ГЛАВА II. Культура древнейшей Греции

ГЛАВА II. Культура древнейшей Греции

В то время, когда началось разделение племен, наши индогерманские предки представляли полубродячий пасту­шеский народ[64] Их богатство состояло главным образом из рогатого скота, коз и овец; остальное имущество они везли с собой на четырехколесных повозках, запряженных волами, как мы это видим еще в историческое время у скифов и гер­манцев. Была ли уже приручена лошадь, мы не знаем; во всяком случае она еще не употреблялась для верховой езды. К этим древнейшим домашним животным присоединилась позже свинья, прирученная, по-видимому, уже после того, как племена арийской группы отделились от своих индоев­ропейских родичей.

Лишь только индогерманцы перешли на лесистые про­странства Средней Европы, где было меньше корма для стад, чем в обширных степях Востока, они должны были, не по­кидая скотоводства, обратиться и к земледелию. Названия плуга и пашни, слова „сеять", „косить", „молоть" и т.п., — общи всем языкам индоевропейской группы. Возделывали пшеницу, овес, просо, лен, может быть, также горох, бобы и лук. Но все-таки земледелие носило чрезвычайно примитив­ный характер и рядом со скотоводством играло лишь второ­степенную роль. Даже когда переселения кончились и пле­мена заняли свои последние места, прошло еще много вре­мени, прежде чем старые кочевые привычки совершенно исчезли. Еще в эпоху Цезаря земледелие считалось у кельтов и германцев занятием, недостойным свободного человека; да и вообще в это время наши предки едва только начали зна­комиться с оседлостью и частной земельной собственно­стью. Что и греки некогда стояли на этой ступени развития, с удивительной проницательностью заявил уже Фукидид. „Страна, именуемая ныне Элладою, — говорит он, — засе­лена постоянными жителями лишь с недавнего времени, так как раньше происходили в ней переселения, и каждый народ легко покидал свою землю, будучи тесним другими обитате­лями, всякий раз в большем числе. Дело в том, что при от­сутствии торговли и безопасных взаимных сношений на су­ше и на море каждый возделывал свои поля лишь настолько, чтобы пропитать себя, никто не имел средств в избытке, не засаживал деревьев, потому что не знал, когда нападет на него другой и по беззащитности жилищ отнимет у него имущество; к тому же каждый рассчитывал, что везде добу­дет себе дневное пропитание"[65]

Свои орудия и оружие индогерманцы изготовляли ис­ключительно из дерева или камня; единственный известный им металл — медь — употреблялся, по-видимому, только для украшений. С гончарным искусством они уже были зна­комы, но гончарного станка не знали. Одеждой служили им, вероятно, звериные шкуры, которыми и позже нередко поль­зовались для прикрытия тела; но уже очень рано люди нау­чились выделывать нитки из шерсти овец или волокон льна и из этих ниток изготовлять полотна и ткани. Эта новая оде­жда состояла из широкого, падавшего складками плаща, сшитого по образцу звериной шкуры. Еще во времена Таци­та он составлял единственную одежду германцев; под назва­нием „платья" вообще этот плащ в течение всей древности оставался главной частью греческой одежды, а тога итали­ков также представляла не что иное, как это старое индогерманское одеяние. Древнейшим жилищем была, вероятно, повозка; при более продолжительных остановках строили из дерева и глины круглые хижины с очагом посредине, дым которого выходил в дверь. Италийские погребальные урны или храм Весты в Риме могут дать представление о такой хижине. Иногда устраивались и врытые в землю жилища, которые у фригийцев, скифов и германцев удержались до очень позднего времени.

Таково было, в отношении материальной культуры, то наследство, которое греки принесли со своей индогерманской родины. Древнейшие археологические памятники из стран, прилегающих к Эгейскому морю, обнаруживают сте­пень развития, во многом сходную с той, которую мы сейчас изобразили. Так, в развалинах древнейшего поселения на месте Илиона не найдено почти ни одного металлического орудия, тогда как каменные изделия встречаются во множе­стве. Тут же находят сосуды из грубой непромытой глины, блестящего черного или красноватого цвета, иногда укра­шенные геометрическим орнаментом и, большею частью, сделанные только рукою, без помощи какого-либо инстру­мента. Но все-таки то поколение, которому принадлежат эти памятники, сделало крупный шаг вперед сравнительно со своими индогерманскими предками: оно уже приобрело оседлость и научилось защищать свои поселения каменными стенами и возводить свои дома на каменных фундаментах.

