Аэродром Сухой Остров

Аэродром Сухой Остров

Не думал я, что спустя всего неделю после полета на разведку Докудовского аэродрома буду сидеть под самым Минском. Борисов и Докудово теперь уже наш тыл. Минск тоже освобожден. Это случилось 3 июля, в день, когда мы перелетели из Липок на аэродром Сухой Остров, или, как его позже стал называть Иван Иванович, Крупки. Освобождение столицы Белоруссии стало праздником для нашего народа. Москва отметила это событие артиллерийским салютом. Верховный Главнокомандующий объявил благодарность войскам 1-го и нашего 3-го Белорусских фронтов и присвоил имя города частям и соединениям, наиболее отличившимся при его освобождении. Наш 3-й штурмовой корпус стал именоваться Минским.

Полк был награжден орденом Красного Знамени и стал именоваться 893-м Витебским Краснознаменным штурмовым авиационным полком. Такое событие еще больше подняло боевой дух личного состава. Награждение орденом и присвоение наименования «Витебский» было для нас большой честью. Во время Белорусской операции полк с полной отдачей сил самоотверженно выполнял поставленные задачи.

В боях за нее мы понесли немалые потери в летном составе, особенно зимой. В летних боях наиболее заметной потерей среди летчиков была гибель одного из ветеранов полка командира звена 1-й эскадрильи лейтенанта Лобанова. В боях под Орлом он одним из первых был награжден орденом Красная Звезда и был в полку вторым летчиком после Пстыго, который за боевую работу был награжден тремя орденами. О его гибели мне с грустным видом сообщил Иван Иванович.

Сбит он был прямым попаданием зенитного снаряда. Всего несколько дней назад он, как и Жучков, выступал на митинге по поводу начала наступательной операции фронта и клялся до конца выполнить свой долг перед Родиной и во имя Победы над врагом готов отдать жизнь. Клятву свою он сдержал. Память об этом товарище, с которым мы были вместе с начала формирования полка, осталась у меня навсегда. Мы с ним отлично знали друг друга. Оба вместе ходили в обмотках и носили погоны рядовых красноармейцев, не раз вместе летали на боевые задания.

Теперь в полку из тех, кто был в Чапаевске, осталось всего пять человек, а из рядовых того времени двое – Остропико и я. Остальной летный состав пришел позже в порядке пополнения. Вся пятерка приобрела достаточный боевой опыт. Однако для того, чтобы остаться живым, помимо умения, на войне должно быть еще и везение, то есть счастье. Оно, как известно, у всех свое. Никто заранее не мог предсказать, что с ним будет. Это все понимали. Судьба решала по-своему, кому жить, а кому нет.

На следующий день после перелета из Липок меня направили на аэродром Балбасово, чтобы перегнать оставшиеся там машины. Приземлившись, увидел готовившихся к вылету бомбардировщиков Пе-2, которые, вероятно, сели там сразу после нас. Смотрю – у самолетов ходят летчицы. Да это же тот самый полк, который садился у нас в Лешне, подумал я, а теперь вслед за нами прилетел сюда. А девушки какие! Одна красивее другой. Летная форма, со вкусом подогнанная по фигурам красавиц, очень шла им. Боевые ордена на их полных грудях особо подчеркивали их красоту, перед которой не могли устоять наши ребята.

Однако время не позволяло заниматься знакомством, да и девушки в неменьшей степени были заняты своими делами и не были склонны тратить его на подобное занятие. На попытки отдельных любителей провести с ними время они не отвечали. Держались с достоинством, зная себе цену. Вижу, как их командир, солидная женщина с серьезным выражением лица, отдает какие-то распоряжения на старте. В полку, как и везде, идет обычная работа по подготовке к полетам. Наблюдая за ними, подумал: вот и этим красоткам пришлось наравне с мужчинами делать общее дело, и гибнет их не меньше. И тут вспомнился случай, происшедший несколько дней назад перед перелетом из Лешни в Балбасово, когда в одном из полетов мы помогли бомбардировщикам избавиться от огня зениток. Произошло это, когда после выполнения задания мы возвращались домой.

