ГЛАВА Χ. Господство аристократии и его падение

ГЛАВА ?. Господство аристократии и его падение

В то время, как в греческом народе вырабатывалось сознание его национального единства и отдельные области, по крайней мере на самом полуострове, соединялись в поли­тические союзы, не менее глубоким изменениям подверга­лось и внутреннее устройство большинства государств. Уже в гомеровскую эпоху аристократия все более расширяла свое влияние в ущерб царской власти, и уже авторы „Илиады" и „Одиссеи" считают нужным защищать монархию — притом монархию законную — против подобных захватов:

Нехорошо многовластье. Единый да будет властитель,

Царь единый, которому Кроноса хитрого сыном

Скипетр дан и законы затем, чтоб царил он над нами[82]

Однако, если даже в этих словах выразились чувства большей части греческого народа, это большинство еще не могло оказывать деятельного влияния на ход общественных дел. Народ еще не играл никакой роли; политически имела значение только знать, т.е. крупные землевладельцы. „Одис­сея" изображает нам итакийский народ преданным царскому дому; но никто не решается восстать против поведения же­нихов, принадлежащих к знатнейшим фамилиям государст­ва. По отношению к этой аристократии царь был только пер­вым между равными; при небольших размерах греческих государств положение царя должно было быть здесь, разу­меется, совершенно иным, чем в восточных монархиях, или чем в позднейшее, эллинистическое время. Пока продолжа­лись постоянные распри между соседними государствами, аристократия подчинялась царю; но по мере того, как эти распри становились реже, подчинение царской власти каза­лось более ненужным. При таких условиях царь мог сохра­нять свое прежнее значение только в том случае, если обла­дал выдающимися личными качествами, а это, конечно, не всегда случалось. У Гомера среди Народного собрания царю бросают в лицо такие слова, — и нет сомнения, что эта кар­тина взята из действительности:

Пьяница грузный! По виду собака, олень по отваге!

Ты никогда не дерзал в своем сердце ни в бой, ополчившись,

Вместе с народом идти, ни спрятаться в тайной засаде

Вместе с вождями ахейцев, — тебе это смертью казалось.

Царь — пожиратель народа, над трусами царствовать годный!

Ибо иначе, Атрид, ты б в последние нынче был дерзок[83]

Таким образом, уничтожение царской власти было толь­ко вопросом времени.

Как и естественно, республиканское движение началось в тех частях греческого мира, которые достигли наиболее высокого экономического развития. В малоазиатских коло­ниях царская власть была уничтожена в течение VII века, а отчасти, может быть, еще в VIII веке. Приблизительно в это же время монархия была отменена в Аттике и в городах на Истме и, вероятно, также в Беотии и на Эвбее[84] Что касается сицилийских и италийских колоний, то здесь, исключая ле­гендарного царя Сиракуз, мы находим царскую власть толь­ко в лакедемонской колонии Таренте, где она удержалась до начала V века. На Крите также существовала царская власть, по крайней мере до конца VII века; точно так же и на сосед­нем острове Фера в это время, по-видимому, еще держался монархический образ правления, так как основанная около 630 г. выходцами с этого острова Кирена управлялась царя­ми до середины V в. В земледельческих областях Пелопон­неса, как, например, в Аркадии и Писатиде, царская власть удержалась до конца VII или начала VI века (см. выше, с.249 и след.), а в Аргосе монархия пала только в эпоху Персид­ских войн. В Спарте уже в VIII веке, или еще раньше, со­стоялось соглашение между аристократией и царской вла­стью; рядом с древней династией Агиадов во главе города поставлен был на равных с ней правах род Эврипонтидов[85], так что главы обеих фамилий одновременно носили царское звание. Неизбежное соперничество между обеими дина­стиями служило гарантией против превышений власти, и это обстоятельство было одной из главных причин того, что царская власть удержалась здесь в своей двойственной фор­ме до конца III века. В отдаленных и сильно отставших в культурном отношении частях греческого мира древняя на­следственная монархия также отчасти сохранилась до позд­него времени; так, например, у агрейцев в Этоли, у молоссов и афаманцев в Эпире, в Македонии и в городах на Кипре.

