Глава 1 НАЧАЛО (до 727 года)

Глава 1

НАЧАЛО

(до 727 года)

Они, что в страхе

Бежали от того, кто похвалялся:

«Где конь ступал мой — не растет трава», —

Они Венеции начало дали,

Как чайки, гнезда свили на волнах,

И в месте том, где на просторе

Гнал ветер с севера на юг песок,

Возвысился спустя десятилетья.

Поднявшись будто из морских пучин,

Прекрасный град, весь в золотистых шпилях.

В сиянии церковных куполов,

Обитель света, славная твердыня,

Оплот людской на многие века.

Сэмюел Роджерс

Вряд ли найдется другой такой большой город, которому удалось бы со всей полнотой сохранить первоначальную атмосферу и создавшие его традиции. Путешественник, приближающийся к Венеции по морю — а вид, открывающийся с водной глади, самый впечатляющий — либо по суше, через мост, или даже подлетающий к городу по воздуху, видит все ту же плоскую, пустынную водную поверхность, болота, поросшие тростником. Эти места облюбовали первые венецианцы. Каждый раз поражаешься даже не невозможности, а безрассудной храбрости такого предприятия. Это — удивительный мир, мир Венецианской лагуны. Около двухсот квадратных миль соленой воды, по большей части такой мелкой, что человек может пройти по ней, погрузившись по пояс. Однако она пересечена глубокими каналами, и многие столетия венецианцы прокладывают по ним путь к открытому морю. Здесь множество островов, образованных илом. Его принесли сюда Брента, Силе и другие реки. В песчаное дно вбиты бесчисленные ряды вех, отмечающие невидимые, но важные особенности — отмели, месторасположение плетеных ловушек для омаров, районы промысла рыбы, остатки кораблекрушения, кабели, якоря. Вехи указывают vaporetti[3] безопасный маршрут. Вапоретти снуют между городом и островами. В любое время года, при любом освещении вода на удивление светла. Лагуна не очень глубока, и поэтому здесь вы не увидите ни темно-синей бархатистости Средиземного моря, ни терпкой зелени Адриатики. И все же, особенно в осенние вечера, ее поверхность блестит, словно масло, под низким туманным солнцем. Вода выглядит на редкость красиво, и удивляешься тому, что великие венецианские художники, завороженные великолепием своего города, так мало внимания уделяли его окрестностям. Голландцы бы на их месте не растерялись! Впрочем, венецианская школа всегда отличалась жизнерадостностью; лагуна же, несмотря на свою красоту, невыразимо печальна. Задаешься вопросом: уж не сошли ли люди с ума? Зачем они оставили плодородные равнины Ломбардии и поселились на болотистых малярийных берегах, на песчаных островках, на ползучем пырее, зачем добровольно сделались игрушками капризной водной стихии?

На этот вопрос ответ может быть только один: единственным мотивом, побудившим их сделать столь странный шаг, был страх. Первыми строителями Венеции были напуганные люди. Откуда они пришли, неважно. Возможно, из Иллирии, хотя во времена Гомера считали, что они были из Анатолии, а на запад бежали после падения Трои. Как бы там ни было, к 400 году, началу истории Венеции, они являлись гражданами Римской империи, и жили они припеваючи в великолепных городах, таких как Падуя и Альтино, Конкордия и Аквилея, разместившихся вдоль северного и северо-западного берегов Адриатики. К лагуне приходили, чтобы пополнить запасы соли и за свежей рыбой. В других отношениях она их не интересовала.

Так бы, без сомнения, все и продолжалось, однако в начале V столетия началось Великое переселение народов. Сначала под командованием Алариха пришли готы. В 402 году они напали на Аквилею, а по пути разграбили и предали огню богатые провинции, Истрию и Венецию. Народ охватила паника. Городское и сельское население бежало в поисках спасения и остановило свой выбор на незавидной, но в то же время недоступной территории. Люди рассудили, что у врага не будет ни возможности, ни желания преследовать их. Оказалось, что на островах лагуны поселились самые дальновидные. Они верили, что варвары из Центральной Европы, не имевшие кораблей, не обладавшие навыками мореходства, оставят их в покое и отправятся разорять богатые, более заманчивые земли. И оказались правы. За несколько лет одно варварское нашествие следовало одно за другим. Полуострову был нанесен страшный ущерб, а потому все больше беглецов находило спасение, проплывая по каналам к свободе. В 410 году Аларих разграбил Рим; одиннадцать лет спустя Венеция отпраздновала свой день рождения. Произошло это в 421 году, 25 марта, в пятницу, в полдень.

