Глава первая Несколько исторических замечаний

Глава первая

Несколько исторических замечаний

I

В 1901 году истекает сто лет со времени присоединения Грузии к России, но, строго говоря, не всей Грузии, а той ее части, которая играла более видную политическую роль в XVIII веке, т. е. соединенного царства Карталинского и Кахетинского. Если же иметь в виду все части грузино-абхазской монархии, окончательно раздробившейся в XV веке, части, и после связанные единством культуры и религии, то присоединение Грузии в этом, более широком смысле нельзя будет приурочить к одному какому-нибудь моменту, а придется рассматривать это присоединение как серию исторических событий, как последовательную утрату независимости отдельными грузинскими царствами и владениями в связи с поступательным движением России в Передней Азии; к событиям этим примыкает в дальнейшем отвоевание от Турции тех грузинских земель, которые были отторгнуты в течение предыдущих веков. К первому ряду фактов относится вступление в состав Империи соединенного царства Карталинского и Кахетинского, царства Имеретинского и княжеств: Гурийского, Мингрельского, Абхазского и Сванетии. Ко второму циклу придется отнести: отвоевание области Ахалцыхской и Адчары. Это — приобретения восточных войн истекшего столетия. Земли, отошедшие таким образом от Турции, составляли прежде часть грузинской монархии, а потом особое вассальное княжество, или так называемое атабекство (Саатабаго), игравшее видную роль в судьбах Грузии, пока оно не превратилось в передовой пост турецкой империи. В настоящее время из старых грузинских земель одна лишь Лазика принадлежит еще Турции.

Впрочем, присоединение частей так называемой Турецкой Грузии к России нас нимало не интересует. Это не более как эпизоды Русско-турецких войн. Что же касается присоединения самостоятельных до того грузинских владений, то здесь наибольшее значение выпадает на долю присоединения царства Карталино-Кахетинского, так как политическое событие это, первое по времени, повлекло за собой, как неизбежное последствие, судьбу остальных частей Грузии. Итак, каковы пути, приведшие царство Грузинское к манифесту 12 сентября 1801 г.?

Историческая перспектива необходима; надо знать общий ход грузинской истории и в особенности политическую обстановку XVIII столетия, иначе нам не понять, почему возможна была такая скорая и решительная развязка в самом начале XIX века.

II

Ограничиваясь рамками нашего тысячелетия, мы можем в нем разобраться, взяв за вехи важные исторические события, совершавшиеся в Передней Азии. Мы видим, что всякий раз, когда является здесь какой-нибудь крупный собиратель земель, когда слагается или усиливается какое-нибудь мощное, хотя бы недолговечное политическое тело, монархия из числа «мировых», — Грузия оказывается или стесненной, или порабощенной. Напротив, когда Передняя Азия представляет картину разложения и политического упадка, Грузия возрождается, расцветает, крепнет, пока стихийный поворот истории снова не пресечет нормального развития страны.

Тот, сравнительно небольшой промежуток, когда (в текущем тысячелетии) Грузия является настоящей державой (конечно, средневекового склада) с силой и значением — лучшая пора эпохи грузино-абхазских монархов, — по времени совпадает с периодом разложения сельджукского государства в Персии (т. е., приблизительно, XII век). Эпохе этой предшествует расцвет сельджукской монархии — и в это-то время Альпаслан совершил вторжение в Грузию; тяжело пришлось ей и при Маликшахе, когда могущество Сельджукидов достигает высшей точки (1072–1092).

После Маликшаха наступило благоприятное для Грузии время, когда вследствие династических несогласий и распрей атабеков совершалось распадение сельджукской монархии; в Малой Азии образовалось царство Иконийское, воспрянул униженный халиф Багдадский, в целом ряде провинций власть сделалась наследственной и независимой, сложились сильные местные династии в Фарсе, Луристане, по соседству с Грузией — из Ганджи распространилось могущество Пехлеванидов.

Восточный Иран не отставал от Западного в смысле политической путаницы и отсутствия единства.