Над остатками этого древнейшего троянского поселения лежат развалины второго города. Здесь, рядом с многочис­ленными каменными орудиями, оказалось множество изде­лий из меди, а найденные тут же формы из слюдового слан­ца доказывают, что металл обрабатывался на месте. Кроме того, здесь было открыто множество золотых и серебряных украшений и сосудов, в которых Шлиман видел остатки „со­кровищницы Приама"

В общем культура этого „второго города" представляет большое сходство с культурой более древних пластов; осо­бенно глиняная утварь выделана из того же грубого мате­риала и часто имеет ту же форму. В постройке укреплений обнаруживается уже довольно большое искусство; город ок­ружен стеной, снабженной выступами наподобие башен, и ворота защищены чрезвычайно тщательно. Внутри находил­ся скромный „дворец" владыки города, состоявший из муж­ской комнаты с примыкающим к ней помещением для жен­щин. А за стенами, на равнине и на соседних холмах, еще и теперь, как во времена Гомера, возвышаются огромные мо­гильные насыпи троянских царей — зрелище, которого не забудет никто, кому удалось переплыть „широкий Геллес­понт"

Культура, с которой мы знакомимся здесь, получила широкое распространение. Мы находим ее остатки на Кикладских островах — в особенности на Аморге и Фере, в са­мой Греции — на крепостном холме в Тиринфе, под разва­линами царского дворца, в Элевсине — близ Афин и в беотийском Орхомене, но главным образом — на острове Кипр. Раскопки, произведенные в этих местах, обнаружили отчас­ти более развитую культуру, сравнительно с троянской. Так, на Кикладах, рядом с грубыми „троянскими" глиняными из­делиями, встречаются уже сосуды из промытой глины, изго­товленные на гончарном станке и украшенные цветной жи­вописью; орнаментом служат геометрические фигуры и рас­тения. Дальше обнаруживаются и первые начатки каменной скульптуры: мраморные сосуды со спиральным орнаментом и чрезвычайно грубые мраморные статуи обнаженной боги­ни со скрещенными на груди руками, без сомнения, местные подражания металлическим сосудам и идолам, завезенным с Востока.

Но было бы ошибочно заключать из этих наблюдений об этнографическом единстве народов, живших на протяже­нии от Кипра до Трои. Культурное родство и этнографиче­ская близость — две совершенно различные вещи; они могут совпадать, но отнюдь не в силу необходимости. Каждый на­род в течение своей исторической жизни проходит ряд куль­турных стадий, и двигательной силой этого развития бывает обыкновенно влияние соседей. При этом высота культуры у различных племен тем легче уравнивается, чем первобытнее культурная стадия, в которой они находятся. Так, например, позже, в начале исторического периода, мы находим у гре­ков, лидийцев, карийцев и ликийцев в общем совершенно одинаковые внешние формы общежития. Нет никаких осно­ваний предполагать, что в доисторическое время дело об­стояло иначе, раз уже начали развиваться сношения по Эгейскому морю. Итак, если народ, населявший Троаду в каменный и медный период, не принадлежал к греческому племени, — в чем, кажется, нельзя сомневаться, — то отсю­да нельзя делать никакого вывода о национальности обита­телей западного побережья Эгейского моря, стоявших на таком же культурном уровне, как троянцы. Напротив, ввиду широкого распространения этой культуры на греческом по­луострове едва ли можно допустить, что ее носителями были не греки. Есть веские основания думать, что греки перешли в Малую Азию именно в период этой „троянской" культуры. В самом деле, сказание о войне из-за Елены могло локализи­роваться в Илионе только в такое время, когда там сущест­вовал крупный культурный центр, а таким центром был именно „второй город", тогда как все позднейшие поселения на этом месте до эллинистической эпохи имели ничтожное значение. Далее, эту борьбу можно было локализировать в Трое лишь после того, как греки вступили в тесные сноше­ния с областями, лежащими у Геллеспонта, а это едва ли могло случиться до заселения Малой Азии. В таком случае остатки древнейшей культуры на Кикладах, которые мы выше описали, должны быть, по крайней мере отчасти, гре­ческого происхождения, потому что культура распространя­лась вдоль Средиземного моря с востока на запад и, следова­тельно, греки, заселяя острова и Малую Азию, ни в каком случае не могли принести с собой более высокую культуру, чем та, которую они нашли в этих местах.

Как бы то ни было, несомненно, что эгейско-кипрская культура бронзового периода находилась уже под сильным влиянием Вавилона и Египта. Отсюда были заимствованы спиральный орнамент и изображения обнаженной богини, отсюда ввезены были изделия из слоновой кости, найденные во „втором городе" на Гиссарлыке, или по крайней мере ма­териал, из которого они были изготовлены, наконец, от египтян греки научились, может быть, и сооружению камен­ных построек.

