Глава VII Этика плана Гофмана

Глава VII

Этика плана Гофмана

Был ли этот план внушен гением? Весь старый германский генеральный штаб, все высшее офицерство, лишь за маленьким исключением, которое составляло круг приближенных «маленького Вилли», содрогались при мысли об этом. Ни на один момент полководцы старой армии не принимали плана Гофмана всерьез и не видели в нем ничего кроме явного безумия, неверного расчета и прыжка к катастрофе. Это была единодушная позиция обеих групп в генеральном штабе после революции.

Этого мнения держалось «левое крыло» оппортунистических генералов, «слуг республики», подобно Секту, Шлейхеру, Тренеру, Гам—мерштейну и другим создателям нового рейхсвера, так же как и «правое крыло» открыто контрреволюционных штабных офицеров, путчистов, вроде Людендорфа, полковника Бауэра, полковника Николаи и пр. В этом они были едины, как бы резко ни расходились они по другим вопросам.

Здесь это не было вопросом личных разногласий, хотя, понятно, Гофман горячо ненавидел Секта, выбросившего его из рейхсвера, и хотя Гофман так жестоко оскорбил Гинденбурга и Людендорфа в споре о том, кому принадлежит пальма первенства в победе при Танненберге. Политические разногласия также были здесь не при чем. Все эти генералы и офицеры, происходящие из одной и той же касты, были в душе контрреволюционерами, антидемократами и монархистами; даже «лойяльные республиканцы», в роде Секта или Шлейхера, расходились с путчистами только в оценке политического темпа и тактической формы контрреволюции («путч» или «легальное завоевание изнутри»); Сект даже неоднократно оказывал личные услуги кронпринцу. А Лю—дендорф, самый реакционный и агрессивный из всех генералов, человек, который принадлежал к тому же кругу политических заговорщиков, что и кронпринц, и который с 1919 г. подготовлял именно ему путь для монархической реставрации и для расправы с республиканцами, этот самый Людендорф накануне капповского путча резко порвал с кронпринцем и обратился полностью против него — из-за гофманского плана. Это была одна из скрытых причин провала путча.

Старый, закоренелый милитарист, действительно великий германский стратег времен войны и, наряду; с Сектой, прямой наследник Шлиффена, попытался на этот раз сделать все что мог для того, чтобы отвратить сына кайзера от этого плана. Но когда все переговоры и попытки, предпринятые им и его посредником, полковником Бауэром (бывший начальник оперативного отдела германского главного Штаба), потерпели неудачу и произошел капповский путч, который, согласно первоначальному основному плану, должен был посадить на престол кронпринца, Людендорф и Бауэр — лидеры путча — отказались даже принять эмиссара кронпринца — ни за какую цену они не хотели вручить ему кормило государственной власти.[61]

Вильгельмовские и республиканские военачальники боялись одного и того же. Дело было здесь не в политике, а в чем-то ином. Это было расхождение по основному стратегическому вопросу.

План Гофмана означал по существу не только полный разрыв с планом Шлиффена, но что гораздо важнее — со всей современной научной школой германской стратегии, и возвращался к эпохе европейского военного искусства до Клаузевица — к стратегической школе Наполеона. Это казалось удивительным, но ведь в этом сущность плана Гофмана. Это означало возврат на столетие, возврат от стратегии современной концентрической сверх-интенсивной войны к романтическому периоду больших, чисто экстенсивных, войн движения и дальних походов. А, по существу, это означало возврат от стратегии капитализма к стратегии феодализма.

Что позволяло Наполеону проделывать огромные трансконтинентальные кампании, брать «штурмом» целые империи, совершать сметающие все на своем пути походы небывалых размеров? Чем он отличался от современных полководцев, подобных Шлиффену, Фошу или Людендорфу?

Наполеон совершал походы. Шлиффен вел позиционную войну. Наполеон собирал десятки и сотни тысяч своих солдат и бросал их в намеченных им направлениях и по выбранным им путям. Шлиффен собирал материальные, технические, экономические и человеческие ресурсы — артиллерию, транспорт и дивизии — и усиливал их до крайних пределов. Наполеон делал головокружительные молниеносные марши, появлялся сегодня в десятках километров впереди или позади от той позиции, где он был вчера, переходил из страны в страну, стремительно пересекал континент, наступал, занимал территории и был вездесущ. Шлиффен, готовясь к прыжку, накоплял боевые средства в одном месте, а затем внезапно со всей силой обрушивался на противника. Наполеон делал переходы. Шлиффен совершал прорывы. Наполеон неожиданно появлялся на всех путях. Шлиффен пробивал, свой путь через единственную брешь и наносил удар. Наполеон побеждал при Маренго, Аустерлице, Москве. Шлиффен прославился «Каннами». Наполеон одерживал победы благодаря военному экстенсивизму. Шлиффен побеждал с помощью военного интенсивизма.

В чем действительное различие между обеими стратегиями? Это различие между капитализмом и феодализмом; между орудиями двух эпох. Наполеон побеждал посредством своей экстенсивной стратегии, доведенной до кульминационного пункта, потому что феодализм — домашинный общественный строй — предоставлял ему пространство и время для этого; он использовал максимально и то и другое.

Он использовал пространство, владея открытыми, незащищенными оперативными путями с помощью простых средств «специфического превосходства» в человеческом материале (тактическая концентрация) и выигрывал в темпе (быстрота переходов); обычно он разбивал противника еще до начала сражения. Наполеон пал тогда, когда при Ватерлоо его генерал де-Груши превратил этот принцип в свою противоположность.

