Суд

Подозреваемого сначала спрашивали, не было ли у него смертельных врагов. Если в ответ он называл имена тех людей, которые дали против него показания, все дело оказывалось под угрозой закрытия. Однако это был практически единственный способ для обвиняемого обесценить данные против него свидетельства. Также инквизиторы всегда интересовались, не ссорился ли недавно обвиняемый с соседями или родственниками. Для того чтобы доказать факт подобной ссоры, обвиняемый мог представить собственных свидетелей, которые могли поддержать его.

У обвиняемого также было право (к которому, однако, прибегали крайне редко) обратиться к вышестоящему лицу. Леа приводит пример, когда один итальянский джентльмен, преданный католик, был обвинен в том, что давал пристанище еретикам, за что его призвали к инквизиторскому суду. Он сразу обратился за защитой к Риму. Папа Римский, рассмотрев все обстоятельства дела, приказал его закрыть. Еще более удивительно дело дворянина Жана де Партене, который был обвинен в ереси инквизитором-доминиканцем в Париже и арестован по приказу короля Шарля Справедливого. Сочтя, что инквизитор был некомпетентен и не мог вести дела Святой палаты, обвиняемый отказался предстать перед его судом и обратился к Папе Римскому. Его призвали к папскому двору и после долгого расследования он был отпущен. Кто-то может подумать, будто такое было возможно лишь для людей богатых, занимающих высокое положение, и, можно добавить, для людей с репутацией истинно верующих католиков. Однако ни один еретик – влиятельный или нет – не посмел обратиться за помощью к Папе Римскому.

Только от инквизитора зависело то, как обращаются с еретиком во время обычного курса дознания. В промежутках между допросами он был волен приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Иногда его заточали в одном из монастырей, а иногда позволяли уходить домой, если находились люди, готовые поручиться за то, что он вернется на следующий допрос в назначенное время. В более серьезных случаях обвиняемого могли посадить за решетку.

Главной задачей инквизитора, как говорилось уже не раз, было заставить обвиняемого признаться в грехах. Это было очень непросто, независимо от того, был стоящий перед инквизитором человек еретиком или нет. Перед инквизитором стояла сложная задача. Инквизитор не был судьей, разбиравшим обычное преступление, чьей задачей было бы всего лишь определить виновен обвиняемый или нет, и для которого признание или отрицание вины обвиняемым было совсем неважным. Инквизитор должен был вести дело иначе. Даже когда имелись все внешние признаки ереси и звенья преступления с легкостью сковывались в прочную цепочку, даже когда он сам и все остальные имели моральную уверенность в том, что обвиняемый – настоящий еретик, перед ним стояла весьма тонкая и чрезвычайно важная задача. Как инквизитор он не мог ничего сделать без признания обвиняемого; если такого признания не было или если у инквизитора было против обвиняемого лишь свидетельство, ему оставалось лишь признать свое поражение и передать обвиняемого в руки светского правосудия, как упрямого, не желающего каяться еретика.

Часто говорят, что инквизиция никогда никого не оправдывала. Что ж, надо признать, что лишь несколько человек покинули инквизиторский суд с незапятнанной репутацией. Епитимья, пусть даже и пустяковая, всегда налагалась на подсудимых. Однако в данном случае было бы неправильно употреблять слово «оправдывать». Как мы уже говорили, Святая палата назначала епитимьи, а не наказания, а инквизиторы говорили о себе только как о людях, спасающих душу грешников. Больше того, с этим были согласны даже еретики. Они были кающимися людьми, а не преступниками, и мы часто видели в документах просьбу «не о справедливости, а о милости».[114] Так что говоря о покаянии, не стоит упоминать такие слова, как наказание и оправдание. Грех признан, значит, за ним следует покаяние, а затем и прощение грехов.

Лишь когда свидетельство против обвиняемого было определенно признано клеветническим или ложным, инквизиторы бывали готовы признать невиновность обвиняемого. В остальных случаях, как настоятельно требовали инквизиторские книги, надо было приложить максимум усилий, чтобы доказать вину обвиняемого. Строжайшая секретность соблюдалась в отношении допросов свидетелей, потому что, как говорил Пенья, можно запятнать честь и репутацию каждого человека. В результате этого, если инквизитор заключал, что в деле какого-то человека недостаточно показаний для его ареста, никто ничего об этом не знал. Свидетельство просто откладывали, и подозреваемый ничего об этом не знал. В дальнейшем инквизитор был волен вернуться к этому делу. Если принималось решение о том, что подозреваемый сумел оправдать себя или объяснил свидетельские показания против него, дело прекращали, и его, конечно же, освобождали. Это и объясняет, отчего инквизицией при тщательном ведении судебного процесса так редко выносились оправдательные приговоры.