Вначале посредницей при этих сношениях была Малая Азия, которая, как огромный мост, соединяет Евфрат с Эгей­ским морем. В древнейшую эпоху существует только сухо­путная торговля; товары переходят из рук в руки, от племе­ни к племени, и как медленно ни совершается такого рода сообщение, оно разносит успехи цивилизации во все углы материка. Этим и объясняется то обстоятельство, что грече­ские колонии на западном берегу Малой Азии развились скорее, чем сама метрополия: здесь, на ионийском прибре­жье, лежат долины Меандра и Герма, естественные пути в глубь малоазиатского полуострова и дальше — к культур­ным центрам Востока.

Напротив, море, как средство сообщения, долго играло второстепенную роль. Малые размеры и плохая конструкция древних судов принуждали мореплавателей часто приста­вать к берегу; поэтому они всегда держались как можно ближе к берегу и только в совершенно тихую погоду и в лучшее время года решались выходить в открытое море. Кроме того, они ежеминутно должны были быть наготове защищать свою жизнь против враждебных береговых жите­лей и морских разбойников. Таким образом, правильное морское сообщение было возможно в древности только ме­жду соседними городами; далекое путешествие предприни­мал только тот, кто жаждал добычи или приключений. Даже после того, как Кипр и Памфилия были заселены греками, сношения этих колоний с их метрополией еще долгое время были очень ограничены. Эти крайние форпосты греческого мира ведут самостоятельное существование. Кипр в области искусства идет своим собственным путем, сохраняет свое древнее наречие, в противоположность всем остальным об­ластям Греции отказывается усвоить фонетическое письмо и не принимает никакого участия в том политическом и соци­альном движении, которое с VIII века охватило греческий мир. И Памфилия в этом отношении немногим разнилась от Кипра.

Только финикийцы или, как они сами называли себя на своем языке, сидонцы установили прямое сообщение между Грецией и дальним Востоком. Они часто упоминаются в позднейших частях гомеровских эпопей; они являются здесь в качестве постоянных посетителей греческих гаваней, в ко­торых остаются иногда на всю зиму. Как ловкие и не совсем честные купцы, они пользовались дурной славой у греков, но их терпели ради их товаров. В VIII и VII веках в их руках была, вероятно, большая часть торговли на Эгейском море; к этому времени относится и большинство произведений фи­никийской промышленности, найденных на греческой почве.

Не раньше этого времени начались и торговые сноше­ния финикийцев с Грецией. Во всяком случае греки были, по-видимому, уже опытными мореплавателями, когда фини­кийцы появились на Эгейском море, потому что вся развитая морская терминология Гомера — чисто греческого проис­хождения или, по крайней мере, не обнаруживает никаких следов семитического влияния. Само собой разумеется, что с усовершенствованием мореплавания шло об руку постепен­ное заселение островов и малоазиатского побережья; следо­вательно, мы должны допустить, что ко времени появления финикийцев греки уже прочно основались в Малой Азии. Мало того: то обстоятельство, что имя ионийцев (яван) об­ратилось у восточных народов в общее название греческого народа, доказывает нам, что финикийцы вступили в посто­янные сношения с греками, жившими у Эгейского моря, лишь тогда, когда Иония в экономическом отношении стоя­ла уже во главе греческих государств[66] Даже эпос в своих древнейших частях еще ничего не знает о финикийских куп­цах на Эгейском море. Таким образом, правильные сноше­ния финикийцев с Грецией начались, по-видимому, не рань­ше VIII столетия, хотя вполне возможно, что отдельные мо­реплаватели из финикийцев уже раньше доходили до бере­гов Греции и что финикийские изделия попадали на грече­ский рынок сухим путем через Малую Азию или через Кипр.

Но финикийских поселений на берегах Эгейского моря никогда не существовало. Молчание эпоса в этом отношении очень красноречиво; о финикийцах не упоминает ни троян­ский каталог, ни список народов, населяющих Крит (в „Одиссее"). Следовательно, в гомеровские времена на бере­гах Греции не было финикийских колоний и певцы ничего не знали о том, чтобы здесь когда-нибудь существовали та­кие поселения. Очевидно, что и позднейшие известия этого рода не могут быть основаны на каких-нибудь достоверных свидетельствах!.. Мы имеем здесь дело с мифами или, вер­нее, с полуучеными комбинациями, лишенными всякого ис­торического основания. Особенно важную роль играл в них греческий солнечный герой Феникс („кроваво-красный"), который вместе со своим братом Кадмом был обращен в се­мита. Затем уже повсюду, где почитались эти герои, предпо­лагали существование финикийских поселений: в Фивах, где крепость была, по преданию, построена Кадмом, на Фере, Родосе, Фасосе и других островах. Ни в одном из этих мест и вообще нигде в бассейне Эгейского моря не было найдено остатков финикийских поселений, например, некрополей, и попытки новейших ученых объяснять греческие названия мест заимствованием из финикийского языка представляют простую игру слов и не привели ни к каким положительным результатам. Вообще в древнегреческом языке было очень мало слов, заимствованных из семитических наречий.

