Петроградские «оккультистки»

Петроградские «оккультистки»

Григорий ушел, наказав всем вести себя прилично и ожидать его прихода с гостями.

Спустя час Распутин и гости приехали: два монаха, один старше, другой помоложе, и две дамы, обе в черных, просто сшитых платьях. Помолились на образа, стали знакомиться. Все, в том числе и Распутин, чувствовали себя неловко.

– Просим к столу закусить, чем Бог послал, чайку попить и Бога хвалить, – с напускной развязностью обратился Распутин к гостям. Пили чай, но разговор не клеился. Анфиса и Параша суетились, Кешка сидел мрачный и исподлобья рассматривал дам.

– Выпить бы, Григорь Ефимович, – прервал молчание Кеша.

– И што ж, дело доброе.

И стали разливать вино. После одного, другого стакана первая неловкость исчезла и компания оживилась. Дамы пили только шампанское.

– А я думала, что вы старый, Григорий Ефимович, – обратилась к Распутину та, которую он называл Катей.

– Хоша лет много, Катенька, а постоять за себя могу, во всех смыслах, Аннушка знает.

Аннушка улыбнулась и сказала:

– Да, вы, Григорий Ефимович, особенный. Ja ne cache perconme qu`on puisse eui comparare.

– Ты, Аннушка, по-русски говори, а то мы могим думать, што ты ругаешь нас, – пошутил Григорий.

– Я сказала, что таких, как вы, мало.

Распутин засмеялся, польщенный, придвинулся к ней и обнял, плотно прижав к себе.

– Что вы, Григорий Ефимович, при всех, – запротестовала Аннушка, но он крепко держал ее, и она не могла освободиться.

Нагнулся к ней и стал что-то рассказывать тихим говорком.

– Что же вы молчите! Скажите, как ваше имя и отчество? – спросила Катя Кешу.

– А вы без отечества, называйте прямо Кешей. Иннокентием звать меня.

– Кеша – это оригинально.

– Што?

– Я сказала, что ваше имя необыкновенное.

– У нас в Сибири Кеш как собак нерезаных. Очинно даже обнаковенное.

– Се Kecha est un gros fin, хотя trop charmant, – игриво улыбаясь, сверкая глазами, сказала Катя свой приятельнице.

– Опять по-иностранному, протестуюсь!

– Да я ничего особенного не сказала, Григорий Ефимович, не правда ли, Аннет?

– Верно, верно! Она сказала, что господин Кеша простой, интересный молодой человек, sans facon, pardon, – нецеремонный, ха-ха-ха! Опять заговорила по-иностранному!

– Я те дам, Аннушка, должна слушать старших! А вы што там, отцы, приуныли, потревожьте баб, вишь как раскисли.

– Не все же такие беспутные и разговорчивые, как ты, Григорий Ефимыч, – язвительно сказала Параша.

– Ты, того, зря языком не болтай, – строго ответил Григорий и обратился к Анфисе,

– ты бы почитала «газету», Анфисушка. А пока што выпьем, штобы кругом было хорошо и нам не плохо.

– Ваше здоровье, Григорий Ефимович, ваше, господин Кеша…

– Стойтя, остановитесь, неправильно! Я поднимаю вот этою рукой стакан с шимпанским вином… поднимаю и говорю… говорю от чистой, непорочной души, значит, выпьем всем собранием за здоровие Государя императора всея Расеи Николая Ликсандровича и супруги иво Ляксандры Федоровны. Ура-а-а…

Все дружно подхватили, заорали на все лады.

– Браво, Григорий Ефимович, браво, браво! – закричали все и стали аплодировать.

– Типеря выпьем за здоровия наших дорогих питерских барынь, ура-а-а!..

– Ура-а-а! – опять подхватили, и в комнате поднялась суета и необычайный шум. Все встали, чокались, целовались и орали во все горло. Особенно усердствовал Кеша. Он охмелел, стал развязным, облапил Катю, целовал и после каждого поцелуя поднимал ее вверх и неистово орал. Монахи тоже не отставали, и Параша, и Анфиса взвизгивали и хохотали от энергичных ласк и объятий. Григорий подхватил монументальную Аннушку и стал с ней подплясывать, потом остановился и крикнул:

– Будя, братие! Натешились – и довольно пока. Садитесь по местам, и Анфиса нам почитает «газету».

– Што ж, можно.

– А по мне, на кой кляп «газета», можно прямо приступить к «радению», – предложила Параша.

