его лишь в самых общих чертах. Основное его начало, что отныне Грузия поступает в полную зависимость и подданство России и будет оставаться во всех частях в повиновении Императора.

Династия Багратионов сохраняется[149], и представителям ее по-прежнему принадлежит власть исполнительная в царстве Грузинском, но власть законодательная целиком передается Империи; так что цари правят по законам — и под законами Императора. Точно также доходы Грузии целиком находятся в распоряжении Русского государя, царю же грузинскому обеспечивается содержание. Войска русские будут занимать грузинскую территорию и крепости. Наконец, обеспечивается равенство в правах и перед законами отдельным состояниям грузинских подданных с «россиянами».

Несомненно, что Империи здесь предоставлена львиная доля и что притязания грузинских контрагентов очень скромны; в конце концов, Грузинский царь был бы лишь наследственным наместником Грузии и, говоря практически, Грузия была бы не более как привилегированной провинцией Империи, интересы которой были бы таким образом согласованы с национальными стремлениями Грузии. Вероятно, авторам проекта казалось, что, какими скромными пределами ни ограничивается власть грузинских царей и независимость Грузии по этому проекту, все же, сохраняя национальную династию, администрацию и пр., Грузия сохраняла тень политического бытия; признанием всестороннего верховенства Империи она давала последней больше, чем можно было ожидать от любого самостоятельного государства. Но то немногое, что она оставляла за собой, она желала поставить под гарантию Императорского обоюдного» акта. В Грузии, по-видимому, считали, что только такая гарантия сколько-нибудь серьезна; и действительно, до тех пор, пока связь Грузии с Россией укреплялась и осложнялась путем соглашения, договора, царство Грузинское сохраняло, в принципе, свою независимость; оно и по проекту не превращалось в создание Империи, нет, оно лишь передавало Империи ему принадлежащее право законодательства, взимания податей и пр. Из полноты своих прав отдавали очень много, но отдавали добровольно. Всякое дальнейшее изменение могло бы произойти опять-таки путем соглашения.

Необходимо признать, что «просительные пункты» были со стороны грузинской монархии признанием полного своего бессилия. Вполне естественно, что у царей не хватило духа отречься от своих прерогатив до конца; от всего существенного они отреклись, но желали еще для себя привилегий; они готовы были стать вместо царей наследственными правителями Грузии. Однако подобный чисто средневековый порядок вещей не мог быть вовсе терпим в XIX веке. Раз самые главные права власти переходили к России, то царская власть была бы уже формой без содержания, своего рода скорлупой выеденного яйца. Вышвырнуть за борт эту скорлупу было необходимо, сделать это не могли представители самой династии, не могли и грузины, у которых для этого не хватило бы инициативы; это могло и должно было сделать одно только русское правительство; оно и выполнило эту задачу — неблагодарную задачу устранения династии, отжившей свое время.

III

Теперь посмотрим, как пришло русское правительство к манифесту 18 января 1801 г.

За два дня до подачи грузинскими послами разобранной ноты и за четыре дня до их «апробации» имп. Павлом последовал Высочайший рескрипт генералу Кноррингу (15 ноября 1800 года). В рескрипте этом говорится о ходатайстве посольства грузинского относительно вступления в подданство, подчеркивается «важность дела сего, сколько в отношение земли той самой по себе, столько по соображениям спокойства границ наших», поэтому повелевается «представить Нам немедленно мнение Ваше, сколько из вверенных Вам войск можно отделить для занятия Грузии и пребывания в оной…»[150] Затем ввиду ожидавшейся уже тогда кончины Георгия XII дается такая инструкция: «Отправьте, коль скоро кончина (его) последует, немедленно туда объявление от имени Нашего, чтобы до получения от нас соизволения даже не было приступаемо к назначению преемника на царство Грузинское…»[151]

В этот момент отношения Грузии к России определялись еще началам трактата 1783 г., и предписание имп. Павла не допускать наследников к престолу является очевидным нарушением внутренней независимости Грузии. Еще в сентябре 1800 г. ген. Кнорринг в письме Георгию XII ссылается на артикулы трактата[152].