Сколько можно судить, первые попытки не были на­правлены против царской власти как таковой, а имели целью только замещение царствующей династии другою. В таком смысле „Одиссея" представляет отношение женихов к Теле­маху; и то же самое, как мы видели, произошло, вероятно, в Спарте. Если такая попытка удавалась, то она наносила тя­желый удар существованию монархии, потому что новая династия была лишена той крепкой опоры, какую представ­ляет только законное престолонаследие. В большинстве слу­чаев, однако, упразднение царской власти достигалось не путем революции, а посредством мирных реформ. Начина­лось с того, что в помощь царям давали выборных чиновни­ков; ближайшим поводом к этому служило расширение го­сударственных функций, обусловленное в VII, а отчасти, может быть, уже в VIII веке экономическим прогрессом на­ции. Так, в Спарте была учреждена должность эфоров, пер­воначальное назначение которых состояло в том, чтобы по­могать царям в гражданском судопроизводстве; в Афинах учреждены были, для замещения царя в гражданском управ­лении, должность архонта, а в начальствовании на войне — должность военачальника (полемарха). Власть царя в уго­ловном судопроизводстве также все более ограничивалась советом старейшин. Уже в сцене суда, изображенной на щи­те Ахилла у Гомера, речь идет только о геронтах; в Спарте уголовное судопроизводство также находилось в руках герусии, и хотя цари принимали участие и пользовались правом голоса в этой коллегии, однако их компетенция ни в каком отношении не была выше компетенции всякого другого чле­на. В Афинах коллегия эфетов, вероятно, уже рано забрала в свои руки уголовное судопроизводство, предоставив царю только председательство, которое и впоследствии принад­лежало выборным царям. Таким образом, в большинстве го­сударств деятельность царя была постепенно сведена к ис­полнению связанных с его саном жреческих обязанностей, пока, наконец, и последние не были возложены на выборных должностных лиц. Там, где царский род численностью и бо­гатством превосходил все остальные аристократические фа­милии, управление государством переходило ко всему этому роду таким образом, что все должности замещались членами его. Так, Бакхиады даже после упразднения царской власти правили Коринфом, Пенфелеиды — Митиленой, Басилеиды — Эфесом, Алевады — многими городами Фессалии; еще во время Пелопоннесской войны существовал подобный образ правления у хаонян в Эпире. Но в громадном большинстве греческих государств царским фамилиям не удалось удер­жать в своих руках власть; здесь монархия была упразднена в интересах всего сословия благородных.

В остальном прежнее государственное устройство с уп­разднением царской власти не потерпело существенных из­менений. Совет продолжал существовать, но его значение должно было возрасти, так как он имел теперь дело не с ца­рем, правящим по праву наследия и пожизненно, а с долж­ностными лицами, избираемыми на определенный срок — обыкновенно на год — и обязанными отдавать отчет в своей деятельности. Разделение обязанностей, которому было по­ложено начало еще во время царей и которое теперь про­должалось, также должно было содействовать ослаблению власти должностных лиц. Вскоре затем стали заменять от­дельных должностных лиц коллегиями, каковы например, пять эфоров в Спарте[86], или назначать такие коллегии им в помощь. Так, в Афинах, наряду с архонтом, полемархом и заменившим наследственного царя выборным царем, учреж­дена была для судопроизводства коллегия из шести фесмофетов. В союзных государствах, как, например, в Беотии, высшее правительственное учреждение составлялось, есте­ственно, из известного числа равноправных членов, изби­раемых отдельными государствами.

Но общий характер государственного устройства был теперь совершенно иной, чем в царский период. Царь в сво­их собственных интересах должен был оказывать всем час­тям населения одинаковое покровительство; как раз посто­янно возраставшее могущество знати побуждало царей ис­кать поддержки у простого народа. Сословие, достигшее господства в государстве, редко заботится о чем-нибудь дру­гом, кроме своей временной выгоды; и греческая аристокра­тия того времени, „добрые" и „славные" господа, как они себя называли, не составляли исключения из этого правила. Уже в последние времена царского периода значение На­родного собрания было довольно ничтожно (см. выше, с.116 и след.); теперь же оно окончательно потеряло свое влияние. Жреческие должности и соединенные с ними крупные дохо­ды были монополизированы аристократией и сделались на­следственными в знатных фамилиях; точно так же знать за­брала в свои руки и судопроизводство, потому что только господствующий класс знал обычное право. При этом судьи бессовестно нарушали право в интересах своего сословия, и подкупы были в порядке вещей. Басня о соловье и ястребе, которую Гесиод применяет к отношениям между народом и знатью, верно рисует действительность. Мы видели выше (с.206), как беспощадно пользовались благородные своим экономическим превосходством для угнетения бедного класса, как им удалось в Фессалии низвести земледельческое население на степень крепостных и как Аттика перед ре­формами Солона была недалека от того, чтобы впасть в по­добное же состояние.

Прошедшее обыкновенно представляется нам в лучшем свете; неудивительно поэтому, что греческий народ огляды­вался на период царской власти как на золотое время, кото­рое теперь сменил железный век. Если дух гомеровского эпоса в IX и VIII веках был решительно монархический, то эпос Гесиода в VII веке не в меньшей степени проникнут антиаристократической тенденцией. По мере того, как бла­госостояние и образование распространялись и в низших слоях общества, все громче раздавались голоса, требовавшие реформ. Эта оппозиция была тем опаснее, что знать теперь все более теряла свое прежнее превосходство в военном отношении. Тогда как в гомеровское время участь сражений решалась почти исключительно передними рядами тяжело­вооруженных, в сравнении с которыми масса легковоору­женного и плохо дисциплинированного народа не имела почти никакого значения,— теперь успехи металлургии дали возможность и среднему классу приобретать себе металли­ческое вооружение. Это произвело совершенный переворот в тактике; с тех пор, как греческие государства получили возможность выставлять сотни и тысячи закованных в ме­талл воинов, способ сражения врассыпную, употреблявший­ся в героическое время, был оставлен, и тяжеловооруженные шли на врага сомкнутыми фалангами, которые действовали всею тяжестью своей массы. Против этой железной стены боевая колесница оказывалась бесполезной; она вышла из употребления, и ею пользовались еще только для состяза­ний. Место воинов, сражавшихся на колесницах, заняла те­перь конница, которою, однако, на гористом греческом по­луострове можно было пользоваться только в очень ограни­ченных размерах, вследствие чего она в древнейшее время имела значение только в Фессалии, Беотии и Эвбее. Таким образом, господствующее влияние в Греции должно было перейти к среднему сословию.