Тем не менее Анфиса своим тонким голосом, нараспев, стала читать:

– «Вышла газета из ада, какая грешным от сатаны награда. И в бесконечные веки не будет душам их отрады. В нынешний век зри всяк человек. Грех скончался, истина охромела, любовь простудою больна. Честность и верность в отставку вышла. Вера ушла в пустыню. Совесть попрана ногами, благодеяние таскается по миру. Терпение скоро лопнет. Ложь ныне присутствует, бесчиние в монастырях проживает, гордость с монахами познакомилась. Тщеславие игуменствует. Братоненавидение иноком поставлено. Невежество старейшествует. Сатана, предвидя кончину сих дней, приказал бесам ад наполнить разных огней. Послал бесов размерить адскую глубину, где бы можно грешных посадить за вину. Потом сатана, всед на седало, закричал на бесей весьма яро: что это грешных во аде мало? Бес подскочил и рек, что еще не скончился век, а когда приидет миру конец, тогда ты будешь многим душам отец. Предстали пред князя тьмы: беспопечительные черницы; он смеяся сказал: «вы зачем, святии отцы, сюда пришли, или в Царство небесное пути не нашли? Знать, вы весь век богатства ради, а не прокормления мзду сбирали; того ради и путь в царство небесное потеряли. Вы препровождали жизнь в монастырях, вам и должно быть в райских краях. Но, видно, вы в небрежении жили, что в моей области честь себе и жизнь заслужили. Бес подскочил без хвоста и сказал, что они не наблюдают поста. Ленивы были Богу молиться, надобно с нами поскорее решиться. А когда и молятся, и то вне ума, того ради Бога на них вознегодова. Предал их твоему рассуждению, чтобы доставить их разному мучению: Притащили бесы опоицу во ад; сатана сказал: «эх ты, до чего допил, что и душу свою погубил? Припасите про него адскую темницу, вверзите его туда до страшного суда, а когда труба вострубит, тогда неволею его в смолу горячую погрузить убедить. Явились на тот свет гордые господа. Бес кричит из ада: честнейшие господа, пожалуйте сюда. Я вас отменно буду угощать, огнь горящий и жупел велю восгнещать. Я, милостивые государи, повелю чай греть не в самоваре, но для роскошных и жирных здесь есть в аде большой котел на взваре. Растоплю олово на место пуншу, чтобы вам промочить скаредную и жаждущую душу. Сатана сказал бесу: что стоя рычишь, долго медлишь, багром их не тащишь? Косой давно уж тому рад, облапя сих вельмож потащил в ад. Привели бесы ростовщика во ад, который процентами богатство распространял, а излишнее неимущим не раздавал, наиначе к себе присовокуплял; он горько возопил и сказал: я успел столько процентами денег накопить, что мог бы весь ад твой откупить. Сатана в насмешку сказал: видно, ты здесь хочешь роскошно проживать, время тебе в преисподней побывать. Тамо узнаешь, как обижать бедных, понеже тамо и сам будешь в самых последних. А нищим сатана сказал: вы зачем сюда пришли, или в царство небесное пути не нашли? Вы о грехах день и ночь болели и тем во аде себе место заготовить повелели. Здесь места все заняли вельможи, ибо они и в житии своем были во всем мне угожи. Нищие то слышавши, ухватили кошели, в Царство небесное и побрели…»

Во время чтения Параша все время проявляла нетерпение и призывала своего монаха к «радению».

– «Порадеть» бы пора, Варнавушка, што проку в этом чтении, а? Какое твое, андил мой, мнение?

– Погоди, Прасковья, успеется, не торопись. Ишь, плоть у тебя так и играет, так и играет…

– Я и говорю, што мерщвлять пора ее, ишшо более разыграется…

Анфиса кончила чтение. Распутин опять предложил выпить. Выпили.

– Мне очень понравилось ваше чтение, madame Анфиса, – заметила Аннушка, чтобы сказать только что-нибудь, а то воцарилось опять неловкое молчание.

– Благодарствуйте.

– Ярунда, – сердито заметил Кеша. – Быдто нет других делов. Пей, Катенька, и я выпью за твое драгоценное!

Эх, да яй своей милке

Да куплю ботинки.

Новыя, шиковыя,

На подметках дырки…

Вдруг запел он и бросился обнимать Катю.

– Ах, Кеша, какой ты невоздержный.

А сама так и льнула к этому здоровому, сильному телу.

– Гришка, давай халаты али рубахи, што ли, пора начинать. Потому «ой, дух! ой, дух!» – вновь запел Кеша.

Кешу успокоили, и разговор перешел на тему о религии и народе. Аннушка интересовалась, насколько в народе тверда вера в Бога и предано ли крестьянство царю.