Теперь Император, не ожидая «обоюдного акта», делает распоряжения относительно занятия Грузии войсками и оставляет за собой право распорядиться ее престолом.

Затем следует ряд постановлений, также отступающих от теории «обоюдного Императорского акта».

Одновременно с отъездом из Петербурга грузинских уполномоченных граф Ростопчин писал Кноррингу о необходимости заблаговременного распространения в Грузии слуха, что получено повеление идти в Грузию с войсками, будто бы на защиту ее. А когда послы вернутся в Петербург, то после этого (предполагалось, в апреле 1801 г.) генерал может занять Грузию войсками, до того пусть все остается без изменений[153]. 18 декабря судьба Грузии уже (пока на бумаге) решена. В этот день (значит, когда послы еще не доехали до Тифлиса) подписан манифест о присоединении Грузии и послан Кноррингу.

Момент опубликования этого манифеста желали поставить в зависимость от смерти царя и прибытия послов. Расчет не оправдался — т. е. царь умер не в тот момент, когда в Петербурге ему предназначено было умереть, но это вещь второстепенная. Интересно для характеристики присоединения Грузии, что подписан манифест помимо обоюдности; интересно, что не велено — впредь до указа — быть грузинскому царю; интересно, наконец, что того же 18 декабря повелевается Кноррингу представить подробное описание Грузии, чтобы «можно было приступить к образованию правления».

Итак, пока последний царь Грузии лежал на смертном одре, а послы его с проектом «обоюдного акта» тащились по этой бесконечной российской равнине к горам Кавказа — в Петербурге уже было произнесено властное слово.

Павел так торопился получить Грузию, что можно понять его нетерпение. Как долго пришлось бы ждать исполнения послами их маршрута! Поэтому не надо удивляться, что его приказ Кноррингу относительно незамещения престола дан за 4 дня до апробации «просительных пунктов».

С этого-то момента сложный путь «обоюдного» соглашения заменяется более простым — и при известных условиях более целесообразным — путем непосредственных указов, «кому ведать надлежит» или «до кого сие касаться может».

Несмотря на такое неожиданное решение вопроса о Грузии, император Павел тем не менее предполагал устроить в Петербурге театральный прием и приведение к присяге «депутатов» от грузинского народа. Романтически настроенное воображение этого монарха предназначало Грузию к высокой чести: заменить для ордена св. Иоанна Иерусалимского Мальту, потерянную кознями коварных британцев. Но этот не случилось.

IV

28 декабря 1800 г. скончался царь Теорий, и тотчас же объявлена населению воля Императора относительно престола[154]. Но вскоре вслед за тем прибыли наконец в Тифлис князья Авалов и Палавандов. Оставаясь на почве «пунктов», копию с которых они привезли в Грузию — мы уже знаем, для чего, — грузинские уполномоченные, которые, очевидно, по самому существу миссии, на них возложенной, не могли еще считать Грузию окончательно присоединенной, вручили царевичу Давиду грамоту императора Павла, и вообще смотрели на него, как на естественного преемника грузинского престола[155].

15 января 1801 г. царевич Давид опубликовал воззвание к грузинскому народу, в котором заявлял: «…Высочайше повелено мне торжественно приблизиться к трону Грузии по наследству в звании правителя оной. И так как необходимо было объявить о сем всем моим народам, то сим и извещаем о принятии нами управления наследственным престолом»… Января 15, год хроникона 489[156].

Однако Давиду только и удалось «приблизиться» к трону. Рядом с умиравшим династическим правом императорские манифесты и указы уже создавали постепенно базис для нового строительства, уже готовились бочки охры и налаживались кисти, чтобы перекрашивать Грузию в общеимперский цвет[157].

18 января 1801 г. обнародован в Петербурге 1-й манифест[158], менее знаменитый и хуже написанный, но не менее действительный, чем манифест 12 сентября.