Только благодаря этим условиям возможны были тот подъем политического могущества и культурное оживление, которые делают XII век золотым веком грузинской истории. Тогда-то, в век Давида Возобновителя и Тамары окончательно сложилась традиция православной монархии Багратидов, традиция, к которой и позже готовы были вернуться, но которой так мало благоприятствовали дальнейшие обстоятельства.

Завоевание Персии монголами началось в 1219 г. Скоро дошла очередь до Грузии: она была разорена, уничтожена. Ясно, что политическая обстановка круто изменилась. В первой половине XIII века великий хан Мангу поручил управление Ираном Гулагу-хану, с которого и начинается династия Гулагидов; они властвовали непосредственно над значительной частью Ирана, сопредельные же владения находились в вассальной от них зависимости.

К концу XIII века монгольские завоеватели сливаются с персами, затем они становятся мусульманами-шиитами и не признают даже и номинальной зависимости от великого хана.

К таким соседям Грузия должна была стать в подневольное отношение, отношение данницы. Но стоило лишь измениться картине, стоило лишь ослабеть монгольским властителям — а при Абусаиде (1316–1326) начинаются распадение и междоусобная борьба мелких владетелей, и мы видим в Грузии успехи Георгия Блестящего. Историк отмечает: «1318. Георгий, сын Димитрия Самоотверженного, становится царем и начинает блистать, как утренняя звезда»[1].

Но звезда если не Георгия, то Грузии скоро померкла во мраке Тамерланова нашествия. Энергия этого нашествия, а также сила сопротивления, оказанного Грузией, превосходят всякое вероятие.

Что экскурсии мировых завоевателей, их вторжения в бассейны «благородных» рек Куры и Риони должны были подрезать крылья Грузии, извратить и разрушить ее политическую карьеру, это очевидно. Так и было на деле. Однако распадение империи Тамерлана дало повод Грузии обнаружить еще раз ее живучесть и выносливость. В последний раз она была «собрана» и наслаждалась сравнительным покоем под скипетром Александра (1413–1442), который, однако, так мало был проникнут идеей государственного единства, что не поколебался распределить земли своей короны между сыновьями своими.

III

Согласно традиции, единая Грузия разделена на части царем Александром. С этого времени «Иверия не существует более»[2], но отдельные царства и княжества влачат свое, исполненное превратностей, существование. Со временем князь Цицианов увидит Божию волю в том, что царство Грузинское, Александром разделенное, «Александром же I Императором Всероссийским соединено паки воедино»[3].

Однако разделение царства царем Александром не может иметь значение какой-то роковой грани между старой, единой Грузией и «рассыпанной храминой» позднейших веков. Нет, если после «раздела» Грузия уже не объединялась, то и до раздела она далеко не всегда была единой[4]. Напротив, составные части Грузии, пережившие ее единство, существовали задолго до разделения царства и были в условиях того времени гораздо более жизнеспособны и крепки, чем целое, из них слагавшееся. Входя в состав единой Грузии — Мингрелия, Сванетия или Кахетия не переставали быть Мингрелией, Сванетией и Кахетией. Не было монарха, признанного всей Грузией, не было единой Грузии как политической величины; Мингрелия же и Кахетия оставались (но, конечно, об неизменности и постоянстве состава отдельных областей также нельзя говорить).

Как всякое общество средневекового склада, старая Грузия и в эпохи единства, эпохи могущества носила в себе центробежные силы, которые неминуемо делали непрочным это единство. Элементы раздвоения Грузии на западную и восточную (по ту и по сю сторону Лихских гор), а также дальнейшего дробления той и другой имелись испокон веков, так как находились в тесной связи с самыми, можно сказать, стихийными условиями исторической жизни Грузии. Это классическая страна долин и ущелий, не столь мелких и не столь замкнутых, чтобы делать невозможной всякую гражданственность, но, во всяком случае, являющихся местом старинной оседлости, издавней солидарности. Эти территориальные единицы — основание, почва для создания из них и над ними высшего целого, государства. Спрашивается, окажутся ли узы этой новой организации настолько сильными, чтобы преодолеть внутреннюю солидарность отдельных единиц? Мы знаем, что в условиях средневековой жизни церковь может способствовать объединению. Так было и в Грузии. Но церковь, монастыри, письменность — все это совмещается с каким угодно положением вещей: единством, раздроблением, завоеванием.

