XI Опьянение победами

XI

Опьянение победами

Начавшаяся 1 сентября 1939 года польская кампания стала отправным пунктом новой эры в современной военной истории. С самого начала численное превосходство немецкой армии было подавляющим: в нападении на Польшу приняли участие 57 дивизий, включая 6 танковых и 4 моторизованные, 1500 танков, 1930 самолетов первой волны[295]. Частично мобилизованная польская армия насчитывала 30 пехотных дивизий, 11 кавалерийских бригад, 2 моторизованные бригады, 750 бронемашин и 900 самолетов, из которых всего 500 могли взлететь. Помимо этих цифр, следует отметить, что вермахт имел в своем арсенале сверхсовременное вооружение и новое оснащение, а польская армия была вооружена морально и технически устаревшим оружием. Показательным было и стратегическое превосходство немцев: на польские дивизии, растянувшиеся вдоль всей границы протяженностью 2300 километров, напали 3-я и 4-я армии генерала фон Бока (группа армий «Север») с севера из Восточной Пруссии и с северо-запада из Померании, а 8-я, 10-я и 14-я армии генерала фон Рундштедта (группа армий «Юг») начали войну с прекрасных исходных позиций в Верхней Силезии на юго-западе и в Словакии на юге. Это позволило вермахту быстро захватить всю западную Польшу.

Однако решающим фактором оказалась тактика боевых действий вермахта: от Нарева до Вислы немецкое наступление началось с прорыва польской обороны танковыми дивизиями, которые поддерживались массированным огнем артиллерии на машинной тяге и мотопехотой. Прорывам предшествовали молниеносные налеты люфтваффе, разбомбившего большую часть польской авиации на ее аэродромах. После этого самолеты «Штука» и «Мессершмитт-109» могли быть использованы для поддержки сухопутных сил. Тогда именно прекрасная координация одновременных действий танков и авиации позволила достичь эффекта внезапности и осуществить глубокие прорывы. А систематическая бомбардировка немцами опорных пунктов, центров управления, мест сосредоточения войск, сооружений, железнодорожных узлов, путей сообщения, радиостанций и путей снабжения не позволила польским армиям перегруппировываться и проводить контратаки. Пятого сентября 8-я армия Бласковица и 10-я армия под командованием Рейхенау прорвали фронт между Лодзью и Радомом, 14-й армии Листа удалось взять Краков, а группа армий «Север» обошла Хелмо и Млаву и двинулась вдоль Вислы в направлении Модлина и Варшавы. Уже 8 сентября две трети польской армии оказались окружены, и, несмотря на контрудар поляков под Бзурой, 8-я и 10-я армии немцев подошли к южным пригородам Варшавы. В течение нескольких следующих дней поляки приостановили их продвижение, но мощное наступление танкового корпуса Гудериана с востока на север вдоль реки Буг и танкового корпуса фон Клейста с востока на юг позволило немцам сжать тиски окружения в районе Брест-Литовского. Этот город пал 14 сентября[296]. К этому дню Варшава еще оказывала сопротивление, но падение Львова и вторжение советских войск в Западную Белоруссию и Западную Украину, начатое 17 сентября, предрешили судьбу польской армии на востоке. Остававшимся боеспособными частям польской армии пришлось эвакуироваться в Румынию и Венгрию, да и само польское правительство перебралось в Бухарест. Варшава продержалась еще восемь дней, но исход этой войны уже ни у кого больше не вызывал сомнений.

Верховное руководство действиями вермахта осуществляли из штаб-квартиры в Цоссене главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич и начальник Генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер. Гитлер отправился на восток в специальном поезде уже вечером 3 сентября вместе с руководителями ОКВ Кейтелем и Йодлем, министерским советником по вопросам обороны рейха Ламмерсом, Риббентропом и Гиммлером. Фюрера также сопровождали адъютанты, офицеры связи, секретари, врач и приспешники, составлявшие его обычную свиту. Из временной ставки в тренировочном лагере в Гросс-Борне в Померании он следил за ходом операций и на машине или на самолете инспектировал передовые командные пункты. Но, в отличие от последующих кампаний, Гитлер, по словам Кейтеля, редко вмешивался в руководство операциями главнокомандующего сухопутными силами. «Гораздо чаще такое случалось с военно-воздушными силами, – вспоминал начальник штаба ОКВ. – Он лично командовал люфтваффе в интересах наземных операций и почти каждый вечер говорил по телефону с Герингом».

Дело было в том, что фельдмаршал Геринг остался в Германии, откуда формально руководил действиями в небе над Польшей двух воздушных флотов[297]. Реальное же руководство «на месте» осуществлял генерал Вольфрам фон Рихтхофен, а в Берлине – начальник Генерального штаба люфтваффе Ешоннек, а также заместитель Геринга Эрхард Мильх, который участвовал в полетах на самолетах «Хейнкель-87» и «Дорнье-17», желая лично убедиться в эффективности бомбовых ударов. А фельдмаршал лишь передавал приказы Гитлера, делал воинственные заявления и председательствовал на заседаниях Совета по обороне рейха, по крайней мере в течение нескольких недель. «Совет обороны, – вспоминал министр финансов Шверин фон Крозиг, – собирался несколько раз в неделю, приглашая на заседания столько министров, сколько было необходимо. Я регулярно участвовал в первых заседаниях.

Карта 7

Вторжение в Польшу, сентябрь 1939 г.

