Потерянная и возвращенная Россия[136]

Потерянная и возвращенная Россия[136]

I

Великие революции имеют свою судьбу. Есть внутренняя логика в их развитии, есть непререкаемая историческая необходимость в их парадоксах и контрастах, в их темных и светлых качествах.

Великие революции всегда органически и подлинно национальны, какими бы идеями они ни воодушевлялись, какими бы элементами не пользовались для своего торжества. В отличие от мятежей, переворотов и простых династических «революций» (французская 1830 года, английская 1688), они всенародны, т. е. захватывают собою всю страну, жизненно отражаются на всех, даже самых далеких от «политики», слоях населения. Они экстремичны и непременно «углубляются» до «чистой идеи», не имеющей корней в наличной действительности, но опережающей ее и становящейся затем активной силой целой исторической эпохи. В силу своей экстремичности они разрушительны в тот период своего развития, который интересы данной среды приносит в жертву «чистой идее».

Подобно вулкану вырывается великая революция из недр национальной жизни, своими дерзновениями и «крайностями» обнажая основные мотивы национального бытия. Вспомним мудрое замечание Конст. Леонтьева: «Чтобы судить о том, что может желать и до чего может доходить в данную пору нация, надо брать в расчет именно людей крайних, а не умеренных. В руки первых попадает всегда народ в решительные минуты».

Теперь, на шестом году русской революции, уже достаточно обнаружился ее общий облик. И путь развития ее внутри страны, и история отношений ее к внешнему миру одинаково свидетельствуют, что Россия переживает не переворот, а бунт, не смуту, а именно великую революцию со всеми характерными ее особенностями. Этот едва ли не бесспорный уже ныне факт позволяет сделать и некоторые непосредственные выводы:

Во-первых, русская революция коренным образом изменит политический и социальный лик страны, принесет ей собою воистину «новую жизнь»; во-вторых, русская революция оплодотворит мировую историю, внеся в нее существенно новый фактор, явится неотвратимым стимулом исторического прогресса; в-третьих, русская революция будет развиваться и завершится органически, т. е. никакая внешняя, посторонняя ей сила не сможет прервать или значительно исказить линии ее развития; порожденная национальной жизнью, она служит национальным целям и кончится, лишь осуществив свои объективно исторические задачи; и, наконец, в-четвертых, программа «зенитного» периода русской революции, будучи «идеей-силой» большого исторического масштаба, не может быть осуществлена в условиях наличной действительности; попытка ее претворения в жизнь, принесшая стране столько разрушений, объективно неповторима.

Этими общими выводами, этой беспристрастной исторической оценкой русской революции должны мы руководствоваться при определении нашего отношения к ней. Пусть к нам, современникам, она сейчас обращена более темным, нежели светлым своим ликом. Пусть для нас она прежде всего стихия, в которую мы погружены, притом стихия мучительная и жестокая, часто злая, калечащая жизни, несущая всевозможные страдания. Пусть так. Но чтобы не усиливать невольно этих страданий, чтобы не сгущать и без того густых красок мрачного революционного быта, мы обязаны в нашей практической деятельности исходить не из эмпирических впечатлений момента, а из общего анализа революции и ее исторической роли. По старой формуле Спинозы мы прежде всего должны «не плакать, не осмеивать, не проклинать, а понимать»…

II

Особенно ярко национальная значимость русской революции проявилась в сфере международной политики революционной России. Если сначала именно внешний престиж государства российского казался повергнутым в прах октябрьскими событиями (Брестский мир! Паралич всех государственно-национальных связей!), то по мере развития революции становилось совершенно очевидным, что этот престиж неуклонно и фатально восстанавливается. Самая логика истории возрождала его из пепла обновленным и очищенным, словно оправдывая глубокий афоризм гегелевской диалектики о Духе, который «приобретает свою истину только тогда, когда найдет самого себя в абсолютной разорванности» (евангельское «не оживет, аще не умрет»). Революционные вожди, революционизируя нацию, национализировали революцию: чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться хотя бы с нотами Чичерина за четыре года… Потерянная Россия возвращала себя в том самом историческом смерче, который разрушил и опустошил ее.

В этой области наблюдается знаменательная аналогия наших дней с эпохой великой французской революции. Как и у нас теперь, патриотизм революционной Франции разгорался и углублялся в связи с унижениями и препятствиями, которые встречало революционное отечество на своем пути. Осуществляя себя, освободительная идея облекалась в латы и опоясывалась мечом. На первый план силою вещей выдвигалась армия, опора и надежда страны. И, как следствие, энтузиазм общечеловеческий постепенно уступал место в революционной борьбе энтузиазму национальному. А к моменту своего перелома революция имела в сознании французов уже главным образом значение национального оружия в борьбе с внешним миром: недаром 24 августа 1794 года Конвент декретировал, что «Франция будет находиться в состоянии революции до тех пор, пока независимость ее не будет признана»…

Россия в настоящее время, по-видимому, подошла к аналогичному моменту своей истории. Она решительно добивается признания своей независимости. Она хочет разговаривать с миром на языке равных, она отстаивает свое «место под солнцем», свободу своего «самоопределения». В ее официальных международных выступлениях уже нет прежней заносчивости, юношеского задора революционной весны, –

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем![137]

— но зато появилось сознание своего достоинства, своих прав, своего удельного веса. И к ее голосу напряженно прислушивается весь мир.

Общепризнанная яркость внешней политики советской власти не случайна: в ней выражается «воля к жизни» молодой России, через нее уже начинает запечатлеваться в мире великая русская революция.