Объединение в той форме, в какой оно имело место в Грузии, было делом политики династической, опиравшейся на интересы национальные и религиозные, которые должны были чувствоваться особенно остро благодаря постоянным столкновениям с народами иной расы, иной веры.

Но, когда так или иначе достигается единство, когда образуется одно целое из отдельных земель, значит ли это, что над единой отныне территорией возвышается власть единого государства? Или правильнее: признаваемую в теории власть удастся ли осуществлять с достаточной полнотой на практике?

Это именно тот шаг, который надо сделать, чтобы достигнутая таким образом государственность могла стать залогом дальнейшего политического развития.

Типичные монархии средневекового склада не делают этого шага. Они остаются совокупностью (комплексом) отдельных земель под одним скипетром, а в своих объединительных стремлениях легко пасуют перед стихийностью центробежных сил, из которых главной является возможность для отдельных ячеек общества, будь то самостоятельная община или поместье, обходиться собственными силами. Власть, войско, финансы — все это тяготеет к земле, к отдельным более или менее мелким центрам, где сосредоточены средства пропитания при слабом еще обмене.

Центробежные силы этого рода в Грузии были особенно сильны благодаря характеру местности. При других условиях, при большей безопасности извне и усложнении общественной жизни, может быть, монархи грузинские и сумели бы объединить как следует Грузию и сыграть для нее роль Капетингов и великих князей Московских. Но величайший монарх Грузии, настоящий строитель государства Давид II[5], не нашел преемника, который пошел бы дальше него; знаменитая Тамара была, в сущности, лишь добрым гением своих могущественных вассалов. Она завершает созданное предшественниками.

И позже царям удавалось собрать вновь грузинские земли воедино, но устроить государство они не могли, потому что для преодоления препятствий тому нужны были особенно благоприятные внешние условия и точка опоры в каких-нибудь слоях народа, а этого-то и не доставало Грузии: извне — полная необеспеченность, а внутри — замки и монастыри, подданные, умеющие драться, и подданные, умеющие молиться. Были и города, но с грузинскими городами не далеко бы ушли объединители. Общественные противоречия не были так резки, чтобы дать почву для усиления монархии.

Правда, может показаться на первый взгляд, что постоянная война за народность и веру должна была помочь Багратидам в создании грузинского единства и монархии. Вообще говоря, война часто являлась тем горнилом, в котором государства находили прочный закал. Лавровый венок победителя часто превращался в царственный венец, а к золоту короны прекрасно идет зелень победного лавра. Но могли ли грузинские монархи победить Чингисхана, Тамерлана и других сильных владык Востока?

Не могли, и вот, присматриваясь к условиям борьбы (мы имеем в виду преимущественно нашествия) грузин с их врагами, мы найдем там лишний, притом веский шанс в пользу центробежных влияний.

Оборона в замках, недоступных местах, монастырях, партизанские нападения — все это вело к тому, что люди еще больше прятались в свои крепкие жилища. Очень часто защищались, как кто мог. Грузины всегда любили родные поля. Оборона страны и своего собственного клочка земли — для них это было одно и то же.

Условия защиты и вообще военная организация Грузии не благоприятствовали власти царей.

Словом, средства объединения были особенно бедны, а центробежные силы — особенно постоянны и действительны.

Из всего сказанного следует, что когда по смерти царя Александра Грузия оказалась разделенной, то это вовсе не находится в каком-либо потрясающем несоответствии с прошлым страны.

В XV веке мы видим в Грузии совокупность издавна сложившихся областей с местными, частью также издавна сложившимися династиями. Независимость или полунезависимость княжеств не помешает Багратидам считать эти княжества своим наследием; здесь источник вековых неурядиц и междоусобий, где каждый по-своему прав и где все в порядке вещей, даже самый беспорядок.