Я вел две четверки на бреющем. Вижу перед собой идущую навстречу девятку Пе-2. Шли они на высоте 3000–3500 метров. Вокруг нее сплошные шапки разрывов. Группа и самолеты в ней ерзают – уклоняются от зенитного огня. «Досталось бедолагам, – мелькнуло в голове, – вряд ли кому удастся избежать прямого попадания, а уж от осколков тем более». Шапки разрывов все ближе подходят к самолетам. Вижу перед собой высокий пригорок, поросший лесом. За ним на площадке ясно просматривается замаскированная ветками зенитная батарея, ведущая непрерывный огонь из всех орудий. Не успев дать команду летчикам группы, делаю клевок и открываю по ней огонь из пушек и пулеметов. Закон – делай, как я, – мгновенно сработал. Вижу, как к моим трассам добавляется еще несколько: значит, остальные тоже поливают огнем зенитчиков.

С появлением наших трасс огонь зениток сразу прекратился, а расчеты в одних трусах (день был жарким), как мыши при виде кошки, стремглав разбежались в разные стороны. Проскочив атакованную батарею, сделал небольшую горку, глянул в сторону девятки. Вокруг нее ни одной шапки. Порядок! Не зря пальнули по батарее. Через 30–40 минут после нашей посадки в Лешне стали садиться бомбардировщики. «Не та ли это группа, кого мы спасли от огня?» – подумалось мне. Возможно, и она. А если так, то нам было бы приятно, чтобы летчицы знали, кто их избавил от назойливых зениток. Но если это были и не они, то все равно нам было приятно, что мы выручили из неприятного положения своих собратьев по авиации. Больше с этим полком мы не встречались, но слышать о нем мне еще не раз доводилось.

Аэродром Сухой Остров находился рядом с автомагистралью Москва – Минск. В один из дней я производил облет самолета. В нескольких километрах от аэродрома увидел длинную колонну пленных численностью несколько тысяч человек, двигавшуюся в наш тыл. Появилось желание пробрить над колонной. Разворачиваюсь на дорогу, прижимаю машину чуть ли не до земли и жму вдоль нее. Проскочив колонну, делаю горку с разворотом для повторного захода.

От неожиданности они все легли. Снова на бреющий. Она опять приседает или ложится. Вижу, с каким испугом смотрят на меня пленные. Снова горка и тут до меня доходит: «Что я делаю? Это же самое настоящее хулиганство, потеха, и только. А если бы от испуга они начали разбегаться во все стороны? Конвой вряд ли сумел бы их удержать. Вот было бы дело!» Если бы конвой пожаловался, то неизвестно, чем бы это для меня кончилось. Стыдясь за свой поступок, с неприятным настроением и ожиданием непременного наказания я пошел на посадку. Часа через полтора колонна проходила мимо аэродрома. Я подошел к дороге посмотреть на них. Многие из них видели меня и думали: «Может быть, это тот, кто над нами летал и пугал нас?» В этот день таких колонн прошло несколько. Тогда никто из нас не знал, что часть из них, а может и все, скоро пройдут по улицам Москвы для показа москвичам.

Днем магистраль практически бездействовала. Редко когда по дороге проходила машина, зато с наступлением темноты она сразу оживала. Машины и боевая техника шли сплошным потоком. Вся эта масса двигалась скрытно. Немецкая авиация держала дорогу под контролем и вела постоянную разведку с малых высот. Редкий пролет проходил без обстрела воздушными стрелками дороги, а заодно и наших стоянок. Поэтому техническому составу, да и некоторым летчикам, остававшимся на ночь отдыхать у самолетов, приходилось уходить подальше и коротать время до рассвета, а как только рассветало, возвращаться к самолетам, досыпать на самолетных чехлах.