Он наилучшим образом использовал время так как война докапиталистической эпохи без применения механизации делала его полностью независимым от всякой технической подготовки; ему не было нужды ждать чего бы то ни было (например, завершения обширных программ вооружения, как это приходится делать современным стратегам), и он мог бросать свои войска туда, куда ему хотелось и в любой момент, когда он считал это нужным.

Таким образом он завоевал континент и стал чуть ли не новым Александром Великим, чуть ли не завоевателем мира; на самом деле это было высшим и окончательным выражением достигшей своего кульминационного пункта феодальной военной стратегии — чисто экстенсивного, свободного движения людей на открытом пространстве.

Капитализм покончил с этой стратегией, так же как и с феодализмом вообще, и превратил Наполеона в военного недоросля. Он принес с собой технику, оборонительные и наступательные машины, и гигантские массы железа, бетона и химических средств, которыми он преградил пути и дороги, замкнул открытые пространства, парализовал движение и ограничил время. И чем дальше шел этот процесс, чем больше влияние капитализма изменяло и преобразовывало средства ведения войны — материальную базу, орудия, место сражения и военную науку, тем все более новым стратегическим ключом к превосходству становился предельный организационный и территориальный интенсивизм (ограничение) для цели концентрического прорыва, единственно возможного пути к победе.[62]

Для этого необходимо: во-первых, максимально возможная ограниченность всего пространства неприятельской страны, глубины и протяженности неприятельского хинтерланда, для того чтобы с помощью прорыва сразу обеспечить решение, т. е. для того, чтобы иметь возможность немедленно достигнуть неприятельских центров (даже после успешного прорыва современная стратегия допускает возвращения к стратегии движения только на краткий период, а именно — не на слишком большие расстояния, так как противник может организовать новые оборонительные позиции[63]). И, во-вторых, максимальная ограниченность потенциальных резервов противника для того, чтобы избежать слишком равномерной концентрации собственных сил по всей длине фронта или впоследствии, в дальнейшем продвижении, не встретиться со снова выравненным фронтом противника.[64] В итоге необходим неприятель с возможно коротким хинтерландом, с минимальным числом и как можно ближе расположенными крупными центрами, в стране с возможно меньшим населением.

Именно таков был «неприятель», избранный согласно шлиффенов—скому плану и всей современной германской «западной стратегии»: это — Франция или, говоря более конкретно, Париж. Ведь Шлиффен в своем плане нашел идеальный объект, удовлетворявший всем этим, условиям. Имелись налицо: относительно короткая французская граница, близость пункта главного прорыва (Бельгия) от неприятельского центра — Парижа; 40-миллионное население Франции по сравнению с 70-миллионным в Германии. Стратегия Шлиффена и стратегия современной ему германской военной школы стояла на высоком уровне и была единственно возможной именно потому, что Шлиффен выбрал этого «идеального» противника, выбрал лучшее направление.

Эта стратегия отвечала потребностям своего времени. Она превосходила наполеоновскую стратегию и имела преимущество по сравнению с ней не потому, что ее методы были выше или ее полководцы более талантливы, но потому, что она базировалась на капитализме, приняла капитализм как главный элемент в своих расчетах и благодаря капитализму приобрела военное первенство.

Этот краткий стратегический очерк был необходим: он содержит смертный приговор плану Гофмана с военной точки зрения.

Гофман бросил вызов германскому генеральному штабу и мечтал об «экспедиции на восток», потому что, минуя всю современную стратегическую школу Клаузевица — Шлиффена — Людендорфа — Секта, он хотел вернуться назад к Наполеону. В окружении прусских генералов, воспитанных в атмосфере наиболее современного военного опыта и традиций, этот своеобразный военный ум не переставал мечтать о великом корсиканце и признавать его своим непосредственным учителем. Он не скрывал своего убеждения, что «Наполеон был величайшим полководцем всех времен» (курсив мой. — Автор).

Войны Наполеона казались Гофману высшим достижением военного гения, его сражения и походы — образцами военного искусства, а его кампания в 1812 г. от Парижа до Москвы — стратегической неоконченной симфонией. Он учил Наполеона наизусть (Шлиффен и Сект изучили Ганнибала, а Сект занимался также техникой и экономикой) и фактически внес всего лишь один корректив в наполеоновские планы. Гофман буквально заявил, что если бы Наполеон имел в 1812 г. железные дороги, моторизованный транспорт и телефоны, «то он еще сегодня был бы в Москве».[65] Так разрешал он проблему: Наполеон плюс железные дороги восстанавливали в новой форме стратегию великих нашествий, которая должна была преодолеть шлиффеновские «ограничения» и снова вызвать к жизни великую военную эпоху.

