51. Как на Русь прилетел двуглавый орел

51. Как на Русь прилетел двуглавый орел

Путешествия в XV в. были не быстрыми. А папские и московский послы, поехавшие в Рим, не особо торопились. Государев денежный мастер (и по совместительству ростовщик) Иван Фрязин за границей изображал, будто на Руси является очень важной персоной. Останавливался в разных городах, красовался на пирах и приемах в свою честь. В Риме посол пообщался с Зоей Палеолог, ее братьями, с папой Павлом II, кардиналом Виссарионом. Он умел пристраиваться ко всем, профессионально вынюхивал выгоды для себя. Умолчал, что принял на Руси Православие, выступал ревностным католиком, выражал готовность помогать Ватикану.

Папа заказал портрет невесты, а Фрязин по его просьбе заехал в Венецию, провел с ней переговоры. Никаких полномочий на этот счет послу не давали, но какая разница? Дож республики Никколо Трон собирался воевать с турками и был крайне заинтересован, нельзя ли вовлечь в союз великого князя или хана Ахмата? Неизвестно, что наплел ему «денежник», но дож сделал какие-то выводы. Вместе с Иваном Фрязиным и папским послом Джислярди на Русь поехал венецианский посол Джан Баттиста Тревизан. Дож написал к государю, просил препроводить дипломата дальше, в Сарай, чтобы поднять татар на османов.

Осень 1471 г. выдалась в Москве радостной. Полки возвращались из Новгорода. Изменников вразумили крепко, обошлись почти без потерь. Москвичи вышли за семь верст встречать Ивана Васильевича, в храмах звучали благодарственные молебны, великий князь не оставил без наград воевод и воинов. А через неделю прикатили посланцы из Рима. Иван III ждал их уже давно, угощал и распрашивал. Портрет понравился и ему, и матери. Невеста была, вроде, симпатичной. Времени не тратили, Ивану Фрязину поручили снаряжаться обратно в Рим, забирать Зою и доставить к жениху.

Увы, бочка меда не обошлась без ложки дегтя. «Денежник» оказался чересчур охочим до наживы. Венецианский посол Тревизан имел при себе крупную сумму, подарки для хана. Иван Фрязин разохотился, как бы заполучить часть этих средств. Внушил Тревизану, что ему нельзя раскрывать цель визита. Дескать, великий князь враждует с Ахматом и не пустит к нему. Подучил, чтобы венецианец представился обычным купцом, а Фрязин тайно переправит его в Сарай и посодействует его миссии. Тревизан согласился, заплатил сколько нужно. «Денежник» нашел проводников, венецианца повезли в Рязань. Но государю доложили о странных передвижениях купца, его задержали как шпиона. Венецианец рассказал, что произошло. Проверить его слова было уже невозможно, Иван Фрязин укатил в Рим. До выяснения истины Тревизану пришлось ждать его, поскучать в тюрьме.

Ну а русским скучать было некогда. На очереди у великого князя и правительства были другие задачи. Православных пермяков-зырян по-прежнему донимали вогуличи, к ним присоединились племена пермяков, оставшиеся в язычестве. К епископу-мученику Питириму добавлялись новые и новые жертвы. Часть местных князьков оказалась менее стойкими в вере, перекинулась на сторону победителей. Да и то сказать, Москва далеко, окажет ли помощь? Но зыряне были подданными великого князя, о них не забывали. Сейчас с казанцами и новгородцами разобрались, пришла пора навести порядок в глухом таежном углу.

Зимой 1471/72 г. в Пермскую землю выступил корпус князя Федора Пестрого-Стародубского. Воины преодолели сотни верст по замерзшим рекам. К весне, когда лед стал таять, были на Каме. Построили плоты, поплыли водой. Двигались через неведомые края, дикие дебри. Враждебные племена вознамерились сражаться, на притоке Камы р. Колве собралось войско под началом князька Михаила. Но московские ратники разгромили их, Михаила взяли в плен. Пермские племена принесли присягу служить государю, платить дань. А на месте боя победители взялись строить крепость Чердынь. Власть великого князя прочно утверждалась на далекой окраине, брала подданных под постоянную защиту. Границы Руси раздвинулись до хребтов Северного Урала…

Успехи и свершения нашей страны не оставались незамеченными за границей. На русских теперь оглядывались и при европейских, и при азиатских дворах, в Москву все чаще наведывались иностранные послы, купцы, соглядатаи. А Иван Васильевич задумывался о том, что облик его столицы никак не соответствует центру могучей Святой Руси. Ремонты стен, предпринятые отцом и им самим, были уже недостаточными. Остальное убранство Кремля оставалось ветхим, убогим. Москва становилась преемницей Константинополя, а столичные храмы пребывали в совершенно жалком виде: пострадали от пожаров, потемнели, покосились.