– Што касательно религии, нет лучше хлыстовства, особливо радения. Касательно царя, то правду сказать…

Григорий посмотрел на Кешу строго, толкнув под столом ногой. Кеша смутился и продолжал:

– Конешно, если правду сказать… народ царя обожает. Царицу тожа. Изюменка баба! – добавил он заплетающимся языком.

– Господин Кеша! Вы сказали бы своим коллегам, чтобы они писали письма царице о своей преданности простым русским языком, – обратилась к нему Катя.

– Эх, Катюша моя, разлюбезная, у нас-то и писать мало кто может… Брось ты эту канитель, выпьем лучша!

– Мной это дело вполне организовано. В Питер послано писем достаточно, о чем я имел честь донести департаменту полиции, – серьезно сказал Варнава Кате.

– Ах, вы так любезны! Merci, grand mersi! Мы, в свою очередь, тоже постараемся.

Тем временем Параша мигнула Илиодору, и они вышли в соседнюю комнату.

Аннушка, нежно глядя на Распутина, томным, ласкающим голосом уговаривала.

– Нет, Грегуар, знаешь хорошо, что здесь неудобно «радеть» по твоей программе. Приедешь в Петроград, все устроим, как следует. А теперь пощади, ведь я еще неофитка, не привыкла…

– Не согласен. Это что жа такое? Смотри, Аннушка, серчать буду. В Питер не приеду.

Катя, томясь и изнывая в объятиях Кеши, запротестовала:

– Ie nefaut раз regarder derriere soi. Мне надоело faire le careme. Не нужно было начинать. Очень просто, ты упрямишься, потому что не хочешь рискнуть se mettre nu, при твоей массивности.

– Ты эгоистка! Ах, Катиш, неужели тебя не шокирует эта обстановка… Вот что. Поедем к нам, где мы остановились. В нашем распоряжеии целая квартира, и мы прекрасно проведем время, а Варнава и Илиодор останутся здесь.

– Ты как, Кеша? – спросил Григорий.

– Мне все едино, как компания. Ехать так ехать, лишь бы скорее, чего канителиться.

– Mais ilest jovial се luxur ieux beta. Он все торопится, ха-ха-ха! – И Катя залилась веселым смехом.

Распутин о чем-то совещался с Аннушкой, и она ему ответила.

– Ты смотри, Gregoire, я тебя представила, но ты во всем слушай меня, чем оригинальнее будешь, тем лучше. Я знаю, ты ей нравишься…

Все сделаем и архиереем Варнавушку назначим… Кеша, хотя и пьяный, уловил последнюю фразу и стал требовать:

– Я тоже хочу архиреем быть, распрекрасное дело? Можешь,

Катенька, это изделать? А уж угожу я тебе за это самое – во как! Беспременно хочу, штоб архиреем… Мы с тобой будем целоваться, а нам в колокола звонят… Чуде-е-сно…

Катя хохотала, как безумная, слова не могла выговорить.

Придя в себя, она обняла Кешу и ласковым голосом, сдерживаясь от смеха, сказала:

– Я тебя, Кеша, лучше товарищем обер-прокурора сделаю… и звонко, весело опять засмеялась.

– Нет, по полиция не желаю, не хочу ментом быть. Человек я есть блатной…

– Не ментором, – поправила Катя, улыбаясь, – а по духовному ведомству.

– Если по духовному – беспременно архиреем… Однако едем, што ли? Чего время терять.

В комнату вошли, несколько смущенные, Илиодор и Параша. Но на них никто не обратил внимания: шел спор о «радении», а

Анфиса, охмелевшая, дремала, прижавшись к плечу Варнавы, тоже под шумок похрапывавшего.

Наконец, после долгих пререканий предложение Аннушки было принято. Еще выпили «на дорогу», пошумели, и Григорий, Кеша и петербургские дамы уехали. Так «радение» и не состоялось.

– Сармак завтра принесу, – кинул Григорий Параше, прощаясь.

– Смотри не зажиль, Сухостой!

– Qu est се gue с`est capмак, зажиль et сухостой? – спросила Катя подругу, идя рядом с ней к большой карете, в которой обыкновенно ездят архиереи по епархии.

– Не знаю, вероятно, какие-нибудь местные слова, из крестьянского обихода, – ответила Аннушка.

Сзади плелись пьяные Григорий и Кеша, подсадили неловко дам и сами сели в карету, запряженную четверкой лошадей.

Близился рассвет. Где-то далеко, в предутреннем сумерке, прозвучал благовест, призывая к молитве.

Кучер на козлах снял шапку и истово перекрестился. А из кареты доносился пьяный голос Кешки:

– Страсть обожаю, когда в колокола звонят. Беспременно хочу архиреем…

Слова его погасли в громком общем хохоте. Кучер сплюнул и погнал лошадей.

Так было.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.