Но борьба царей с владетелями — это еще борьба с политическим значением, конечно, междоусобицы не ограничивались этим.

Владетели, не связанные между собой какими-либо отношениями, кроме частных, разрешали оружием вопросы и недоразумения, которые между ними возникали. Начало авторитета почти утрачивается, все основано на начале верности подданных владетелю, владетелей между собой.

Такое положение вещей возрастало прогрессивно: в XV веке дела обстояли лучше, чем в XVII.

IV

Для нас важно иметь в виду общую картину Грузии во 2-й половине XV века, потому что эта Грузия стала лицом к лицу с двумя фактами, имевшими фатальный исход для нее.

Во-первых, падение Константинополя.

В 1463 году загородили навсегда дорогу, ведшую из Грузии в единоверную Византию, а через нее — ко всей христианской Европе.

Грузия осталась одна в Азии, перед врагом, неизмеримо сильнейшим, беспощадным, фанатическим.

Затем в эту эпоху сложились две могущественные величины по соседству с Грузией — Персия и Турция, обе одинаково враждебные последнему оплоту христианства в Азии и в то же время враждебные между собой. Это основное условие, определившее политическую жизнь Грузии в XV–XIX веках.

Отныне разделение Грузии на Восточную и Западную, коренящееся в чисто туземных условиях, искусственно обостряется и становится в связь с соперничеством двух великих восточных монархий. Оставляя в стороне подробности, скажем, что Западная Грузия (Имеретия, Мингрелия, Гурия) входит в сферу влияния Оттоманской империи, Восточная (Карталиния и Кахетия) — в сферу влияния Персии[6]. Что же касается княжества или атабекства Самцхийского, то эта чрезвычайно важная, культурная часть Грузин, авангард ее на юг и запад, вынесла в XVI столетии самые тяжкие удары персиян и турок и постепенно была вовсе отторгнута от Грузии и перешла в ислам, долго однако не утрачивая национального облика. Потомки грузинских атабеков облекались званием пашей ахалцихских и, пользуясь большой свободой, играли роль в делах грузинских земель до самого конца дней Грузии.

Этот огромный и ничем не вознаградимый проигрыш ее мусульманскому Востоку тесно связан с упрочением влияния Турции и Персии по обе стороны Лихских гор. Надо иметь в виду следующее: что в войнах Турции и Персии (а каждая из них действовала сообразно «историческим» задачам и никогда не спускала глаз с противника) Грузия не могла оставаться безучастной зрительницей хотя бы потому, что воюющие стороны из грузинской территории делали часто побочный театр военных действий. Брать сторону турок — это значило стать врагами персиян и наоборот.

Приходилось хитрить, пользоваться обстоятельствами. Но Персия и Турция умели извлекать выгоду из положения Грузии. Подкуп, поддержка желательных претендентов, поощрение раздоров — все пускалось в ход. Конечно, и Персия, и Турция были заинтересованы в том, чтоб у них был обеспечен фланг, и их усилия имели тем больший смысл, что в боевом отношении грузины были и в плохие времена силой, с которой считались. Ее надо было сломить или купить. К тому же бранная жизнь легко прививала грузинским владетелям инстинкты кондотьеров, с которыми нетрудно было вступать в сделки.

V

Заметим также, что с окончательным раздроблением Грузии оставалась еще возможность отдельным ее частям разрешить удачно вопрос государственной консолидации, правда, в меньшем масштабе, но все же с влиянием на судьбы всех грузинских земель. Нельзя отрицать того, что цари грузинские делали иногда решительный шаг к упрочению власти. Так, например, царь Кахетинский Георгий I (в конце XV в.) уничтожил наследственных правителей областей (эриставов) и поставил на их место своих чиновников-моуравов. Точно также он приурочил военные округа (хоругви) к епархиям, чтобы начальствование над каждой из 4 хоругвей не стало наследственным. Такая осмысленная деятельность могла, конечно, дать самые лучшие результаты. Но, повторяем, обстоятельства слишком благоприятствовали центробежным стремлениям — в отдельных царствах так же, как и в целой Грузии.