В ходе них Геринг не только разрешал, но и призывал нас свободно обсуждать все вопросы повестки дня». И на заседаниях Совета впервые довольно продуманно обсуждались вопросы сельского хозяйства, распределения сырья, продовольственных карточек и даже дипломатические перспективы страны. Министр сельского хозяйства Дарре сказал по этому поводу: «Геринг был оптимистом и верил, что Гитлер вскоре заключит договор с Великобританией». Наконец, 18 сентября председатель Совета по обороне рейха перенес свой штаб в Восточную Пруссию. Правду говоря, сделал он это вовсе не для того, чтобы приблизиться к театру военных действий, а для того, чтобы находиться поближе к своему охотничьему домику в Роминтене… И к черту стратегию: фельдмаршал тут же отправился охотиться на косуль.

Спустя три недели после начала войны Герман Геринг все же принял личное участие в польской кампании: 24 сентября он отдал приказ начать массированную бомбардировку все еще сопротивлявшейся Варшавы. Тысяча двести самолетов по его приказу сровняли с землей почти половину польской столицы, которая к тому же постоянно подвергалась разрушению огнем артиллерии. Двадцать седьмого августа защитникам Варшавы, не имевшим больше ни продовольствия, ни воды, ни боеприпасов, пришлось капитулировать. Второй инициативой маршала оказался выпуск пропагандистского документального фильма под названием «Крещение огнем» о результатах этой бомбардировки и о других молниеносных и беспощадных операциях люфтваффе в Польше, призванного содействовать поддержанию его имиджа могущественного военачальника и одновременно нагнать страху на будущих противников рейха[298]. Наконец, он лично прибыл в Польшу, чтобы показать себя войскам, покрасоваться перед камерами, а главное, организовать реквизицию польского имущества и наладить работу заводов и шахт этой страны. Фюрер отметил его услуги высочайшей наградой: Геринг получил Большой крест Железного креста. Следует отметить, что все наблюдатели сошлись в едином мнении: ошеломляющий успех четырехнедельного «блицкрига» («молниеносной войны») обеспечили действия люфтваффе: они оказались более впечатляющими (и более оцененными), чем действия танков[299]. Причем во многом благодаря тому, что у фельдмаршала имелся в специальный аппарат саморекламы, довольно уникальный в своем роде: «Спецотряд рейхсмаршала». Он привлекал к работе элиту журналистов, лучших специалистов по рекламе, кинематографистов и фотографов того времени. Они использовали самое современное оборудование и располагали внушительным парком легковых и грузовых автомобилей и железнодорожными вагонами…

К концу сентября лишь разрозненные польские отряды сопротивлялись немецким войскам[300], и большинство немецких соединений первого удара были переброшены к западным границам Германии. Генералы не сомневались в том, что их войска будут там только создавать оборонительный заслон. Хотя Гитлер неоднократно повторял своему окружению, что Великобритания и Франция не станут воевать из-за Польши, дальнейшее развитие событий полностью опровергло его слова. Но Гитлер гордился своей политической репутацией, и посему вскоре он стал утверждать, что Лондон и Париж объявили ему войну только под давлением своих народов. И что они никогда не осмелятся начать военные действия. «Фюрер, – отметил Геббельс уже 4 сентября, – полагает, что на Западе будет нечто вроде “картофельной войны”»[301]. Пассивность французской армии и британского военного флота в ходе польской кампании, казалось, подтверждала его слова, весь сентябрь фюрер старался не высказывать провокационных слов в адрес западных союзников.

Второй человек рейха, естественно, приспособился к велению времени: 9 сентября на съезде работников военной промышленности он заявил, что единственная цель Германии – «установить наконец мир на западных границах, чтобы там не случилось ни единой стычки с западными державами». Когда в небе над Германией был сбит британский самолет, Геринг попросил Далеруса передать в посольство Великобритании в Стокгольме лично им написанное письмо. В нем семьям обоих пилотов сообщалось, что их родные пребывают в добром здравии и что обращаться с ними будут хорошо. Восемнадцатого сентября он снова попросил о содействии безотказного эмиссара. Далерус встретился с британским послом в Стокгольме и сообщил тому, что, несмотря на успех польской кампании, «популярность Гитлера серьезно пошатнулась», потому что «немцы не думали, что он сможет начать войну». И добавил, что Геринг «единственный человек, пользующийся всеобщим доверием». Пять дней спустя Далерус встретился в Норвегии с Огильви Форбсом, бывшим советником британского посольства в Берлине, который теперь занимал аналогичную должность в Осло. На сей раз шведский эмиссар, явно по указанию Геринга, предложил своему старому другу организовать на нейтральной территории встречу немецкого фельдмаршала и одного из высокопоставленных военных руководителей Британии, например генерала Айронсайда[302], что помогло бы избежать повторения Мюнхена, позволило бы оставить не у дел Гитлера… и укрепить позиции Геринга.

Двадцать шестого сентября Гитлер принял Далеруса в рейхсканцелярии в присутствии Геринга, и шведский предприниматель изложил фюреру «свои» мысли относительно встречи полномочных представителей Германии и Великобритании. Геринг, естественно, сразу же горячо поддержал этот план и предложил провести встречу в Голландии. Гитлер отнесся к этому предложению сдержанно, но не отверг его сразу же. И даже согласился с тем, чтобы Далерус на следующий же день отправился в Лондон, чтобы прозондировать почву на этот счет.