И с этой точки зрения происходящая ныне в Генуе международная конференция чрезвычайно показательна. Чем бы она ни кончилась — соглашением, или разрывом, — она уже означает собою несомненный успех России. В мировом общественном мнении умеренная и достойная позиция, занятая на ее заседаниях правительством русской революции, сыграет еще свою роль. Вместе с тем отчетливо ощущается благотворный и симптоматичный сдвиг русского правительства с чисто революционных методов дипломатии к методам национальным и мирным: лучшее доказательство — русско-германское соглашение и те уступки (согласные, однако, с достоинством России), на которые шел Чичерин в интересах общего мира… Но в то же время бесспорной остается истина, что «Россия будет находиться в состоянии революции до тех пор, пока ее независимость не будет признана»…

Важнейшей опорой новой России в превратностях современной обстановки является, конечно, возродившаяся русская армия. Это было ясно уже два года тому назад, в дни польской кампании и знаменитого призыва Брусилова, — тем очевиднее это теперь. Не будет преувеличением сказать, что в руках армии — будущее России и мировая судьба русской революции. В ней постепенно — на известный период — сосредоточится «дух» русского ренессанса. И тысячу раз правы советские вожди, подчеркнуто приветствующие ее в дни генуэзской конференции: и международное, и внутригосударственное, и экономическое, и политическое воссоздание России в значительной мере обусловлено воссозданием ее военной силы. Пусть господа Мартовы и Черновы уже кричат о «красном бонапартизме», — не им, злосчастным пасынкам революции, своими жалкими жупелами ниспровергнуть логику ее имманентного развития…

III

Значительно труднее творческий смысл революции разглядеть в сфере потусторонней жизни страны. Тут поражают прежде всего картины страшного опустошения, потрясающей всеобщей нужды, обнищания, повсеместных хронических злоупотреблений, административного произвола и т. д. Всесторонний экономический развал — вот бесспорная и основная объективная характеристика современной русской жизни. Не следует ее смягчать и вредно ее замалчивать. Нужно смотреть правде в глаза. Нет ничего более опасного и фальшивого, нежели революционный романтизм в обстановке революционных будней.

Но если взглянуть «поверх текущего момента» и вдуматься в исторический путь русской революции, то в отношении внутренней государственно-хозяйственной жизни России найдется место для утешительных прогнозов.

Слишком много факторов способствовало разрушению хозяйственной жизни страны. Конечно, далеко не последнюю роль здесь сыграла революция, как в первую свою эпоху («паралич власти» при Львове и Керенском), так и в годы безоглядного утопического коммунизма и гражданской войны. Согласимся, что на большевиках в значительной степени лежит вина за нынешнюю разруху; но найти виновника в прошлом — не значит практически разрешить вопрос, как он ставится теперь.

В настоящее время уже есть определенный просвет. Теперь революция, в силу внутренней необходимости, в силу все той же имманентной логики своего развития, дойдя до предела и упершись в тупик, вступает в компромисс с конкретной действительностью, перестает жить лишь в атмосфере «вещей и призраков», идет навстречу реальным потребностям реального населения России. Разрушительный ее период, когда она служила только «чистой идее», кончается, ибо все, что можно было разрушить, уже разрушено ее необузданным пафосом «любви к дальнему».

До марта прошлого года всемирно-историческая идея русской революции повелевала конкретной России, прославляя ее в веках, но в то же время возлагая на нее бремя непосильное, даже уродуя и калеча ее жизненный организм. Но пришел момент, и роли словно меняются. Конкретная Россия заявляет свои права, закаленная великим опытом «овладевает» революцией, примиряя ее с непосредственными нуждами дня, различая ее всемирно-исторические задачи от задач национальных. Гром пушек кронштадского восстания возвестил истории, что начался перелом в развитии великой русской революции.

Основной смысл этого перелома ясен: кризис коммунизма («чистая идея») и выявление конкретных, наглядно осязательных «завоеваний» революции. Эти завоевания не только в области чисто духовной культуры русского народа (это вообще особая тема), но и в плоскости социально-политической во многом противоположны революционной «программе-максимум». Они густо окрашены хозяйственным индивидуализмом. В сфере экономической они едва ли не близки к тому, что П.Б. Струве выразительно называет «столыпинской идеей русской революции», идеей, добавим мы, которую исторический Столыпин, кровно связанный с поместным классом и старым абсолютизмом, радикально осуществить, конечно, не смог бы. Знаменитый «НЭП» есть предвестие хозяйственного оздоровления страны. Он — компромисс идеальных достижений революции с реальными. Пусть многочисленны пороки его практического проведения в жизнь — они не могут уничтожить его внутреннего смысла, его исторической миссии. Он приведет к окончательной и всецелой национальной революции, т. е. опять-таки к неизбежному «возвращению потерянной России».

В настоящий момент началось правовое закрепление свершающегося экономического сдвига. Оно будет продолжаться и углубляться, хотят того или не хотят отдельные представители правящей ныне в России партии. Есть первые признаки и соответствующих политических реформ, вне которых «новый курс» был бы осужден на бесплодие. Разумеется, сдвиг идет медленнее, чем того хотелось бы нетерпеливым современникам, но ведь у истории — свои масштабы и сроки…

Нельзя закрывать глаза на бесконечные изъяны современного русского быта, утешая себя общими философско-историческими размышлениями. Но, с другой стороны, только эти последние, раскрывая большие горизонты, способны дать нам, современникам и деятелям революционной эпохи, ориентировочную нить, указать те средства, при помощи которых вернее всего могут быть побеждены темные стороны наших дней, с наименьшими жертвами достигнуты наилучшие результаты.

Лишь поняв и приняв революцию как великую историческую стихию, новыми путями ведущую родину к реально новой жизни, можно содействовать преодолению всех ее разрушительных, злых и подчас бессмысленных внешних проявлений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.