Еще на похоронах Марии Тверитянки мать государя обратила внимание на аварийное состояние Вознесенского собора, усыпальницы великих княгинь. Здесь предстояло лежать и ей самой. Мария Ярославна приказала на собственные средства разобрать и заново перестроить храм. Главный собор Кремля, Успенский, был на 80 лет старше Вознесенского. Соответственно, выглядел еще хуже. В некоторых местах стены треснули, поддерживались уродливыми подпорками. А ведь в Успенском соборе служил митрополит, отмечались основные праздники, победные торжества. Иван Васильевич принял решение возводить новый собор.

Подряд на строительство он предоставил купцу Ивану Ховрину – великий князь отнюдь не гнушался дружить с людьми незнатного происхождения, и Ховрин был его крестником. А работы поручили мастерам Кривцову и Мышкину. Заказ был не только архитектурным, но и духовным – и политическим. Мастерам указали, что храм должен повторять Успенский собор во Владимире, но быть на полторы сажени больше в длину и на полторы в ширину. Идея была в общем-то понятной. Иван III подтверждал традицию, обращался к покровительнице Руси, Пресвятой Богородице. Он подтверждал и преемственность от Владимирской Руси, но показывал, что уровень государства значительно вырос по сравнению с эпохой св. Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо. Строители побывали во Владимире, произвели необходимые замеры. Старые стены разобрали, 30 апреля 1472 г. состоялась закладка собора.

Но вскоре работы были прерваны… Прошлым летом хан Ахмат упустил удобнейшую возможность погромить русских. Потом спохватился, накручивал себя яростью за набег вятчан. Дотянуться до Вятки ему было трудновато, но хан догадывался, кто ему подстроил сюрприз. Да и в любом случае следовало проучить великого князя, напомнить, чей он раб, заставить платить дань. Ахмат повторно провел переговоры с торчавшим у него литовским послом Киреем Кривым, отправил его к королю вместе с ордынским вельможей, высказывал такие же предложения, какие делал ему Казимир: заключить союз и ударить на Москву.

Однако король по своему складу отличался от хана. Он был властителем хитрым, лицемерным, но расчетливым и осторожным. Конечно, уплывшего Новгорода было жаль. Тем не менее, он полагал, что не стоит махать кулаками после драки. У него в Литве собирал недовольных Михаил Олелькович. А в Чехии опять завязалась борьба за королевский трон. Казимир прикинул, что добиться успеха на западе будет попроще, чем на востоке. Отправил сына Владислава и польско-литовское рыцарство подраться с венграми за чешскую корону. Но подложить русским свинью король всегда считал полезным. А теперь свинья получалась ох какой вреднючей, и подсунуть ее можно было чужими руками! Он наврал татарскому послу, что обязательно выставит армию и присоединится к хану. Для Ахмата этого было достаточно. «Чая от короля себе помочи», он поднял тучи всадников, и земля задрожала от топота коней.

Москва еще жила иными заботами. В разобранном Успенском соборе покоились митрополиты Петр, Феогност, Алексий, Киприан, Фотий, Иона. Для них соорудили другие гробницы. Перезахоронения назначили на 1 июля. Государь и святитель Филипп объявили эту дату новым православным праздником, днем перенесения мощей св. Петра. Но при вскрытии гробниц и мощи святителя Ионы были найдены нетленными, возле них отметили несколько исцелений. На торжества собралась вся столица, множество приезжих. Звонили колокола, звучали песнопения церковных служб. Раки с мощами несли сам Иван Васильевич, его братья, бояре, шли процессии духовенства и горожан. Тут же начали готовиться к официальному прославлению нового святого, чудотворца Ионы. Ученому богослову и литератору Пахомию Сербу поручили написать каноны в честь святителей Петра и Ионы.