Предложения Далеруса, изложенные им британским руководителям 27–29 сентября, были не просто приглашением к переговорам: в них содержался подробный перечень тем для обсуждения и уточнялось, что Германия не имеет агрессивных замыслов в отношении союзников, что польский вопрос был делом лишь Германии и СССР, что немецкое правительство больше не имеет никаких территориальных притязаний в Европе, что оно готово гарантировать целостность французских и британских колониальных империй, сотрудничать с Великобританией и Францией в деле создания новой Европы, принять участие в мирной международной конференции и даже обсудить пути решения еврейского вопроса. Но британские политики отнеслись к предложениям Далеруса весьма скептически, если верить тому, что Александр Кадоган написал в тот вечер в своем дневнике: «Он (Далерус) рассказал нам свою историю, но это ни в чем не продвинуло нас вперед. Премьер-министр сказал то же самое, что я высказал накануне: никакие гарантии, никакие обещания, никакая подпись в настоящее время не будут иметь никакого веса. Германия должна действием доказать свои мирные намерения».

Бывшие жрецы умиротворения больше не желали принимать за чистую монету предложения Берлина, потому что у них были для этого все основания. Двадцать седьмого сентября Гитлер, явно вдохновленный получением известия о капитуляции Варшавы и поддержкой Советского Союза, объявил в рейхсканцелярии командующим тремя видами вооруженных сил и начальникам штабов, что вскоре он намерен начать наступление на Запад.

Потому что «никакие исторические успехи ни к чему не приводят, если их не развивать». В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в пользу Германии, продолжал Гитлер, и «постепенно противник усилит свою оборонную мощь». И главное: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его с помощью артиллерии. Значит, Германии следует их опередить и «разработать немедленно план нападения на Францию». Этот план получил кодовое название «Гельб». В отличие от плана Шлиффена 1914 года, в основе которого лежала идея быстрого захвата Франции, стратегические цели будущей кампании предусматривали наступление через территории Бельгии, Люксембурга и Голландии и выход к Ла-Маншу с целью создания плацдарма для успешного ведения воздушной и морской войны против Англии. Потому что Гитлер стремился больше к тому, чтобы «поставить Англию на колени», чем к «разгрому Франции». И самым приемлемым временем для операции он определил период с 20 по 25 октября. Разумеется, никто не посмел возразить фюреру, но, как вспоминал полковник Вальтер Варлимонт, начальник отдела национальной обороны ОКВ, «все присутствующие, включая Геринга, были явно удручены».

И их легко понять: еще не закончилась полностью война с Польшей, а вермахту предстояло вновь начать боевые действия в конце осени. При этом Гитлер давал вооруженным силам всего месяц на подготовку. Хотя еще не существовало конкретного плана ведения боевых действий против врага, намного лучше вооруженного, чем поляки, да к тому же укрывшегося за «линией Мажино»… Кроме того, моторы тяжелых танков генерала фон Браухича после тысячекилометрового пробега в адском темпе нуждались в профилактическом обслуживании и ремонте, танковым подразделениям также срочно требовались запасные гусеницы. А у легких танков в ходе польской кампании обнаружилось множество недостатков. Военно-морской флот Германии под командованием гросс-адмирала Рёдера был до смешного малочисленным, немецкие надводные корабли и подводные лодки никак не могли противостоять британскому Королевскому военному флоту, значительно усилившемуся французскими кораблями. Что касалось люфтваффе, ему требовалось восполнить понесенные потери, решить проблему износа техники и пополнить запасы боеприпасов. Особенно запасы бомб, потому что половину имевшегося арсенала авиация использовала против поляков и оставшихся авиабомб хватило бы всего на пять дней войны на Западе! При объявлении войны Геринг в порыве характерного для него фанфаронства распространил через Верховное главнокомандование люфтваффе (ОКЛ) следующее сообщение: «Началась тотальная воздушная война против Англии», и еще: «Второй воздушный флот тремя бомбардировщиками Ю-88 должен нанести удар по британскому авианосцу ”Гермес”, стоящему на рейде порта Шернес». Три самолета против всей Англии! Причем «Юнкерсы-88» были еще не готовы к боям! И налет предстояло совершить пилотам, обученным наносить удары исключительно по наземным целям! Второй воздушный флот сумел добиться отмены этого приказа… И все же люфтваффе предприняло несколько налетов на корабли, стоящие на рейде в некоторых британских портах[303], но результаты их оказались неутешительными: в частности, капитан Поле, командир экспериментальной группы бомбардировщиков Ю-88, был сбит и попал в плен во время первого же налета на английские корабли в заливе Ферт-оф-Форт[304].

Тем временем продолжались прямые контакты с западными союзниками с целью прийти к мирному решению. Гитлер стремился рассорить Англию с Францией, а Геринг старался всячески помочь своему фюреру. При этом он втайне желал избежать внезапного развязывания мировой войны. Журналисту Фрицу Хессе, пресс-атташе германского посольства в Лондоне, посол Гевел намекнул, что фюрер не имеет ничего против продолжения его тайных переговоров с сэром Горасом Вильсоном, если он будет настаивать на том, что Германия хотела бы развязать себе руки для действий на Востоке[305]. Геринг пригласил в Берлин американского нефтяного магната В. Р. Дэвиса, к которому прислушивался Рузвельт и который был готов, если понадобится, стать посредником. А Гитлер 6 октября сообщил с трибуны рейхстага о своей дальнейшей политической стратегии, произнеся длиннейшую «речь мира»: так окрестили его выступление в рейхе. «У Германии нет дальнейших претензий к Франции, – сказал он, – и никогда такие претензии не будут выдвигаться. […] Я постоянно выражал желание навсегда забыть о нашей былой вражде и помирить два народа с таким славным прошлым. […] Не меньше усилий я затратил на установление англо-германской дружбы. Зачем нужно вести эту войну на Западе? Ради воссоздания Польши? Польша, созданная по Версальскому договору, никогда не возникнет вновь. Это гарантируется двумя самыми большими государствами в мире».