В этом заключался в основном вызов, брошенный руководящей научной школе германской армии и ее политике «про-восточной» и «анти-западной» ориентации. Эти люди — не только Сект, но и Людендорф — знали из опыта последних пятидесяти лет и особенно последней мировой войны, что плотная механическая стена обороны сегодняшнего дня, являющаяся созданием капитализма, отбросила и уничтожила все специфические атрибуты прежней, и особенно наполеоновской, стратегии движения — эластичность пространства, быстроту, чисто тактическую концентрацию; они понимали, что сегодня было бы достаточно линии современных укреплений и двух «механизированных» дивизий, чтобы уничтожить любого Наполеона в разгаре его «блистательных маршей»; для них было ясно, что железные дороги, автомобили и танки, если они имеются также и у неприятеля, не только не ликвидируют позиционную войну, но скорее ожесточают ее, и что даже «Наполеон на автомобилях» с коммуникационными линиями позади него все же обнаружит впереди себя герметически закрытую линию обороны, которая может быть прорвана в одном месте при максимальной затрате сил; и что как раз при таком прорыве уже нельзя отдавать предпочтения фронту наибольшей длины и наибольшей глубины, — фронту, который представляет собой громадный СССР, с территорией в 21 млн. км2 и с населением в 175 млн., а ладо ориентироваться на сравнительно короткую линию обороны — на запад.

В этой стратегической аксиоме заключался простой секрет «русской ориентации» научной военной школы, которая взирала на гофмановский «нео-наполеонизм» с презрением и ужасом. Сект и другие приверженцы неизменной ценности шлиффеновского плана естественно приняли во внимание тот факт, что там, на западе, вырос тем временем новый барьер, оставивший далеко за собой все форты Вердена, это — фортификации Вейгана. Но ведь именно поэтому они и были «руссофилами».

Они рассчитывали на многомиллионную русскую армию и на другие неисчерпаемые силы и возможности СССР, которые в сотрудничестве с Германией опрокинут этот барьер. Эта схема могла быть основана на серьезной политической иллюзии (это, без сомнения, так и было) — на вере в то, что такой германо-русский военный союз возможен. Но если он возможен — а этого как раз и добивались эти генералы, — то и этот план со стратегической точки зрения был действительно большим маневром; это был, вообще говоря, единственный военный план, приемлемый для Германии после войны. Не могло быть сомнений, что такой германо-русский военный союз, т. е. соединение и синтез этих огромных человеческих, технических и экономических ресурсов, союз, охватывающий четверть миллиарда людей, сможет одним толчком изменить любое соотношение сил в Европе. В Западной Европе не будет тогда никакой силы, ни одной стратегической позиции, которая смогла бы устоять перед этим сокрушительным напором. Осуществление второго плана Шлиффена было бы делом совсем нетрудным, а Версаль стал бы не более как пустым звуком.

Такова была цель генералов «про-восточной» ориентации: они не верили в возможность иной стратегии. Они знали притом, что теория Гофмана о «небоеспособности большевистской армии», армии, которая будто бы не сможет оказать действительного сопротивления и создать современную линию обороны, была так же несостоятельна, как и все другие идеи этого фанатика, который заснул еще в Брест-Литовске и с тех пор не просыпался.

Гаммерштейн и еще несколько человек из числа коллег Секта, посетивших СССР и очень внимательно изучавших его, понимали, какая сила медленно, но неуклонно там растет. Они имели достаточное социальное чутье (которое у Гофмана отсутствовало совершенно), чтобы понимать, что будущая социалистическая армия Советского Союза не только оставит далеко позади старую, царскую армию, но станет безусловно с точки зрения кадрового состава, в техническом и политическом отношении самой могущественной армией в мире, больше того, армией, которая, если на нее нападут, найдет союзников в любой стране мира, а главное — в стране своего противника. Они отказывались ускорять социальную революцию в Германии, которая должна последовать за «экспедицией в Москву» после первого же поражения.

Никакой Вейган не смог бы стать таким опасным и «непроницаемым», как эта новая мировая держава на востоке, которую Наполеон-Гофман хотел «сбить с ног» при помощи кавалерийских бригад и моторизованных колонн! Нетрудно понять, что реакционеры, монархисты и анти-демократы — Людендорф, Сект и Шлейхер — сделали все, что могли, чтобы похоронить измышления кронпринца и его стратега.

Они сделали это с тем большей решительностью, что конфликт внутри генерального штаба далеко не был новостью и уже имел прецедент. Из дворцовых кругов уже прежде делались злобные нападки на школу Шлиффена, и Германии за это пришлось жестоко поплатиться. Человеком, который сорок лет назад появился в качестве предвестника Гофмана и требовал «восточной войны», был фельдмаршал граф Еальдерзее, отмеченный в анналах германской истории как один из самых крупных придворных интриганов того времени; а особой, которая на три года — с 1888 по 1891 — сделала его начальником германского генерального штаба, несмотря на отчаянные предупреждения со стороны Бисмарка, был отец кронпринца — Вильгельм II, в те дни также много обещавший молодой человек. Вальдерзее вовсе не был военным мыслителем; он был напыщенным аристократом. Но зато он был личным врагом Бисмарка — основателя империи, — место которого, т. е. место канцлера государства, он хотел бы занять сам.

Главным агентом Вальдерзее был чиновник германского министерства иностранных дел фон-Гольштейн — «серая знаменитость» в германской довоенной истории, хорошо известный всем современным политикам; ныне существуют документальные доказательства того, что он страдал умственным расстройством, отчаянно спекулировал на бирже и в то же время был неофициальной силой, стоявшей за всей германской дипломатией.

Вальдерзее и Гольштейн составили заговор против Бисмарка: Вильгельм II боялся, что слава основателя империи затмит его самого. Они свергли Бисмарка и сделали канцлером государства генерала Кап—риви, подчиненного Вальдерзее. И первым актом этой «дворцовой партии» (1890 г.) была ликвидация русско-германского «гарантийного пакта» — пакта о дружбе между Германией и Россией, который Бисмарку удалось заключить после многих усилий и который он рассматривал как завершение всей своей деятельности, потому что этот пакт гарантировал германскую восточную границу в будущей войне с (Францией.