Так, во всяком случае, гласит старинная венецианская легенда. К сожалению, документ, на котором она основана, соединяет основание города с визитом трех консулов из Падуи, с тем, чтобы они основали факторию на островах Риальто. Легенда скорее благозвучна, чем правдива. Согласно тому же документу, это событие будто бы отпраздновали возведением церкви в честь святого Иакова — Сан Джакомо.[4] Вряд ли падуанцы тогда пытались закрепиться в лагуне, да и столь точная дата кажется слишком невероятной, чтобы можно было поверить в эту легенду. В первой половине V века мало кто из островитян причислял себя к постоянным жителям лагуны. С каждой волной ушедших восвояси варваров большинство людей возвращались в свои дома — или в то, что от них осталось, — и пытались продолжить прежнюю жизнь на большой земле. Лишь позже потомки первых поселенцев стали понимать, что лучше этого не делать.

Ибо готы были лишь началом. В 452 году обрушилась новое бедствие — куда более жестокий и свирепый враг. Гунн Аттила безжалостно прошелся по Северной Италии, оставив за собой выжженную землю. Напал он и на Аквилею. Город три месяца героически защищался. Варвары, не привыкшие к такому сопротивлению, настроились бросить осаду и заняться более легкой добычей. Но однажды, обходя стены. Аттила поднял глаза и заметил аистов, вылетевших из города со своим выводком. И тут, процитирую Гиббона, «он воспринял быстрым умом политика этот пустяковый эпизод как предзнаменование, как шанс, что предложен судьбой», и сказал своим воинам, что Аквилея обречена. Усталые варвары вдохновились, удвоили усилия, и через два дня от великой девятой метрополии Римской империи остался лишь остов.

В последующие годы все больше городов и деревень подверглись той же участи; поток беженцев усилился. Многие по-прежнему возвращались на материк, как только опасность отступала, однако все больше оказывалось тех. кто считали, что новая жизнь не так уж и плоха, и потому решали остаться. В то время как на континенте положение ухудшалось, островные деревни, напротив, росли и богатели. В 466 году представители этих поселений встретились в Градо и договорились о создании примитивной системы самоуправления — совета представителей. Членов первого правительства выбирали раз в год. На той стадии это была свободная диаспора, даже не привязанная к маленькому архипелагу, который мы теперь знаем как Венецию. Сам Градо находится в собственной лагуне, в шестидесяти милях к югу от Аквилеи. Но именно это разобщенное расстояниями сообщество более точно, чем что-нибудь еще, указывает на начало медленного конституционного процесса, из которого выросла самая стабильная республика.

Самоуправление, разумеется, не то же самое, что независимость, тем не менее, географическая изоляция первых венецианцев уберегла их от вмешательства в политическую борьбу, отголоски которой сотрясают Италию и поныне. Даже падение Римской империи, низложение последнего императора, юного Ромула Августа, варваром Одоакром вызвало лишь легкую рябь в водах лагуны. А когда Одоакра. в свою очередь, изгнал вождь остготов Теодорих. то и он сомневался, может ли он требовать послушания Венеции. Письмо, адресованное «морским трибунам» и высланное в 525 году из Равенны преторием Теодориха Кассиодором, кажется несколько льстивым, хотя это всего лишь рутина политических будней. Кассиодор писал:

Год был на редкость урожайным, и вина и масла заготовлено много, а потому отдан приказ отправить их в Равенну. А потому молю вас проявить свою преданность и доставить их сюда как можно скорее. Ведь вам принадлежат множество судов в этих краях… Вашим кораблям не приходится бояться порывов штормового ветра, ведь они могут в течение долгого времени держаться берега. И часто случается, что только борта их открыты взгляду, и кажется, будто они плывут по полям. Иногда вы тянете их на веревках, а бывает, что мужчины ногами помогают передвигать их…