Первое требование, предъявленное правящей аристо­кратии, касалось кодификации господствующего права, шаткость которого составляла в то время самое вопиющее зло во всем государственном строе. Реформа в этой области была тем более необходима, что государство именно в ту эпоху начало отнимать у родов древнее право кровной мести и передавать уголовные преступления публичным судам, а несколько позже — и приводить в исполнение приговоры через посредство собственных должностных лиц. Родствен­ники убитого сохраняли только право и обязанность под­держивать обвинение. Благодаря этой реформе в руках судей сосредоточилась такая страшная власть, что даже в интере­сах самого господствующего сословия чувствовалась необ­ходимость ограничить судопроизводство точно формулиро­ванными законодательными постановлениями. Все более распространявшееся знакомство с письменностью дало воз­можность собрать в один свод правовые нормы, освященные обычаем или законодательными актами, и таким образом охранить их от искажений и довести до сведения всех.

Греки, как и все вообще индогерманцы, издревле смот­рели на право как на божеское постановление и главным на­значением богов считали именно охрану правового порядка. Поэтому позднейшие поколения видели в древних законода­тельствах откровения богов. Критяне приписывали свои за­коны Миносу, и когда последний из бога был обращен в ге­роя, то думали, что он получил свои законы от Зевса. Лаке­демоняне считали свои законы откровением бога света; Тиртей полагал, что они исходят из Дельф, тогда как в представ­лении позднейшего времени бог превратился в героя Ликурга („носителя света"), который получил от Дельфийского оракула только санкцию своего законодательства. Таким же образом и италийские локрийцы верили, что автором их за­конодательства был Залевк, „ярко блистающий"

Подобные предания показывают нам, что кодификация права в этих областях, насколько она вообще имела место, ограничилась главным образом записыванием господство­вавшего обычного права. Но именно тот факт, что мифиче­ские законодатели Крита, Спарты и Локр превратились во мнении народа из богов в людей, достаточно характеризует глубокую перемену, которая приблизительно в VII веке про­изошла в правовых понятиях греков. Положительные зако­ны, господствовавшие в отдельных государствах, были при­знаны теперь человеческими постановлениями. На место установленного по откровению богов правового порядка (?фемис) гомеровского времени является теперь закон (фемос, номос) — понятие, еще чуждое эпосу. А постановление человека может быть отменено другим человеческим поста­новлением. При таком воззрении начертание существовав­ших законов оказалось в значительной степени реформою этих самых законов, о виновниках которой долго сохраня­лась память в потомстве.

К древнейшим из этих законодательств принадлежит кодификация аттического права Драконом около конца VII века. За нею, спустя несколько десятков лет, последовала обширная законодательная реформа Солона (594 г.). Еще к VII веку, до начала господства Кипселидов и, следовательно, может быть, также до Дракона, относится законодательство Фейдона в Коринфе. Филолай, по преданию, также корин­фянин, стал законодателем беотийских Фив. Около того же времени Харонд дал законы Катане, в Сицилии; это законо­дательство было введено и в остальных халкидских колони­ях запада и, измененное соответственно требованиям време­ни, даже еще в Фуриях, основанных в 445 г. Сиракузский законодатель Диокл также, вероятно, жил в этом периоде. Около середины VI века Питтак преобразовал законы Митилены. То же самое происходило, вероятно, во всем грече­ском мире, поскольку он вообще принимал участие в духов­ной жизни того времени.

Древнее право обращало внимание только на внешний состав наказуемого деяния; теперь стали принимать в расчет и внутреннюю сторону преступления. Уже законы Дракона делали различие между убийством умышленным и непред­намеренным; тогда как искуплением за первое должна была служить кровь виновного, — непреднамеренного убийцу постигало только изгнание, из которого он мог вернуться, если ему удавалось умилостивить родственников убитого. К телесным повреждениям применялся принцип возмездия: кто выколол у другого глаз, — постановлял Харонд — тот должен сам лишиться глаза. За кражу Дракон установил смертную казнь безотносительно к ценности вещи. Позже Солон ввел различие между крупной и мелкой кражей; для первой оставлено было наказание смертью, вторая каралась денежным штрафом в двойном, а в известных случаях — даже в удесятеренном размере стоимости украденной вещи. Вообще законодательства этого времени признают, наряду со смертной казнью и телесным изуродованием или наказа­нием, только денежные пени или, для неграждан продажу в рабство, а для граждан, кроме того, атимию, т.е. лишение гражданских прав, которое применялось, например, в том случае, когда виновный не был в состоянии уплатить денеж­ный штраф. Тюрьма служила только для предварительного заключения или для заключения за долги. Наконец, сущест­венное влияние на высоту наказания имело то, совершено ли преступление против гражданина или против негражданина; в последнем случае приговор был гораздо мягче.

