1.10. Традиции и вестернизация во второй половине XVII века

1.10. Традиции и вестернизация во второй половине XVII века

Возвращаясь к описанию роли технологического (диффузионного) фактора, необходимо, прежде всего, дать краткую характеристику соотношения восточных и западных компонентов в российском обществе XVII века, в его социальной и материальной культуре. Европейцам, посещавшим Россию в этот период, бросалось в глаза отличие русских обычаев и порядков от привычных им. «И поныне у них оказывается мало европейских черт, а преобладают азиатские, – отмечал в 1680 году тосканский посол Яков Рейтенфельс. – Покрой одежды, пышность при общественных торжествах, обычный способ ведения хозяйства, приемы управления государством, весь, наконец, строй жизни отзывается у них более азиатской необузданностью, нежели европейскою образованностью…» Рейтенфельс описывает восточные обычаи русских: они имеют обыкновение спать после обеда, берут пищу с блюда пальцами, при встрече целуют друг друга или отвешивают глубокие поклоны, постоянно упражняются в верховой езде и стрельбе из лука, свободное время, как персы, проводят за игрой в шашки.[260] «Пренебрегая каменными домами, они совершенно справедливо полагают, что гораздо здоровее, по причине сильных и постоянных холодов, запираться, подобно татарам и китайцам, в деревянные».[261] Голландский путешественник Ян Стрейс писал, что в Москве много общественных бань, подобных турецким и персидским, что вследствие закона об одежде каждый должен одеваться по назначенному ему образцу, что «они пишут на коленях, хотя бы перед ними и стоял стол», что женщин «держат взаперти, почти как турчанок».[262] Придворный врач царя Алексея Михайловича Самуэль Коллинс добавляет, что «красотою женщин почитают они толстоту», что женщины, чтобы понравиться мужьям, чернят свои зубы и белки глаз.[263]

К восточным обычаям относилось и почитание царя. «Приветствуя же царя, они обыкновенно распростираются ниц всем телом по земле», – отмечает Я. Рейтенфельс:[264] это был китайский обычай «челобития», «коу тоу».[265] Такого же коленопреклонения требовали от западных послов, одаряя их взамен, по восточному обычаю, шубами.[266] Московиты почитали царя наравне с Богом: «Мосхи постоянно открыто всюду заявляют, что Богу и царю все возможно и все известно, что только Богу и царю они готовы отдать все, что только имеют наилучшего, и даже самую жизнь».[267]

В начале XVII века обычаи царского двора не отличались от народных, и москвичи чутко реагировали на случаи их нарушения: когда стало известно, что Лжедмитрий не спит после обеда, сразу же распространился слух, что царь «подмененный». Для Михаила Федоровича итальянские мастера построили каменный дворец, но он предпочитал жить в деревянных хоромах, находя их более здоровыми.[268] Алексей Михайлович был настолько набожен, что стоял на службе 5–6 часов и отбивал по тысяче земных поклонов.[269] В 1648 году царь официальным указом запретил работать по воскресеньям и праздникам, обязал всех ходить в церковь и соблюдать пост, а также запретил играть в карты и шахматы, приказал уничтожить музыкальные инструменты и т. д.[270] Тогда же было запрещено курение, выращивание и продажа табака.[271] В 1675 году Алексей Михайлович повелел объявить придворным, чтобы они «иноземных немецких и иных извычаев не перенимали, волос у себя на голове не подстригали, а также платья, кафтанов и шапок у себя не носили и людям своим потому же носить не велели».[272] Летний дворец, построенный царем в Коломенском, имел вид русского терема: он был украшен резьбой и флюгерами и расписан внутри русским иконописцем Федором Ушаковым и армянином Иваном Салтановым. Царский трон Алексея Михайловича был сделан персидскими мастерами, а корона была привезена из Константинополя. Однако во дворце было множество зеркал и часов – это были первые признаки культурного влияния Европы.[273]