Бисмарк был потрясен (он уже тогда предсказывал грядущее поражение Германии в мировой войне); царский министр иностранных дел фон-Гирс тщетно пытался изменить решение Вельгельма II. Вскоре последовал неизбежный ответ: заключение военного союза между Россией и Францией. Вальдерзее пытался, конечно, убедить кайзера начать «превентивную войну» против России и Франции, но Вильгельм II выгнал его из генерального штаба: он слишком поздно обнаружил, что он натворил. Шлиффен и его генералы приняли на себя военное руководство. Но трех лет авантюр Вальдерзее было достаточно, чтобы разрушить их планы и сделать грядущее поражение в войне почти неизбежным в результате «войны на два фронта» — против Франции и против России.

Сект и Людендорф восставали против плана Гофмана не только потому, что элементарная современная военная стратегия показывала им чудовищную бессодержательность этого «нео-наполеонизма», но также и потому, что они знали о таком историческом прецеденте и его последствиях. Серьезный, стоявший на высоте военной науки, германский генеральный штаб не мог больше допустить подобных авантюр.

Но не генеральный штаб, а кронпринц и Гофман оказались победителями в конфликте, точно так же, как в свое время Вальдерзее, Гольштейн и Вильгельм II против Бисмарка. План Гофмана восторжествовал. Как могло это стать возможным?

* * *

Сделал это возможным один человек: тот человек, который стал для кронпринца и Гофмана новым Гольштейном: господин фон-Папен.

Это не случайно. Круг тот же. Франц фон-Папен — знаменитый представитель германского консерватизма, бойкий кавалер последних дней республики — был не только действительным хозяином в Клубе господ, месте сбора монархических заговорщиков; не только одним из самых близких и самых активных агентов кронпринца и его тайной дворцовой клики (отсюда его «таинственное» влияние на германскую политику).

Папен также с самого начала со слепым энтузиазмом защищал план Гофмана, связывая его с идеями католического миссионерства. Это он несколько лет читал специальные доклады на строго «частных» собраниях Клуба господ о большевизме и европейском «крестовом походе» против него; в этих докладах звучали почти апокалипсические ноты; в этом вопросе он видел альфу и омегу германской политики. Разговоры о «германо-французском военном соглашении» не сходили с его уст; он лично вел переговоры с французами. Это он, особенно во второй период, примерно с 1927–1928 гг., был политическим вожаком группировки Гофмана, в то время как его друг Рехберг держался больше на заднем плане. В этой роли Папен должен был выполнить важную задачу.

Бывший молодой офицер генерального штаба, Папен, подобно Гофману, был сторонником самых грубых и самых авантюристских методов: во время войны он был военным атташе в Америке и динамитчиком — организатором смелых террористических актов — в нейтральной стране; после войны этот ловкий офицер — в качестве богатого члена правящей «республиканской» партии (Католическая партия центра), хорошо известного парламентского деятеля и участника всякого рода парламентских группировок — стал важной политической фигурой. Какую игру он вел? Посредством тщательно обдуманных комбинаций он снизу доверху изменил все соотношение сил внутри руководящего консервативного лагеря по отношению к плану Гофмана. И он добился этого, завоевав для кронпринца через головы этого лагеря «хунту» «третьего гвардейского полка» президентского дворца маршала Гинденбурга. Так разворачивается история этой интриги.

Это была не военная, а чисто политическая интрига. До периода папеновского влияния руководящие консервативные политические силы в стране, такие, как националистская партия Гугенберга, полувоенная лига «Стальной шлем», аграрная лига «Ландбунд», все время вели свою политику в том же направлении, что и рейхсвер и его генералы. Ориентировался рейхсвер на политику консерватизма; военные соображения Секта были решающими для Гугенберга, Дюстерберга и др.

Главный посредник между Сектом и Гугенбергом, полковник Николаи (бывший начальник германской контрразведки), был, например, особенно убежденным и ретивым поборником «про-восточной» ориентации рейхсвера по соображениям стратегической необходимости; он даже агитировал в Турции за желательный, по его мнению, «Русско-германский военный союз». Результатом было то, что Гутенберг — твердолобый лидер консервативной оппозиции, глава «Стального шлема», монопольный владелец большинства германских газет, распоряжавшийся всеми политическими субсидиями, выплачиваемыми тяжелой промышленностью, — разделял в то время «про-восточную» ориентацию, и поэтому на него так же, как и на Секта, резко нападал в печати Рехберг.

Даже сам Стиннес, капиталистический полубог всей реакции, человек, снабжавший деньгами организацию Гугенберга, был того же мнения. Казалось, что это положение дел не изменилось даже тогда, когда произошло первое изменение в политической «головке» реакции — смещение Секта, всемогущего до тех пор полководца рейхсвера и республики, и замена его Гинденбургом, новым президентом республики и его камарильей.

В то время не кто иной, как друг кронпринца, первый предложил в кулуарах консервативного лагеря выставить кандидатуру Гинден—бурга в президенты; естественно они оперировали чисто политическими общими аргументами, выдвигая Гинденбурга как «самого популярного человека в национальной Германии» и объединенного кандидата всех реакционных группировок. Кронпринц поддерживал эту кандидатуру как выражающую интересы династии. Официально, для народа, старый маршал должен был быть избран как символ традиций и былого величия Германии, а неофициально как уполномоченный будущей монархии.

