VI Возрождение

VI

Возрождение

Вернувшись в Мюнхен после четырех лет, проведенных в эмиграции, Герман Геринг, естественно, не надеялся, что его встретят с охапками цветов. И оказался совершенно прав: в то холодное утро 3 ноября 1927 года он не увидел цветов, и фюрер не ожидал на перроне неудачливого ветерана Фельдхернхалле. Очевидно, благодарность и национал-социализм были двумя несовместимыми вещами…

Но Геринга все-таки встретили старые товарищи по революционной борьбе, которые о нем не забыли. В частности, Эрнст (Пуци) Ганфштенгль, который позже написал: «Я был искренне рад снова увидеть Германа Геринга. Он стал толще, более деловым и более материалистичным, а главное, теперь заботился в основном об успехе, а не искусстве или интеллектуальных ценностях жизни». А также капитан Рём и Ганс Штрек, адъютант Людендорфа в дни путча, ставший затем преподавателем музыки. Геринг, который не имел денег на гостиницу, переночевал в его салоне и ушел на рассвете до прихода уборщицы…

Ушел, естественно, с намерением нанести визит Адольфу Гитлеру, продолжавшему жить затворником в своей скудно меблированной комнате на Тирштрассе. Фюрер оказался таким же холодным, как и его комната, поскольку по разным причинам не хотел давать бывшему командиру отрядов СА новый пост в партии[63]. Да впрочем, чем ему мог быть полезен этот толстый бледный человек, прихрамывавший и явно не имевший денег? Так что прославленный ветеран был выставлен за дверь без должного почтения, после того как получил несколько очень сухих инструкций: он должен занять достойное положение в деловых кругах, восстановить свое финансовое положение, «а там видно будет…».

После такого приема многие разумные люди поняли бы, с кем они имели дело, и навсегда расстались бы с национал-социалистской партией. Но Герман Геринг рассудительностью не отличался. И, с верой в фюрера, в середине ноября 1927 года он поехал в Берлин. Неопытный политик Геринг не смог найти себе занятия, зато деловой человек Геринг знал, что делать. Он без труда получил эксклюзивное право на продажу парашютов «Торнблад» в Германии, а тот факт, что «БМВ» приобрел еврей[64], никоим образом не отвратил его от намерения стать концессионером «авиационного» отделения этой компании в Берлине. Впрочем, это было еще не все: сразу по приезде в столицу Геринг восстановил связи с бывшими товарищами по мировой войне. С другом Бруно Лёрцером, женатым на богатой наследнице и работавшим теперь – счастливое совпадение – в структуре самолетостроительной фирмы «Хейнкель». С принцем Филиппом Гессенским, одним из многочисленных знакомых которого оказался некто Эрхард Мильх, технический директор компании «Люфтганза». И наконец, с Паулем (Пили) Кёрнером, безработным ветераном, жившим на небольшие рентные доходы и имевшим великолепный автомобиль марки «Мерседес». Наличие машины стало основой для взаимовыгодного сотрудничества: Геринг приезжал к клиентам на шикарном «мерседесе», который вел Кёрнер, и это значительно облегчало заключение контрактов. После удачной сделки компаньоны делили выручку.

Вначале она была довольно скромной, поскольку Геринг большую часть заработка тратил на организацию шикарных приемов, на которых встречались деловые люди, техники, летчики, финансисты, промышленники, дипломаты и аристократы. Эти инвестиции могли оставить компаньонов без гроша, но оказались очень рентабельными: военные атташе Швеции, Голландии и Австрии вскоре заинтересовались парашютами «Торнблад», авиационные моторы «БМВ» стали прекрасно продаваться по всей Европе, от Дании до Италии, а технический директор «Люфтганзы» вскоре предложил Герингу должность «советника», оценив его блестящую работу в качестве посредника, и тот начал делать себе имя как в высшем обществе, так и в сфере коммерческой авиации. Это, правда, значительно прибавило ему работы, а Конрад Хейден позже написал, что Геринг «превращал ночи в дни, работая при свечах в своей квартире, перед ним висел портрет Наполеона, а за спиной – средневековый меч». Но это все не мешало Герману Герингу думать о своей дорогой Карин. Он даже уехал встречать Новый год со своей женой, отложив дела… В Стокгольме все родственники и друзья поразились изменением его внешнего облика. К Герингу вернулась бодрость, зависимость от морфина, казалось, была им преодолена, он строил множество планов на будущее. И прежде всего, естественно, хотел забрать с собой в Берлин жену и поселить ее в скромной меблированной квартире, снятой на Берхтесгаденерштрассе.

Однако следует отметить, что ни любовь, ни дела не смогли освободить капитана Геринга от зависимости от политики. Хотя и держался на расстоянии от берлинского представительства НСДАП и не ввязывался в ссоры между Грегором Штрассером и Йозефом Геббельсом[65], новым гауляйтером партии в Берлине, он, тем не менее, не отказался от намерения снова занять один из руководящих постов в партии. Более того, у него появились очень конкретные честолюбивые планы накануне предстоявших выборов в рейхстаг. И в связи с этим в начале марта 1928 года он приехал в Мюнхен. «Помню, – написал в мемуарах Эрнст Ганфштенгль, – что на улицах лежал снег, когда мы вместе шли для решающего разговора в направлении Тирштрассе, где Гитлер продолжал снимать свою маленькую квартиру. Геринг долго уговаривал меня пойти вместе с ним, но я предпочел не делать этого. Только позже я узнал, что у них с Гитлером состоялось бурное выяснение отношений и что Геринг в ультимативной форме заявил фюреру: “Нельзя так обращаться с человеком, который получил две пули в живот[66] у Фельдхернхалле. Либо вы включаете меня в список кандидатов на выборах в рейхстаг, либо мы навсегда расстаемся врагами!”». Отто Штрассер утверждал, что Геринг якобы сказал: «Либо я становлюсь депутатом, либо подаю в суд иск к партии о выплате мне компенсации за ранение, которое я получил девятого ноября».