Ибо живете вы подобно птицам морским, дома ваши рассредоточены, словно Киклады, по водной глади. Лишь ивы и плетни не позволяют распасться земле, на которой они стоят; и все же вы дерзаете противопоставить непрочный этот оплот бурному морю. У вашего народа есть огромное богатство — рыба, которой с избытком хватает на всех. Вы не различаете богатых и бедных; пища у всех одинакова, дома похожи. Зависть, что правит всем остальным миром, вам неизвестна. Все силы свои вы тратите на добычу соли, и именно в ней таится секрет вашего процветания, и еще в вашем умении с выгодой покупать то, чего у вас нет. Ведь можно было бы отыскать людей, которые не стремятся обладать золотом, но нет среди живущих такого, кто не желал бы соли.

Итак, поспешите расправить снасти ваших судов, которые вы, словно лошадей, привязываете к порогу своего дома, и быстрее пускайтесь в путь…

Даже сделав скидку на естественный для Кассиодора цветистый стиль, его описание безошибочно: хотя эти странные «береговые жители» могут быть полезны королю остготов, обращаться с ними следует осторожно. И настоящая ценность его письма состоит в описании — самом раннем из дошедших до нас — жизни в лагуне.[5] Из письма ясно также, что два столпа, на которых будет основываться величие Венеции — торговля и мореплавание, — были известны уже и тогда. Торговля у этих поселенцев была в крови. Соль, которую они добывали на мелководье, была не только ценным товаром, ее можно было использовать для засаливания рыбы. Почти с такой же легкостью они ловили ее в море, а на дичь охотились в окрестных болотах. К Середине VI века плоскодонная торговая венецианская баржа стала обычным явлением на реках Северной и Центральной Италии.

Зародился и морской флот. Насколько мы можем судить, во времена Теодориха он требовался для разовой перевозки в Равенну необходимых товаров. Но миру, который Теодорих принес на полуостров, пришел конец еще прежде, чем король умер. Хотя вторжение остготов совершилось при византийском покровительстве, дальнейшее правление Теодориха стало абсолютным: он не допускал вмешательства в свои дела ни со стороны Константинополя, ни с любой другой. При нем Италия фактически перестала являться частью Восточной империи. Более того, он и его преемники ревностно придерживались арианства. Арианство, согласно которому Христос был не богом, а лишь творением бога-отца, а потому стоял ниже его, было осуждено как ересь. Тем не менее, эти воззрения проповедовали первые христианские миссионеры. С ними находилось в контакте большинство варваров, и суждения эти открыто разделяли почти все европейские племена. Сам Теодорих отличался толерантностью, он покровительствовал всем религиям и особенно сурово наказывал за гонения евреев, однако убеждения его народа распалили византийские амбиции. В 535 году император Юстиниан начал большую кампанию по возвращению своего итальянского наследства и поручил это задание самому талантливому военачальнику — Велизарию.

Жители лагуны снова остались в стороне, однако понадобились их корабли, на этот раз для менее мирных целей. В 539 году Велизарий и его армия дошли до стен Равенны. Венецианцев просили открыть свои бухты для греческих кораблей, чтобы те подошли с подкреплением, и послать собственные мелкие суда для блокады столицы.

Равенна пала; Италия снова стала частью империи, хотя и прошло много лет, прежде чем на полуостров вернулся мир. Старые римские провинции. Венеция и Истрия, территориально не изменились и с готовностью подчинились новым греческим хозяевам. Жителям этих провинций хуже не стало. Правительство работало, как обычно, и во главе находились собственные всенародно избранные трибуны. Их отношения с имперскими властями были отдаленными, но дружелюбными. В 351 году они помогли преемнику Велизария, семидесятилетнему евнуху Нарсесу: доставили по морю в Равенну отряд ломбардских наемников. За это будто бы Нарсес построил на Риальто две церкви. Одна из них носила имена святых Джиминьяно и Менны — любопытное соединение епископа Модены и малоизвестного фригийского мученика. Стояла она, по всей видимости, в центре нынешней площади Сан-Марко. Другая церковь находилась на месте часовни Сан Исидоро. Она была посвящена первому венецианскому святому покровителю Теодору Амасийскому. Его до сих пор можно увидеть поражающим крокодилоподобного дракона на вершине западной колонны, возвышающейся на Пьяцетте возле базилики Сан Марко.