18 января Грузия объявлена уже частью русской территории, и если до 12 сентября положение ее еще как бы не определилось окончательно, то только потому, что понадобилось несколько месяцев, пока личное правосознание Александра I примирилось с таким присоединением, какое произошло при его отце.

Характер состоявшегося по первому манифесту присоединения Грузии к России смягчался несколько тем, что Император желал в торжественной аудиенции принять грузинских депутатов[159], причем он сам был бы в одеянии древних царей Грузии и т. д. Но теория «обоюдности» не сразу была оставлена грузинами. 18 января 1801 г. (в один день с опубликованием манифеста в Петербурге) царевич Давид писал Кноррингу, что, согласно Высочайшей воле, он отправил князей Авалова и Палавандова к Государю полномочными министрами как от себя, «так и от здешних духовенства и светских вельмож»… Он просит генерала оказать им содействие «для приобретения, как он говорит, мне и царству моему заблаговременно благоденственной Высокомонаршей милости»[160].

Посылая уполномоченных, царевич Давид придавал им то значение, какое вытекало из переданной Растопчиным Высочайшей воли. Но мы видели, что воля эта шла одновременно двумя путями — путем «обоюдности» и путем более упрощенного одностороннего волеизъявления. Как бы то ни было, в Петербурге тоже ожидали депутатов — они были нужны для «публичной аудиенции».

Павлу хотелось, чтобы «весь свет» видел добровольное присоединение Грузии.

Ирония судьбы вторично нарушила предположенный церемониал этого присоединения. Тогда уполномоченные не застали в живых царя Георгия; теперь, раньше их приезда в Петербург скончался сам император Павел[161]. Это произошло 12 марта 1801 г.

Теперь вопрос о приеме Императором депутатов в торжественной аудиенции уступает место другому, более важному, именно Александр I не решается сразу взять на свою совесть присоединение Грузии, предписанное манифестом императора Павла.

Поддержанный в своем отрицательном отношении к этому акту ближайшими своими сподвижниками, членами знаменитого «триумвирата», молодой Государь противопоставляет точку зрения права — идее государственного интереса, которой одной руководились, присоединяя Грузию.

Через месяц после опубликования манифеста в Петербурге последовало его обнародование в Тифлисе.

Между тем царевич Давид, взявший по побуждению грузинских уполномоченных в свои руки бразды правления в Грузии, действовал как настоящий блюститель престола и будущий царь. Это положение вещей создалось фактически благодаря «послаблению» русских военных властей в Грузии.

Таким образом, при восшествии на престол императора Александра, хотя Грузия и была уже манифестом 18 января объявлена частью Империи, но окончательной оккупации, окончательного водворения в ней русских властей еще не произошло.

Для присоединения, как и для многого другого, недостаточно еще одной воли, хотя бы в манифесте изъявленной; необходимо еще создать соответствующий этой воле фактический порядок вещей. Требовался ряд политических мер, имеющих целью лишить государство, предназначенное к упразднению, его органов. А так как естественным и нормальным представителем Грузии, носителем ее исчерпанного уже политического бытия являлся царь, то незамещение престола на основании Высочайшего распоряжения и было той мерой, которая влекла за собой конец одного порядка и начало другого. Военные власти не допустили провозглашения нового царя. Такое провозглашение привело бы к открытому столкновению. Этого не произошло, между прочим, и потому, что надеялись еще на старый путь — двусторонней сделки.

После первого манифеста отправление многолюдной депутации, с прежними уполномоченными во главе, с грамотами от всех сословий открывало русскому правительству возможность, не доводя оккупации до конца, пересмотреть и проверить свои права на Грузию.

Словом, обратный приезд уполномоченных с депутацией в Петербург с намерением добиться обоюдного торжественного акта и двусторонним соглашением закрепить присоединение Грузии к России давал прямой ответ на сомнения императора Александра и указывал ему единственно правильный и простой способ правомерного разрешения вопроса.

Но в том-то и дело, что все старания уполномоченных были тщетны и нашлись иные способы примирить колебания щепетильного Императора с политическими выгодами Империи.