Наземные войска продвигались столь стремительно, что мы за ними не успевали. За сутки они проходили от 50 до 180 километров. С Сухого Острова мы успели сделать всего несколько вылетов, и линия фронта оказалась вне радиуса действия штурмовика. Новые аэродромы готовить не успевали. Да и наши наземные эшелоны зачастую отставали. Поэтому готовить машины к очередным вылетам в таких условиях техсоставу было нелегко. Им помогал летный состав, особенно воздушные стрелки.

Отсутствие новых аэродромов командование воздушной армии решило компенсировать использованием аэродромов подскока. В большинстве случаев это были площадки или поля, позволявшие производить взлет и посадку самолетов в непосредственной близости от расположения передовых частей наземных войск. На такие аэродромы прилетали рано утром, чаще на рассвете. Иногда небольшими подразделениями. В течение дня выполняли боевые вылеты, а на ночь перелетали на основной аэродром базирования.

В те дни базовым для нас стал Сухой Остров, а аэродромом подскока – Мачулищи около Минска. За день до того, как мы начали с него работать, в полку произошло ЧП. Два воздушных стрелка первой эскадрильи после выполнения задания пошли по опушке леса в столовую. Оба были в хорошем настроении, подтрунивали друг над другом. Один из них зашел по нужде в рожь. Второй, видя это, захотел попугать его. Забежав подальше, он незаметно подкрался к товарищу и крикнул: «Хенде хох!» Сидевший схватил автомат, лежавший рядом, и дал очередь в сторону «немца». Выбравшись на дорогу и не видя товарища, он окликнул его и, не услышав ответа, с предчувствием беды пошел обратно. Тот лежал весь в крови с шестью пулями в груди. Вот к чему привела необдуманная шутка.

У стрелка хватило мужества прийти к командиру и доложить о случившемся. Все знали, что они были друзья. Убийство было чисто случайным, поэтому стрелка наказывать не стали. Весь личный состав в категорической форме был предупрежден не делать никаких окриков по-немецки. У нас в народе бытует поговорка: «Беда не приходит одна». Так случилось и у нас. Находясь на аэродроме подскока, я не смог вместе со своей эскадрильей перелететь на основной аэродром. На моем самолете была прострелена покрышка. Иван Иванович предупредил меня, чтобы после ее замены я подождал, когда исправят самолет летчика 2-й эскадрильи Павлова.

Лететь в Сухой Остров мы должны были вместе. Вообще-то Павлов по возрасту был намного старше, но по какой-то причине с летной работы сошел – был адъютантом эскадрильи, но в начале 1944 года решил вновь летать. Командир полка и вышестоящие начальники его просьбу удовлетворили. Постепенно он начал входить в строй, но после длительного перерыва летать по маршруту самостоятельно ему пока не разрешали. Поэтому Иван Иванович и поручил привести его мне.

Первым приземлился я, Павлов за мной. Заруливая на стоянку, я стал наблюдать за ведомым. Вижу, как он на пробеге при еще не погашенной скорости начал разворачивать самолет в сторону стоянки своей эскадрильи. И, видимо, раньше времени расстопорил костыль. «Разве так можно? Ведь до стоянки совсем близко. Полностью остановить машину он вряд ли сумеет», – подумал я, продолжая следить за ним. К тому же на пути движения его машины появилось еще одно препятствие: перед стоянкой самолетов находился двухмоторный транспортный самолет Си-47. Экипаж транспортника производил заправку самолета топливом.

Вижу, что руль поворота самолета Павлова повернут до отказа вправо. Значит, он видит его и стремится отвернуть, но сделать этого не может. Когда на большой скорости самолет пошел на разворот, его не так-то просто удержать тормозами. Колеса при этом идут юзом. Тяжелая машина продолжает нестись, пока не погаснет скорость, и только потом начинает слушаться тормозов. Предупредить столкновение Павлов не сумел. Видимо, он растерялся и не сообразил, что надо было бы сделать в данной ситуации. А надо было убрать шасси и выключить зажигание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.