Действительно, Геринг мог пригрозить потребовать через суд возмещения всех средств, которые он потратил в интересах партии начиная с 1922 года. Этот аргумент сам по себе прозвучал достаточно убедительно для фюрера, которому хронически не хватало финансов. Но тут были еще более важные причины: позиции национал-социалистской партии на севере страны были довольно слабыми, братья Штрассеры доставляли ему множество хлопот со своей концепцией перехода национал-социализма исключительно на социалистические позиции. НСДАП не пользовалась практически никаким влиянием среди представителей промышленности, в финансовых кругах, в среде аристократии и в высшем буржуазном свете. А Гитлер прекрасно знал, что Геринг завязал обширные связи за очень короткое время. По большому счету, такой человек, несомненно, мог быть более полезен внутри партии, нежели вне ее. Это все и решило: Гитлер пообещал лично проследить за тем, чтобы имя Германа Геринга было вписано под седьмым номером в предвыборный список НСДАП[67].

«Не знаю, получится ли это у Геринга!» – сказал фюрер своим приближенным с завистью и неуверенностью в голосе одновременно. Но бывший летчик-истребитель и предприимчивый делец заставил умолкнуть всех скептиков: в течение по меньшей мере двух последовавших месяцев политика на его шикарных берлинских приемах затмила дела. Кроме того, Геринг открыл в себе талант оратора, и теперь он покидал светские салоны, для того чтобы произносить зажигательные речи в пивных залах и в берлинских районах Далем и Панков. Его риторика с точностью воспроизводила риторику Гитлера: та же агрессивность, то же возмущение, те же ругательства и та же жестикуляция. Но Геринг добавил к этому юмор, фамильярность и местный диалект. Что же касалось регистра, кандидат в депутаты полностью копировал степень высоты и силу голоса своего кумира, умело играя на опасениях слушателей перед инфляцией, голодом, безработицей и коммунистами и на их ненависти к французам, полякам, евреям, к правительству, к демократии и к капиталистам. Метод оказался безупречным, принеся успех. Карин, когда наконец приехала в Берлин 15 мая, отметила, что муж просто нарасхват и «ужасно занят».

Выборы в Законодательное собрание, состоявшиеся 20 мая 1928 года, вовсе не стали триумфальным событием для национал-социалистов. Они получили всего 2,6 процента голосов, но действовавшая тогда система выборов позволила им занять в рейхстаге двенадцать депутатских кресел. Герману Герингу, значившемуся седьмым в партийном списке, отныне полагались соответствующие привилегии, а именно: ежемесячная заработная плата в размере 600 марок[68], гарантия депутатской неприкосновенности и удостоверение, дающее право на бесплатный проезд по железной дороге в вагоне первого класса. Естественно, как и остальные одиннадцать депутатов-нацистов[69], Геринг занял кресло в рейхстаге вовсе не для того, чтобы участвовать в работе парламента, а чтобы воздействовать на правительство и другие партии. Он сам написал позже: «В то время перед нами стояла одна задача: постоянно нападать на всех и вся». Но в Веймарской республике членство в рейхстаге обеспечивало весьма высокий авторитет, и это полностью удовлетворяло непомерную гордыню бывшего парии, лишь совсем недавно вернувшегося из вынужденной эмиграции и вырвавшегося из нищеты.

В качестве депутата Геринг приобрел в глазах Адольфа Гитлера совершенно особую ценность. Он стал фасадом НСДАП на севере Германии, был всюду вхож, рекрутировал новых членов и завоевывал поклонников в тех местах, куда нацистам до этого доступ был воспрещен, оказывал мощную поддержку партийной пропаганде по всей стране[70]. Письма Карин родным, написанные в течение нескольких недель и месяцев после выборов, помогают понять, в каком водовороте оказалась эта семейная пара: «Германа я вижу лишь изредка, он всюду носится, словно вихрь, но все свое свободное время посвящает мне. По крайней мере, мы имеем возможность обедать вместе. Несмотря на все это, мы редко остаемся наедине, у нас всегда находятся люди, не менее трех человек. […] Сегодня Герман впервые будет выступать в рейхстаге с большой речью, а вечером встретится в Берлинском университете со студентами, симпатизирующими разным политическим партиям. […] Завтра ему предстоит выступить в Нюрнберге, а после этого он за десять часов должен добраться до Восточной Пруссии и произнести двенадцать речей в самых различных местах. […] Несколько дней назад мы выехали из Берлина на машине в 17 часов, а в 20 часов Герман выступил с речью в Магдебурге[71]. В полночь мы выехали назад и вернулись в Берлин в 5 часов 30 минут. Позавтракав и приняв душ, Герман поехал на работу. У него заполнена каждая минута днем и половина ночи. […] В доме постоянно бывают политики всех мастей. От всего этого можно было бы сойти с ума, если бы это не было ужасно интересно. […] Семейство Видов[72] заявило, что намеревается рассказывать о Движении Гитлера всем своим знакомым. Германа засыпают одними и теми же вопросами самые различные люди […], и необходимость отвечать часто выматывает его. Но я замечаю, что вокруг нас постепенно сплачиваются люди, что очень многих мы приобщили к делу Гитлера». Это было так, причем приобщили Геринги людей известных – сталелитейного магната Фрица Тиссена, рурского промышленника Эмиля Кирдорфа, главного исполнительного директора авиакомпании «Люфтганза» Эрхарда Мильха, принца Хенкель-Доннерсмарка, графа Зольмса, принцев Гессенских, герцога Саксен-Кобургского, графа Кенингсмарка и даже второго сына императора Вильгельма II принца Августа Вильгельма, который стал таким активистом нацистской партии, что даже вступил в бригаду СА! Все это дорогого стоило, и партия это оценила: в качестве рейхсреднера[73] Герман Геринг стал вскоре получать 800 марок ежемесячно, в добавление к своему заработку в качестве депутата.