Европейское культурное влияние прокладывало себе дорогу через экономические новации. При Алексее Михайловиче инициатором этих новаций выступал Б. И. Морозов; в своем обширном хозяйстве он экспериментировал с различными сельскохозяйственными культурами и осваивал новые по тем временам промыслы: разводил рыбу в искусственных прудах, занимался садоводством, создавал конские заводы. Новаторский дух этого предпринимателя хорошо отражает случай, произошедший в 1651 году: узнав, что полковник Крафорд имеет привезенные из Европы семена новой масленичной культуры, Морозов предложил ему лучшие земли и послал нескольких крестьян учиться у Крафорда.[274] С помощью немецких монахов было заведено виноделие в Астрахани, и в 1658 году ко двору было доставлено оттуда больше тысячи ведер красного вина.[275] В 1659 году Морозов познакомился с известным славянским просветителем Юрием Крижаничем, который приводит в своем трактате «Политика» множество социально-экономических рекомендаций в духе эпохи Просвещения. «Отчего я не молод, чему бы я еще смог научиться!» – воскликнул Морозов после беседы с Крижаничем.[276]

А. И. Заозерский считает, что Морозов передал дух новаторского предпринимательства своему воспитаннику, царю Алексею: Алексей не раз бывал в морозовском поместье Покровское и был в курсе проводимых там хозяйственных экспериментов.[277] В те времена ботанические сады были в моде в Европе. Марселис привез царю подарок герцога гольштинского – садовые розы из Готтфордского сада; Виниус достал саженцы персика, абрикоса, миндаля, испанской вишни.[278] В 1662 году направлявшимся в Англию послам было приказано привезти оттуда «семян всяких». В 1664–1665 годах царь основал собственное экспериментальное хозяйство, поместье Измайлово; были разосланы гонцы, чтобы привести из различных мест семена или саженцы винограда, тутового дерева, хлопчатника, красильной травы марены, грецкого ореха и многих других культур. Попытки разведения тутовых деревьев и хлопчатника, естественно, закончились неудачей, но эксперименты продолжались: было освоено мануфактурное производство льняных тканей, построен сафьянный завод, два стекольных и три железоделательных завода.[279]

Эксперименты и новшества вскоре вышли за рамки царского хозяйства. Еще в 1657 году царь приказывал своему голландскому эмиссару Гебдону нанять «алхимистов самых ученых, рудознатцев серебряных, медных и железных». Начиная с 1666 года нанятые «рудознатцы» отправляются с экспедициями для разведки руд в различные районы страны. Выдвигались торговые проекты, еще в 1663 году московский посол пытался договориться с курляндским герцогом об отправке кораблей в Индию. Переговоры закончились неудачей, тогда московское правительство стало искать торговые пути на юге. Торговый путь через Каспийское море уже давно привлекал к себе внимание западных купцов, просивших у Москвы разрешения организовать транзит персидского шелка в Европу. В 1663 году с «великим посольством» в Персию была отправлена большая торговая экспедиция, которая привезла товаров на 80 тысяч рублей.[280]

В 1665–1667 годах главой московского правительства стал А. Л. Ордин-Нащокин, «царственных и государственных посольских дел боярин». Ордин-Нащокин организовал для Посольского приказа регулярный перевод иностранных газет (время от времени они переводились и раньше) и присылку большого количества книг.[281] В это время во множестве печатаются переводные польские книги; если в первой половине XVII века было переведено с европейских языков лишь 13 книг, то во второй половине – 114 книг.[282] Вслед за переводной беллетристикой появляются и первые русские повести, например, «История о российском дворянине Фроле Скобееве».[283]

Одним из ближайших сотрудников Ордина-Нащокина был проживавший в Москве голландский купец Иоганн ван Сведен. Ван Сведен построил первую в России бумажную мельницу и первую суконную фабрику. В 1665 году Ордин-Нащокин поручил ван Сведену организацию регулярной почтовой службы, а в 1667 году – строительство первого корабля для каспийского флота.[284] Прежде на Каспии плавали допотопные «царские бусы», обшивку которых вязали лыком, без гвоздей, так что эти суденышки годились только на один – два рейса.[285] Теперь же предполагалось завести настоящий торговый флот, и первый корабль этого флота, «Орел», был построен весной 1669 года; он спустился по Волге к Астрахани, но был захвачен здесь казаками Разина. Тем не менее Ордин-Нащокин подписал договор с армянской компанией о транзите персидского шелка через Россию, и со временем эта торговля стала весьма значительной. В правление Софьи князь В. В. Голицын построил два фрегата, которые доставляли шелк из Шемахи в Астрахань.[286]