Этот проект был даже не нов. Еще в марте 1920 г. капповский путч должен был, согласно первоначальному плану Людендорфа, полковника Бауэра, Стиннеса и кронпринца, привести в первую очередь «к избранию» Гинденбурга как «президента со специальными полномочиями», который позже должен был уступить место кронпринцу: старый маневр Мак-Магона. Гинденбург примирился с этим с самого начала и согласился на выставление своей кандидатуры только при этом условии. Он был старым солдатом своего кайзера, а кронпринц был будущим монархом (до своего избрания Гинденбург даже экстренно просил специального разрешения на это у Вильгельма II в Дорне).

Гинденбург был избран. Сект ушел. Управление государством перешло в руки хунты «третьего гвардейского полка»: Гинденбурга старшего, Гинденбурга младшего (его адъютанта), генерала Шлейхера, секретаря Мейснера. Тут-то и началась деятельность господина фон-Папена. Он завоевал хунту изнутри. Он устранил Шлейхера и полностью подчинил своему влиянию трех остальных.

Этого дворцового переворота оказалось достаточно, чтобы сверху донизу изменить всю политическую и идеологическую линию в лагере германской реакции: Гинденбург потащил за собой Гугенберга и всех остальных.

Бойкий вестфальский юнкер, элегантный уланский офицер, ближайший поверенный династии — фон-Папен был лучшим канцлером, которого мог найти монархический президент Гинденбург для своего государства. Его кандидатура была единодушно поддержана Клубом господ, кланом-братством германской аристократии, в котором заседало изрядное количество родственников Гинденбурга и его земляков. Он был политическим деятелем, внезапно, как будто бы по приказанию, ставшим представителем самой могущественной группы тяжелой про—мышленности, группы Тиссена, которая через своих эмиссаров — доктора Шахта и барона Шредера — начала настойчиво выдвигать фон-Папена (доктор Шахт оказался «старым личным другом» Рехберга). Всего этого было еще недостаточно. Но, кроме того, фон-Папен, в противоположность Брюнингу, в противоположность Шлейхеру, был единственным крупным консервативным политиком, который твердо решил замолчать большой скандал с так называемой «Восточной помощью». Это было, повидимому, решающим.

При правлении Гинденбурга восточно-эльбские помещики тем или иным способом получали от казначейства «помощь», составившую не менее нескольких миллиардов марок; эти деньги выдавались специально для погашения их частных долгов. Семья Гинденбурга также получила большое снижение налогов на свое запутавшееся в долгах поместье в Нейдеке, в Восточной Пруссии; ближайшие соседи и личные друзья Гинденбурга — Ольденбург-Янушау, граф Финкельштейн, Эйленбург и др. — получили миллионы. Это происходило тогда, когда в стране было выброшено на улицу 6 млн. безработных, которые находились на грани полного отчаяния. Партии левых угрожали раскрыть беспримерную панаму во всех ее подробностях. На карте стояла честь семьи Гинденбурга. Фон-Папен выступил с требованием: немедленно предотвратить скандал любой ценой во имя «национальных соображений». Этот человек был великим политиком. Фон-Папен и его национал-социалистские союзники должны были получить полную власть.

Против этого был только рейхсвер. Шлейхер был таким же милитаристом, как Гинденбург, таким же реакционером, как фон-Папен, и таким же карьеристом, как все эти слуги и лидеры республики. Он бросил в свое время Секта и перешел в камарилью Гинденбурга. Но с военной, стратегической точки зрения он был учеником Секта, человеком шлиффеновской школы, и он не мог быть иным; стратегией не играют. Он понимал, что поставлено на карту; он знал, что скрывалось за спиной Папена; знали это также и все остальные офицеры генерального штаба — Гаммерштейн, Фрич, Бредов, Адам.

Рейхсвер должен был обратиться против Папена. Ведь речь шла о плане Гофмана. А великий карьерист, но хороший генерал — Шлейхер предпринял самый роковой и самый героический шаг за всю свою карьеру. Он повернул против фон-Папена, против Гинденбурга, против хунты, против всей реакции, с помощью которой и сам он попал в верхи. Он угрожал советникам Гинденбурга раскрыть скандал «восточной помощи»; намекал на мобилизацию полков в Деберице против Берлина. Он потерпел крах и был выведен из строя в последний момент благодаря Папену, Гинденбургу. Клубу господ и еще одной силе — так же, как Бисмарк несколько десятилетий тому назад. Восемнадцать месяцев спустя Шлейхер — окончательно расплатился за свою дерзость. Вместе с женой он лежал на лестнице с простреленным черепом. А рейхсвер на этот раз хранил молчание.

Итак, политический агент группы, поддерживавший планы Гофмана, экс-майор фон-Папен, завоевал политическую власть в Германии. Теперь оставался только один промежуточный этап. А именно — национал-социализм. Это — последняя и самая простая глава в истории происхождения гофмановского плана.

* * *

Если Гофман и кронпринц были инициаторами плана Гофмана, то для национал-социализма этот план стал не чем иным, как призванием, идеей, теорией и «мифом». Человеком, который от имени Адольфа Гитлера почти монопольно поставлял и продолжает поставлять идеи, теорию и «миф» национал-социалистской партии, является Розенберг, «вторая душа» «фюрера». А Альфред Розенберг — прямой ставленник гофмановской группы: пятый крупнейший ее участник после Гофмана, кронпринца, Рехберга и фон-Папена, имеющий специальную сферу деятельности — национал-социалистскую партию.