В то же время, соответственно более сложным экономи­ческим отношениям эпохи, было выработано и обязательст­венное право. Наказания отличались ужасающей строго­стью: несостоятельный должник вместе со своим семейст­вом становился рабом кредитора. Исполнение приговора было, однако, еще и теперь совершенно частным делом; ис­тец должен был, например, сам вознаграждать себя посред­ством захвата части имущества своего противника. Посто­янно возраставшее ослабление родовой связи повело, далее, к тому, что распоряжение остающимся наследством было предоставлено последней воле умирающего, как это в Афи­нах впервые было постановлено Солоном. В тех государст­вах, где крестьянские наделы были неделимы и неотчуждае­мы, как например, в Спарте, свобода завещания естественно ограничивалась движимым имуществом и землею, не вхо­дившею в состав надела.

Главным доказательством в судебном процессе, если не было письменных документов, являлась клятва, причем во многих государствах до позднего времени сохранился обы­чай привлекать соприсяжников. Божьи суды, например, ис­пытание огнем, рано вышли из употребления. У рабов доз­волялось вынуждать показания посредством пытки, которая к свободным применялась только в исключительных случа­ях; граждане, по крайней мере в Афинах, были освобождены от нее народным постановлением, изданным, вероятно, вскоре после изгнания тиранов, в конце VI века.

Греки никогда не научились ясно различать право от конституции. Поэтому законодательства повсюду вторга­лись в область государственного управления; люди стреми­лись организовать и государство на рациональных началах. И так как реформы вызывались преимущественно раздраже­нием народных масс против их благородных притеснителей, то законодательства вели обыкновенно к ограничению пре­имуществ аристократии. Привилегии по рождению теперь заменяются привилегиями по имущественному положению, и именно по поземельному владению, соответственно второ­степенной роли, какую в VII веке еще играли торговля и промышленность по сравнению с сельским хозяйством. На этом принципе зиждилось ликурговское государственное устройство Спарты; полноправным гражданином был лишь тот, кто имел столько земли, что мог, сам не обрабатывая ее, жить с семейством на приносимый ею доход. В Халкиде и Эретрии на о. Эвбея, а также во многих малоазиатских горо­дах, как Кима (Кумы), Колофон, Магнесия на Меандре, ак­тивным правом гражданства пользовались все те, кто был в состоянии держать боевого коня. В Афинах Солон ввел сложную систему имущественных классов, по которым оп­ределялись гражданские права[87] В Самосе и Сиракузах гра­жданским полноправием также пользовались только земле­владельцы, и аналогичный режим господствовал, вероятно, во всем греческом мире, исключая те государства, где, как, например, в Фессалии, еще держалось аристократическое устройство. Вообще же в руках знатных родов оставалось, в виде единственной привилегии, отправление известных жреческих обязанностей, с незапамятных времен перехо­дившее в них от отца к сыну, право, которое законодательст­во не решалось поколебать из соображений религиозного свойства.

Как бы велико ни было принципиальное значение этих реформ, на практике они мало изменили существовавший порядок вещей, так как почти вся земля принадлежала ари­стократическим фамилиям, которые, таким образом, по-прежнему сохраняли руководящее влияние на управление государством. Тем важнее были последствия реформ. Пре­грады, делившие до тех пор граждан на два совершенно обо­собленных лагеря, теперь рушились. И самому бедному дана была законом возможность получить все гражданские права, как только он, благодаря прилежанию или счастью, достигал известного благосостояния; с другой стороны, благородный, промотав свое имение, должен был выступать из привилеги­рованного класса. А при блестящем развитии, какого дос­тигли в Греции торговля и промышленность в течение VI века, уничтожение преимуществ землевладения сравни­тельно с движимостью было только вопросом времени. По­говорка, гласящая, что деньги делают человека, возникла в это время, и она характерна для направления общественной мысли.

Такая реформа, конечно, не могла быть проведена мир­ным путем. Привилегированные сословия отказываются от своих преимуществ не иначе как по принуждению; действи­тельно, вслед за падением монархии в Греции наступило время революций. Внешний толчок к перевороту давали обыкновенно раздоры в среде самого господствующего класса, которые были тем более неизбежны, чем теснее была связь между членами каждого аристократического рода в отдельности. Более слабая партия искала помощи у народа, честолюбивые аристократы становились во главе недоволь­ных масс и вели их против своих собственных товарищей по сословию; и хотя эта борьба с существующим строем часто бывала безуспешна, но ее снова возобновляли до тех пор, пока, наконец, достигали цели. Тогда начинались казни, из­гнания, конфискация имуществ, отмена долгов, новое разде­ление земельной собственности; но и знать — там, где она одерживала верх, — не оставалась в долгу перед своими противниками, и нередко даже святость храма не спасала приверженцев побежденной партии от мести победителей. Однако, при политической незрелости масс, падение аристо­кратии вело вначале не к созданию свободных конституций, а к восстановлению строя царской эпохи; победоносный де­мос предоставлял своим вождям высшую власть, которая, казалось, одна только могла помешать возвращению ненави­стного господства аристократии.