Вторым лицом в правительстве 1660-х годов был окольничий Богдан Матвеевич Хитрово, друг царя и ближайший поверенный его личных дел. Как и Ордин-Нащокин, Хитрово был «западником», и говорили, что он получает от голландцев большие деньги.[287] Под влиянием Хитрово царь назначил воспитателем своих детей западнославянского просветителя Симеона Полоцкого, который учил их латинскому и польскому языкам, и даже сочинению стихов. Полоцкий был одним из первых русских церковных философов и поэтов (он писал на церковнославянском языке), одно время он руководил школой в Спасском монастыре, которая знакомила с польской культурой молодых дипломатов и чиновников из Тайного приказа. Полоцкий содействовал также и распространению западной живописи, в это время появились первые царские парадные портреты и пейзажи, которыми украшали не только дома, но и аллеи парков.[288]

После смерти Алексея Михайловича на престол взошел ученик Симеона Полоцкого царь Федор Алексеевич (1676–1682). Молодой царь Федор был женат на польской дворянке Агафье Грушецкой, он знал латинский и польский языки и был поклонником польской культуры. Федор приказал придворным носить польские кафтаны; это был символический акт культурной переориентации с Востока на Запад, и царский летописец Адамов четко передал идейный смысл реформы: «платье народу российскому повелел носить от татар отменное».[289] Новый царь попытался заставить москвичей строить каменные дома, приказал восстановить славяно-латинскую школу в Спасском монастыре и назначил ее руководителем другого ученика Полоцкого, Сильвестра Медведева.[290]

В 1682 году смерть царя Федора, тяжелая болезнь его брата Ивана и малолетство другого наследника, Петра, вызвали кризис самодержавия. На арену снова вышли боярские группировки, начавшие борьбу за власть под видом поддержки царя Петра или царя Ивана. В эту борьбу вмешались московские стрельцы, недовольные злоупотреблениями своих начальных людей и опасавшиеся роспуска стрелецкого войска (стрелецкие полки вне Москвы уже были преобразованы в солдатские).[291] Князь Хованский, возбуждая стрельцов, кричал, что «и вас, и нас отдадут в неволю чужеземному врагу, Москву погубят, а веру православную истребят».[292] Это была традиционалистская реакция, направленная против военной реформы, проводимой по иноземному образцу.

Единственным представителем царской семьи, способным поддержать авторитет власти в обстановке начавшейся анархии, оказалась царевна Софья. Она укрылась вместе с братьями в Троице-Сергиевой лавре, призвала на помощь поместное ополчение и привела стрельцов к покорности. Таким образом, в критический момент монархия нашла опору в дворянстве; другой опорой Софьи стала боярская аристократия. В силу своего положения Софья не могла проявлять самовластие и поэтому искала поддержки знати, в большом количестве раздавая думные чины. Современники свидетельствуют, что Софья правила вместе с боярами.[293]

Бояре, как и стрельцы, не были заинтересованы в сохранении полков «иноземного строя». Правительство было вынуждено пойти на уступки традиционалистам: около четырехсот иностранных офицеров (примерно треть) было уволено, и на службе остались только обрусевшие «немцы», которых принимали «по выбору».[294] С другой стороны, дворянство воспользовалось слабостью центральной власти и уже во время сбора в Троице-Сергиевой лавре предъявило ей свои сословные требования, в первую очередь касавшиеся усиления сыска беглых крепостных. Другой уступкой дворянству был указ 1684 года, установивший, что поместья (даже большие) после смерти их владельца остаются в роду и делятся между наследниками сверх их поместных окладов – несмотря на то, что наследники не выслужили этой прибавки. Указ 1688 года разрешал продажу вотчинных крестьян без земли; указы 1688 и 1690 годов санкционировали право владельцев обменивать как вотчины, так и поместья. К концу XVII века различие между поместьем и вотчиной почти стерлось; поместья передавались по наследству по мужской линии, отдавались вдовам и незамужним девушкам «для прокорму» и иногда даже продавались.[295]