Таким образом общая сумма его зарплаты превысила величину заработной платы министра, но на самом деле она являлась лишь малой частью доходов Германа Геринга. А все потому, что в Веймарской республике каждый депутат имел свою цену, а практика лоббирования уже получила широкое распространение. Первым к содействию Геринга-депутата стал прибегать Эрхард Мильх, чья компания «Люфтгаза» очень надеялась на сохранение – и даже на увеличение – выделявшихся ей правительством субвенций[74]. Не прошло и месяца после его избрания депутатом, как Геринг получил от авиакомпании первую выплату в размере 1000 марок; в дальнейшем ему тайно выплачивали эту сумму каждый месяц. Он также использовал деньги «Люфтгазы», чтобы открыть свое представительство, нанять секретаршу и выдавать заработную плату своему шоферу и компаньону Паулю Кёрнеру. И вскоре Геринг провозгласил себя в рейхстаге экспертом по вопросам транспорта и настоятельно потребовал увеличить государственную помощь гражданской авиации… Он также написал несколько статей в газеты, желая продемонстрировать свои познания в области авиации, и гонорары за публикации стали его дополнительным доходом. Но это было еще не все: этот продажный депутат стал «советником» – с большой зарплатой – таких компаний, как «Хейнкель», «БМВ» и «Мессершмитт», а промышленник Фриц Тиссен написал в своих мемуарах: «В то время Геринг жил в маленькой квартире, и ему очень хотелось увеличить жилплощадь для поддержания имиджа. Я помог ему в этом».

Это было мягко сказано, поскольку Тиссен фактически оплатил Герингу четырехлетнюю аренду шикарной пятикомнатной квартиры на улице Баденштрассе в самом центре дорогого квартала Шенеберг, а также, естественно, все расходы по оборудованию квартиры перед переездом… Ко всему этому следует, естественно, прибавить комиссионные, которые наш деловой человек продолжал получать от продажи авиадвигателей и парашютов. Причем для продвижения этой продукции он не жалел сил, если верить отрывку из письма его жены: «В воскресенье или в понедельник мы самолетом отправимся в Цюрих и в Берн. Герман приглашен туда на какие-то конференции, там же он намерен организовать демонстрацию технических возможностей парашюта “Торнблад”. […] Мы приняли нескольких важных лиц из Швейцарии, среди которых был командующий военно-воздушными силами, несколько генералов, полковников, майоров и лейтенантов, и всех их надо было пригласить на обед». Эта игра действительно стоила свеч, если принять во внимание, что речь шла о продаже 250 парашютов, каждый из которых стоил 1500 крон, и что посредник получал при этом 15 процентов. Тогдашние остряки называли Геринга «чудом нацистской партии – единственным человеком, сумевшим взлететь вверх с помощью парашюта». Но на самом деле у него имелись и другие средства для взлета…

Для Германа Геринга это начало богатой жизни стало ярким реваншем за прошлое, и он посчитал своим долгом вернуть все предметы, проданные или заложенные в годы нищенствования – начиная, естественно, с белой фисгармонии жены. Карин светилась от радости, когда в начале 1929 года они с мужем перебрались наконец в шикарную квартиру на Баденштрассе. С нескрываемой радостью она взялась выполнять обязанности хозяйки дома, чего ей так не хватало целых пять лет. Те, кто бывал у Герингов в то время, сохранили об этих посещениях приятные воспоминания. «Нашей хозяйкой, – писал Эрхард Мильх, – была фрау Карин Геринг, которая явно оказывала на мужа сильное и благотворное влияние. […] Невозможно было не поддаться ее очарованию». «Фрау Геринг, – отмечал Ялмар Шахт, – была высокой и стройной шведкой, очень доброжелательной и весьма соблазнительной». Йозеф Геббельс, тонкий ценитель женской красоты, сделал такую запись в своем дневнике: «Фрау Геринг, как всегда, очаровательна, красива, умна и восторженна». Фриц Тиссен, еще один постоянный гость Герингов, вспоминал: «Карин, урожденная шведская графиня, была женщиной исключительного очарования. […] Геринг ее боготворил, она была единственной женщиной, способной им управлять». Но все эти важные гости даже представить не могли, что Карин Геринг тяжело больна и что она помогает во всем мужу лишь благодаря громадным волевым усилиям. Еще шестнадцать месяцев она продолжала организовывать приемы для высшего света, деловых людей, дипломатов и руководителей нацистской партии. Она приходила в рейхстаг, когда выступал муж, сопровождала его в поездках по всей Германии и часто недосыпала. Так продолжалось до лета 1930 года, когда Карин потеряла сознание и была помещена в санаторий Крейц в Баварии.

К этому времени период процветания Веймарской республики, «золотые двадцатые», закончился. В течение года кризис в сельском хозяйстве спровоцировал широкую волну разорений в деревне. После краха на Уолл-стрит в октябре 1929 года американские финансисты начали выводить из Германии свои капиталы, и это сильно сказалось на промышленности, парализовало экспорт немецкой продукции, и внезапно страна оказалась в кризисе. В начале 1929 года в Германии насчитывалось 2 миллиона безработных, а к весне 1930-го – уже 3,5 миллиона. Недовольство народа обрушилось на социал-демократическое правительство рейхсканцлера Германа Мюллера, которому пришлось в марте 1930 года подать в отставку. Его преемник Генрих Брюнинг[75] был вынужден управлять страной с помощью декретов, подписанных президентом Гинденбургом и одобренных задним числом постоянно менявшимся большинством депутатов парламента. Но в начале лета это большинство распалось, и 18 июля Гинденбургу пришлось распустить рейхстаг. Новые выборы были назначены на 14 сентября 1930 года, и для партии Гитлера это стало нежданной удачей…