Да и не было надобности устраивать такие поселения и вообще поддерживать прямое сообщение по морю. Раз вос­точная культура проложила себе путь через Малую Азию в области, окружавшие Эгейское море, она должна была, в силу своего превосходства, влиять все сильнее и сильнее. С течением времени так называемая „микенская" культура со­вершенно вытеснила „троянскую" Микены и соседний Ти­ринф были, действительно, одним из ее главных центров, но она распространилась и по всему восточному берегу Греции от Лаконии до Фессалии, и далее — на Крит, Родос и многие другие острова Эгейского моря до западного берега Малой Азии, а в своих крайних разветвлениях — даже до Кипра, т.е. вообще на всем пространстве, которое было населено греками в доисторическое время. Только в западных облас­тях Балканского полуострова, которые поздно начали выхо­дить из варварского состояния, до сих пор не найдено следов этой культуры.

От культуры каменной эпохи в это время почти уже не осталось следов. В могилах Микенского кремля еще встре­чаются наконечники стрел из обсидиана, но вообще оружие и орудия уже все бронзовые. Чистая медь употребляется еще только на сосуды; железо встречается только в позднейших пластах этой эпохи, да и то лишь в небольшом количестве.

Большая же часть украшений и утвари — из драгоценного металла; даже платья украшаются нашивками из золотых пластинок, и лица знатных покойников обыкновенно покры­ты золотыми масками. Большие успехи сделала и керамика: материалом служит отлично промытая бледно-желтая глина, гончарный станок находится уже во всеобщем употребле­нии, и совершенно исчезли причудливые формы троянских сосудов. Зато вазы покрываются теперь живописью, и впер­вые появляется та блестящая лаковая краска, которая с этого времени остается характерным признаком греческих глиня­ных изделий.

Каменные постройки свидетельствуют уже о большом искусстве. Колоссальные стены, сложенные из огромных плит, окружают кремль; внутри возвышается обширный дворец со множеством комнат и с дворами, которые окруже­ны колоннами. Для погребения умерших царей сооружаются великолепные склепы, иногда огромных размеров, как, на­пример, знаменитая „Сокровищница Атрея" близ Микен, самый замечательный архитектурный памятник всей этой эпохи. Об успехах декоративной скульптуры свидетельству­ет львиная группа, которая до сих пор возвышается при вхо­де в Микенский кремль. Стены дворцов и сводчатые потолки склепов украшаются каменными плитами, покрытыми рель­ефными изображениями, но изредка появляется уже и стен­ная живопись, которая отчасти берет сюжеты даже из чело­веческой жизни.

Нет сомнения, что эта культура развилась из троянской или островной культуры. Так, Тиринфский дворец несрав­ненно обширнее и роскошнее Троянского, но общий план обоих — один и тот же. В микенском орнаменте все еще господствуют спираль и розетка, которые мы встречаем уже в Трое, и формы растений, как на островах; к этим видам орнамента присоединяются впервые полипы и другие мор­ские животные. Керамика Кикладских островов подготовила гончарное искусство Микен, и переход от первой ко второму совершался постепенно; например, в Элевсине в одной и той же могиле были найдены рядом микенские и троянские ва­зы.

С другой стороны, как уже было упомянуто, микенская культура находится под сильным влиянием Востока. В куль­турных центрах этого периода было найдено множество предметов, несомненно, восточного происхождения: изделия из плавикового шпата, из египетского фарфора, из слоновой кости, египетские скарабеи; в одной из микенских могил нашли даже страусовое яйцо. Металлические вещи также частью ввезены с Востока, частью, по крайней мере, изго­товлены по восточным образцам; это доказывается как со­вершенством техники, так и характером находящихся на них изображений, между которыми главное место занимают ли­стья лотоса, пальмы, папируса и восточные животные, как газель и лев. Глиняные сосуды микенского стиля были не­давно найдены в Египте, в пластах, относящихся, по-видимому, ко времени от конца XVIII до начала XX дина­стии, т.е. приблизительно от середины XIV до середины XII столетия. Следовательно, и микенская керамика нахо­дится в зависимости от восточных образцов, ибо невероятно, чтобы уже в столь раннее время из полуварварской Греции ввозились вазы в Египет. Где именно выработался этот ми­кенский стиль, до сих пор неизвестно. Есть основания ду­мать, что его родиной была северная Сирия, но определен­ное решение этого вопроса сделается возможным только то­гда, когда будут исследованы в археологическом отношении области Передней Азии.