Сильный феодал в борьбе со своим царем всегда мог найти поддержку извне. Его всегда приласкают в Испагане; его поддержит кто-либо из соседних ханов или паша; к услугам его — полудикие кланы Дагестана, призвание которых заключалось в набегах; оставив другим мирные формы производств — земледелие, ремесла, — они занимались в качестве постоянных промыслов набегами, добычей рабов, службой за деньги. Приглашение грабить и жечь они принимали с восторгом — и были по-своему правы, так как жить они могли, только промышляя хищничеством[7]. Мало-помалу (в XVII–XVIII вв.) появление лезгинских партий сделалось делом обыкновенными, это был истинный бич для Карталинии и Кахетии, которые в своих действиях на юге никогда не имели обеспеченного тыла[8].

Нет необходимости настаивать на том, что внешние условия крайне обостряли и без того сильно выраженную феодальную разрозненность. Это слишком очевидно.

Лучшие грузинские цари, цари-крестоносцы, были всегда поглощены элементарной борьбой за существование. Об организационной работе не могло быть и речи. А цари-мусульмане, из которых некоторые, как, напр., Ростом, правили достаточно долго и достаточно спокойно, не вносили каких-либо благоприятных изменений, вреда же принесли очень много — в смысле ущерба христианству и народности.

Как бы то ни было, и в XVIII столетии лучшим монархам этой эпохи, Ираклию II и Соломону I Имеретинскому, приходится вести напряженную борьбу с вассалами. И если заговорщики, действовавшие против Ираклия, могут сойти за крамольников, то этого нельзя сказать, напр., о Ростоме, эриставе Рачинском, могущественном феодале, доведшем в своем упорстве Соломона до изнеможения.

При таких условиях, могла ли какая-нибудь часть Грузии стать оплотом политического обновления страны? Конечно, не могла, и это тем более, что ни одна из этих частей не была достаточно сильна, чтобы повелевать другой. Карталиния, Кахетия уравновешивались Имеретией, Мингрелией, Гурией. В восточной половине Грузии силы Кахетии и Карталинии были приблизительно равны[9], в западной — Имеретия не сильнее и не слабее Мингрелии, вдобавок под боком у них Абхазия и Гурия, которые едва ли кого завоюют, но и себя завоевать не дадут. Прибавьте в этому еще разграничение сфер влияния между Турцией и Персией в Грузии — совпадающее с делением ее на Западную и Восточную, — примите во внимание, что всякий «поиск» Карталинии и Кахетии на запад от Лихских гор (и наоборот) мог вести к осложнениям между Персией и Турцией[10], и станет ясно, почему идея национального единства до второй половины XVIII века не могла стать мотивом практической политики.

Но надо отдать справедливость анархическому состоянию грузинского общества в течение ряда веков: благодаря ему, благодаря этим полунезависимые ячейкам, этим замкам в ущельях, этим убежищам в недоступных местах народность и религия не могли быть уничтожены самыми последовательными, упорными из угнетателей Грузии.

Недостаточно выиграть большие сражения; недостаточно взять главные города и крепости, занять их своими гарнизонами; недостаточно поставить на престоле верного человека — еще вопрос, будут ли его признавать. Когда шах Тахмасп отдал Карталинию вероотступнику Давиду (Даудхану), то последнему пришлось терпеть неоднократные поражения от законного царя, рыцарственного Симона; наконец, последний был взят в плен персиянами, Даудхан утвердился в Тифлисе, но многие князья его вовсе не признавали.

Не раз духовные и светские вельможи, сильные своим значением на местах, сберегали часть того, что проигрывалось царями.

Так, общественный строй, ставивший помехи лучшим начинаниям царей-патриотов, одновременно препятствовал разрушительной деятельности завоевателей и царей-тиранов.

При почти беспримерных условиях, в которых пришлось жить христианской Грузии, самые несовершенства общественного строя, тормозившие исполнение любой более широкой политической мысли, послужили стране в пользу.

Но в ХVIII веке об эти несовершенства разбивались замыслы Вахтанга VI и Ираклия II — замыслы, оказавшиеся мечтами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.