А назавтра, 2 июля, замыслы скомкались. По дорогам пылили гонцы на взмыленных лошадях. Задыхаясь и сбиваясь после бешеной скачки, передавали: идет Ахмат «со всеми князьями и силами ордынскими». Благо, на празднества съехались воеводы и многие воины. Федор Хромой получил приказ немедленно развернуть по Оке Коломенский полк. В тот же день, едва сменив нарядные кафтаны на походное снаряжение, выступили на юг воины государева двора под началом Данилы Холмского и Стриги Оболенского. Вооружались ополчения, вставали в строй удельные полки Юрия Дмитровского, Андрея Угличского, Бориса Волоцкого, Андрея Вологодского. Выдвигались по отработанным планам на берега Оки.

Хан приближался. В прошлых набегах он неплохо изучил русскую оборону. Представлял, что главные силы сосредотачиваются от Коломны до Серпухова. Ахмат задумал обмануть Ивана III и его воевод. Он разбил табор в верховьях Дона, оставил там часть обозов, «старых людей и малых и больных», татарских жен. С собой взял лучшую конницу и повел ее к западу. Оттуда должна была появиться армия Казимира. Правда, король не намеревался присылать ее. Но татар об этом не извещал – пускай пребывают в уверенности, что литовцы спешат на соединение с ними, пускай сшибутся с русскими.

Тем не менее, маневр был крайне опасным. На западном фланге у великого князя было мало войск, а Ахмат позаботился выйти сюда скрытно. Государевы заставы стояли «во многих местах» по дорогам, а татары заранее нашли проводников и продвигались без дорог. Обошли заставы и уничтожили их, выплеснулись между Серпуховым и Калугой. Здесь они даже без литовцев имели полную возможность прорвать фронт, выйти в тыл всего русского войска. На пути орды оказался городок Алексин. Он был слабо укреплен. Деревянные стены давно не чинили, не было ни пушек, ни пищалей. Выдержать серьезную осаду он не мог, поэтому Иван III в самом начале войны прислал приказ воеводе Семену Беклемишеву – если хан вдруг повернет на Алексин, бросить его и эвакуироваться за Оку.

Когда обнаружилось, что полчища Ахмата совсем рядом, воевода выполнил распоряжение, с небольшим отрядом слуг покинул крепость. Однако население не пожелало уходить из родного города, заперло ворота. Несметная рать обступила Алексин, хан предложил сдаваться. Горожане отказались, и 29 июля враги полезли на приступ. Защитники «крепко с ними бияхуся», «множество татар избиша» и отбросили их. На следующий день неприятели стали готовить примет, стаскивали к стенам бревна, хворост, сено. Подожгли, и пламя перекинулось на городок. Никто из жителей не вышел сдаваться, «не предашася в руки иноплеменник», все сгорели «с женами и с детьми в граде том».

Ордынцы потекли к переправам через Оку. Но воевода Беклемишев ушел недалеко, встал оборонять броды. А пока татары штурмовали и жгли Алексин, к нему подоспел боярин Петр Челяднин. Людей у них было «зело мало», однако они приняли бой, отстреливались из луков, кидались в контратаки. Силы были слишком неравны. На левый берег выбиралось все больше врагов, Челяднина и Беклемишева оттеснили от реки. У них кончались стрелы, они уже хотели отступать. Но горстка бойцов выиграла несколько часов, от Серпухова показался полк Юрия Дмитровского, а от верховий Оки подходили ратники Василия Верейского. Заметив их, татары переполошились. Свежие войска с марша вступили в схватку, погнали переправившихся неприятелей обратно к реке, порубили и потопили.

Иван III, разослав воевод на позиции, оставался в Москве. Опасность считалась очень серьезной – вдруг вместе с Ахматом и в самом деле ударят литовцы? Государь на всякий случай отправил свою мать и наследника Ивана Молодого подальше, в Ростов. Сам собирал в столице резервные полки – перебросить их на то направление, где обозначится угроза. Хотя поначалу ратников пришлось использовать не в сражении. 20 июля случился сильный пожар. Иван Васильевич со «многими детьми боярскими» смело кинулся бороться с огнем, останавливали пламя, «гасяще и разметывающе» полыхающие дома. Город спасли, не позволили выгореть дотла. А 30 июля доложили, что хан напал на Алексин.