Культура, с которою мы знакомимся по гомеровским песням, находится в ближайшем родстве с микенской. Дво­рец Тиринфа до мельчайших подробностей похож на цар­ские дворцы, изображенные в эпосе. В одной из микенских могил была найдена, можно сказать, модель золотого кубка Нестора, описанного в „Илиаде" Мозаику из разноцветных металлов, какую мы видим на микенских клинках, знает и Гомер, тогда как позже эта отрасль искусства была оставле­на. Микенские цари, совершенно так же, как гомеровские герои, сражались на боевых колесницах. Наконец, важней­шими городами Греции являются у Гомера как раз главные центры микенской культуры: Спарта, „богатые золотом" Микены, „минийский" Орхомен, — и это тем замечательнее, что в историческое время Микены и Орхомен имели ни­чтожное значение.

Правда, начало и, вероятно, даже расцвет микенского культурного периода предшествовали возникновению наших эпопей. Каменные наконечники стрел, которые изредка еще встречаются в Микенах, у Гомера уже не упоминаются, зато эпос изображает уже переход от бронзового века к железно­му, тогда как в Микенах, как мы видели, железо появляется только в верхних слоях. Однако и у Гомера железо чаще упоминается только в „Одиссее" и в позднейших песнях „Илиады", в древнейших же песнях „Илиады" о нем гово­рится сравнительно редко и, кажется, только в таких местах, которые не принадлежат к первоначальной редакции. Во всяком случае бронза или медь встречаются у Гомера в эпи­тетах и в эпических формулах несчетное число раз, железо — почти никогда: верный признак, что в эпоху выработки эпического стиля греки еще не знали употребления этого металла. Итак, в этом отношении они переживали тогда ран­ний период микенской культуры, тогда как древнейшие пес­ни „Илиады" изображают стадию развития, соответствую­щую второй половине того же культурного периода.

Гомеровские герои носят полное металлическое воору­жение: шлем, панцирь, поножи и щит. Притом, это вооруже­ние было уже усвоено азиатскими греками в то время, когда складывался эпический стиль, потому что уже в древнейших песнях „Илиады" идет речь о „закованных в латы" и „прекрасно-поножных" ахейцах. Было ли оно изобретено самими греками или одним из народов западной части Малой Азии, например карийцами, — мы не знаем; во всяком случае „все­оружие" составляет характеристическую особенность куль­турных народов, живших в бассейне Эгейского моря, и ему они главным образом обязаны своим военным превосходст­вом над народами Востока.

В европейскую Грецию металлическое вооружение проникло довольно поздно. В гомеровскую эпоху локрийцы еще не употребляли его, а этолийцы сражались в легком вооружении даже в V веке. В Арголиде холщовый панцирь был, по-видимому, во всеобщем употреблении еще в VII и, может быть, даже в начале VI века; остатки такого панциря были найдены в одной из могил Микенского кремля, между тем как металлическое оборонительное оружие совершенно отсутствует в могилах микенского периода. Вполне возмож­но, конечно, что причину этого явления надо искать в погре­бальных обрядах и в обычае, по которому отец еще при жиз­ни передавал свое оружие сыну. Как бы то ни было, но на некоторых вазах последнего периода микенской культуры воины изображены уже в полном вооружении гомеровских героев, и на золотых печатях, найденных в могилах Микен­ского кремля, ясно можно различить шлемы и покрытые ме­таллическими пластинками щиты. Даже если мы признаем, что эти предметы были ввезены извне или составляют под­ражание чужим образцам, — во всяком случае они свиде­тельствуют о том, что микенская культура дожила до того времени, когда малоазиатские греки уже усвоили металличе­ское вооружение. Вообще не следует забывать, что азиатская Греция развилась быстрее европейской и что, следовательно, в гомеровских песнях, имеющих дело главным образом с Ионией, изображается более высокая стадия культурного развития, чем та, которую в это самое время переживала Арголида.