Речь Гитлера скорее настораживала, чем успокаивала. Ведь она не содержала никаких конкретных предложений. Биргер Далерус предложил выступить посредником, снова выдвинув идею проведения конференции с участием полномочных представителей противоборствующих сторон на территории какой-нибудь нейтральной страны. На конференции можно было бы прийти к заключению перемирия, а затем перейти к детальному обсуждению пакта о ненападении, об экономическом сотрудничестве и даже о референдуме в Германии по вопросу мира и разоружения. Девятого октября Геринг рассказал обо всем этом Гитлеру, который отнесся с некоторым недоверием к сообщению фельдмаршала. Но при этом фюрер не возражал против поездки Далеруса в Гаагу для встречи с британскими эмиссарами. Это, очевидно, было очередной хитростью Гитлера, потому что в тот же день он издал директиву № 6 по ведению войны на Западе. В ней предусматривалось «наступать как можно большими силами и как можно быстрее на северном фланге Западного фронта» с целью «уничтожить, по возможности, большие объединения французской армии и союзников, находящихся на ее стороне, и одновременно захватить как можно больше территории Голландии, Бельгии и Западной Франции». Спустя два дня, на совещании с главнокомандующими в рейхсканцелярии, Гитлер повторил, что «наступательные действия на западе следует начать как можно скорее, то есть до начала зимы». На сей раз был назван период между 15 и 20 ноября…

Двенадцатого октября Чемберлен публично отверг новую «мирную инициативу» Гитлера, под предлогом того, что «воля к миру должна выражаться поступками, а не словами». В тот же день миссия В. Р. Дэвиса потерпела крах из-за сопротивления Государственного департамента США и отказа Рузвельта встретиться с миллиардером в Белом доме. После этого Гитлер сделал вывод, что всякая попытка примирения обречена на провал, и спустя десять дней объявил, что наступательные операции на западе начнутся 12 ноября. Точная дата начала военных действий была объявлена впервые, и это вызвало всеобщий переполох среди военных, включая самых умеренных, коими считались главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич и начальник штаба ОКВ Гальдер. Они заметно сблизились с оппозиционными Гитлеру военными и политиками, Беком, Остером, Канарисом, фон Хасселем и Герделером, и подготовили подробные доклады, желая доказать Гитлеру невозможность всяких преждевременных действий на западе. Даже Геринг проявил довольно умеренный восторг при сообщении о начале наступления и предупредил: «его» люфтваффе сможет участвовать в наступлении только в том случае, если метеорологи гарантируют пять дней чистого неба. Это, однако, было непринципиальным возражением, и Браухич, Гальдер и их подчиненные не доверяли «железному человеку», который постоянно жаловался на них фюреру. Участники непримиримой оппозиции Гитлеру тоже проявляли сдержанность, но 10 октября Герделер сказал бывшему послу фон Хасселю, что он контактировал с «высокопоставленными чинами из ближайшего окружения Геринга». И что сам фельдмаршал «явно серьезно отнесся к сложившейся ситуации и чрезвычайно этим озабочен». Но заговорщики все равно не стали рисковать и входить с ним в прямой контакт, тем более что фон Хассель, получавший сведения о Геринге от его родной и сводной сестер, с которыми регулярно встречался, вообще яростно этому воспротивился. «Геринг, – написал он, – не тот человек, кому можно было бы довериться».

Разумеется, это несколько разочаровало последних партнеров по переговорам маршала, в частности шведского путешественника Свена Гедина, которого Геринг вначале уверял в своей приверженности к миру, а потом вдруг заявил: «Мы победим, и тогда Германия станет самым великим и самым мощным государством мира». Не менее озадаченным остался и германский посол в Турции фон Папен, прибывший 18 октября из Анкары, чтобы предложить Гитлеру вступить в переговоры с Лондоном через посредничество посла Голландии в Турции. Получив сразу же категоричный отказ фюрера, фон Папен решил обратиться к Герингу. «Когда я попросил его оказать мне помощь, – вспоминал он, – Геринг ответил, что он сам ратует за скорейшее завершение боевых действий, но что Гитлер и Риббентроп очень хотят войны с Англией, а он лично ничего с этим не может поделать. Перед тем как я ушел, он сухо сказал, что мне следовало бы быть более осторожным в разговорах с иностранными дипломатами относительно возможности смены режима правления или восстановления монархии. Все их отчеты перехватываются и расшифровываются, и у меня могут возникнуть неприятности».

Однако Геринг не счел нужным показать фюреру эти записи, что могло положить конец карьере – и несомненно жизни – Франца фон Папена… Но в конце октября 1939 года маршал должен был чувствовать себя очень одиноким: его высокомерие и его преданность фюреру привели к тому, что его презирали военачальники, а члены тайной оппозиции Гитлеру от него отстранились[306]. Дипломатические же инициативы Геринга и его косвенные высказывания в пользу мира навлекли на него ненависть Риббентропа и вызвали подозрения у фюрера. И наконец, его двойственная позиция, его коварные приемы и его воинственные речи сильно скомпрометировали его в глазах британских политиков, всегда считавших его недостаточно надежным партнером по переговорам. «Мы должны с крайней осмотрительностью оказывать Герингу какое бы то ни было доверие», – написал 26 октября премьер-министру Чемберлену руководитель МИ-6 сэр Стюарт Мензайс[307].