Дважды за двенадцать лет венецианцы приходили на помощь Константинополю — предоставляли флот, который, без сомнения, был самым могучим на Адриатике. За это их наверняка уважал экзарх Равенны и его военачальник (magister militum), об этом говорят и чудовищно неточные «Хроники Альтино», смешивающие правду и вымысел, однако остающиеся главным источником сведений о том периоде. Хроники слегка искаженно пересказывают историю о том, как в 565 году, после смерти Юстиниана, Нарсеса отправили в отставку, а его преемник Лонгин нанес официальный визит в лагуну. Стоит процитировать сказанные ему по этому поводу слова венецианцев:

Господь, наш небесный помощник и защитник, позволил нам жить на этих болотах, в домах, построенных из дерева и ивовых прутьев. Новая Венеция, которую мы построили в лагуне, стала для нас могучим обиталищем, и мы не боимся вторжения королей и принцев, даже самого императора… если только они не придут по морю, но тут им придется испытать нашу силу.

Несмотря на вызов, заметный в этих строках, Лонгину, похоже, оказали радушный прием, «с колокольчиками, флейтами, кифарами и другими музыкальными инструментами, способными заглушить гром небесный». Позже венецианские послы сопровождали его в Константинополь и вернулись с первым официальным соглашением, заключенным между Венецией и Византией: в обмен на лояльность и услуги жители лагуны получали военную защиту и торговые привилегии.

Хроники утверждают, что Лонгин не стал требовать клятвы верности, в результате все следующее тысячелетие патриоты твердили, что Венеция никогда не служила Византии. Процитированные выше слова — не следует забывать, что написаны они спустя шесть веков — являются еще одним отражением этой позиции. Только в последнее столетие византийские ученые пристально и беспристрастно изучили свидетельства того времени и твердо заявили, что первые венецианцы, невзирая на то, были или нет у них особые привилегии, являлись подданными Византийской империи в самом полном значении этого слова, так же как и менее удачливые их соседи на континенте. Независимость не спустилась чудесным образом с небес на город, она рождалась медленно, быть может, поэтому город, столько веков оставался независимым.

Евнухи, как все знают, люди опасные, и сердить их не стоит. Отставка Нарсеса, как принято думать, имела для Венеции (как и для всей Италии) большие последствия, нежели изменение ее политического Статуса. Старик хорошо служил своему императору. В возрасте, в котором обычно уходят на заслуженный отдых, он возглавлял рискованные военные кампании на всем полуострове. Даже поражение в битве с остготами у подножия Везувия в 553 году его не сломило. Он тут же начал программу реорганизации и занимался ею двенадцать лет, пока на восемьдесят восьмом году жизни его не поразил удар. После отставки императрица София послала ему золотую прялку и пригласила — поскольку настоящим мужчиной тот не был — прийти и прясть в дворцовых покоях вместе с ее рабынями-прядильщицами. «Я подарю ей такую прялку, — сказал якобы Нарсес. — что она до конца жизни с ней не справится», — и тут же направил королю Ломбардии (сейчас это территория современной Венгрии) Альбоину посланцев со всеми дарами Средиземноморья, приглашая его людей на землю, которая родит такие богатства.

Альбоин согласился, и в 568 году ломбардцы вторглись в Италию. Это была последнее и самое продолжительное варварское нашествие. Снова людской поток устремился из городов в лагуну, однако было и отличие. Люди приходили уже не как напуганные беженцы, намеревавшиеся пробыть в вынужденной ссылке до конца войны. Вера в лучшие времена была утрачена. Им хватило кровопролития, насилия и разрушений, которые с каждым новым вторжением становились все ужаснее. Теперь они шли толпами, целыми поселениями, во главе со священниками, несущими святые реликвии. Эти реликвии, спасенные от врага, они поставят в новых домах, которые сами для себя построят. Так сохранится символическая и непрерывная связь с их прежней жизнью, единство прошлого и настоящего.