Во всяком случае несомненно, что микенская культура господствовала в Греции до VIII столетия. Так, дворцовый портик микенской эпохи послужил образцом для перистиля храма, а капители колонн „Сокровищницы Атрея" и Льви­ных ворот находятся в тесном родстве с древнейшими дори­ческими капителями; между тем каменные храмы начали строить только с VII или, самое раннее, с конца VIII столе­тия. В живописи на вазах за микенским стилем следовал, с одной стороны, стиль дипилона, с другой — протокоринфский стиль, и как тот, так и другой процветали в VII веке. Например, обломки ваз дипилонского стиля были найдены в развалинах Тиринфского дворца вперемешку с обломками микенских ваз. Львиная группа у микенских ворот по стилю и расположению частей чрезвычайно сходна с такими же скульптурными произведениями на фригийских могилах, относящихся приблизительно к VIII веку. Такое же порази­тельное сходство по форме и стилю обнаруживается между геммами микенского периода — так называемыми „остров­ными камнями", и древнейшими монетами, которые начали чеканить около 700 г. ВЬюеченные в скалах могилы нижнего микенского города и Навплии, сводчатая могила в Мениде (Ахарнах) близ Афин и другие могилы конца микенского периода сохранили нам предметы из плавикового шпата, об­наруживающие совершенно такую же технику, какая гос­подствовала в Египте при XXII и XXIII династиях, т.е. при­близительно от середины X до середины VIII столетия. С другой стороны, terminus ante quem (самая ранняя граница во времени) для микенского периода определяется тем обстоя­тельством, что микенских ваз не нашли ни в Олимпии, ни в греческих некрополях Сицилии и Италии.

Отсюда следует, далее, что носителями микенской куль­туры на запад от Эгейского моря были греки, потому что острова и побережье Малой Азии были заселены греками, как мы уже видели, не позже последних веков второго тыся­челетия, и эта колонизация исходила главным образом именно из Арголиды. Но из этого, конечно, нельзя заклю­чать, что повсюду, где вне греческого полуострова встреча­ются следы этой культуры, мы имеем дело с греками. Осо­бенно народы западной части Малой Азии в значительной степени усвоили микенскую культуру; об изделиях микен­ского стиля, найденных в Египте, мы уже говорили, и влия­ние микенской культуры простиралось до самой Сицилии. То, что выше было сказано о троянской культуре, примени­мо и к микенской.

Но микенские памятники немы; они знакомят нас толь­ко с внешней стороной древнегреческой цивилизации. Сущ­ность последней, т.е. экономический и политический строй эпохи и умственную жизнь народа, мы узнаем только из эпоса. И хотя он рисует нам быт малоазиатских греков — главным образом Ионии, — притом в IX и VIII столетиях, но при близком родстве гомеровской и микенской культур очень многое из того, что мы узнаем о первой, можно при­менить и ко второй.

В экономической жизни народа первое место все еще занимает скотоводство, как некогда у индогерманцев. Стада составляют главное богатство народа, мясо остается если не преобладающим, то любимым предметом пищи. Непри­ятельские нападения имеют целью прежде всего похищение скота, и для защиты своих стад гомеровский грек охотно рискует жизнью. Вол и овца служат единицами ценности. Так, в „Илиаде" медный треножник оценивается в двена­дцать быков, металлическое вооружение — в девять, рабы­ня, опытная в женских работах, — в четыре.

Но земледелие приобретает постепенно все большее и большее значение. Обычной пищей является уже хлеб, при­том главным образом ячменный, — „сила мужей", как назы­вает его Гомер. Обширные размеры принимает и плодовод­ство. Вино составляет обычный напиток и употребляется при всех жертвоприношениях, — значит, оно уже очень дав­но известно. Но есть указание на то, что некогда единствен­ным напитком греков был мед. Масло упоминается в „Илиа­де" сравнительно редко и преимущественно в поздних мес­тах, оливковое дерево — только однажды, в виде сравнения. Напротив, в „Одиссее" маслина упоминается часто, а олив­ковое масло составляет такой общеупотребительный про­дукт, что необходимо признать существование в VIII веке обширной культуры маслин, по крайней мере в азиатской Греции. Впрочем, пресс для выжимки оливок был найден уже в развалинах упомянутого выше доисторического посе­ления на Фере (Тире), а в развалинах Тиринфского дворца и в одной микенской могиле, высеченной в скале, оказались косточки маслин. Но у Гомера оливковое масло употребля­ется только как мазь и еще не идет в пищу. То, что плодовые деревья не упоминаются в „Илиаде", можно приписать слу­чайности; в „Одиссее" плодоводство практикуется уже в до­вольно широких размерах. В садах Алкиноя растут яблоки, груши, гранаты, смоква, а для престарелого отца Одиссея, Лаэрта, уход за его фруктовым садом составляет последнюю утеху одинокой старости.

