«Ярдань»
«Ярдань»
Из сборника «Ярополчские сказы».
Впервые напечатано в газете Владимирской писательской организации «Слово» в 1990-м году.
Кисть касается холста, краска ложится на грунт. Вначале яркая, ядовито-зеленая, смешиваясь с белой и фиолетовой, дает нужный холодный тон – цвет просыпающегося утра.
За холстом, так же как за отступающим туманом, проясняется сад. За холстом поднимается второе солнце – бледное в молочном воздухе.
Тихо ударил колокол в часовне Никольского монастыря, недалекой, едва видной за садом, спрятавшейся на вершине Ярилиной горы у края оврага, – там, где ее никто не видит, куда нелегко добраться… Нужно идти через сад, раздвигая кусты, переходя по досочкам ручеек и болотце… Можно, конечно, и в обход – по дороге, вдоль забора, но там редко ходят: далеко.
Игнат любит писать этюды утром – он встает перед мольбертом, щурится. Он замечает полосы на сапогах, оставшиеся от росы, и ржавый потек от гвоздя в доске забора, и качающийся одуванчик.
Рядом по колено в тумане и одуванчиках гуляют по саду коровы, хрумкая сочной, сырой травой, позванивая боталами и бубенчиками. Иногда они поворачивают в сторону Игната большие рогатые головы, смотрят долго и вдумчиво, как умеют смотреть только коровы… Медленно двигают челюстью…
Игнату почему-то хочется видеть себя маленьким, не больше кузнечика или муравья, – какими бы тогда громадными, цепляющимися рогами за тучи, показались эти сильные, неторопливые животные… А, и в самом деле, мы очень-очень маленькие, затерялись где-то в этом огромном мире… Но в то же время – сами пытаемся творить мир (не странно ли это…), переносим его красками на маленький холст…
На холсте появляется сад, тропинка, ведущая в темноту, в овраг, где на заросшем дубами и осинами откосе Ярилиной горы в узком ущелье никогда не умолкает речушка Змейка – тихая, смирная… Но весной и она меняет нрав, она вбирает в себя весь скопившийся за зиму снег, поднимается чуть не до краев оврага, выходит из берегов, затопляет под горой половину города…
Город становится похож на «Русскую Венецию». Под домами, унылыми пятиэтажками и покосившимися деревянными избами открывается второе небо (кажется, будто дома, заборы, деревья летят). Все достают из погребов банки и кадушки, надувают резиновые лодки; автобусы и машины ходят по брюхо в воде. А шоферы начинают воображать себя гондольерами – им осталось только запеть серенады под баклонами любимых, что высовываются оттуда в фуфайках и пуховых платках…
Вот что может лихая Змейка! И так бы она и бузила-бурлила, нося по городу мусор, если бы проснувшийся от зимнего сна Ярила-Солнце не усмирял ее, осушая вокруг все и загоняя речку обратно себе под ноги – к подножию Ярилиной горы…
Жаль – скоро Змейку и вовсе покорят, заключат в трубу и забетонируют… Странно – людям не нравится жить в Венеции…
Людям многое не нравится – тем, что живут под горой, в пятиэтажках, в пыльном микрорайоне, – там, где громыхают на выбоинах грузовики, ревут мотоциклы, где качаются на качелях дети… Да, там есть и дети… Дети, мечтающие сбежать в «далекую-далекую галлактику», где «давным-давно» идут Звездные войны…
Это действительно так, достаточно посмотреть их рисунки на свободную тему.
Вот, например, – фиолетовое небо, три солнца – розовое, синее и белое… Закрученные вертелами небоскребы, паутина дорог, космодромы, диковинные, многогорбые, прыгающие машины, многокрылые верто-самолеты и инопланетяне: они – в полосочку либо переливаются радугой. Вот в каком мире они живут, – спустись с горы – там иная Вселенная.
И эта Вселенная наступает, захватывает нашу. Не потому ли Никольский монастырь на плеши Ярилиной заброшен, замусорен, стекла выбиты, своды обрушились, входы заложены кирпичом?