Но Герман Геринг все равно вел параллельную дипломатию. Из пристрастия к миру? Из ненависти к Риббентропу? А может, потому, что остро осознавал неподготовленность Германии к войне? Или потому, что, один из немногих, знал о долгосрочных замыслах фюрера и понимал, что было бы самоубийством нападать на западные страны до завоевания СССР? Как бы там ни было, фельдмаршал продолжал поддерживать непрямые контакты с Парижем, Лондоном, Вашингтоном, Стокгольмом и даже с Римом. Он снова связался с Далерусом, с послом Франции в Италии Андре Франсуа-Понсэ, с директором «Дженерал моторс» Джеймсом Д. Муни, с принцем Максом Эгоном Гоэнлоэ-Лангенбургом, с голландским арматором Х. Г. Крелером и с принцем-регентом Югославии Павлом. Возможно, от отчаяния Геринг впервые откровенно поделился с Далерусом стратегическими планами, которые разрабатывались в рейхсканцелярии. Фюрер, сказал он шведскому предпринимателю, хочет начать «крупное наступление», чтобы «приблизиться к Англии». И теперь становилось ясно, что не могло быть никакого «мирного наступления на Запад» и дипломатического с ним сближения… Именно тогда Далерус отметил: «Генерал-фельдмаршал вполне в состоянии трезво и объективно оценивать события, но он – беззаветный почитатель фюрера, и это чувство, несомненно, преобладает даже над голосом разума. С одной стороны, Геринг явно еще желает достижения почетного мира, но с другой стороны, если фюрер решит пойти другим путем, он с готовностью подчинится этому решению, невзирая на собственное “я”».

Это очень точное наблюдение: что бы ни говорили те, кто принимал желаемое за действительное, как Дэвис, Муни или принц-регент Павел[308], Герман Геринг оставался человеком, подверженным внушению, и он не посмел бы ослушаться своего повелителя, сколь бы безумными ни выглядели некоторые из его решений.

А пока тайная оппозиция потерпела неудачу: сплотившиеся вокруг генерала фон Хаммерштейна заговорщики решили арестовать фюрера во время его инспекционной поездки вдоль «западного вала», но Гитлер, обладавший тончайшим чутьем, когда дело касалось собственной безопасности, в самый последний момент отменил поездку и сместил фон Хаммерштейна с должности командующего укрепрайоном «А» «западного вала». Фон Браухич набрался мужества и попросил личной аудиенции у Гитлера, чтобы изложить ему аргументы против наступления сейчас, осенью. Но его встреча с фюрером 5 ноября 1939 года в рейхсканцелярии закончилась неудачей: Гитлер накричал на генерала[309], тот испугался и быстро прервал все контакты с оппозицией. На Гитлера аргументы фон Браухича не подействовали. Он сказал: «Военные говорят, что мы не готовы, но армия никогда не бывает готова. […] Главное – знать, что мы более готовы, чем другие, и только так».

И время начала боевых действий осталось неизменным: 7 часов 15 минут утра 12 ноября…

Однако Гитлеру пришлось перенести начало наступления на более поздний срок, но только потому, что главный метеоролог люфтваффе доктор Дизинг не смог гарантировать, что небо будет чистым пять дней, необходимых для успеха операции. А тем временем Гитлер избежал смерти от взрыва бомбы с часовым механизмом в пивном зале «Бюргербройкеллер» 8 ноября[310]. Неудачное покушение случилось весьма кстати: оно содействовало укреплению престижа Гитлера и помогло гестапо окончательно запугать самых упорных его противников. Тем более что уже на следующий день в Нидерландах исчезли два сотрудника английской секретной службы, искавшие контакты с немецкими офицерами, находившимися в оппозиции к Гитлеру. Наконец 23 ноября во время совещания с руководством вооруженных сил Гитлер определил новые сроки начала военных действий на западе: «Начало декабря, в любом случае, до Рождества».

Само собой разумеется, Геринг подчинился, как и все другие. «Надумай кто-нибудь из присутствующих возразить, – сказал он позже, – этого бы никто не понял. Приказ верховного главнокомандующего не подлежит обсуждению. Это касается как маршала, так и рядового». Действительно, Геринг склонил голову, и навестивший фельдмаршала в середине ноября старый знакомый по работе в авиакомпании «Шведские воздушные перевозки» отметил, что тот был «совершенно убит». Геринг, конечно, страдал от очень болезненного воспаления связок, но немилость фюрера воспринимал намного более болезненно. Не подозревал ли его Гитлер в том, что он хотел оттянуть сроки начала операции «Гельб», выдвигая надуманные требования насчет чистого неба? В конце концов, поскольку время начала наступления переносилось семнадцать раз, надо же было найти козла отпущения… Или же Гитлер был зол на Геринга за то, что тот продолжал принимать посетителей с американскими, шведскими, норвежскими и голландскими паспортами, желавших помочь избежать апокалипсиса? Ильзе Геринг, сводная сестра фельдмаршала, рассказала фон Хасселю, что в середине декабря 1939 года Гитлер узнал «о встрече Германа с неким шведом для обсуждения перспектив заключения мира, и это фюрера привело в бешенство». Этим шведом был не кто иной, как граф фон Розен, свояк Геринга, с которым тот провел две продолжительные встречи 5 и 6 декабря. Они вызвали патологическое недоверие Гитлера. Вот почему в Каринхалле во время рождественских праздников обстановка была невеселая. Тем более что немилость фюрера с того времени стала проявляться вполне конкретно: уполномоченный по выполнению четырехлетнего плана, Герман Геринг должен был еще возглавить Министерство вооружения и боеприпасов, но Гитлер сначала затянул с этим назначением, а потом назначил на эту должность Фрица Тодта…