Но отжившие учреждения не воскресают снова, и это новое царство было совершенно не похоже на прежнюю мо­нархию героического времени. Это очень хорошо чувство­вали и сами новые правители, не решавшиеся принимать имя царя; современники называют их „монархами" или „ти­ранами"; последнее слово тогда еще не имело того ненави­стного смысла, какой оно получило у нас. Вообще тираны вели себя совершенно как представители народа, и, напри­мер, никто из них не чеканил монет с собственным именем. Формы республиканского устройства по возможности со­хранялись, и правители заботились только о том, чтобы наи­более влиятельные должности всегда замещались их родст­венниками или приверженцами. Разумеется, и положению самого „тирана" в государстве придавалась какая-нибудь законная форма: обыкновенно ему вручали высшую воен­ную власть — либо на всю жизнь, либо на известное число лет, по истечении которых полномочие возобновлялось. На основании этой компетенции большинство тиранов содер­жало отряды наемников для охраны кремля и других укреп­ленных мест. Одним этим, конечно, нельзя было надолго удержать власть в своих руках; поэтому тираны усердно ста­раются сохранить расположение возвысившего их народа образцовым управлением, сооружением великолепных об­щественных построек, устройством блестящих празднеств и, по возможности, славными внешними предприятиями. Такая деятельность требовала значительных денежных средств, вследствие чего теперь — впервые в греческой истории — введено было правильное прямое обложение.

Не может быть сомнения в том, что тирания дала могу­щественный толчок как экономическому, так и духовному развитию Греции. Она освободила народные массы от веко­вого гнета, сломила старые сословные предрассудки, впер­вые фактически установила равенство перед законом между знатными и незнатными. Государство в первый раз сознало свою обязанность заботиться не только о защите граждан, но и об их материальном благосостоянии, путем покровитель­ства торговле, сельскому хозяйству и промышленности, уст­ройства дорог, каналов и водопроводов. Коринф и Самос достигли блестящего положения при Периандре и Поликра­те; Писистрат и Гелон положили основание позднейшему величию Афин и Сиракуз. Художники и поэты были желан­ными гостями при дворах тиранов и находили для себя вы­годные занятия, первые — при постройках, вторые — на му­зыкальных представлениях во время больших празднеств. Сами правители с живым участием следили за всеми духов­ными стремлениями своего времени, а Периандр и Питтак даже попали в число „семи мудрецов"

Но несмотря на этот блеск и на все великие заслуги ти­ранов, их господство в Греции не могло быть продолжи­тельно. Подчинение воле одного человека, хотя бы и при­крытое подобием республиканских форм, сделалось, нако­нец, одинаково невыносимым для всех слоев населения. Та глубокая ненависть к монархическому правлению, которою отличаются греки классического периода, представляет большею частью последствие тирании. Нужно было обла­дать очень выдающимися политическими дарованиями, что­бы при этих условиях отстоять свое единовластие; а что та­кие дарования только редко передаются по наследству сы­новьям, это было известно уже древнему Гомеру. Таким об­разом, тирания обыкновенно лишь на короткое время пере­живала своего основателя. Только в немногих случаях она удержалась в течение нескольких поколений, — дольше все­го в Сикионе, где в продолжение целого столетия (прибли­зительно 660—560 гг.) власть оставалась в руках фамилии Ортагора.

Гнет тиранического правления сильнее всего давал себя чувствовать аристократии, и она-то больше всего и способ­ствовала его свержению. Однако восстановление прежнего господства знати было при современных условиях немысли­мо. Можно было, конечно, изгнать тиранов, но нельзя было уничтожить тех глубоких следов, которые оставило их прав­ление. Так, сверженное некогда Кипселом господство Бакхиадов в Коринфе не было восстановлено, а заменено уме­ренной олигархией; в Афинах после падения Писистратидов законы Солона были изменены в демократиче­ском духе. Только в тех государствах, которые не прошли через стадию тирании, как Фессалия, Беотия, Элида, древнее аристократическое устройство удержалось до Персидских войн, а отчасти еще дольше.

Движение, изображенное здесь в своих общих чертах, началось приблизительно около середины VII века. Оно ог­раничилось только теми частями греческого мира, которые в экономическом и духовном отношении достигли наиболь­шего развития, следовательно, колониями на западе Малой Азии, Сицилией, а в метрополии Аттикой, Эвбеей и города­ми при Истме. За исключением этих мест, тирания до IV столетия не привилась нигде на греческом полуострове; точно так же мы до Персидских войн не встречаем тиранов в колониях по северному побережью Эгейского моря и на Чер­ном море, что, впрочем, объясняется, может быть, только скудостью дошедших до нас известий. На Крите возникно­вению тирании мешала военная организация граждан и обо­собленное положение острова; а там, где удержалась древ­няя монархия, тирания вообще не могла возникнуть.