В течение двух месяцев, последовавших за роспуском рейхстага, НСДАП приложила беспрецедентные усилия к тому, чтобы воспользоваться недовольством крестьян, рабочих, торговцев, служащих, военных, ремесленников, аристократов, католиков, националистов и даже коммунистов… Нацистская партия повела по всей Германии невиданную по размаху агитационную кампанию с помощью прессы и листовок. Сто тысяч штурмовиков СА сомкнутыми рядами маршировали по всей стране, вызывая восторг у части населения, запугивая другую часть и вступая в драки с социалистами и коммунистами. Нацистская партия провела 34 000 митингов, в которых приняли участие около 25 000 человек. На этих митингах выступило около сотни лучших ораторов партии, в частности Адольф Гитлер, Йозеф Геббельс, Герман Эссер, Грегор Штрассер, принц Август Вильгельм… и конечно же Герман Геринг. Этот авиатор-депутат-лоббист-концессионер-журналист мог к тому времени произносить три речи в день, затрачивая на подготовку к выступлению минимум времени. Сам он об этом так сказал: «Большинство моих лозунгов были написаны на обратной стороне меню или карты вин, и именно так я готовил лучшие мои речи». Честно говоря, набор его лозунгов не отличается оригинальностью: «Проснись, Германия!», «Долой марксизм!», «Хлеб и работу народу!», «Следуйте за фюрером, который спасет Германию!» Но самое простое действие часто оказывается самым эффективным, и результаты предвыборной кампании нацистов превзошли самые оптимистичные их ожидания: 14 сентября 1930 года НСДАП собрала 6,4 миллиона голосов избирателей[76] и получила 107 мест в рейхстаге! Больше мест было только у СДП[77]. Это стало настоящим политическим землетрясением, таившим угрозу для демократии вообще и для Веймарской республики в частности…

Зато Герман Геринг триумфовал: Гитлер назвал его официальным личным представителем и доверил ему место вице-председателя рейхстага, на которое НСДАП имела право как партия, составившая вторую по численности фракцию в парламенте. Тринадцатого октября 1930 года Геринг привел в рейхстаг на первое торжественное заседание нового парламента 106 депутатов-нацистов, одетых в коричневые рубашки. Теперь они были достаточно многочисленны, чтобы влиять на политику правительства и заниматься подготовкой прихода Гитлера к власти. А пока им требовалось вносить в работу рейхстага как можно больше сумятицы, выступая против всех инициатив правительства, начиная с принятия плана Юнга[78], против разоружения, против мер экономии и подавления подрывной деятельности. Это сразу же стало ясно рейхсканцлеру Брюнингу, который в начале октября провел переговоры с Адольфом Гитлером в надежде заключить с ним соглашение о «лояльной оппозиции». Выслушав предложение канцлера о примирении, Гитлер разразился часовой речью, в которой много раз прозвучал глагол отменять, и ясно дал понять, что его совершенно не интересуют меры по выходу из кризиса. Из этого Брюнинг сделал вывод, что Гитлер по-прежнему остается верен принципу «сначала власть, потом политика». Именно так и было, а чтобы этого добиться, фюрер рассчитывал, прежде всего, на пропаганду, агитацию… и, разумеется, на запугивание.

Карин настояла на том, чтобы в ноябре 1930 года врачи отпустили ее из санатория. Они уступили очень неохотно. Однако у нее было много поводов для праздника. Из Стокгольма приехал ее любимый сын Томас, которому уже исполнилось восемнадцать. И празднование Нового года обещало стать особенно веселым. «Весь день мы украшали новогоднюю елку и упаковывали подарки, – написала она матери, – а в восемь вечера к нам пришел Геббельс, чтобы вместе с нами встретить Новый год. Он принес очаровательные подарки, которые тщательно подобрал для каждого из нас. Был простой ужин из ветчины, холодных закусок и фруктов. Затем Геббельс сел за фисгармонию и сыграл рождественские гимны “Тихая ночь, священная ночь!”, “Ты моя радость” и другие. Мы с Томасом подпевали на шведском языке, Геббельс и Силли[79] – по-немецки, но мелодии нас объединяли. На новогодней елке горели свечи, мы занялись раздачей подарков. Я вдруг так сильно задрожала, что рухнула на канапе, и потом мне пришлось лечь в постель, где до сих пор и нахожусь с температурой и головной болью».

Но недомогание не помешало ей в первые дни нового года посетить несколько светских мероприятий и самой организовать несколько приемов. Пятого января 1931 года Карин и Герман принимали у себя Гитлера, Фрица Тиссена, принца Виктора Вида и бывшего президента Рейхсбанка Ялмара Шахта[80]. Но за два дня до этого в их дом заглянула также мрачная реальность того времени. «Вчера, – написала Карин матери, – когда мы сидели за столом и пили чай, к нам в гости внезапно пришел граф Ведель с супругой. […] Они были молоды, довольно симпатичны, имели двух детей, но у графа не было работы. […] Граф долго искал место, и в отчаянии он обратился за помощью к Герману. Но Герман мог всего лишь внести графа в список, где уже значилось несколько сотен имен! Здесь царит ужасная нищета. Накануне Нового года двадцать восемь известных нам людей покончили с собой, чтобы не умереть от голода». К тому времени в Германии насчитывалось уже 4,8 миллиона безработных – и ничем им невозможно было помочь.