Теперь ясно, что события 10 января 1940 года ничего не изменили: в тот день легкий самолет из состава 2-го воздушного флота генерала Фельми сбился с курса из-за морозной погоды и сильного ветра и вынужден был приземлиться близ бельгийского городка Мехелен-ан-де-Маас. В нарушение строгих инструкций люфтваффе пилот самолета, офицер связи майор Гельмут Рейнбергер, имел при себе полный оперативный план операций парашютной дивизии, которая должна была участвовать в нападении на Бельгию, намеченном на этот раз на 17 января. Естественно, майор был взят в плен вместе с этими важными документами, которые он не успел полностью сжечь. «Как старший командир этого неудачливого связного, – вспоминал Геринг, – я получил сильный нагоняй от фюрера, поскольку большая группировка наших войск на западе, а также само существование немецких планов нападения стали известны противнику. Вернувшись домой, […] я попробовал сжечь в камине стопку бумаг такого же объема, чтобы посмотреть, какая их часть могла сгореть. В результате я даже сильно обжег себе руку».

Это оказался единственный конкретный результат опыта Геринга, но сомнения оставались, и поэтому пришлось полностью пересмотреть планы нападения.

Уже не представлялось возможным начать боевые действия 17 января, и Гитлер скрепя сердце решил в итоге отложить свое «великое наступление на Запад» на весну. А Геринг был весьма мрачен в свой 47-й день рождения, и это засвидетельствовал генерал Кессельринг. Он вспоминал: «Я никогда прежде не видел Геринга таким подавленным, […] но для этого были все причины. […] Вначале мне пришлось выслушать бурю оскорблений в адрес командиров люфтваффе. Геринг даже не подумал обвинить в том, что произошло, какого-нибудь старшего офицера Второго воздушного флота. Командующий этим флотом генерал авиации Фельми и его начальник штаба Каммхубер были сняты со своих должностей. Нам тоже порядком досталось, и на нас возложили дополнительные обязанности. Геринг яростно (другого слова и не подобрать) обратился ко мне: “А вы возьмете на себя командование Вторым воздушным флотом!” И после паузы добавил: “Потому что у меня больше никого нет!”».

Занимая множество должностей, Герман Геринг, что совершенно логично, имел и множество обязанностей. А начало 1940 года принесло ему еще новые заботы. Тогда фюрер приказал министру авиации Герингу остановить все работы, которые невозможно было завершить в течение одного года. Это привело к свертыванию многих важных проектов, начиная с реактивного самолета и кончая бомбардировщиком большого радиуса действия. Не говоря уже об исследованиях в области высокочастотных излучений. И это повлекло за собой плачевные последствия для люфтваффе в последующие годы[311]. Тайная дипломатия также не приносила Герингу удовлетворения: навестившему его 27 января епископу Осло Эйвинду Бергграву он признался: «Эта война – безумие». А когда епископ спросил, предпочел бы он мир или победу, фельдмаршал Геринг дал весьма показательный ответ: «Мир! Только мир!» Но тут же добавил: «Но прежде мне хотелось бы победить». Однако рейхскомиссар Геринг, ответственный за выполнение четырехлетнего плана, несомненно, огорчился до крайней степени: ему требовалось предпринимать соответствующие военному времени решительные шаги в области финансов, в промышленности, в сельском хозяйстве, в сфере торговли, налогов, инвестиций и распределения рабочей силы. И эти задачи намного превосходили его компетенцию. К тому же СССР стал беспокойным партнером и требовательным поставщиком[312], а перевод немецкой экономики на военные рельсы только начался, мобилизация ресурсов и рабочей силы велась бессистемно, а использование экономики Польши тормозилось репрессиями Гиммлера против поляков вообще и против польских евреев в частности. Герингу именно это последнее обстоятельство доставляло больше всего хлопот. В середине января он попросил Гиммлера умерить пыл. Но поскольку это не помогло, 23 марта он издал циркуляр, запрещавший впредь перемещения населения без его согласия. Не потому ли, что это вредило рациональному экономическому развитию страны? Не потому ли, что обращение с поляками казалось ему не совсем «рыцарским»? Не потому ли, что репрессивные методы СС невозможно было оправдать перед миром вообще и перед женой в частности? Или просто потому, что этот функционер с прагматическим складом ума не одобрял преступлений, которые не способствовали укреплению его безопасности и его возвышению? На эти вопросы ответить мог бы только сам Геринг… В любом случае, массовые убийства и депортация поляков совершались с благословения Гитлера и при пособничестве вермахта. И Геринг, поборовшись с этим впустую, в конечном счете смирился.

В начале марта 1940 года помощник государственного секретаря США Самнер Уэллс, направленный президентом Рузвельтом с миссией мира в основные европейские страны, встретился с Гитлером, Риббентропом и Гессом в Берлине, где его ждал весьма прохладный прием. Принявший американца в Каринхалле Геринг был более многословен: он заставил гостя послушать «ту же пластинку, что и другие», по ставшему с тех пор крылатым выражению. «Германия желает мира, – уверял его маршал, положив руку на сердце. – Будем мы воевать или нет, зависит не от Германии, а от ее противников». Геринг еще сказал, что не понимает, каким образом война в Европе может затронуть жизненные интересы Соединенных Штатов. Потом он показал гостю Каринхалл. Вернувшись домой, Уэллс отметил, что «трудно было бы найти сооружение более уродливое и более вульгарное в своей показной роскоши».