Теперь, наконец-то, обозначилось, где находится противник, какие у него силы. Настало время для ответных действий. Государь не медлил ни часа. «Вборзе», «не вкусив ничто же», поднял свой резервный корпус, поскакал в Коломну. Из седла рассылал приказы военачальникам, уточнял их задачи, вызвал к себе царевича Данияра с касимовскими татарами. Ахмат очутился в тупике. Форсировать Оку он не сумел. К реке подходили новые русские части. А разведка доносила, что великий князь со свежей армией появился в Коломне и повернул вверх по реке, к Рославлю. Но оттуда, поднявшись по р. Осетр, Иван Васильевич мог выйти в тыл хану, его зажали бы с двух сторон.

Ахмат решил выбираться из наметившейся ловушки. Распорядился сниматься с места и уходить в степь. Отступали сперва «помалу», потом ускорили темп. Замечали вокруг русские дозоры, принимали их за передовые отряды большого войска. Подгоняя сами себя слухами об окружении, побежали, стали бросать имущество, добычу. Иван III узнал, что ордынцы повернули восвояси, и выслал конницу в преследование. Конвои с пленными отстали от удирающего ханского воинства, и часть их удалось перехватить, «отполонить» угоняемых людей. Дети боярские и себя не обидели, насобирали за татарами немало брошенных трофеев. 23 августа Иван Васильевич возвратился в столицу. Его чествовали, как победителя. Еще бы не победителя! Ордынское нашествие кончилось ничем. Без крупных сражений, а выиграли! Отстояли страну!

Впрочем, и на этот раз торжества быстро оборвались, сменились заботами совсем не приятного свойства. В Ростове тяжело заболела мать государя, думала, что не встанет. Вызвала к себе сыновей. Один из них Юрий Дмитровский, поехать не смог, его тоже свалил какой-то недуг. Отправились Иван III, два Андрея, Борис. Но мать выжила, а в Ростов примчались нарочные от митрополита, сообщили: Юрий умер. Схоронили, отпели. Как водится, поплакали, посидели за поминальным столом. Но семейное горе неожиданно обернулось нешуточными склоками.

Удел Юрия был самым большим на Руси – Дмитров, Можайск, Серпухов, Хотунь, села бабушки Софьи Витовтовны. Но хозяйство князя могло послужить ярким примером того, к чему ведет удельная система. Он силился жить не хуже старшего брата, содержать двор, приличное войско, построил в Дмитрове несколько красивых каменных храмов. Средств на это не хватало, увеличивались поборы с крестьян и посадских. Люди разорялись, уходили во владения великого князя. А вместе с подданными разорялось и княжество. Юрий оставил после себя 700 руб. долгов, все его фамильные драгоценности перекочевали к ростовщикам.

Он не был женат, детей не имел, и Иван III поступил по закону, отписал выморочный удел в казну. Но встали на дыбы младшие братья. У них-то в уделах было еще хуже, чем у Юрия, и они хотели поделить города покойного, пускай каждому достанется кусочек. Указывали, что Русь принадлежала отцу, значит, и наследство надо распределять по-семейному. Мать жалела братьев, поддержала их. Ссора разгоралась все круче, бурлила накопившимися обидами, завистью. Этим чрезвычайно заинтересовался Казимир. Усобица на Руси была бы таким великолепным подарком! Как раз и эмигрантам нашлось бы достойное применение. Оживились новгородские «золотые пояса»…

Но и в московском правительстве осознавали, какими последствиями грозят раздоры. Вмешался святитель Филипп, кое-как уговорил мать не доводить до беды. Она взялась мирить детей. Сошлись на том, что братья сбавят претензии, а уделы им как-нибудь увеличат. Мать отдала своему любимцу Андрею Большому ее собственный город Романов. Борису Волоцкому государь пожаловал Вышгород, а Андрею Меньшему Тарусу и Городец на Протве. Но Иван Васильевич, согласившись на эти подачки, назначил за них своеобразную цену. Братьям пришлось целовать крест, что впредь они не будут заключать никаких договоров без ведома Ивана III, не станут предъявлять прав на удел Юрия и прочие государевы земли.