С первых же недель 1931 года Герман и Карин Геринги вновь окунулись в водоворот активной деятельности: 18 января они побывали в Нидерландах, где навестили бывшего императора Германии Вильгельма II в его резиденции, замке Доорн. Из двухдневных переговоров, иногда проходивших на повышенных тонах, кайзер сделал вывод, что Геринг намерен способствовать его возвращению к власти, а Геринг уехал весьма разочарованный тем, что не получил орден дома Гогенцоллернов. Но перед отъездом семейства Герингов старая императрица, рассмотрев Карин поближе, скрытно вручила ей конверт с банкнотами и настоятельно рекомендовала отправиться на курорт Альтхейде в Силезии, чтобы пройти курс лечения.

Но неделю спустя у Карин случился сердечный приступ, едва не перечеркнувший абсолютно все планы. Врач, срочно вызванный Германом, проявил все свое искусство и сделал много уколов, но в конце концов, не нащупывая пульса, констатировал, что сердце Карин перестало биться. «Теперь я знаю, – написала она позже сестре Фанни, – что значит умереть. Я слышала все, что говорили рядом со мной, в частности слова врача о том, что больше он сделать ничего не мог, что надежды никакой. Я чувствовала – нет, скорее, понимала, поскольку ничего уже не ощущала, – что мне подымали веки, но не могла ни двигаться, ни говорить, ни вообще что-либо делать. Внезапно я очутилась перед огромной дверью, высокой, красивой и ярко святящейся! Душа моя в течение этого короткого и великолепного мгновения была свободной. […] Передо мной открылся совершенно иной, неописуемо великолепный мир. Я знала, что если шагну за эту дверь, то никогда не смогу вернуться назад. Но тут я услышала голос Германа и поняла, что не могу оставить его одного»[81].

Действительно, сердце ее вновь застучало, и Карин, открыв глаза, увидела склонившихся над ней Томаса и Германа. Сын Карин, повзрослев за очень короткий срок, напишет потом в своем дневнике: «Если бы мама умерла, Герман пришел бы в отчаяние. Он сам сказал, что не знал, как бы на это отреагировал. Полагаю, для него это грозило большой опасностью, если принять во внимание его импульсивный характер. […] Мы условились считать мамин сердечный приступ предупреждением и сделали вывод, что нам следует отныне вести более спокойный и более организованный образ жизни со всех точек зрения. Хотя я сомневался, что это возможно».

Сомнения Томаса фон Канцова полностью оправдались… В течение последовавших за приступом недель образ жизни Карин не стал ни более спокойным, ни более организованным, поскольку она во всем содействовала мужу. А Герман Геринг работал днями и ночами, занимаясь все более крупными делами. Он превратил рейхстаг в пропагандистский форум, он вмешивался во внешнюю политику страны, вел переговоры о союзе с другими националистическими партиями. Колесил по стране, произнося зажигательные речи против властей, интриговал против своих соперников внутри партии. Организовывал многочисленные приемы, чтобы привлечь к НСДАП новых сторонников, выпрашивал у магнатов Рура крупные финансовые пожертвования, часть которых передавал Гитлеру[82]. И это еще не все: целый год Геринг вел отчаянную подковерную борьбу, стараясь вернуть себе пост руководителя штурмовиков СА! Мы помним, что эта должность была отобрана у Рёма в 1925 году и передана в 1926 году Пфефферу фон Заломону. Но в 1930 году часть отрядов СА в Пруссии выступила против руководства партии. Штурмовики, руководимые капитаном Вальтером Штеннесом, имели достаточно обоснованных претензий[83], но их к тому же тайно подстрекали Геринг и Геббельс. И хотя это недовольство вынудило Гитлера отправить Пфеффера фон Заломона в отставку, оказалось, что заменить его Геринг надеялся напрасно. Фюрер снова назначил на этот пост капитана Рёма, за два года до этого уехавшего в Боливию[84]. Как раз в начале 1931 года, когда Рём вернулся в Германию, чтобы занять пост шефа СА, Геринг и начал плести свои интриги. В прессе вдруг появились статьи о гомосексуализме прославленного капитана, а отряды СА под командованием Штеннеса снова начали проявлять недовольство. Но и на этот раз интриги Геринга оказались напрасными: Гитлер поддержал Рёма, бунт бригад СА подавила полиция, Геббельс моментально переметнулся в другой лагерь, а Рём остался хозяином положения – и руководителем СА…

В то время Йозеф Геббельс в самых жестких выражениях описал Геринга, назначение которого личным представителем фюрера и вице-президентом рейхстага явно стало ему поперек горла: вечером 20 февраля 1931 года этот «ядовитый карлик» записал в своем дневнике: «Геринг страдает манией величия. Это последствия его пристрастия к морфину. В своем высокомерии он видит себя в недалеком будущем канцлером рейха. Он ужасный оппортунист». А на следующий день прибавил: «Геринг – наркоман. Шеф хочет, чтобы тот объяснился. Геринг совершает невероятно безумные и неуместные поступки. То он видит себя канцлером рейха, то военным министром. Короче говоря, явно страдает манией величия. Ему нужно серьезно лечиться. Сегодня он просто смешон». Через месяц ситуация явно не улучшилась, и Геббельс записал в дневнике: «Кажется, Геринг ведет за моей спиной какую-то нечестную игру. Действительно, он – больной человек и патологический честолюбец»[85].