А тем временем в рейхсканцелярии продолжалась разработка стратегических планов, хотя фюрер и не счел необходимым подключить к этому процессу главнокомандующего военно-воздушными силами Германии. Еще до переноса большого наступления на весну Гитлер был недоволен планом «Гельб», хотя и не решился внести в него изменения более значительные, чем небольшое усиление левого крыла, целью которого был захват юга Бельгии. Но 17 февраля Гитлер ознакомился с планом, который подготовил генерал фон Манштейн. Этот начальник штаба группы армий «А», располагавшейся южнее Эйфеля, предложил полностью изменить утвержденный стратегический порядок: не наносить главный удар по Голландии и по северу Бельгии, а осуществить глубокий прорыв через Арденны между Седаном и Динаном, вторгнуться в Северную Францию, выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы и окружить совместно с наступающей севернее группой армий «Б» основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Фон Браухич и Гальдер не согласились с предложениями Манштейна[313], но фюрера подкупила смелость его плана. Поэтому план «Гельб» ожидала новая редакция.

Тем временем новые сведения заставили изменить стратегические планы: Гитлер узнал, что британцы хотели воспользоваться советско-финляндской войной, чтобы высадиться в Норвегии и перерезать пути, по которым в Германию доставлялась железная руда. Нападение эсминцев Королевского флота на немецкий танкер «Альтмарк» в норвежском фьорде 16 февраля 1940 года[314] подтвердило эту угрозу и ясно показало, что британцы больше не собираются уважать нейтралитет Норвегии. И тогда Гитлер, желая любым путем предотвратить высадку союзников, приказал подготовить план захвата Норвегии, еще не зная, должна ли эта операция начаться до или после наступления на западе. Это был план «Везерюбунг», и готовить его начал специальный штаб в составе ОКВ под руководством командира 21-го армейского корпуса генерала пехоты фон Фалькенхорста. Под его началом над планом операции работали офицеры трех видов вооруженных сил, причем эти офицеры были выведены из подчинения своих главнокомандующих…[315] Это делалось по меньшей мере по двум причинам: с одной стороны, Гитлер считал «Везерюбунг» комбинированной операцией, которую следовало подготовить и провести под его личным руководством. С другой стороны, уже месяц было известно о том, что из Генерального штаба идет утечка информации. Адъютант Гитлера майор Дайле написал по этому поводу в своем дневнике 15 января 1940 года: «В течение трех последних недель поочередно назначаемые даты наступления на западе становились известны Бельгии и Голландии. Объяснить это невозможно». Поэтому Гитлер прекрасно понимал, что план захвата Норвегии, включавший крайне сложную из-за подавляющего превосходства британского Королевского флота морскую операцию, неминуемо провалился бы, если бы об этом узнали враги…

Вот почему непосредственный контроль планирования операции осуществляли не главнокомандующие родами войск, а личный штаб Гитлера, входивший в состав ОКВ. Верховное главнокомандование вермахта отдало приказ штабу сухопутных войск выделить войска в распоряжение генерала фон Фалькенхорста, хотя Браухич и Гальдер не имели ни малейшего понятия о задачах этих войск. Двадцать первого февраля Гальдер записал в своем дневнике: «Гитлер ни единым словом не обмолвился с главнокомандующим сухопутными войсками об этом деле. Это останется записанным в анналы военной истории». Между фон Браухичем и генералом Кейтелем произошел крупный разговор с перебранкой, но она ни в какое сравнение не шла со скандалом, который устроил Геринг, прослышавший о «Везерюбунге». Йодль записал 2 марта: «Генерал-фельдмаршал взорвался и накричал на начальника ОКВ. Он намеревался в 13 часов поговорить об этом с фюрером».

Действительно, Геринга проигнорировали еще демонстративней, чем главнокомандующего сухопутными силами: ОКВ собрало руководителей разных служб люфтваффе и «прикомандировало» их к операции «Везерюбунг», приказав при этом ничего не докладывать своему начальству. Больше того, начальник штаба люфтваффе Ешоннек был посвящен в тайну с самого начала, но ему строжайше запретили сообщать о чем-либо Герингу. Так что встреча 2 марта в 13 часов обещала пройти особенно бурно… Но в то время Гитлер инстинктивно избегал встреч с глазу на глаз с Герингом, из-за чего значительно ослабло его воздействие на фельдмаршала, особенно когда тот был охвачен злостью. Именно поэтому Геринг добился личного контроля над действиями авиации в ходе операции «Везерюбунг». Генерал фон Фалькенхорст должен был просить поддержки авиации, а не отдавать приказы люфтваффе напрямую. Но Геринг также прекрасно понимал, какую черту не следовало переходить: несмотря на то, что план захвата Норвегии «не казался ему идеальным» и что он был бы не против его изменить, фельдмаршал остерегся высказывать критические замечания, ведь операция «Везерюбунг» готовилась под личным руководством фюрера[316]. Впрочем, уже 3 марта Браухич, Гальдер и Геринг были призваны к порядку самым строгим образом. «Фюрер, – отметил Йодль, – особенно настойчиво подчеркнул, что в Норвегии следует действовать решительно и быстро. Без всяких задержек из-за споров между родами войск. Надо действовать максимально оперативно». И еще: «Фюрер решил начать операцию “Везерюбунг” до начала реализации плана “Гельб” с разницей в несколько дней».