Традиционалистская политика Софьи была вынужденной. Как и ее брат, царь Федор, Софья училась у Симеона Полоцкого; по некоторым сведениям, царевна владела польским языком. После смерти Полоцкого место духовника и наставника Софьи занял другой сторонник сближения с Западом, Сильвестр Медведев.[296] Первым помощником Софьи в государственных делах (и ее возлюбленным) был начальник Посольского приказа известный «западник» князь В. В. Голицын. По свидетельству де ла Невилля, Голицын знал польский язык, он разрешил иностранцам свободный въезд в Россию, позволил дворянам посылать детей на обучение в Польшу, допустил в страну иезуитов и часто беседовал с ними. Ходили слухи, что Голицын намеревался сделать Сильвестра Медведева патриархом с тем, чтобы объединить греческую и латинскую церкви.[297] Эти планы (или слухи о них) вызывали яростный протест патриарха Иоакима, который стал главным врагом Голицына и Софьи.

В 1687–1689 годах, во время войны с Турцией, Голицын был вынужден снова обратиться к найму иностранных офицеров, чтобы доукомплектовать 75-тысячное войско «иноземного строя». Знать (по польскому образцу) была расписана по регулярным ротам во главе с ротмистрами и хорунжими. Протестуя против этих нововведений, князья Б. Ф. Долгоруков и Ю. А. Щербатов явились на смотр, одетые вместе со своими людьми в черное траурное платье. Позже к протесту знати присоединился и патриарх Иоаким, который публично предрек несчастье армии, зараженной присутствием офицеров-иноверцев. Поход действительно закончился неудачей – и патриарх сразу же напомнил о своем пророчестве.[298]

Неудача крымских походов пошатнула положение Софьи и Голицына. Когда в 1689 году вспыхнул конфликт между Софьей и царем Петром, патриарх Иоаким и многие князья (в том числе Долгоруковы и Щербатовы) немедленно перешли на сторону молодого царя.[299] Таким образом – как это ни странно – победа Петра была обусловлена поддержкой традиционалистской партии. По словам М. М. Богословского, царь «в этой борьбе был все же гораздо более символом, чем активно действующим лицом с собственной инициативой».[300] Поглощенный своими потехами, царь не занимался государственными делами, и власть оказалась в руках патриарха Иоакима и традиционалистски настроенных бояр, родственников матери Петра Натальи Нарышкиной. Де ла Невилль писал, что «те, кто радовался падению Голицына, вскоре раскаялись в его погибели, так как Нарышкины, которые управляют ими в настоящее время, будучи необразованны и грубы, начали… уничтожать все, что этот великий человек ввел нового…»[301] Сильвестр Медведев был казнен, иезуитам пришлось покинуть Россию, полки «иноземного строя» были распущены по домам, а большинство иностранных офицеров были уволены.

В конечном счете боярское правление тяжело отразилось на дисциплине дворянства и состоянии полков «иноземного строя». В 1695 году, при первом походе на Азов, в боевой готовности оказалось лишь 14 тыс. солдат; остальное 120-тысячное войско состояло из ратников «русского строя», то есть из стрельцов и поместного ополчения. Впоследствии, в 1717 году, князь Я. Ф. Долгорукий говорил Петру, что его отец устроением регулярных войск путь ему показал, «да по нем несмысленные все его учреждения разорили», так что Петру пришлось почитай все вновь делать и в лучшее состояние приводить.[302]

Таким образом, ослабление самодержавия было обусловлено в основном случайными факторами, но оно открыло дорогу традиционалистской реакции и привело к тому, что результаты второй военной революции были отчасти утрачены.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.