На самом деле в тот период он был разочарованным честолюбцем. Возможно, в качестве утешительного приза – и, несомненно, для того, чтобы удалить его на некоторое время с политической сцены, – Гитлер в середине мая 1931 года поручил Герингу дипломатическую миссию и отправил в Ватикан. Ему предстояло доказать, что нацисты дружелюбно настроены по отношению к христианству. Все для того, чтобы примириться с частью электората католической партии «Центр» и Народной партии Баварии, которых поддерживало большинство населения Рейнской области и Баварии соответственно. И вот Геринг вновь оказался в Италии, о первом посещении которой в 1925 году сохранил негативные воспоминания. На этот раз Бенито Муссолини, прекрасно осознававший изменение расклада сил в Германии, принял его. Но его миссия в Ватикане успеха не имела: за три недели пребывания Геринга в Риме его не принял ни папа, ни кардинал Пачелли[86]. Ему удалось добиться лишь короткой встречи с неким неизвестным функционером Ватикана. Следует отметить, что, по мнению Курта Людеке, Герман Геринг походил больше не на дипломата, а на «слона в посудной лавке». Как бы там ни было, идея направить эмиссаром в Ватикан бывшего протестанта-заговорщика и наркомана, к тому же отбившего жену у законного мужа, явно иллюстрировала «гениальность» фюрера…

Вернувшись из Италии, Геринг констатировал, что экономический кризис в Германии углубился: промышленное производство находилось в свободном падении, долги росли, порог в 4,5 миллиона безработных был только что превышен, дефляция усугубляла нищету. Ситуация стала еще более безнадежной после банкротства «Дармштедтер банка» и «Дрезднер банка». Да, конечно, канцлеру Брюнингу удалось добиться от иностранных держав предоставления отсрочки в выплате репараций[87], но страной ему приходилось управлять с помощью указов: парламентское большинство, состоявшее из социалистов, католиков и демократов, слабело с каждым днем, а радикальные националисты Гугенберга, как и национал-социалисты Гитлера, продолжали вести вне стен рейхстага яростную пропаганду. Недовольные люди массово вступали в НСДАП. К тому моменту в партии уже насчитывалось 200 000 членов. А безработные продолжали пополнять ряды штурмовых отрядов СА и СС[88], другого, тогда еще только становившегося на ноги полувоенного формирования. В ту пору некоторые влиятельные люди принялись завязывать с нацистской партией тайные контакты в целях поиска выхода из тупика. Одним из таких людей был генерал Курт фон Шлейхер, руководитель «Миништерамт»[89] Министерства обороны и доверенное лицо президента Гинденбурга. Он поддерживал тесные контакты с капитаном Рёмом, знакомым ему по героическим временам мировой войны. Эти два человека тайно обсуждали возможность приобщения национал-социалистов к политическому руководству страной. Но если Гитлер был осведомлен об этих переговорах[90], то Геринг ничего о них не знал… А когда узнал, чуть не лопнул от гнева: Рём уже получил пост руководителя СА, на который Геринг рассчитывал, а теперь еще узурпировал роль «политического представителя» фюрера, на которую он, Герман Геринг, имел, по его мнению, исключительное право! Такие обиды не прощаются.

Гитлер, прекрасно знавший свое окружение, постарался успокоить Геринга, тем более что для этого достаточно было сыграть на его тщеславии и на его жадности. Он подарил Герингу «мерседес» последней модели – бежево-серебристый кабриолет с обтянутыми красной кожей сиденьями. Этот знак уважения фюрера вызвал у Геринга прилив детской радости. Он сразу же забросил все свои многочисленные дела в Берлине и помчался на новой машине в направлении курорта Альтхейде, где Карин с июня поправляла здоровье. Забыв о всяком лечении, супруги 26 августа отправились в путешествие вместе с Фани и Паулем Кёрнером, который стал незаменимым помощником. «Карин сидела впереди, – вспоминала Фани. – Она была великолепна в своем светло-бежевом пальто и в маленькой автомобильной шапочке. Вначале дорога привела нас в Дрезден, […] где первый вечер мы провели в обществе фюрера».

Поездка продлилась две недели, а машина привлекала внимание еще и тем, что на ее капоте были установлены два флажка со свастикой. Так что Герингу приходилось часто останавливаться, чтобы давать автографы, а Карин видела в этой популярности мужа счастливое предзнаменование. Преисполненная счастья, она, казалось, не замечала утомления от езды, хотя двигалась с большим трудом, а по лестнице сама подниматься уже не могла. Из Пруссии супруги направились в Баварию, затем пересекли австрийскую границу и поехали в Маутедорф. Оставив свой антисемитизм в Берлине, Геринг пожелал познакомить Карин со своим крестным, бароном фон Эпенштейном. Тот совсем высох в свои восемьдесят два года, но сохранил достаточно задора для того, чтобы организовать в честь гостей пышный банкет. По дороге назад они остановились в Мюнхене, чтобы принять участие в крестинах сына Паулы Гюбер, сестры Германа Геринга. Потом вернулись в столицу. И там 25 сентября 1931 года Карин получила известие, что ее мать, достойнейшая баронесса Хюльдина фон Фок, недавно умерла.

Только что вернувшаяся из утомительного путешествия, Карин явно была не в силах снова ехать куда-то, но она все же решила незамедлительно отправиться в Стокгольм. Врач предупредил ее, что эта поездка может оказаться для нее роковой, но Карин так настаивала на своем желании, что Геринг в конце концов уступил, и они направились на север. Когда же добрались до Стокгольма, они узнали, что старую баронессу уже предали земле на острове Ловё неподалеку от дворцового комплекса Дроттнингхольм. Вечером следующего дня в номере «Гранд-отеля» Карин потеряла сознание, и срочно вызванный к ней кардиолог сообщил Герингу, что шансов дожить до утра у его жены совсем мало. Но эта удивительная женщина на заре пришла в себя. Следующие четыре дня она пролежала в постели, Герман не отходил от жены ни днем, ни ночью. Но 4 октября он получил от Гитлера телеграмму такого содержания: «Немедленно возвращайтесь. Ваше присутствие необходимо здесь». Дело было в том, что переговоры между Рёмом и фон Шлейхером продвинулись достаточно далеко, и последний предложил президенту Гинденбургу принять Гитлера и Рёма. Но старый маршал категорически отказался встречаться с ними у себя дома, чтобы «не позорить свое жилище посещением этого извращенца». Поэтому понадобилось срочно найти кого-то другого для сопровождения фюрера. Кандидатура Геринга, вице-председателя рейхстага и кавалера ордена «За заслуги», выглядела намного более приемлемой, поэтому он и получил 4 октября приказ Гитлера. Но, слишком обеспокоенный состоянием здоровья Карин, оставил телеграмму без ответа…