V

1

Вопрос о присоединении Грузии был одним из первых вопросов, какие пришлось рассматривать вновь учрежденному Государственному совету при императоре Александре I, этот же самый вопрос обсуждался на предпоследнем заседании Совета императора Павла. И хотя судьба Грузии была уже решена Павлом, а Александр лишь не знал, как отнестись к совершавшемуся уже факту, но сановники Императора колеблющегося больше обнаружили внимание и серьезнее посмотрели на дело, чем советники решительного императора Павла.

Накануне подписания манифеста, 17 декабря 1800 г., читано в Совете представление графа Мусина-Пушкина об «удобности и выгодах присоединения Грузии к Державе Российской». Совет вполне соглашался с «удобностью» и не отрицал «выгод» такого шага. Более того, он нашел, что звание «покровителя тех земель» дает Императору право принимать необходимые для безопасности края меры, поэтому от Государя зависит, как достигнуть этого: увеличением ли своего влияния во внутренних делах Грузии или же совершенным ее присоединением к России? Обосновав юридически право присоединить Грузию (именно как вытекающее из протектората sic), Совет исчисляет выгоды, какие произойдут от этого для России: здесь указываются «уступаемые ныне царем Георгием сокровища, там, в богатых недрах заключающиеся»; затем, «вящая удобность» обуздать хищных горцев; наконец, знаменитый аргумент насчет торговли «не токмо с соседями, но и индейскими народами» и стратегические выгоды в случае войны с Портой или Персией[162].

Само собой разумеется, что император Александр, еще наследником, был знаком с вопросом о Грузии: журнал только что упомянутого заседания Совета подписан именно им[163].

Вступив на престол, он нашел, строго говоря, Грузию уже присоединенной, т. е. воля присоединить ее была уже изъявлена, притом в авторитетной форме манифеста. Мы показали, что был сверх того сделан и решительный шаг к исполнению этой воли, т. е. не допущено было провозглашение нового царя.

Однако многое из старого сохраняло силу. Нужен был еще целый ряд мер, чтобы осуществить решение императора Павла. Но в щепетильной душе его сына нашлось место для колебаний.

Александру этот удивительный и капризный монарх, переживавший тогда пору благороднейших и никогда не осуществленных замыслов, усомнился в правомерности акта, на основании которого Грузия присоединена к России. Он видел в этом несправедливость по отношению к законным наследникам грузинского престола[164].

Замечательно, что ни император Павел, ни его советники не видели, что, упраздняя трон Багратидов, они нарушают очевиднейшим образом принцип, из-за которого готовы посылать на смерть армии и возводить Китайскую стену между Европой и Россией — принцип легитимизма. Впрочем, могло казаться неуместным обсуждать «азиатские» дела с точки зрения европейских воззрений на богоустановленность монархий.

Ввиду сомнений Императора вопрос о Грузии был предложен на обсуждение вновь образованного Государственного совета[165]. В числе членов его были теперь лица, близко знакомые с делами этой части Азии, по опыту и по личной роли в политике, именно — Платон и Валериан Зубовы. При таких условиях, при возбуждении вопроса о праве рядом с вопросом о выгоде нельзя было уже ограничиться ссылками на хищников-горцев и «индийскую» торговлю. Действительно, мы видим, что присоединение Грузии к России вызвало в Государственном совете настоящие дебаты по вопросу внешней политики; редкий пример в истории Совета за этот век.

2

Впервые при императоре Александре I Совет занимался Грузией в собрании 11 апреля 1801 г.

Читаны были бумаги о присоединении, и Совет нашел, что присоединение это имело две причины. Во-первых, донесение гр. Мусина-Пушкина об обильных рудниках; во-вторых, объявление посланников царя Георгия о желании его, чтобы царство поступило в непосредственное подданство России и тем избегло бы гибели ввиду неизбежных раздоров. Послов отправили в Грузию, чтобы они вернулись с нужными полномочиями для учинения торжественной присяги[166].