Но обширное плодоводство немыслимо при отсутствии земельной собственности; и в гомеровскую эпоху она, дей­ствительно, уже существует. Воодушевляя свои войска пе­ред битвой, Гектор указывает каждому на его надел, которо­му грозит опасность со стороны врагов; очевидно, поэт представлял себе троянское войско состоящим из свободных собственников. Приступая к основанию города феакийцев, Навсикой прежде всего отводит каждому поселенцу участок земли. Наконец, в гомеровском обществе существует уже класс безземельных батраков, которые принуждены служить у землевладельцев за плату; их участь кажется поэту вели­чайшим из всех человеческих бедствий.

Этому строю должна была и в Греции предшествовать эпоха, когда вся земля составляла общинную собственность или была разделена между родами. Некоторые следы этого порядка существовали еще долго в историческое время. Да­же в основанной около 580 г. колонии Липаре земля первое время находилась в общинном владении; позже главный остров, Липара, был разделен на надельные участки, а ос­тальные острова обрабатывались сообща, наконец и они бы­ли подвергнуты разверстке, но с установлением передела через каждые двадцать лет. Даже там, где участки перешли уже в постоянную собственность своих владельцев, наделы нередко еще долго оставались неотчуждаемыми, как, напри­мер, в Спарте или в основанной около конца VII века ко­ринфской колонии Левкаде. Остатком той же древней фор­мы землевладения является и греческое название надела — „жребий" (клерос). Впрочем, лес и луг еще долго оставались в общинном владении; последним пережитком общинной собственности были те домены, которые мы потом находим во владении греческих государств и общин, как например демов Аттики.

Сравнительно с сельским хозяйством промышленность играла еще ничтожную роль. Почти все, что нужно было для обихода, изготовлялось дома, — прежде всего одежда, вы­делка которой составляла главное занятие хозяйки и ее до­черей, а в богатых семьях — и служанок. Поэтому главное требование, которое грек того времени предъявлял к своей будущей жене, состояло в том, чтобы она была искусной пряхой. Точно так же крестьянин сам изготовлял себе плуг и телегу и сам строил свой дом. Даже царь, как гомеровский Одиссей, был хорошо знаком с плотничьим искусством.

Но не все можно было изготовить таким образом. Осо­бенно металлические работы требовали специальных знаний и инструментов, которыми не все могли обладать; кузнецы и были, вероятно, первыми профессиональными ремесленни­ками. Они были так необходимы для гомеровского общест­ва, что даже царства богов не могли представить себе без кузнеца, и любопытно, что бог огня, Гефест, является един­ственным ремесленником Олимпа. Кузнец был вместе с тем и золотых дел мастером; его мастерская была любимым ме­стом собрания деревенских жителей, которые в зимние вече­ра сходились сюда погреться у очага и обсудить события дня.

Гончарное искусство, при том высоком развитии, какого оно достигло уже в микенский период, также должно было принять профессиональный характер. Далее, очевидно, что дворцы, какие мы находим в Микенах и Тиринфе, или гроб­ницы, вроде „Сокровищницы Атрея", могли быть воздвигну­ты только технически образованными ремесленниками. У Гомера разделение труда стоит в общем на том же уровне; он также упоминает о гончарах, о каменщиках и плотниках и, кроме того, кожевниках, которые занимались главным об­разом изготовлением щитов. О других ремесленниках в на­шем смысле эпос не упоминает. Но Гомер причисляет к ре­месленникам и врачей, прорицателей и глашатаев, потому что они также служили своим искусством общине и получа­ли вознаграждение за свои услуги.

При таком строе общества не могло быть и речи об об­разовании купеческого сословия; немногие предметы, кото­рые не изготовлялись хозяйственным образом, приобрета­лись непосредственно от производителя. Правда, потреб­ность в мере и весе уже пробудилась, но торговля еще не пошла дальше простого обмена. Поэтому крупные центры еще не могли образоваться; население было рассеяно по от­крытым деревням, как мы это еще в историческое время ви­дим в Этолии, а в случае неприятельских нападений искало защиты в горах или за валом кремля. Но прокладывать доро­ги начали уже в этом периоде. В эпосе часто упоминается о проезжих дорогах; и если поэт заставляет Телемака проехать на колеснице из Пилоса в Спарту, то это, конечно, отнюдь не доказывает, что уже в то время существовала дорога через Тайгет, но дает право думать, что в других частях Греции и в Малой Азии на повозках можно было совершать далекие путешествия. Еще теперь на горах Арголиды видны остатки целой системы дорог, соединявших святилище Геры с Ми­кенами, Клеонами, Тинеей и Коринфом. Фундамент состоит из многоугольных плит, на известных расстояниях устроены приспособления для протока воды, и следы колеи доказыва­ют, что эти дороги были предназначены для езды на колесах. Правда, мы не в состоянии решить, были ли они проложены уже в эпоху расцвета Микен.