Сохранилось много древних историй и легенд, связанных с этими миграциями. Между тем Италия на семьдесят лет попала под власть Ломбардии. «Хроники Альтино» рассказывают, например, будто епископ Альтино услышал голос с небес, приказавший ему взобраться на крышу соседней башни и посмотреть на звезды, и эти звезды показали ему — возможно, с помощью отражения на воде — остров, на который он должен повести свою паству. Они поселились в Торчелло, назвав его так в честь «маленькой башни», на которую забрался епископ. Таким же образом жители Аквилеи — город за сто пятьдесят лет опустел в третий раз — нашли дорогу в Градо: люди из Конкордии вместе с епископом бежали в Каорле, жители Падуи нашли прибежище в Маламокко. Наконец, в 639 году, в правление императора Ираклия, ломбардцы захватили Одерцо, чьи жители, вместе с греческими чиновниками, бежали в уже существующее поселение Читтанова в устье реки Пьяве. Одерцо стало последней точкой опоры империи на континентальной Венеции. Таким образом, некогда великая провинция сократилась до поселения в лагуне, если не считать удаленных территорий на полуострове Истрия. Ее столицей стала Читтанова, которую в честь императора переименовали в Эраклею, но Торчелло, кажется, не утратил своего значения, и именно там в том же 639 году в честь Богоматери построили базилику. Ее заложил сам Ираклий, сделавшийся покровителем храма. Сохранился документ, регистрирующий основание базилики, с указанием византийских чиновников, имевших к этому отношение, Исаака, экзарха Равенны, и Мориса, главнокомандующего. Сейчас церковь известна как собор Санта Мария Ассунта.[6]

Самое первое бегство из-под ломбардского владычества — из Аквилеи в Градо — было наиболее важным с точки зрения дальнейшего исторического развития. Принято считать, что епархия Аквилеи была основана святым Марком, вследствие чего ее архиепископ — получивший впоследствии титул патриарха — стал главным священником в Венецианской лагуне и занял второе место в итальянской церковной иерархии, сразу после папы римского. Тогда эта должность была скорее мифической, чем реальной, поскольку архиепископ Паулин не только избавил своих последователей от ереси (ломбардцы придерживались арианства), но также практически в то же время начал раскол.

Не станем останавливаться на исторических и теологических причинах его разрыва с Римом (обычно это называется расколом из-за «трех глав»). Нам важно то, что с церковной точки зрения Венеция с самого основания была городом раскола, и, хотя митрополит Градо в 608 году вернулся в лоно римской церкви, раскол поддерживал мятежный архиепископ старой Аквилеи, ибо почти все следующее столетие обе стороны осуждали друг друга и подвергались взаимным интердиктам. Наконец, противники сошлись на диспуте, однако былое единство не удалось восстановить. Аквилея и Градо оставались независимыми епархиями, первая распространяла свое влияние на старые континентальные территории провинции, вторая — на Истрию и Венецианскую лагуну. Их взаимная ревность в течение нескольких поколений отравляла взаимоотношения Венеции с материковыми территориями, как в политическом, так и в религиозном отношении. Но епископское кресло, на котором некогда сидел святой Марк, занял патриарх Градо. Произошло это в большой церкви, построенной Паулином и его последователями вскоре после прибытия. Церковь стоит до сих пор. Посвящена она, как ни странно, не евангелисту, а святой Ефимии, одной из девственниц, замученных в Аквилее. Тем не менее, это было началом долгого «сотрудничества» святого Марка и Венеции, что подтвердилось, когда через 250 лет его мощи доставили в Венецианскую лагуну из Александрии.