Прибалтийский студент Розенберг, бежавший из России в Германию в 1918 г., был в конце 1919 г. чем-то вроде личного секретаря Адольфа Гитлера; в 1921 г. он был редактором «Volkischer Beobachter» — первой национал-социалистской газеты; затем автором партийной программы и официальным теоретиком национал-социализма; и, наконец, он стал главой «Внешнеполитического отдела НСДАП» и бесспорным руководителем национал-социалистской внешней политики. Но прежде, до начала своей карьеры, Розенберг поддерживал знакомство с Арнольдом Рехбергом — главным помощником генерала Гофмана и адъютантом кронпринца.

Именно Рехберг представил Розенберга Гитлеру в Мюнхене в 1919 г.; до сих пор эти факты были слишком мало известны.[66] Тот самый Рехберг, который поддерживал с тех пор через своего преуспевающего протеже постоянный контакт с молодой и активной группой Адольфа Гитлера. Не кто иной, как Рехберг, который в 1921 г. снабдил национал-социалистов, тогда мало известную и почти вовсе лишенную средств группу (они насчитывали 3 тыс. членов), деньгами на покупку маленького еженедельного журнальчика «Volkischer Beobachter», чтобы учредить таким образом первый орган гитлеризма в Германии. Розенберг стал редактором и издателем этого журнала, и его первые статьи были пламенными манифестами против большевизма и призывами к «крестовому походу» против СССР. Капитальные затраты на план Гофмана быстро оправдали себя.

В том же году Розенберг участвовал от имени национал-социалистской партии на международной антисоветской конференции в Рейхенгаллей, где гетман Скоропадский — бывший наместник Гофмана на Украине — и другие члены гофмановского окружения обсуждали план войны против Советской России. После провала гитлеровского путча в ноябре 1923 г., когда Розенберг шел рядом с «фюрером» с револьвером в руке, разбитая партия должна была все решительно начинать снова и не могла истратить ни гроша на газету; тогда снова один только Розенберг, при помощи своих специальных связей и ресурсов, обеспечил постоянное существование «Volkischer Beobachter». Председатель калийного треста Ростерг, компаньон брата Рехберга, даже опубликовал статьи в «Volkischer Beobachter» под своим именем. Но финансированием печати дело не ограничилось.

Группа Гофмана — Рехберга была первым источником средств национал-социалистского движения и Гитлера, прежде чем на помощь им поспешили тяжелая промышленность и Тиссен, это важный факт. Эта группа создала для национал-социалистов первую капиталистическую базу (и не только собственными средствами) еще в дни их зарождения, когда эта партия еще ходила в детском костюме и была слишком мало известна, чтобы удостоиться покровительства тяжелой промышленности. Одна из крупнейших и нашумевших субсидий, полученных Гитлером в те дни на создание своего движения, была «помощь», о которой писали в свое время в голландской прессе: эта «помощь» составила около 4 млн. гульденов и была предоставлена в свое время в распоряжение Гитлера международным нефтяным магнатом через его агента Джорджа Белла. Эта огромная субсидия сыграла большую роль в развитии национал-социалистской партии.

Кто такой Белл? Это был личный «международный посредник» генерала Гофмана; курьер, который, исполняя поручения Гофмана, беспрерывно разъезжал между Германией и Англией и поддерживал регулярные связи международных антисоветских «интервенционистов»; в 1927 г. он вместе с Гофманом был привлечен по известному делу о фальшивых червонцах. Белл завязал весьма специфическую дружбу. с капитаном Ремом, начальником СА, и с Розенбергом: он был «persona grata» в национал-социалистских кругах. Так же, как Шлейхера, Рема и Гануссена, его впоследствии пристрелили, когда после поджога рейхстага возникло подозрение, что он может проболтаться.

Хорошо известно, что другим видным патроном национал-социализма был в то время принц Август Вильгельм («Ауви»), который, по заявлению Отто Штрассера еще в 1929 г., снабжал деньгами различные округа и руководителей окружных организаций национал-социалистской партии; впоследствии он стал дивизионным командиром СА и одним из самых влиятельным в гитлеровском штабе лиц. Принц Август Вильгельм — младший брат кронпринца; подобно своему старшему брату, он владеет миллионным состоянием, накопленным благодаря «компенсациям», которые выплачивала им обоим Веймарская республика, и, подобно кронпринцу, он сторонник крайних политических взглядов.

Не установлено точно, верно ли, что в августе 1930 г. Вильгельм II передал национал-социалистской партии через доктора Банга (поддерживающего кронпринца) около полутора миллионов марок.[67] Известно, однако, что в сентябре 1935 г. в своем интервью с генералом Уотер—сом, бывшим британским военным атташе в Берлине, Вильгельм заявил, что Гитлер спас Германию от коммунизма; но ведь обычно помогают, когда надо спасать. Первые «пожертвования» принцев Ко—бургского, Гессенского, Ольденбургского и Мекленбургского национал-социалисты принимали с гордостью (принц Гессенский является теперь национал-социалистским губернатором своей прежней территории). Таковы люди, финансировавшие национал-социалистов до Тиссена.