Чтобы в него попасть, нужно долго карабкаться по стене, по старой кладке, рискуя упасть и расшибиться, – потом через дыру в крыше… и, – попадаешь внутрь, в темную келью…
Когда Илья помог забраться туда студийцам, дверь в соседний зал он смог отворить не сразу – слишком она была тяжела, заржавлена.
Он с силой надавил на створку – со скрипом петель, грохотом упавшего засова дверь подалась и – там за дверью, в свете и пыли замелькали крылья, забеспокоились, запорхали, забились потревоженные голуби, а за ними – херувимы, те, что на куполе…
Раскрылся огромный разрушенный зал, внизу открылся провал, груды кирпичей, остатки сводов. На головокружительной высоте, у самого купола, висело Распятие, – дубовый крест, весь белый от птичьего помета, с сидящими на нем голубями, с поникшим Иисусом…
В зале был взрыв, – давно, еще в Гражданскую войну люди со звездами на буденовках подложили в подклеть ящики с динамитом… Соседний храм разрушили в пыль, но на сей взрывчатки не хватило, стены уцелели, лишь обрушилось перекрытие и пласты штукатурки осыпались… И только спустя полвека из всего порушенного тут восстановили часовенку, что неподалеку, из коей покой сих руин изредка беспокоит звук одинокого поминального колокола…
Кто взорвал сей храм? На него будто обрушилась кара Небес… Может, это кара Ярилы-бога, знак коего – та же пятиконечная «буденовская» звезда? Да ведь когда-то и строители сего храма разрушили предыдущий, что носил имя Ярилы… Да… История повторяется, но никогда и ничему не учит…
Не отсюда ли – Звездные войны на рисунках детей? Они, верно, думают, что это инопланетяне разрушили храм! Вот они – обломки прежней цивилизации, а по ним идет следующая, захватывает новые земли, застраивает их безликими пятиэтажками, заковывает в асфальт – надвигаются, поднимая пыль, грузовики, перечеркивают небо авиалайнеры…
* * *
Кстати, недавно Игнат видел инопланетянина. Почти настоящего!
Тогда, по случаю хорошей погоды, студия вышла на этюды. Все устроились напротив Никольского монастыря, на вале, развернули листы ватмана.
Игнат ходил между учениками, поправлял, ставил руку.
– Мм… маковки немного съехали…
– А я их, Игнат Васильевич, закрашу ветвями – вот отсюда ветви свешиваются…
– Да, но откуда… – Игнат удивился. – Здесь нет…
Ученик улыбнулся, показал:
– А вы представьте, что я рисую во-о-он там!
Игнат невольно оглянулся и вдруг увидел, как из березовой рощицы вышел – инопланетянин. От неожиданности Игнат вздрогнул.
Не сразу Игнат сообразил, что это не инопланетянин, а просто – негр, не так часто негров можно увидеть в Ярополче.
На негре были джинсы и что-то яркое, полосатое – типа пижамы. Из сумки он вынул видеокамеру и стал снимать монастырь, – будто так и положено.
За ним шла группа туристов, с ними экскурсовод, который указывал на монастырь. Очевидно, туристы хотели пройти внутрь, но экскурсовод не пускал, говоря с иностранным акцентом:
– Нихт! Ноу! Реставрейшен! Понимэйшен меня? Спик-шпрехен зи мир битте-дритте? Что, никак? Вот тетери непонятливые!
– О! Уеs! уеs! – отвечали туристы.
Игнат заметил, что ученик стал торопливо набрасывать негра рядом с монастырем,
– Как можно! – Игнат наклонился к нему: – Никогда не видел ничего более несовместимого… Ты если негра рисуешь, то рисуй и пальмы. Негр и березы! Негр и монастырь!..
* * *
Игнат Васильевич живет в месте глухом, за садом, на отшибе. Там, за деревьями и крапивой, можно увидеть покосившийся некрашеный забор и крышу его дома, обитую с одной стороны дранкой, с другой – железом.