Несмотря на простоту экономических отношений, иму­щественное неравенство уже сильно развито. Рядом с сель­ским рабочим, который получает поденную плату, и мелким собственником стоит собственник-богач, владелец многих сотен скота и обширных поместий. Между тем, в то время, когда промышленность и торговля были еще в зачаточном состоянии и сельскохозяйственный труд составлял почти единственный источник пропитания, бедняк не имел других средств достигнуть обеспеченности, а тем более богатства, кроме войн или морского разбоя; но и здесь львиная доля добычи доставалась тем, кто становился во главе таких предприятий, а это был, обыкновенно, знатный человек. Именно эти условия и заставили такую большую часть гре­ческой молодежи уже в догомеровскую эпоху уйти за море — на острова и в Малую Азию; но по мере того, как страна заселялась, на новой родине повторялось то же явление. А богатство повсюду и во все времена доставляет почет и мо­гущество; мало-помалу народ привык относиться к знатным родам с уважением, за которое они по заслугам платили тол­пе презрением. Аристократия приняла характер касты, чле­ны которой вступали в брак только между собой и которая возводила свою родословную до богов. Изобретение метал­лического вооружения и боевой колесницы должно было еще усилить перевес этого класса, потому что теперь участь битвы решали латники, а только знать была в состоянии приобретать дорого стоившее металлическое вооружение.

Старейшина самой могущественной из этих знатных фамилий стоял во главе государства со званием царя (басилея). По воззрениям гомеровской эпохи, он получает свою власть от Зевса; другими словами, царское достоинство уже с незапамятных времен было наследственным в правящих родах, и происхождение его из народного избрания уже бы­ло забыто. Городские стены, дворцы и сводчатые могилы Микен, Тиринфа, Спарты и Орхомена доказывают, что и там господствовал политический строй, совершенно аналогич­ный тому, который изображен в эпосе. Царь был вождем на войне и верховным судьею во время мира, а также посред­ником между государством и богами. За это ему предостав­лен в собственность обширный домен (теменос), подданные приносят ему богатые подарки, чтобы приобрести его распо­ложение, а на войне ему принадлежит лучшая часть добычи.

В делах правления царю помогал „совет старейшин", который первоначально состоял, вероятно, из глав всех от­дельных родов государства, но уже в гомеровскую эпоху заключал в себе только представителей знати. Их главной обязанностью было помогать царю в судопроизводстве. Все важные вопросы решались собранием мужчин, способных носить оружие; но по мере того, как могущество аристокра­тии возрастало, обращение к вечу становилось пустой фор­мальностью и за народом оставалось только право согла­шаться на предложения царя и знатных. Что ждало простого человека, который осмеливался противоречить, показывает нам поэт на примере Терсита: палка в руке знатного застав­ляла тотчас умолкнуть всякое возражение, и народ относил­ся к этому совершенно безучастно или даже смеялся над по­битым.

Впрочем, функции государства были в эту эпоху еще весьма ограничены. На суд царя восходили только споры о праве собственности; расправа по уголовным преступлениям была предоставлена потерпевшим и их сородичам. От кров­ной мести можно было откупиться уплатою соответственной виры; но если такая сделка не состоялась, то убийце не оста­валось ничего другого, как уйти в изгнание, — разве только у него были могущественные родственники и друзья, у ко­торых он мог найти защиту. Человек, не принадлежавший к общине, был совершенно бесправен, и каждый мог ограбить и убить его. Но кто садился у очага с просьбой о защите, тот был неприкосновенен для хозяина дома; завязанные таким образом отношения сохранялись всю жизнь и переходили по наследству к детям и внукам. Однако защита, которую до­мохозяин мог оказать своему гостю за пределами своего жи­лища, была все-таки ненадежна; поэтому жизнь на чужбине была полна унижений и опасностей. Неудивительно, что из­гнание казалось грекам того времени величайшим бедстви­ем.

Так как каждый был безопасен только в своем государ­стве, то набеги на соседние общины или разбой считались очень почтенным источником наживы. Ограбленные стара­лись, конечно, отомстить, и, таким образом, весь древней­ший период греческой истории наполнен беспрерывными войнами. Это было действительно, как говорит поэт, желез­ное время, и оно взрастило воинственное поколение. Каж­дый должен был ежеминутно быть наготове с оружием в ру­ках отстаивать свою жизнь и имущество; меч был неразлуч­ным спутником мужчины, и никто не выходил из дому, не захватив копья. Народ охотнее всего слушал рассказы о доб­лестных битвах и смелых морских походах, которые и со­ставляют, наряду со сказаниями о богах, главное содержание эпоса.