То, чем стал генерал фон-Эпп и его «седьмая баварская дивизия» для развития гитлеровской партии с военной точки зрения, т. е. первой основой штурмовых отрядов и их руководящим штабом, тем стал для национал-социалистов круг Гофмана — Рехберга в финансовом и международном отношении. Эти люди с самого начала в очень сильной степени влияли на организацию и идеологию новой партии через посредство Розенберга, члена приближенного к Гитлеру конклава, пользовавшегося там все большим весом и влиянием. А когда эта партия стала слишком большой, слишком тяжелой и слишком могущественной, чтобы покоиться на своем старом базисе, когда она, завоевав миллионы приверженцев, вступила в решающую борьбу за власть и для этой цели нуждалась в союзе с верховным капиталистическим органом — тяжелой промышленностью, тогда снова группа Гофмана — Рехберга — кронпринца подала ей руку помощи и доставила ей новые связи.

У Рехберга был старый личный друг: доктор Шахт. Доктор Шахт, одновременно директор «Данат банк» и главный директор Рейхсбанка — государственного банка республики, был главным оруженосцем рурской промышленности. Когда республике пришлось сместить «демократа» Шахта, чтобы уменьшить число плутократов, он открыто стал одним из активнейших участников заговора Папена. Фон-Папен знал, что без гитлеровской фашистской массовой армии его удар против республики и против «про-восточной» политики рейхсвера не может увенчаться успехом, потому что даже если бы ему удалось овладеть гинденбургским дворцом, то этот дворец пришлось бы защищать от наступления левых и пролетарских масс. Гитлеру была нужна тяжелая промышленность для поддержки его политического наступления. Тяжелой промышленности нужен был Гитлер для того, чтобы в борьбе с католическо-еврейской группой (Отто Вольф — Дойтче банк — Брюнинг) и с Шлейхером удержать первенство стального треста и прежде всего для того, чтобы раздавить организации рабочего класса. Группа кронпринца находилась как раз в точке пересечения этих взаимных тяготений. Кронпринц должен был устроить единственное в своем роде сватовство.

Вот каким образом завязались организованные Шахтом и фон-Па-пеном отношения между Гитлером и тяжелой промышленностью и зародились огромные тиссеновские субсидии национал-социалистской партии. А затем возник исторический национальный союз: коалиция между Гитлером, фон-Папеном, Гинденбургом, Гугенбергом, Шахтом и Тиссеном. Гитлер вскарабкался к власти, и старая гофмановская группа снова вставила ногу в стремя.

Подведем итоги. План Гофмана был с самого начала основной и неотъемлемой составной частью того химического раствора, который называл себя национал-социализмом и который постепенно поглотил все остальные элементы германской буржуазии и германской реакции, подчинив таким путем их государство. В этом поглощении и подчинении группа Гофмана постоянно сопровождала национал-социализм и выдвигала его вперед. Она дала гитлеризму многое: первую материальную базу, идеологию (Розенберг), связи с руководящими группами имущих классов и буржуазии, международные связи, импульс к окончательной победе (Эпп дал фашистским офицерам «массы» разоренной мелкой буржуазии).

Розенберг завлек в свои сети душу Гитлера так же, как фон-Па-пен завлек в свои сети душу Гинденбурга. Но в конце концов сама группа Гофмана была поглощена гитлеризмом и заняла в нем самый важный политический сектор, — иностранную политику. Это очень важный итог. Он объясняет, что происходило раньше, и бросает свет на то, что лежит впереди.

Заражение гитлеризма гофманизмом дошло вплоть до самого сердца, оно привлекло к формальному включению плана Гофмана в партийную программу национал-социализма. Этот план можно найти в официальных «39 пунктах» «программы НСДАП», третий пункт которой гласит: «Мы требуем земель и почвы для питания наших людей и расселения нашего избыточного населения»; его можно найти также и в мистическом откровении в гитлеровской «Моей борьбе», где еще в 1924 г. «фюрер» расшифровал всю важность этого пункта:

«Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к. землям на востоке. Мы прекращаем, наконец, колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориального завоевания. Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства».

Это только повторение и одобрение «великой идеи» генерала Гофмана в том виде, в каком он выразил ее уже в 1919 г. в своем наполеоновском проекте. Гофман умер. Его проект продолжает жить и будет существовать до тех пор, пока существует национал-социализм. Они неотделимы друг от друга. Движение национал-социализма родилось с этой кровью в жилах; во время реализации этого плана, оно обретет свою гибель. Розенберг — апостол Павел Гитлера — остается связующим звеном между мертвым генералом и живым фашизмом.

Кажется гримасой истории или парадоксом Честертона, что на этой почве сошлись два ненормальных архаических ума: фанатик нового аристократического рыцарского ордена и апостол нового мирового «крестового похода» против «еретиков». Капиталистическая иерархия, действительный организатор этого «средневековья», нуждается в обоих. Маленький балтийский студент с глазами одержимого понял, что эта связь не порицается. Он во-время ограничил число малоизвестных, никем не принимавшихся всерьез лиц, из среды которых вышел этот проект. Сегодня он, один из «пятерки», остается в бенгальском свете германской и международной публичной известности.

Генерал Гофман умер в 1927 г., как раз тогда, когда он должен был быть привлечен по уголовному процессу о подделке советских червонцев. Рехберг держится в тени; его прошлое слишком кричаще.

Кронпринц, его бывший хозяин, также остается в резерве. Он ни от чего не отказался, ничего не забыл: хотя Гитлер и не восстановил монархии, кронпринц следит за тем, как побеждают его «идеи», он выжидает; он попрежнему располагает большим влиянием за кулисами (его можно лицезреть на всех национал-социалистских парадах и демонстрациях, особенно на геринговских) и в то же время он призывает Европу «быть благодарной Гитлеру, спасителю от русской угрозы»[68].