Действительно, Гитлер рассчитывал начать захват Норвегии 15 марта, а наступление на западе – «спустя четыре или пять дней». Это было явной переоценкой сил вермахта, который должен был почти одновременно действовать на двух противоположных направлениях. Но в любом случае стратегическая обстановка и климатические условия вскоре заставили установить новые сроки: операция «Везерюбунг» началась лишь 9 апреля 1940 года и продлилась несколько недель. А затруднения в проведении боевых действий на севере вообще исключили одновременное наступление на западе.

Благодаря тщательной подготовке вторжение в Норвегию было проведено блестяще. Шесть эскадр военного флота Германии смогли уклониться от встречи с хозяйствовавшим в Северном море Королевским флотом Британии и высадить силы вторжения в Осло, Арендале, Ставангере, Бергене, Тронхейме и Нарвике, и уже утром 9 апреля 1940 года все эти города были захвачены[317]. Так как территория Норвегии тянется узкой полосой протяженностью 2700 километров вдоль северо-западного побережья Скандинавского полуострова и вся она чрезвычайно гориста, владение этими шестью портами позволяло контролировать практически всю страну. Но, как это всегда случается на войне, ничто не проходит так, как планируется: британцы спохватились, и Королевский флот заблокировал все входы во фьорды, ведущие к портам. Получилось так, что в Тронхейме и в Нарвике немецкий десант оказался блокированным и лишенным подкреплений. На пути к Осло немецкие военно-морские силы в первые часы 9 апреля понесли ощутимые потери[318], так что королю Норвегии и его правительству удалось скрыться и обратиться к населению с призывом к сопротивлению. Поспешно мобилизованная норвежская армия смогла воспрепятствовать продвижению немцев вглубь страны, удерживая их на линии севернее Осло, восточнее Бергена, севернее и восточнее Тронхейма и вокруг Нарвика в ожидании прибытия подкреплений, обещанных Францией и Великобританией. С того момента операция, которую Гитлер планировал как молниеносную войну длительностью всего несколько часов[319], превратилась в военный конфликт, заставивший мобилизовать дополнительные материальные и людские ресурсы, которые фюрер надеялся в дальнейшем использовать для наступления на запад. Тринадцатого апреля шесть эсминцев, рискнувших прорваться во фьорд Нарвика, были потоплены ВМС Англии, что привело к окончательной изоляции 1500 австрийских горных стрелков генерала Дитля, которые заняли оборону в городе. На юге немецкие солдаты, которые старались обеспечить проход от Осло до Тронхейма, преодолели огромные долины Гундбрандсдаль и Ёстердаль и наткнулись между Эльверумом и Лиллехаммером на сопротивление регулярных частей и резервистов норвежской армии. Те плохо взаимодействовали между собой, были очень плохо оснащены, не имели ни танков, ни артиллерии, но зато прекрасно использовали гористый рельеф поросшей лесом и засыпанной снегом местности, чтобы задержать продвижение механизированных колонн вермахта.

Четырнадцатого апреля, когда первые британские и французские десанты высадились севернее Нарвика и южнее Тронхейма и положение немецких войск на севере Норвегии грозило стать критическим, Гитлер впервые за время операции потерял самообладание и приказал, чтобы в тот же день войска генерала Дитля оставили Нарвик. Раз уж было невозможно выслать им подкрепления или доставить тяжелую артиллерию по морю или по воздуху, они должны были отступить на восток и перейти границу Швеции, где подверглись бы интернированию. Но приказ Гитлера оказался таким противоречивым, что ОКВ не стало спешить с его передачей. В тот момент Геринг, всегда стремившийся выделиться, предложил Гитлеру несколько скоропалительных и химерических решений: отправить в Нарвик теплоход с дивизией на борту для помощи Дитлю, сбросить тяжелую артиллерию на парашютах, эвакуировать горных стрелков с помощью гидросамолетов. Все эти идеи были забракованы компетентными военными. Но у Геринга имелся еще козырь для того, чтобы показать фюреру, чего он стоит…

Нарвик находился недалеко от шведской границы, и маршал пришел к выводу, что ключ решения проблемы находится в Швеции. Поскольку его долгое время считали в рейхсканцелярии ответственным за связи с этой страной, он попросил Стокгольм направить в Берлин делегацию, и шведский министр иностранных дел, весьма напуганный применением немцами силы против Дании и Норвегии, незамедлительно отреагировал. Уже на следующий день в Берлин прибыла шведская делегация в составе адмирала Тамма, начальника штаба шведских ВМС, профессора Тунберга, неизменного Биргера Далеруса и советника посольства Гуннара Хёгглёфа. Последний так рассказал обо всем, что было потом: «Во второй половине дня 15 апреля нас принял Геринг в гигантском здании Министерства авиации. С ним были два его самых высокопоставленных сотрудника. […] Геринг казался еще более тучным, чем раньше. Белый мундир плотно облегал его живот. Меня потряс огромный рубин на указательном пальце левой руки фельдмаршала. Камень переливался разными цветами, когда он жестикулировал, излагая нам свою версию военной обстановки. […] Когда дошел до Швеции, Геринг сказал, что Германия вовсе не заинтересована в том, чтобы наша страна превратилась в поле битвы. Что касается Дании и Норвегии, они были уже плотно привязаны к Германии и образовывали оборонительный рубеж против западных союзников. Однако существовала вероятность, что немецкие войска у Нарвика окажутся в сложном положении из-за суровой зимы и из-за того, что город окружает пересеченная местность».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.