Древнейшими тиранами Милета были, по преданию, Фоант и Дамасенор, которые, впрочем, скоро были свергну­ты знатью; за ними последовал, около начала VI века, Фрасибул, который защитил город против Алиатта Лидийского и после продолжительной борьбы добился почетного мира (см. выше, с.255). Несколько больше мы знаем о внутренней борьбе в Митилене около середины VI столетия, благодаря песням Алкея, который сам принимал деятельное участие в этом движении. Попытки Меланхра и Мирсила добиться единовластия увенчались только временным успехом; нако­нец, утомленный внутренними смутами демос вручил дикта­туру, или, как выражались враги, тиранию, человеку замеча­тельного ума, Питтаку, который восстановил порядок и за­тем сложил с себя свое звание. Что касается тиранов боль­шинства остальных городов малоазиатского побережья, то мы знаем только их имена, а большею частью не знаем и этого. В несколько более ясных очертаниях вырисовывается из тумана только личность Поликрата. Около 540 г. он сверг господство земельной аристократии на Самосе и скоро сде­лался, благодаря своему флоту, страшилищем Эгейского мо­ря, на котором он занимался морским разбоем в самых ши­роких размерах. Тщетно пытались милетцы и союзные с ни­ми лесбосцы положить конец его грабежам; так же безус­пешно окончился поход против Самоса, предпринятый спар­танцами и коринфянами. Поликрат вышел победителем из всех войн, и многие из соседних островов и приморских го­родов должны были подчиниться его господству. С египет­ским царем Амасисом он поддерживал дружеские отноше­ния, что, впрочем, не помешало ему послать свое войско на помощь персидскому царю для покорения Нильской долины. Награбленные сокровища он употреблял на великолепные постройки, которые еще долго потом составляли украшение Самоса; при его дворе жили поэты Ивбик и Анакреонт. На­конец, возрастающее могущество Поликрата начало беспо­коить и персов, хотя он признал верховную власть великого царя и, без сомнения, платил также дань. Орет, сатрап Сард, хитростью заманил его в Магнесию на Меандре, где велел умертвить его и труп распять на кресте. После этого личный секретарь Поликрата, Меандрий, провозгласил себя тираном в Самосе и удержал в своих руках власть до тех пор, пока Силосонт, брат Поликрата, изгнанный последним из отече­ства, не вернулся с персидскою помощью на остров. Вообще персы старались доставлять власть в греческих городах Ма­лой Азии тиранам, потому что последние, будучи связаны с государством собственными интересами, служили лучшею порукою верности городов. Благодаря этому под конец

VI века тирания была господствующей формой правления в азиатской Греции.

На другом конце греческого мира, в Сицилии, первым тираном был, по преданию, Панетий; приблизительно в 600 г. он сверг господство земельной аристократии в Леоцтинах. Большее значение приобрел около 560 г. в Акраганте энергичный Фаларис, который покорением соседних сици­лийских общин положил основание величию своего города. Предание рисует его типом жестокого тирана; и действи­тельно, только благодаря своей неутомимой энергии он мог держаться против происков своих врагов, которыми он в конце концов и был побежден после шестнадцатилетнего правления. Но с его падением Акрагант только переменил правителя; монархия удержалась или, по крайней мере, вскоре была восстановлена. В большинстве остальных горо­дов греческого запада тирания установилась только под ко­нец VI века, как это будет видно из дальнейшего изложения.

В греческой метрополии, по преданию, около середины

VII века Ортагор провозгласил себя тираном своего родного города Сикиона, и его династия удержала власть до середи­ны следующего столетия. При Клисфене (приблизительно 590 — 560 гг.) эта тирания достигла наибольшего блеска. Сикион принимал участие в „священной войне" против Кри­сы (выше, с.246) и в победоносных войнах с могуществен­ным Аргосом отстоял свою независимость. По преданию, руки Клисфеновой дочери Агаристы искали юноши из луч­ших фамилий всей Греции; отец выдал ее за афинянина Мегакла из дома Алкмеонидов (около 570 г.). Родившийся от этого брака сын, названный по имени деда с материнской стороны Клисфеном, положил основание аттической демо­кратии после падения тирании сыновей Писистрата. Со смертью Клисфена мужская линия династии Ортагора, по-видимому, угасла, и в Сикионе было восстановлено респуб­ликанское устройство.

Несколько позднее, чем в Сикионе, господство аристо­кратии было низвергнуто в соседнем Коринфе Кипселом, которому затем наследовал его сын Периандр. С воцарением последнего началась для Коринфа пора расцвета. Положено было основание целому ряду цветущих колоний, как Анакторион, Левкада, Амбракия, Аполлония, Эпидамн — на Ио­ническом и Адриатическом морях, Потидея на халкидонском полуострове. Далее Периандр покорил могуществен­ную Керкиру, основанную около середины VIII века выход­цами из Коринфа и успевшую с тех пор сделаться соперни­цей метрополии в торговле с западом. Во главе отдельных городов поставлены были члены царствующего дома: в Амбракии сын Кипсела Горг, в Керкире сын Периандра Ликофрон. Таким образом, впервые в греческой истории основано было обширное колониальное государство. Соседний Эпидавр также должен был признать господство Коринфа. По­следний стал теперь, бесспорно, самой значительной мор­ской державой Греции и одним из первых греческих госу­дарств вообще; война между Халкидой и Эретрией за обла­дание Лелантским полем, которая подорвала могущество эвбейских городов и в которой Периандр принимал деятельное участие (выше, с.252), упрочила положение Коринфа. При таких условиях коринфская торговля быстро достигла зна­чительного развития, и, по-видимому, именно Периандр от­чеканил в Коринфе первые монеты. О процветании художе­ственной промышленности свидетельствуют сохранившиеся во множестве коринфские вазы и металлические изделия этого времени и знаменитый „ящик Кипсела", который, ка­жется, был посвящен Периандром Гере в Олимпии (выше, с.236). Игры в честь истмийского Посейдона также, вероятно, обязаны Периандру если не учреждением, то во вся­ком случае возведением их на степень панэллинского на­ционального празднества (выше, с. 152). Периандр покрови­тельствовал также музыке и поэзии; при его дворе жил и ра­ботал сочинитель дифирамбов Арион.

