Священная страна святого народа

Священная страна святого народа

Впрочем, зачем же ограничиваться обожествлением царя, если можно обожествить и самих себя, и всю свою землю? Начиная с конца XIV века, московиты начинают называть себя эдак скромненько: «христиане». Так называют всех, о ком нельзя сказать, что он — дворянин, боярин, священник. Это название «черного» народа в целом, простонародья. Лишь много позже, века с XVI—XVII, слово начинают относить к сословию земледельцев.

Но ведь всякое самоназвание народа — этноним — предполагает противопоставление себя всем остальным. Если мы — русские, то все остальные кто угодно, но не русские.

Если мы китайцы… немцы… голландцы… А если мы христиане что тогда? Все правильно, тогда все остальные — никакие не христиане. Не иначе, просто притворяются.

«Они думают, что она, Россия, есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога, что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине вместе с неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает свою жизнь на родине», — свидетельствует Конрад Буссов в своей «Летописи Московской» [79].

«Если бы в России нашелся кто-то, имеющий охоту посетить чужие страны, то ему бы этого не позволили, а, пожалуй, еще бы пригрозили кнутом, если бы он настаивал на выезде, желая немного осмотреть мир. Есть даже примеры, что получали кнута и были сосланы в Сибирь люди, которые настаивали на выезде и не хотели отказаться от своего намерения. Они полагают, что того человека совратили и он стал предателем или хочет отойти от их религии… А тех, кто не принадлежит к их церкви, они и не считают истинным христианином», поддерживает его А. Шлейзингер, написавший это в 1584 году.

В те столетия был обычай, по которому послы иных держав целовали руку царя во время приема, и царь, «поговорив с послами любого государства, он мое руки в серебряном тазу, как бы избавляясь от чего-то нечистого и показывая этим, что остальные христиане — грязь» [80].

Напомню, что в те века был еще обычай умываться после похорон или после встречи погребальной процессии. Так что же, царь считает послов пришельцами с того света?!

А собственно говоря, почему бы и не считать их пришельцами оттуда? Первобытный человек очень долго считал только существ своего народа — людьми. Все остальные человеческие существа вовсе и не были для него людьми. Соответственно, только свою страну, страну своего народа, он считает местом, где обитает человек. Те, кто населяют другие страны, — это или такие двуногие животные, лишь похожие на человека, или… покойники. Считали же папуасы Миклухо-Маклая «человеком с Луны», то есть человеком, пришедшим из царства мертвых.

А на Руси еще времен Нестора сами себя называли «словене», то есть имеющими слово, умеющими говорить. Говорящие на других языках назывались эдак общо — «немцы», то есть лишенными членораздельной речи, не умеющими говорить. По свидетельству Гоголя, слово «немец» в Малороссии дожило до XIX века не как название конкретного народа, а именно в своем первозданном значении: «Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед — все немец» [81].

А древнерусское «гость» в значении — «купец» прямо производится от названия пришельца из потустороннего мира. Первоначально «гостем» называли покойника, пришедшего домой с погоста, с кладбища. Так что еще древнерусские купцы до крещения Руси, которых описывает ибн Фадлан или Аахенские анналы, бывало, побаивались есть пищу, предложенную «гостями». Ведь живые люди не могут есть пищу мертвецов. И на скандинавском купчине, беседующем в Новгороде с Садко, тоже почивало нечто потустороннее. Ну не знал точно новгородец, где грань между купцом из чужой страны и выходцем из царства Кащея…

С принятием христианства вроде бы что-то меняется, но многое ли? Своя земля, Русь, начинает рассматриваться, как святая земля. Земля, где живут христиане. Любая иная земля — как не праведная, грешная, населенная то ли чудищами, то ли страшными грешниками.

А ведь в Средневековье ад и рай мыслились в пределах географического пространства: их тоже можно было посетить. Проникновение в ад или в рай — это ПУТЕШЕСТВИЕ, перемещение в пространстве. Данте Алигьери совершил в ад, чистилище и рай необычное, но ПУТЕШЕСТВИЕ.

Новгородский архиепископ Василий Калика в своем послании к тверскому епископу Феодору Доброму приводит примеры, когда новгородские мореплаватели попадали в ад или, скитаясь по морям, вдруг приплывали к острову, который оказывался раем.

Если есть земли святые и грешные, становится очень важно паломничество: путешествие в Святую землю само по себе приобщает к святости, просто в силу пребывания в святом месте. Это как путешествие в рай.

Тогда как путешествие в грешную землю, особенно в нехристианскую, — дело очень сомнительное с точки зрения религиозной.

Есть свидетельства, что при Петре, когда юношей отправили в Западную Европу учиться, их матери и жены оделись в траур. А патриарх умолял Петра на коленях не ездить на запад и ограничиться рассмотрением географических карт. Путешествие царя за границу было событием совершенно беспрецедентным и даже просто пугающим, «антихристовым». Как желание сделаться покойником и продолжать править страной.

Сохранилась повесть о человеке, который попал в плен в Персию. Родные поминали его, как покойника, и это помогло ему чудесно вернуться из плена. Персия — это тот свет. Поминать попавшего туда вполне правильно, и такое поведение родственников помогает вернуть человека.

Духовник в средневековой Руси спрашивал у прихожанина на исповеди: «В татарех или в латынех в полону или своейю волею не бывал ли еси?» Или даже: «В чюжую землю отъехати не мыслил ли еси?» И накладывал епитимью на того, кто был в чужой стране или даже собирался туда поехать.