После внезапного наплыва переселенцев Венеция начала быстро развиваться, но городом ее назвать было еще нельзя. Несмотря на две церкви, построенные Нарсесом, острова Риальто, образующие Венецию, знакомую нам сегодня, в VI и VII веках были почти необитаемы. На этой стадии будущая республика являлась всего лишь слабым объединением островных поселений, раскиданных на обширном пространстве, и всех их едва связывала правящая рука Византии. Даже латинское название города, которое использовали его обитатели, имело множественное число — Venetiae.[7] У этих территорий не было центра. Эраклея являлась резиденцией византийского наместника, Градо считался вотчиной патриарха. И то и другое были большими деревнями. Торчелло был богаче обеих, и со временем соседи все больше на него косились. По мере разрастания отдельных поселений неприязненные отношения становились неизбежными; венецианцы VII столетия, похоже, утратили святую простоту, так поразившую в VI веке Кассиодора. Старые трибуны и недавно прибывшие епископы оспаривали друг у друга власть, а различия между соседними общинами в любой момент перерастали в открытое противостояние, и византийские власти не в силах были с этим справиться. Византийское присутствие в Эраклее мешало венецианцам самим выдвинуть из своей среды лидера, который мог бы их объединить. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, если бы не кризис византийской Италии 726 года.

Кризис начался, когда византийский император Лев III приказал уничтожить в своих владениях все иконы и святые изображения. Последствия такого приказа были ужасными. Население в гневе немедленно восстало, в особенности монастыри. В восточных провинциях империи иконопочитание достигло такого размаха, что во время таинств изображения святых часто заменяли крестных родителей. Реакция верующих стала неизбежной. Но даже в более умеренных западных провинциях новый закон был с негодованием отвергнут. Итальянская провинция Византийской империи, с энтузиазмом поддержанная папой Григорием II, восстала против своих хозяев. Павел, экзарх Равенны, был убит, его сподвижники бежали. Мятежные гарнизоны, состоявшие из местных жителей, избрали в экзархате собственных командиров и объявили о своей независимости. Выбор лагунных общин пал на некого Урсуса, или Орсо, из Эраклеи. Его поставили во главе бывшего правительства провинции и дали титул Dux.[8]

В последнем событии не было ничего примечательного. То же происходило в это время во многих других мятежных городах. Венецию отличает от остальных тот факт, что назначение Орсо положило начало традиции, которая в неизменном виде длилась более тысячи лет. Его титул — дюк — под воздействием грубого венецианского диалекта превратился в слово «дож». Сто семнадцать дожей сменили друг друга, прежде чем республике пришел конец.

В ранней венецианской истории очень часто перемешиваются, правда и вымысел. В этом читатель может легко убедиться. Если вам случится прочесть на эту тему стандартную английскую монографию, то вы узнаете также, что история дожей предстает в ином свете, нежели раньше. Если поверите, что Венеция изначально была основана как свободный город, не сможете принять теорию о мятеже против византийцев. Согласно общепринятой версии, в 697 году все жители лагуны явились в Эраклею по призыву патриарха Градо. Он сказал, что их внутренние распри угрожают будущему страны, и предложил венецианцам избрать единого правителя вместо двенадцати трибунов. Выбор пал на некого Паолуччио Анафесто, который вскоре после этого заключил мирный договор с королем Ломбардии Лиутпрандом.

История звучит вполне правдоподобно. Но все происходило в века более ранние, чем первые дошедшие до нас документы. Так, самая ранняя история Венеции предположительно написана хронистом дьяконом Иоанном в начале XI столетия. В каждом перечне имен дожей первым, разумеется, стоит Паолуччио. У нас даже есть его портрет. С него начинается долгая портретная галерея на стенах дворца в зале Большого совета (Sala del Maggior Consiglio). К сожалению, он никогда не существовал, дожем, во всяком случае, не был, как не был и венецианцем. И договора с Лиутпрандом не было. Все, что нам известно из подлинных источников, это то, что некий dux Паулиций вместе с главнокомандующим Марчелло отвечал за оборону венецианской границы возле Эраклеи и что этот рубеж позже захватили ломбардцы. Венеция, как мы знаем, была в то время византийской провинцией. Очевидный и единственно верный вывод, который можно извлечь из этого, это то, что таинственный Паулиций был не кем иным, как Павлом, экзархом Равенны, правившим с 723 года и до своей гибели от рук мятежников в 727 году, в том самом году, на который случайно указывает дьякон Иоанн, сообщая о смерти Паулиция. Ему, как второму лицу после императора, недостойно было бы оборонять границу, как и наместнику провинции Марчелло, которого хронисты сделали вторым дожем. Историки Венеции, так же как и ее архитекторы, установили фундамент на болоте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.