Франц фон-Папен — еще один бывший его оруженосец, фаворит при Гинденбурге, кандидат в канцлеры при Шлейхере, вице-канцлер при национал-социалистах — продолжает пользоваться своим флорентийским искусством на другой «ключевой позиции», в Австрии, а время от времени читает в Вене, Будапеште, Скандинавии те самые обращения, которым так громко аплодировали в Клубе господ: обращения о мировой миссии борьбы с большевизмом.

Розенберг — единственный оставшийся на виду. Но он также принадлежит к числу тех, кто получил, наконец, возможность распоряжаться судьбами Германии. Он также единственный из национал-социалистских лидеров, не имеющий министерского портфеля. Но зато он — глава «Внешнеполитического отдела НСДАП». Он стоит за помпезной фигурой «фюрера» и проверяет весь механизм так же, как делал бы это сам сумасшедший генерал Гофман.

То, что последовало за этой трагикомедией, не было ни трагическим, ни комическим; дело свелось не более как к технике и автоматизму. Но этот автоматизм, при всей его обнаженной циничности, таит в самом своем существе беспримерное невежество и крах старого германского генерального штаба.

Преемники Шлиффена не умирают, они сдаются. Штаб рейхсвера, хранитель традиций Шарнгорста, Клаузевица, и старшего Мольтке, квинтэссенция военных знаний и научного метода, штаб, который так долго с крайней решительностью боролся против идеи войны на востоке, потому что он видел в этой идее путь к катастрофе, теперь под руководством Гитлера проводит в жизнь план Гофмана. Сект, Фрич, Николаи, Адам — крупнейшие представители старого рейхсвера — уступили и делают то, что им приказывают. Снова возникает вопрос: как это могло случиться? И на этот раз ответ звучит куда более прозаически.

Конечно, фашистская контрреволюция сама по себе была толчком достаточным, чтобы нарушить спокойствие этих милитаристов. Они прежде всего люди своего класса — буржуазии, которая, благодаря возвышению Гитлера и беспощадному подавлению социалистического рабочего класса, вернула себе всю власть и все свое превосходство. Некогда «оппортунистические» или «республиканские» генералы, прежде покинувшие своих путчистских коллег, чтобы «конституционным путем» спасти государство от рук рабочих, поняли, что их цель достигнута. Гитлер завершил контрреволюцию.

Во-вторых, это люди своей касты — старой прусской военной бюрократии. Не считаясь с наложенными на Германию по Версальскому договору ограничениями и вводя вновь обязательную воинскую повинность, Гитлер возвратил этой касте два средства, необходимых для ее существования: массу новобранцев и национальную казарменную дисциплину. Они могли теперь снова командовать миллионной армией; снова играть ведущую военную роль в Европе. Кроме того, самый угрожающий их конкурент внутри страны за последние годы, иррегулярная армия мелкой буржуазии — СА, была принесена им в жертву. Общественное положение этих офицеров, таким образом, сильно изменилось. Но всего этого было бы недостаточно, чтобы объяснить подобное сальто-мортале, полное изменение стратегической линии.

Куда же делись твердость характера и «этика» старых полководцев германской армии?

Гинденбург, ее первый маршал и герой после войны, незадолго до смерти получил, помимо значительных субсидий, большое поместье на имя сына: его сын — совершенно бесталанный офицер низшего ранга — был произведен новым правительством в генерал-майоры. Как бывший германский главнокомандующий во время войны Гинденбург понимал действительную стратегическую ситуацию. Но как новый крупный землевладелец Восточной Пруссии этот 86-летний старец ничего так не боялся, как «аграрного большевизма» и «красной опасности».

Макензен, второй маршал, который жив и до сей поры, точно так же получил от государства (в октябре 1935 г.) большое прусское имение (Брюссов) в качестве «наследственного владения» для себя и своей семьи; его старший сын был назначен начальником штаба десятого армейского корпуса, другой сын — германским послом в Будапеште.

Сект, основатель рейхсвера и самый выдающийся представитель прежней, «про-восточной» политики, был отозван из Китая, где он при невыясненных обстоятельствах был чем-то вроде инструктора в «войсках» Чан Кайши, и ему был снова дан высокий пост в армии. В последнее время Сект был одним из самых активных сотрудников национал-социалистского военного министерства.[69]

Продолжает упорствовать только старый Людендорф, несмотря на то, что Гитлер предложил ему самое высокое звание в армии, чин фельдмаршала и всяческие мыслимые материальные «почести»; Людендорф отверг поднесенный ему фельдмаршальский жезл и несмотря на все упрашивания отказывается публично присягнуть национал-социализму. Его имя остается в стороне так же, как имена Шлейхера и Бредова, которые были убиты, и Гаммерштейна, которого подвергли преследованию и заставили замолчать.

Таковы великие старые маршалы, определявшие курс германской армии. Они «уступили» — активно или пассивно, по тем или иным «причинам», как в свое время они уступили Вильгельму II и его придворным, как они всегда уступают высшей капиталистической или феодальной силе, которая настаивает на выполнении ее воли. Они меняют окраску и переходят на сторону политики Гофмана; старое стратегическое чутье потеряно. В конце-то концов, ветеранам хочется увидеть новую войну. А прочие? Прочие состоят из их младших преемников и идут по тому же пути, — что еще им остается делать?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.