Спустя два дня, когда Герман ненадолго отлучился, Карин подозвала к себе сына и прошептала: «Я так устала, так безумно устала. Я хочу последовать за мамой. Она все время зовет меня к себе. Но я не могу уйти, пока Герман здесь, я не могу его покинуть». Тут Томас рассказал ей о полученной из Берлина телеграмме и о том, что Герман решил оставить ее без внимания. Карин зарыдала, а когда вернулся муж, она протянула к нему руки и привлекла его к себе. «Я не мог расслышать всего, что она ему шептала, – позже рассказывал Томас, – но знаю, что она упрашивала, умоляла его и даже приказывала ответить на зов Гитлера. Через некоторое время он начал рыдать, а она притянула его голову к своей груди, словно он был ее сыном и словно его надо было ободрить. […] В этот самый момент, несомненно услышав рыдания Германа, в комнату вошла тетя Фанни. Мама посмотрела на нее очень спокойно, полностью контролируя себя. Она сказала: “Германа вызывают в Берлин. Он срочно нужен фюреру. Ты должна помочь ему уложить чемодан”. А потом подняла голову Германа и с улыбкой сказала ему: “Томас побудет со мной”. Встав, Геринг произнес: “До моего возвращения” – а она ответила: “Да, до твоего возвращения”».

Утром следующего дня Герман Геринг вернулся в Берлин. А 10 октября фельдмаршал Гинденбург принял их с Гитлером в своем родовом имении Нойдек. Успехом эта встреча не увенчалась: Гитлер и Геринг явились с мыслью о том, что президент обратится к ним за помощью в деле восстановления Германии, но когда стало ясно, что они ошибались, Гитлер произнес один из своих монологов, секрет которых был известен лишь ему одному. Его речь произвела на старого маршала отталкивающее впечатление, и посетителям оставалось только откланяться. «С такими людьми не надо иметь дело!» – негодовал выведенный из себя Гитлер. Гинденбург тоже возмущался: «Назначить этого человека канцлером? Я сделаю его министром почт, тогда он будет лизать марки с моим изображением!» Утром 11 октября Гитлер и Геринг оказались уже в Бад-Харцбурге, намереваясь принять участие в крупном собрании националистической оппозиции, в ходе которого должно было быть обнародовано заявление о создании единого фронта всех правых партий для противостояния правительству Брюнинга и выдвинуто требование о проведении новых выборов. Но Гитлер не хотел никому уступать лидерства, поэтому сразу же после парада штурмовых отрядов СА уехал, несколько ослабив тем самым «Харцбургский фронт». Пять дней спустя у оппозиции вновь появилась надежда на падение правительства, когда в рейхстаг поступил законопроект о цензуре. Но канцлер Брюнинг сумел удержаться на своем месте благодаря перевесу большинства всего в двадцать пять голосов… Утром 17 октября Герман Геринг, как он это делал каждое утро, позвонил жене, но ему ответила дежурная медсестра: ночью Карин скончалась.

На следующий день Геринг со своим сводным братом Карлом и Паулем Кёрнером вылетел в Стокгольм. Там он в последний раз увидел жену: она лежала в белом одеянии в белом гробу в центре часовни Эдельвейс, находившейся позади дома ее родителей. Двадцать первого октября, в день, когда ей исполнилось бы сорок три года, Карин была похоронена рядом с матерью на острове Ловё. Кроме родных, принять участие в траурной церемонии пожелало много друзей и знакомых. Но двое мужчин держались чуть в стороне от всех: Томас и Герман оплакивали мать и супругу, которая была настолько предана им, что не думала о себе. Несомненно, каждый из них в этот момент понимал, что безвозвратно потерял частичку собственной души. Сложилась бы судьба Германа Геринга иначе, если бы Карин осталась жить? Могло бы обожание, которое питала к фюреру эта наивная, великодушная идеалистка, выдержать испытание ужасами последовавших вскоре лет? Смогла бы эта легкомысленная женщина, декларировавшая свой антисемитизм и имевшая при этом множество друзей среди евреев[91], закрыть глаза на их массовые казни в будущем? И наконец, если бы она, возмутившись всем этим, восстала бы против этой мерзости, смогла бы она увлечь за собой мужа, на которого оказывала сильнейшее влияние? Есть еще множество вопросов, которым суждено остаться без ответа, но давайте примем как эпитафию это суждение корреспондента британской прессы Леонарда Моссли: «Романтичная наивная женщина, Карин имела склонность к созданию идолов и множество предрассудков, свойственных ее классу и ее поколению. Но будучи в глубине души человеком добрым, сердечным, она никогда не обидела бы даже мухи, не говоря уже о каком-нибудь социалисте, коммунисте или еврее».

Вернувшись в Берлин, Геринг съехал с квартиры на Баденштрассе, наполненной воспоминаниями. Первое время он проживал в отеле «Кайзергоф»; там же, наезжая в Берлин, предпочитал останавливаться Гитлер. Это место практически стало штабом НСДАП. Затем безутешный вдовец перебрался в огромную квартиру в доме 34 на Кайзердам, которую сделал своей официальной резиденцией и в которой одну комнату посвятил памяти Карин. Там были ее портреты, ее вещи, десятки венков из цветов и маленькая белая фисгармония, на которой стояли два больших канделябра. Герман всем и каждому говорил о покойной супруге, постоянно вспоминал прошлое со старыми товарищами по Мюнхену, включая Пуци Ганфштенгля, который позже написал: «В нашем обществе Геринг пытался найти облегчение своему личному одиночеству. В партии его еще до конца не воспринимали, и наш дом всегда предоставлял ему удобное убежище».