Мы подробно говорили о том, в чем состояло «объявление» (т. е. просительные пункты) грузинских уполномоченных; известно нам и то, для чего их отправили обратно (привезти ответную грамоту и полномочия для заключения «обоюдного» акта). По-видимому, в числе «бумаг», читанных в Совете, не оказалось главнейших. В результате ни слова о миссии уполномоченных, ни слова о старых обязательствах по трактату 1783 г., подтвержденному в 1799 г.

По мнению Совета, необходимо «удержать» Грузию под скипетром России по следующим соображениям: 1) чтобы избавить слабое царство от пагубных междоусобий; 2) собственное достоинство Империи, изданной покровительницы царства, требует сохранения его в целости (а потому присоединения); 3) этого же требует спокойствие границ. И необходимо не только оставить в Грузии занимающие ее войска, но и приступить к организации временных властей, прочно там основаться, так как с занятием Грузии должно быть связано исполнение екатерининских планов 1796 г.[167]

Легко узнать в этих рассуждениях сподвижников Екатерины.

Государственный совет, извращая самый вопрос об отношении Грузии к присоединению, допускал такие рассуждения, как: царство грузинское должно быть сохранено в целости, поэтому его надо присоединить к России, едва ли стоял на высоте задачи, возложенной на него монархом.

Александр не спрашивал: выгодно ли присоединить Грузию? Он спрашивал: нет ли в этом несправедливости, т. е. не нарушается ли этим династическое право наследников? Если бы существовал какой-либо акт отречения царя Теория или его наследников от царственных прав в пользу русского Государя, то, надо полагать, этот акт был бы известен монарху, и тогда ему незачем было бы колебаться и сомневаться в своем праве на Грузию. Тогда могла бы идти речь о целесообразности, о том, выгодно ли это, стоит ли брать на себя это бремя. Но никакого подобного акта не существовало, для Александра ниоткуда не было ясно, что Грузия действительно вступает в подданство по доброй воле, да и не могло быть ясно, так как обоюдного акта, какого желали грузины, не было заключено, а манифест о присоединении был уже объявлен. Значит, надо было помочь Государю выйти из его сомнений. Вместо того чтобы указать на единственно возможный путь правомерного решения вопроса — путь взаимного соглашения, путь «обоюдного» акта, казалось, освященный еще Павлом, вместо того, чтобы пойти навстречу грузинским уполномоченным, также желавшим более правомерного исхода дела, — Государственный совет, вслед за вельможами, сторонниками присоединения, игнорировал, собственно, желания грузин, хотя вся речь шла именно об этих желаниях.

Раз отвергали путь обоюдного рассмотрения, то оставалось или доказывать, что все грузины жаждут непосредственного подданства, или же настаивать на пользе, какая последует от присоединения для грузин и для России. Совет так и поступил: голословно утверждая о желании грузин быть в подданстве России, он не жалел красок, рисуя выгоды и пользу от присоединения для обеих сторон.

Однако Государь не удовлетворился рассуждениями Совета в этом заседании.

3

Через 4 дня, в заседании 15 апреля 1801 г., приступлено снова к обсуждению грузинских дел. Генерал-прокурор Беклешов сообщил о «крайнем отвращении Государя к принятию Грузии в подданство России», так как он, Государь, «почитает несправедливым присвоение чужой земли»[168].

В заседании 15 апреля высказано много интересного, доводы становятся более вескими. Но опять-таки вопрос о «справедливости», т. е. правомерности, решается далеко не убедительно.

Совет остался при первоначальном своем мнении. Во-первых, он доказывает, что изъясненное от всего народа желание быть подданными российскими достаточно оправдывает присоединение, так как «устраняет от предприятия сего всякий вид несправедливости». Но, какого подданства желали, этого Совет не касался.

Затем вторая серия доводов касается тех следствий, которые повлечет за собой непринятие в подданство. Следствия эти двоякого рода: а) непринятие в подданство будет для Грузии «конечною пагубою». Персияне всегда вредили грузинам и теперь жаждут лишь уличить благоприятную минуту, чтобы жестоко отомстить им за их связь с Россией. Говоря об этой постоянно угрожающей опасности, Совет высказал точку зрения, имевшую решительное значение на исход дела.