При обсуждении брака Ксении Годуновой с герцогом Иоганном Датским «Семен Никитич Годунов (дядя царя) говорил, что царь верно обезумел, что выдает свою дочь за латина, и оказывает такую честь тому, кто недостоин быть в святой земле — так они, русские, называют свою землю» [82].

Это разделение мира на свою, праведную, страну и все вместе взятые чужие, не праведные, имеет много самых неожиданных последствий. Например, отказ рассматривать по отдельности, дифференцировано все эти «чужие» страны.

А. А. Бушков считает признаком славянского происхождения Мамая то, что летописец приписывает ему обращение к «богам своим», «Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета» [83].

Но в том то и дело, что для летописца совершенно неважно, о какой земле и о каком народе идет речь. Все обычаи всех народов, все их привычки, все их религии и традиции смешиваются у него в одно невыразительное, везде одинаковое пятно: не праведный, чужой, отвратительный мир.

Для него совершенно допустимо мечеть назвать костелом, костел — синагогой, а папе римскому приписать «Латинскую молитву Перуну и Магомету». У всего нерусского общее свойство — не праведности. Например, после поражения Кучума в Сибири казаки, по их собственным словам, «размета нечестивая их капища и костелы…». Если Кучум молится в костеле, почему Мамай не может воззвать к Перуну? Или Кучум, святая сила с нами, тоже поляк или немец?!

Другим интереснейшим следствием стали многие особенности «Хождения за три моря» Афанасия Никитина.

«…Грешное свое хождение за три моря»… — так называет автор свое сочинение. Почему грешное? А потому, что путешествие совершено в не праведную землю: это антипаломничество, паломничество чуть ли не к сатане.

К тому же заморскими в XV веке называют и сухопутные страны, куда можно проехать посуху: Францию, Германию. Море, по традиционным представлениям, отделяет царство мертвых от царства живых. Таким образом, совершенно реальные страны оказываются как бы частью царства мертвых, потусторонним миром.

В этом свете «За три моря…» — это, право же, приобретает совершенно особый смысл. Афанасий Никитин, получается, путешествует как бы на тот свет. В землю, обладающую свойствами ада.

Нормальное христианское поведение оказывается невозможным в нечистом, нехристианском месте.

Афанасий Никитин мучится тем, что не может молиться Христу (а только Богу-Отцу), не соблюдает праздника Пасхи, постов и т.д. Но в «бесерменской» земле их и нельзя соблюдать. И нельзя писать и говорить на «святых», «праведных» языках — русском, церковно-славянском.

И Афанасий Никитин писал на татарском, персидском, арабском языках. В нечистом, нехристианском пространстве надо пользоваться нечистым, басурманским языком.

Афанасий Никитин постоянно молится, в его «Хождении…» много молитвенных обращений, религиозно-лирических отступлений. Он выступает как ревностный и притом вполне ортодоксальный христианин. Но к Богу ему приходится обращаться то как к «олло» (по-арабски), то по-персидски («худо»), то по-татарски (таньгры). Он использует и мусульманскую молитву, но рядом вставляет «Иса рухолло, ааликсолом», то есть «Иисус, дух Божий, мир тебе».

Плохо ему без поминания имени Христа, но и назвать его должно на «бесерменском» языке.

«Это восприятие, вероятно, имеет глубокие корни и, возможно, восходит к архаическим, дохристианским представлениям, которые затем переосмыслены в христианской перспективе. С принятием христианства святость Руси определяется ее вероисповеданием, и замечательно, что жители этой страны — и прежде всего простой народ, поселяне — именуются „керестьянами“, то есть „христианами“. Обозначение простонародья христианами едва ли не столь же беспрецедентно, как и наименование „Святая Русь“ [84], — свидетельствует такой крупный ученый, как Борис Андреевич Успенский.

Да, перед нами ярчайший пример того, как глубочайшая архаика, которая в более счастливых землях исчезла еще в языческие времена (например, ритуального разделения на «свою» и «чужую» землю не было в античном мире), а на Московской Руси прорастает в отношения внутри христианского мира.

Сменился только знак, метка «своего» и «чужого». Теперь «свое» — это истинное, русское православие. Православие, суть которого требует уточнения: что это именно русское, правильное православие.

Между прочим, это совершенно языческое, вполне первобытное отношение к себе и другим дожило в России до XX столетия и в совершенно первобытных формах.

Обычай при отъезде за границу носить с собой землю в мешочке, возле креста, то есть уносить с собой свою, праведную землю. В XX веке русская эмиграция массово воспроизводила этот обычай, пришедший из родоплеменного общества. При похоронах Шаляпина в его могилу ритуально бросали родную землю, чтобы он был похоронен хотя бы частично в своей, в праведной земле. И причем бросали-то кто? Высоколобая интеллигенция, дворянство, профессура, люди искусства; люди, казалось бы, очень современные, образованные и умные.

Насколько сильно все иностранное не праведно для многих русских людей еще в XIX веке, свидетельствует текст такого тонкого знатока народных обычаев и поверий, как Н. В. Гоголя: «…Вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море… По левую руку видна была земля Галичская» [85].

Прошу Вас, читатель: возьмите карту и мысленно встаньте на Украине лицом на юг, чтобы впереди перед Вами «засинел Лиман», а «за Лиманом разливалось Черное море».

Ну, и с какой стороны окажется у Вас «земля Галичская»?

Ну конечно, по правую руку! Но правая сторона в народных представлениях — это «правильная» сторона. И Гоголь уверенно поместил «не правильные» страны с левой, «не праведной» стороны. Естественно, он вряд ли думал об этом специально и написал, как написалось. Но тем ценнее свидетельство. Отметим, что и «земля Галичская» для него — земля не праведная, земля иностранная. Любопытно…