В попытке заглушить свое горе Герман Геринг снова со страстью окунулся в политику: по большей части его деятельность заключалась в тайных кознях против конкурентов – Рёма, Штрассера, Розенберга и Геббельса, а также в метании раскаленных ядер в правительство Брюнинга с трибуны рейхстага. Но в начале наступившего 1932 года кульминацией политической борьбы непременно должны были стать выборы. Заканчивался семилетний период президентства Гинденбурга, и старый маршал рассчитывал на новый мандат. После месячных раздумий Гитлер тоже решил баллотироваться в президенты. Со стороны бывшего ефрейтора было откровенной наглостью бросать вызов герою битвы при Танненберге[92]. Но ничего не боявшийся фюрер активно принялся за проведение предвыборной кампании. С февраля по апрель 1932 года он изъездил всю Германию, выступая перед толпами людей, причем каждый день в новом городе, а для передвижений пользовался машинами, поездами и даже самолетами. Для Германии той поры это была практически новая предвыборная кампания. Все талантливые ораторы были привлечены для поддержки Гитлера, а именно: Штрассер, Геббельс, Эссер и, естественно, Геринг. Тринадцатого марта Гинденбург набрал 18,6 миллиона голосов, Гитлер – всего 11,4 миллиона, но ввиду отсутствия абсолютного большинства понадобился второй тур голосования. К вечеру 10 апреля Гитлер набрал 13 миллионов голосов, но победил все-таки Гинденбург, набравший 19,5 миллиона голосов. Этого оказалось достаточно, чтобы быть избранным.

Итак, Гитлер проиграл, но беспрецедентная пропаганда сделала его фигурой общенационального масштаба, что кардинально изменило расклад политических сил в будущем. Кроме того, рейхсканцлер Брюнинг предпринял несколько неосторожных шагов в ходе и по окончании кампании, в частности запретил деятельность организаций СА, обвинив штурмовиков в подготовке восстания. Он также объявил, что большие земельные владения в Восточной Пруссии будут поделены на мелкие участки, которые получат переселенцы из других земель страны. Запрет СА стал причиной яростных нападок Геринга на Брюнинга в рейхстаге, а земельная реформа навлекла на него гром и молнии со стороны президента Гинденбурга[93], вынудившего канцлера подать в отставку 30 мая 1932 года.

Преемником Брюнинга стал Франц фон Папен, аристократ старой школы, член католической партии «Центр», человек богатый, дипломатичный, приветливый, красноречивый, отважный, известный наездник и офицер, прославившийся своими подвигами на войне[94]. В это же время Гинденбург вызвал Гитлера, Геринга и Геббельса в президентский дворец и в ходе аудиенции, продлившейся ровно восемь минут, попросил их оказать поддержку новому канцлеру. Гитлер согласился, но при условии, что фон Папен отменит запрет деятельности СА, а рейхстаг будет распущен. Они договорились, что выборы нового состава рейхстага пройдут в конце июля. Национал-социалистская партия принялась лихорадочно к ним готовиться…

Даже в эти моменты совместной борьбы за власть нацистские главари не переставали грызться между собой. Об этом свидетельствует дневник Геббельса: «Геринг распространял обо мне гнусные слухи. […] Он – злой гений Гитлера. […] Геринг, как всегда, заносчив, груб и отвратителен. Правда, и я обращаюсь с ним, как с дерьмом. […] Я очень зол на этого толстозадого выскочку, меня от него буквально тошнит. […] Это – бахвал, который может стать опасным. […] Гитлер не понимает его опасного честолюбия и его чисто женской ревности». Да уж, следует признать, что Йозеф Геббельс по части ревности был большим докой…

Тем временем предвыборная кампания дала неожиданный результат: во время одной из агитационных поездок в Веймар скорбящий вдовец Герман Геринг повстречал Эмму Зоннеман, миловидную белокурую актрису провинциального театра с пышными формами. Эта женщина, совершенно непохожая на Карин, так мало интересовавшаяся политикой, что путала Геббельса с Герингом[95], очень скоро начала поддаваться чарам этого странного человека, который пережил множество приключений, страстно любил театр, казался сильным и уязвимым одновременно. Дело было в том, что Герман Геринг, напыщенный и высокомерный на людях, мог проявлять в личной жизни большую заботливость, а его преданность покойной супруге окончательно покорила сердце Эммы, которая незадолго до этого сама потеряла дорогого ей человека. Красавица актриса, естественно, была замужем, но это нисколько не смущало бывшего любовника графини фон Фок-Канцов. Правда, среди коллег и друзей Эммы Зоннеман было много евреев, но и это не препятствовало крестнику доктора фон Эпенштейна: Геринг уже давно практиковал довольно широкий подход к вопросу антисемитизма. Итак, Герман Геринг и Эмма Зоннеман весной 1932 года стали любовниками, и с тех пор депутат Геринг очень часто ездил из Берлина в Веймар по делам, не имевшим никакого отношения к предвыборной агитации…

Однако летом ему пришлось сократить число своих визитов, потому что началась кампания по выборам в Законодательное собрание, потребовавшая мобилизации энергии всех членов нацистской партии. В ход пошли все пропагандистские средства, начиная с речей, расклейки плакатов, шествий и кончая систематическими акциями штурмовых отрядов Рёма. У него под командой состояло уже более 400 000 здоровяков – в четыре раза больше, чем солдат в рейхсвере, – и они уже не ограничивались только драками с коммунистами: штурмовики имели оружие и применяли его без колебаний. Коммунисты отвечали тем же, и только в июле в ходе таких стычек погибли тридцать восемь штурмовиков и тридцать коммунистов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.