По его мнению, если надо помогать Грузии, то приходится выбирать одно из двух: или совершенно устраниться от нее, или же принять ее в полное подданство. Или предоставление ее собственной судьбе — или полная инкорпорация, другого исхода нет. Tertium non datur.

«Покровительство, какое доселе Россия давала Грузии, имеет взаимных неудобств столько, что между совершенным оставлением последней и принятием ее в подданство первой нет середины».

Чтобы прочным образом обеспечить Грузии спокойствие, нужно держать там постоянно такое количество войск, что это будет крайне дорого; если же ограничиваться присылкой помощи лишь по мере надобности, то цель не будет достигнута, Кавказская линия отделена от Грузии труднопроходимыми горами, а персияне в какие-нибудь сутки могут быть уже у стен Тифлиса.

b) Но и самой России неприсоединение Грузии сулит огромный вред. Предоставленная себе, Грузия будет уничтожена, и вместо христианского владения, на нашей границе окажутся заклятые враги — мусульмане. Между тем и до сих пор Грузия оказывала ту услугу России, что мешала соединению враждебных нам сил в крае, и горцы не могли действовать с такой уверенностью, имея Грузию у себя в тылу.

Но, если не присоединить это царство, грузины, чего доброго, предадутся Турции, и тогда, тогда последствия будут страшны для России. Ей придется иметь дело на расстоянии границы в 800 верст с враждебными силами Кавказа, объединенными Турцией. Не замедлят присоединиться сюда и внушения других держав; тогда — ужасно даже подумать о том, что тогда будет. В силу всего этого необходимо присоединить Грузию к России.

Но чтобы устранить последние колебания, Государственный совет предлагает следующий, решительный способ дознания истины. Пусть дадут секретное повеление генералу Кноррингу ехать в Грузию и «изыскать» на месте: 1) может ли быть Грузия царством независимым, собственными силами противостоять врагам, смутам etc.? 2) действительно ли просьба о принятии в подданство опирается на единодушное желание всего народа? [169]

Обратите внимание на ход рассуждений Государственного совета. Он сначала же устанавливает дилемму: или инкорпорация, или оставление на произвол судьбы; затем указывает на неисчислимые бедствия, которые последовали бы при втором решении вопроса (т. е. в случае непринятия в подданство); остается только первый исход, т. е. полное присоединение, так как иные комбинации Совет прямо замалчивает. Вследствие такой постановки вопроса и вышло, что ген. Кнорринг должен решить то, что было ясно уже с давних пор.

Может ли Грузия быть совершенно независимым царством? Но она искала у России помощи в течение веков и именно ради этого обменивалась посольствами. Наконец, для чего-нибудь же искал Ираклий покровительства Екатерины?

Затем, действительно ли просьба о подданстве есть общая всех просьба?

Но, строго говоря, не в этом было дело, а в том, какого подданства искали. Желали, повторяем, подданства с царем и двусторонним актом.

4

Император Александр согласился с мнением Государственного совета и, согласно предположению последнего, поручил генералу Кноррингу ехать в Грузию и удостовериться на месте: 1) действительно ли внутреннее и внешнее положение страны таково, что она не может собственными своими силами обеспечить себя извне и искоренить внутренние междоусобия? 2) единодушно ли и по собственному ли убеждению сословия искали подданства или же это плод воздействий и внушений?

Такова была миссия, возложенная на генерала Кнорринга Высочайшим рескриптом 19 апреля 1801 г. [170]

В сущности, едва ли не было странно поручать русскому генералу, притом несомненному кандидату на пост главнокомандующего в Грузии, как бы экспертизу того, что может и чего хочет Грузия, когда одновременно с этим, в том же апреле месяце, грузинские уполномоченные вновь подавали ноту, выражавшую желания уполномочивших их, и тщетно добивались того, чтобы вопрос решен был с их участием.