Но после смерти Периандра тирания держалась в Ко­ринфе лишь короткое время. Его племянник Псамметих, на­следовавший ему в правлении, уже через несколько лет был убит, и затем введена была умеренная олигархия (выше, с.271), которая с небольшими перерывами удержалась до македонского периода. В колониях также были теперь низ­вергнуты потомки Кипсела; Керкира и Эпидавр вернули себе независимость. Могущество Коринфа было глубоко потря­сено, и одно время город, кажется, принужден был даже признавать верховное владычество аргосского царя Фейдона. Правда, после смерти Фейдона Коринф вернул себе сво­боду, и Потидея и колонии на этолийско-акарнанском побе­режье вверх до Амбракии остались верны метрополии; но Керкира отстояла свою самостоятельность, и скоро Коринф был вынужден броситься в объятия Спарты (выше, с.250).

Приблизительно около того времени, когда Кипсел дос­тиг власти в Коринфе, в соседней Мегаре провозгласил себя тираном Феаген. Он завоевал Саламин или, по крайней мере, отстоял этот остров против притязаний Афин; далее, он воз­вел большие общественные постройки. В конце концов он был свергнут народом, после чего, по преданию, наступило время господства черни, продолжавшееся до тех пор, пока и здесь, как в Коринфе, не был введен олигархический образ правления.

Феаген выдал свою дочь за молодого афинского аристо­крата Килона, который прославился победою на Олимпий­ских играх (по преданию, в 640 г.). Килон задумал последо­вать примеру тестя и стать повелителем своего родного го­рода. Ему действительно удалось с толпой своих привер­женцев занять Акрополь; но народного восстания, на кото­рое он надеялся, не произошло. Архонты, с Алкмеонидом Мегаклом во главе, оцепили Акрополь, в котором скоро на­ступил голод. Сам Килон спасся бегством, а его привержен­цы, искавшие спасения у алтаря Афины, были убиты по при­казанию архонтов. Впоследствии Алкмеониды тяжко попла­тились за это преступление.

Может быть, именно эти события побудили правящий класс эвпатридов сделать уступку требованиям демоса в ви­де законодательства Дракона (выше, с.265). При постоянно возраставшей нужде народных масс эта уступка могла по­мочь, конечно, только на короткое время. В среде самих эв­патридов существовала партия, которая настаивала на ко­ренной реформе как на единственном средстве для преду­преждения революции. Во главе этой партии стоял Солон, самый выдающийся в умственном отношении афинянин того времени, принадлежавший к древней, хотя и не очень бога­той фамилии. Будучи талантливым поэтом, он старался вли­ять на общественное мнение в духе реформы при помощи своих элегий — единственный вид публицистической дея­тельности, который был в то время возможен. Наконец цель была достигнута; в 594 г. Солон, в качестве первого архонта, стал во главе государства с неограниченным полномочием на реформу существующего порядка.

На первом плане стояло исцеление социальных зол, от которых страдала Аттика. Но тут могли помочь только очень радикальные мероприятия. Последовала всеобщая отмена долгов, и Солон по праву мог хвалиться тем, что освободил свою страну от бремени залоговых камней, которые возвы­шались повсюду на полях крестьян. Далее, была дана свобо­да всем, кто за долги попал в рабство, и на будущее время отнято у кредитора право на личность должника. Но новому разделу земельной собственности, которого требовали его единомышленники, Солон решительно воспротивился.

Когда, таким образом, самая неотложная часть работы была сделана, Солон приступил к кодификации частного права, между тем как для уголовного права остались в силе законы Дракона. В гражданском процессе введена была апелляция на приговор должностных лиц к собранию при­сяжных — гелиэя, которые выбирались по жребию из всех граждан старше 30 лет; этим устранялась самая вопиющая несправедливость старого суда. Что касается уголовного су­допроизводства, то самая существенная часть его — суд за умышленное убийство — был отнят у эфетов и возложен на особую корпорацию, к которой пожизненно принадлежали все архонты, безупречно исполнившие свою должность; ря­дом с ними заседали здесь с правом голоса и состоявшие в данное время на службе архонты. Новое судилище собира­лось, как некогда эфеты, на холме Ареса, на освященном древностью месте у подножия Акрополя, и получило поэто­му название „совет Ареопага"

Государственное устройство также было изменено со­образно воззрениям времени. Родовой ценз был заменен имущественным. Для этой цели все граждане были разделе­ны на четыре класса по величине имущества. К первому классу (пентакосиомедимнов) принадлежали все те, которые получали со своих земель ежегодного дохода не менее 500 мер хлеба или масла и вина; только они могли быть из­бираемы на высшие государственные должности. Второй класс (триакосиомедимнов, или всадников) обнимал граж­дан, получавших от 300 до 500 мер; третий класс (зевгитов) — землевладельцев с годовым доходом от 200 до 300 мер. Для граждан этих двух классов был открыт доступ к низшим государственным должностям. Беднейшим гражданам — фетам, которые не были в состоянии содержать запряжку волов и должны были жить всецело или отчасти трудами своих рук, равно как и всем, владевшим исключительно движимою собственностью, было предоставлено только уча­стие в Народном собрании без пассивного избирательного права. Для целей управления все государство было разделе­но на 48 округов — навкрарий — по 12 в каждой из четырех фил, на которые распадались все граждане. Каждый из этих округов должен был в случае войны снаряжать корабль, а на их начальников, навкраров, возложено было собирание пря­мых имущественных налогов, к которым прибегали в случае чрезвычайной надобности. В остальном организация государственных должностей не подверглась существенным из­менениям. Высшей инстанцией для решения всяких полити­ческих и административных споров сделан был Ареопаг, который, таким образом, стал важнейшим учреждением в государстве.