А пока русские дрались с татарами и гасили грызню в великокняжеском доме, в Европе полным ходом раскручивалась эпопея со сватовством. Посольство Ивана Фрязина принял в Риме уже не Павел П. Он успел переселиться в мир иной, и его место занял Сикст IV. О новом папе шла довольно нелестная молва, он был известен как взяточник, педераст и убийца. Хотя католическую верхушку подобная кандидатура устраивала, а простонародью о папских слабостях не рассказывали, для мирян ему полагалось быть недосягаемой величиной и незамутненным идеалом.

В Москве сидели очень неглупые политики. Для папы составили такую грамоту, что ее можно считать образцом дипломатического искусства: «Первосвятителю римскому Иоанн, великий князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам». И все! Больше ни слова, государь не давал Ватикану ни единой письменной зацепки. Сикст выслушал делегатов в собрании кардиналов, замужество Зои Палеолог обсудили на тайном совете. Некоторые почтенные иерархи озаботились судьбой греческой царевны, выясняли у своего голубенького «святого отца», христиане ли русские? Но Сикст увлекся проектом брака не меньше покойного Павла. Можно ли было упускать сказочную удачу? Папа разъяснял сомневающимся, что русские участвовали во Флорентийском соборе и даже «приняли» митрополита от католической церкви.

Вопрос решили положительно. Первосвященник расстарался похвастать своим триумфом перед всеми окрестными государствами. В храм св. Петра пригласили послов Неаполя, Милана, Венеции, Феррары, Флоренции, при пышном международном сборище папа самолично обручил Зою с отсутствующим женихом. Его представлял Иван Фрязин – делла Вольпе. Этому авантюристу не терпелось посверкать поярче, и он беззастенчиво превышал полномочия. Заверял, что великий князь жаждет «благословенного соединения церквей», запросто согласится воевать с турками.

Сикст IV и его советники немало поработали с Зоей, внушали, что ее великая миссия – стать представительницей Ватикана в Москве. Поучали, как правильнее воздействовать на мужа, какими доводами удобнее склонять его к унии. Расписывали, какой награды удостоится она на Небесах, а на земле католическая церковь ее не оставит, окажет любую помощь. Письмо папы великому князю в области дипломатического искусства могло поспорить с русской грамотой. Иван III избежал лишних слов, а римские специалисты ухитрились обыграть их отсутствие! Государь вообще не упомянул о Флорентийском соборе, и Сикст расхваливал, что он «не отвергает собора». Очень высоко оценил и за то, что Москва не принимает митрополитов от Константинополя. Превозносил за выбор невесты, «христианки, воспитанной в апостольской столице», а стало быть, великий князь «изъявляет приверженность к главе церкви».

Для практической реализации плана, «указать заблуждающимся путь истинный», с Зоей отрядили папского легата Антонио Бонумбре с целой свитой духовенства. А с приданым папа слукавил. Раскошеливаться ему никак не хотелось, но из погибшей Византии в Италию вывезли немало православной литературы, спасали сокровища духовного наследия. Католикам оно было без надобности, и Сикст выделил в приданое обоз греческих книг. Дорогу выбрали самую безопасную, через Германию и Прибалтику. В Любеке многочисленный поезд погрузился на корабли, доплыл до Ревеля.

Ливонский орден папа попросил на время приостановить драки с псковичами, не раздражать русских. Крестоносцы не возражали. Гречанка и легат сами выступали как бы крестоносцами! Направлялись искоренять Православие! Их чествовали в городах и замках, развлекали рыцарскими турнирами. На Чудском озере немецкую флотилию встретила русская, путешественники пересели с одних кораблей на другие. Прибыли на Псковщину. Толпы народа стекались взглянуть на Зою. От души приветствовали ее, радовались за своего государя и его будущую супругу…

А Зоя делала собственный выбор. Она видела красивые города, живописные монастыри, видела искренние улыбки на лицах людей. Царевна задумывалась – а зачем ей нужна роль папской «троянской лошадки»? Ей, которая завтра станет женой властителя великой державы? Так кем же ей быть: жалким орудием Рима или полноценной государыней? Она не забыла греческих храмов, куда ходила в детстве. Здесь многое было похожим… В Богородицком монастыре Бонумбре явился в собор вызывающе, в полном облачении легата ярко-красного цвета, в перчатках, презрительно не поклонился иконам. Народ опешил, но царевна властно вмешалась, заставила итальянца приложиться к иконе Девы Марии. Это был первый приказ русской великой княгини.