Пока генерал Кнорринг знакомился на месте с грузинскими делами, в Государственный совет поступили на обсуждение два важных прошения касательно Грузии; именно — 3 июня прошение вдовствующей грузинской царицы Дарьи о том, чтобы оставить Грузию на прежнем положении, по трактату 1783 г.; а 4 июня читано прошение царевича Давида о сохранении ему наследства на царство Грузинское. Но рассмотрение этих предметов Совет отложил до возвращения из Грузии генерала Кнорринга[171].

22 мая Кнорринг въехал в Тифлис, и началось его ознакомление с Грузией[172]. Сказалось, что царевич Давид, «допущенный полномочными грузинскими к участвованию в правлении, по послаблению местного военного начальства, присвоил себе почти все права прежней царской власти»[173].

Теперь трудно представить себе, в каком двусмысленном положении находилась Грузия в это переходное время. Русский оккупационный отряд не допустил бы провозглашения кого-нибудь царем, но он не помешал Давиду стать временно «почти» царем.

Сторонники завещания Ираклия, приверженцы Юлона, партия, вообще более консервативная (и более многочисленная), чем партия Давида, в глазах русского начальства были уже прямые бунтовщики[174].

Им объявляли, что царевич Давид есть Высочайше утвержденный наследник, а Давиду опять-таки по Высочайшему повелению не позволяли провозгласить себя царем. Затем, насчет присоединения — полная неизвестность: манифест Павла был обнародован в церквах, а, когда русские войска присягали Александру, при его восшествии на престол, грузин к присяге не приводили. Многие поняли это так, что Грузия будет опять вовсе очищена.

Примите в расчет брожение в соседних странах, угрозы Персии, Дагестана; припомните, что речь идет о народе, уже неоднократно обманутом в своих ожиданиях и искавшем подданства для улучшения, а не ухудшения своей судьбы, и вы поймете, что генерал Кнорринг не мог найти в Грузии ничего, кроме той путаницы, какую он изобразил в своем отчете Государю.

Но затем он впадает в ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели: их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако «иррегулярность» еще не означает отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма, вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками не разрешенную политическую проблему, оскорбляла хорошо дрессированных служак, военных и гражданских.

Кнорринг сообщает о всяческих неустройствах в Грузии и, не говоря, собственно, ничего нового, отвечает отрицательно на вопрос о том, может ли Грузия устоять без помощи и положительно на вопрос, единогласно ли желают грузины подданства.

Постановка вопроса, допущенная Государственным советом и перешедшая в рескрипт Императора, предрешила и исход миссии Кнорринга.

Едва ли нужны были эксперты для засвидетельствования незавидного положения Грузии. Не говоря о сведениях, от обилия которых ломились архивы Коллегии иностранных дел, в целом ряде грамот царей несчастья страны были изображены со всем красноречием патриотизма и страдания.

Но генерал Кнорринг, как и многие другие, приехал и увидел только беспорядок, беспорядок везде и во всем; от него нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей, более широких политических взглядах. Во что бы ни стало и как бы то ни было насадить благочиние — вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод, что необходимо принятие в подданство полное и безусловное; вывод этот в конце концов получил и Высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого.

5

Доклад генерала Кнорринга был подан Императору 28 июля 1801 г. Но за четыре дня, 24 июля, представлен был Государю документ, представляющий большой исторический интерес и ничего общего не имеющий со всем, что мы до сих пор видели, ни по глубине, ни по ясности принципов и силе доводов. Нашлись государственные люди, которые в присоединении Грузии видели нечто более сложное, чем выгодную для России оккупацию страны, нуждающейся в ее помощи. Мы имеем в виду всеподданнейший доклад о Грузии графа А. Воронцова и графа В. Кочубея[175] (являвшихся выразителями мнений неофициального комитета). Если колебания императора Александра были лишь колебаниями щепетильного человека, то здесь мы видим целый ряд как общих соображений, так и специальных доказательств.