Солон имел полную возможность удержать в своих ру­ках власть, которую ему вручили для проведения реформ, и сделаться афинским тираном. Он не захотел воспользоваться своим положением; но этим он только замедлил, а не оста­новил течение обстоятельств, толкавшее и Афины в объятия тирании, потому что созданный им государственный строй, как это обыкновенно бывает при компромиссах, не удовле­творил собственно никого, кроме самого законодателя. Важ­нейший недостаток этой конституции состоял в том, что она принимала в расчет только поземельную собственность и тем совершенно устраняла класс ремесленников, демиургов, от участия в государственном управлении, несмотря на то, что этот класс приобрел уже огромное значение в экономи­ческой жизни страны и что это значение с каждым днем воз­растало. Брожение внутри государства возобновилось. Уже в 590 г. не состоялись выборы архонтов, что повторилось и четыре года спустя; вскоре после этого архонт Дамасий сде­лал попытку удержать власть дольше законного срока, т.е. низвергнуть конституцию и провозгласить себя тираном. Однако его попытка не удалась: после двухлетнего господ­ства (582 — 580 гг.) Дамасий был свергнут и Афины снова вернулись к сословному строю, с той только разницей, что теперь доступ к государственным должностям был открыт и мелким землевладельцам и демиургам. Были выбраны де­сять архонтов — пятеро из эвпатридов, трое из крестьян, ос­тальные два из демиургов; но эта реформа держалась лишь очень короткое время. Революция продолжалась, поддержи­ваемая главным образом раздорами среди самой аристокра­тии. Одна из могущественнейших фамилий, Алкмеониды, отделилась от большинства знати и стала во главе недоволь­ных народных масс. Главную поддержку они нашли в жите­лях прибрежной части Аттики по ту сторону Гиметта, так называемой Паралии; отсюда и название партии „Паралии" Противную партию составляли богатые землевладельцы Афинской равнины со своими приверженцами, так называе­мые Педиеи.

Исход этой борьбы решил Писистрат, происходивший из очень знатной семьи, которая вела свой род от Нестора. Но еще более, чем своему знатному происхождению, он был обязан собственным военным успехам. Ему удалось отнять у мегарцев остров Саламин, на который Афины издавна заяв­ляли притязания, и даже завоевать Нисею, гавань Мегар, ко­торая, впрочем, была возвращена после заключения мира. Эти успехи доставили ему широкую популярность, и в осо­бенности мелкое крестьянское население так называемой Диакрии, противолежащей Эвбее части Аттики, было преда­но ему душой и телом. Общий интерес сблизил его с Алкмеонидами; глава этого рода Мегакл отдал за него свою дочь, и соединенными силами им удалось отнять у педиеев управ­ление государством. Для охраны его личности от покушений противников Писистрату было разрешено постановлением Народного собрания набрать отряд телохранителей; тогда он сбросил маску, завладел Акрополем и стал, таким образом, владыкой Афин, тираном (около 560 г.). Это, конечно, не входило в расчеты Мегакла; он примирился теперь со свои­ми старыми противниками, педиеями — тем более что брак его дочери с Писистратом остался бездетным. Против этой коалиции тиран не мог устоять. Он удалился в изгнание, сначала на фракийское побережье, затем в Эретрию; его имения в Аттике были конфискованы, и свобода, казалось, была еще раз спасена.

Однако Писистрат и теперь не отказался от своих пла­нов. Во многих частях Эллады у него были могущественные друзья, которые доставляли ему обильные денежные средст­ва для вербовки наемников. После десятилетних приготов­лений он высадился в Марафонской бухте, на берегу пре­данной ему Диакрии. Здесь в его лагерь стали стекаться со всех сторон его единомышленники; скоро он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы двинуться на Афины. У храма Афины в Паллене, близ северного склона Гиметта, он встретил войско афинской знати; оно потерпело полное по­ражение, и победитель беспрепятственно вступил в столицу. Вожди противной партии, преимущественно Алкмеониды, удалились в изгнание.

Писистрат оставил в силе конституцию Солона и забо­тился только о том, чтобы выборы падали, по возможности, на его родственников и приверженцев; начальство над воен­ными силами он, разумеется, оставил за собою, а в Акрополе держал гарнизон из своих наемников. Он усердно поощрял земледелие, устраивал дороги и водопроводы, украсил город великолепными постройками, как, например, храмами Афи­ны Паллады на Акрополе и Зевса Олимпийского у Илиса. Главные два празднества позднейших Афин, Большие Панафинеи и Большие Дионисии, были учреждены Писистратом. Тогда в первый раз начали ставить на сцене трагедии, и пер­вые поэты и композиторы того времени, как Симонид, Анакреонт, Jlacoc из Гермионы, были с почетом приняты при дворе афинского тирана. Орфический пророк Ономакрит также находился в дружеских отношениях с сыном Писистрата Гиппархом.