Конечно, о случившемся доложили в Москву. Но Бонумбре был чужд какого-либо такта и твердо усвоил данные ему инструкции: он прибыл утверждать папскую власть среди еретиков. А еретики принимают его, капитулируют. Легат чувствовал себя не гостем, а победителем. Всю дорогу проделал при полных регалиях, перед ним везли в отдельных санях большой латинский крест. Столичные бояре совещались, как быть? Великий князь колебался, как бы не нарушить дипломатический этикет – ведь легат и его крест представляли Римское государство. Но обратились к митрополиту Филиппу, и он внес ясность: в данном случае речь идет не о дипломатии, а о вере. А раз так, компромиссов быть не может: «Чтить чужую веру есть унижать собственную».

Иван Васильевич послал навстречу невесте боярина Федора Хромого, велел взять у легата крест и спрятать в сани. Хочет кланяться ему – пускай кланяется дома, на отведенном ему дворе. Бонумбре пытался скандалить, его горячо поддержал Иван Фрязин. Понадеялся, что в Риме оценят, ему перепадут новые выгодные поручения. Пройдоха доказывал, что в Италии оказывали честь московским послам, значит, и в Москве обязаны оказать честь папскому. Но он не знал, что вскрылась его афера с венецианцем. Поведение в свите невесты и в Риме усугубили вину. Иван Васильевич распорядился заковать делла Вольпе в кандалы и конфисковать имущество, «разграбити дом». Только через несколько лет авантюрист нашел заступников, сумел выпутаться. Его дипломатическая карьера завершилась, но без куска хлеба с маслом он не остался, снова промышлял ростовщичеством.

Зою Палеолог в нашей стране назвали более привычным именем – Софья. Она въехала в Москву 12 ноября 1472 г. Первым делом кортеж направился к митрополиту, невеста при народе приняла его благословение. Потом двинулись к матери великого князя, у нее гречанка впервые увиделась с женихом. Вместе пошли в храм на Литургию, и в этот же день молодых обвенчали. Разумеется, обряд провели без всяких католических штучек, по-православному. Бонумбре и прочих латинян демонстративно отделили от Софьи, подчеркнули, что к женитьбе они не имеют ни малейшего отношения. Их даже не пустили на венчание и свадебный пир.

Лишь на следующий день, когда Иван и Софья стали супругами во всех смыслах, когда их, по русскому обычаю, сводили в баню после брачной ночи, государь принял Бонумбре, позволил ему вручить письма и подарки от папы. К Софье легата не допустили вообще. Священников к ней определили русских. Бонумбре слонялся без дела по Москве. На родине ему требовалось отчитаться, что же он сделал для выполнения возложенной задачи, и он предложил устроить диспут с православным духовенством. Что ж, великий князь не возражал. Русскую сторону представляли митрополит Филипп и известный богослов Никита Попович. Они прекрасно знали греческие доказательства того, что латинская церковь впала в ересь, и сразу перешли в наступление. Подготовка легата оказалась гораздо слабее. Он скис и уклонился от ответов, разводил руками, что не взял с собой нужных книг. Вскоре его вежливенько спровадили домой: погостил, пора и честь знать.

Но если папский посланник сетовал на отсутствие книг, то книжное приданое Софьи Фоминичны очень пригодилось на Руси. Все литературное наследие Византийской империи, эвакуированное в Италию, через несколько лет было уничтожено инквизицией как «еретическое». Уцелела именно та часть, которая попала в нашу страну. Впоследствии преподобный Максим Грек, увидевший это собрание, восхищался: «Вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где латинский фанатизм обратил в пепел творения наших богословов». А Иван III отметил женитьбу на племяннице императора особым образом. Он изменил свой герб. Отныне в нем соединились два символа. Прежний герб великих князей, изображение св. Георгия Победоносца, и византийский двуглавый орел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.