Прежде всего докладчики напоминают Императору основной принцип его политики: заботиться не о распространении пределов и без того слишком обширного государства, а о его внутреннем благоустройстве. Этого принципиального соображения было бы достаточно, чтобы отвергнуть самую мысль «присвоить Грузию», но существуют еще и многие другие доводы против этого.

Какова была политика Екатерины II по отношению к Грузии? Со времени присоединения Крыма и гарантий Ясского трактата кавказская граница могла считаться обеспеченной, и Императрица никогда не имела в мыслях присоединять Грузию, а если она приняла ее под свое покровительство, то это в интересах своего влияния в этой части Азии, в интересах престижа России как покровительницы христиан, наконец, чтобы там не утвердилась Порта.

Император Павел сначала относился довольно безразлично к Грузии и с трудом согласился подкрепить ее двумя батальонами ввиду угроз Персии. Но затем образ мыслей его изменился, и он решился присоединить Грузию к России, «вследствие, как кажется, разных неосновательных сведений и происков, увеличивших до крайности важность приобретения сего».

Если сопоставить мотивы императора Павла и соображения Государственного совета, высказанные уже при имп. Александре в пользу удержания Грузии под скипетром России, то окажется, что присоединение Грузии мотивируется, во-первых, докладом Коллегии иностранных дел имп. Павлу, получившим «апробацию», в котором среди других неправильностей утверждается, будто в Грузии населения до 800 000 чел., между тем как ген. Кнорринг не ручается и за 160 000; во-вторых, якобы общим желанием народа, но каким образом мог изъявить такое единодушие народ, рассеянный по деревням, и дворянство, разделенное на партии? И неужели можно поверить, что царевичи, имеющие права на престол, так просто их уступят?

Эти два пункта относятся еще к манифесту имп. Павла. Затем следует три мотива, выставленных преимущественно Государственным советом. В-третьих — богатство рудников в Грузии; в-четвертых, удобство к «обузданию» горских народов; в-пятых, опасность, что по очищении Грузии она отдастся Порте и тогда произойдет важный ущерб для России.

Но Совет желает присоединение Грузии связать с возрождением старых замыслов насчет Персии! Что такое прикаспийские берега, это Россия знает по горькому опыту Петровского похода в Персию, обошедшемуся нам так дорого, когда множество солдат «находили гроб свой» в тамошнем климате[176]. Недаром имп. Анна Иоанновна вернула Персии все завоевания своего дяди. Говорит о торговле с Персией и даже Индией. Но разве не ясно, разве не признано наилучшими политиками, что всякое молодое государство должно заботиться о своей туземной промышленности, а не о рискованных отдаленных спекуляциях? Жалкое и все ухудшающееся положение астраханской торговли достаточно подтверждает это. Наконец, где эти купцы и где эти капиталы? Их нет.

Таким образом, оставляя в стороне эти фантастические планы, имевшие приверженцев в лице Зубовых, докладчики приступают к политической оценке присоединения Грузии помимо Персии и Индии. Необходимо рассмотреть выгоды и невыгоды этого приобретения.

Даже при поверхностном знакомстве с грузинскими делами каждому очевидно, что охранение Грузии, если она войдет в состав русской территории, будет стоить нам несравненно дороже, чем если она будет лишь под нашим покровительством. Потому что в первом случае внимание Персии и Турции привлечено будет в гораздо большей степени.

Ссылаются на богатство рудников. Но, во-первых, «подобные спекуляции приличнее купеческой компании, нежели большому государству»; во-вторых, предполагаемый доход так ничтожен (30 000 р. в год!), что лучше предоставить дело частной предприимчивости; наконец, ведь рудники уступают нам и так, значит, можно их оборудовать, не касаясь самостоятельности Грузии[177].

Остаются соображения о безопасности границ. Но об этом можно бы было говорить только в случае полного разорения Грузии, а если оставить ее на прежнем положении и подкрепить небольшим числом войск, то жаловаться на необеспеченность границ нельзя будет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.