С этого края Ярополч по-деревенски путается улочками, покосившимися домиками, поднимается в гору, к бывшему Николину монастырю, нахлобученному на плешь Ярилиной горы…
За монастырем разбит сад, за садом по краю оврага, недалеко от старого, заброшенного кладбища, стоят пустующие дома, хозяева которых поумирали да поразъехались, – а рядом, у обрыва, съехал в овраг подмытым углом дом Игната.
В глухом месте живет Игнат Васильевич, да к тому же – хоть годы его подходят к пятидесяти – живет один, жены у него никогда не было, родители умерли.
Может быть, из-за этой одинокой жизни, да из-за того, что живет он рядом с кладбищем, и начали про него шушукаться: будто он – повредился в уме…
А после того, как послушали, о чем рассуждает Игнат на Водосвятии, в сем уверились окончательно.
На Водосвятие, в Христово Крещение, ярополчане устраивают крестный ход к Змейке. Обычай старинный и красивый.
Вереница людей спускается по протоптанной в снеге тропе, петляющей под оголенными дубами от часовенки к проруби; впереди – поп, за ним идут старухи, завернутые в черное, стариков нет: много ли их осталось после стольких войн…
На бычагах Змейки прорублена большая прорубь – «ярдань»; священник опускает в нее серебряный крест, поет:
– Когда Ты, Господи, крестился в Ярдане, открылось прославление Святой Троицы…
В темноте это делается, в тайне, – прячутся люди в овраге от любопытных взглядов, от электрического света… Горят только свечи, их закрывают ладонями от ветра. За горой – город, огни; рядом – слышно – гудит трасса, над головой мигает самолет.
Машины и самолеты оттеснили прошлое к кладбищу, в овраг, слепят его и глушат, пугают моторами, ждут когда оно само смешается с темнотой, минет….
Бабушки, крестясь, скидывают шубки, остаются в белых сорочках. Они подходят к проруби, быстро окунаются в ледяной воде.
– Возврати мне радость спасения Твоего, и духом владычественным утверди мя…
Здесь-то в тот раз и увидели Игната Васильевича.
Он спустился от своего дома по тропке. Выглядел странно, – распахнутая рубаха, растрепанная борода, обуви на ногах не было. Он босыми пятками месил снег. В руке держал ведро – для святой воды.
– Да пропустите же и меня к Ярданю! Ярилиной водицы жажду испить! – вот так и сказал. Да громко так, чтоб, значит, все слышали.
Поп-то от неожиданности чуть крест свой не утопил в проруби.
– Свят-свят! Не поминай беса языческого на празднике господнем!..
Тут и бабки стали Игната от проруби отгонять, так что он чуть всю воду зачерпнутую не расплескал.
– А я что? – беззлобно отмахивался он от бабок. – В «Ярдани», там ведь та вода, что Ярила дал… Вот по весне он все снега растопит, сами то же и увидите!..
* * *
Пустой старый дом… поскрипывают половицы, поет сверчок. Игнат лежит на кровати бородой кверху, ворочается, стонет, на лбу его высыпает пот…
Ему видится, что он сидит один на вершине горы, на камне разрушенного храма, да только не того, что разрушили буденовцы, а еще более древнего, языческого…
Он чуть наклонил голову. На нем ярига белоярова, жреческое облачение. Он – сосредоточен.
Медленно, чувствуя в себе необыкновенную силу, он поднимается, протягивает перед собой руки… Его тело немеет, он чувствует, как с кончиков пальцев стекает сила, от которой стал сворачиваться горизонт… И вот – он уже в луче света, ноги оторвались от земли, – он – летит к Солнцу, к Яриле, он сам – свет…
Игнат просыпается – прямо в глаза бьет яркая, полная луна. Он задегивает занавеску. Снова закрывает глаза…
…Игнат бежит по саду, затем по оврагу спускается к речке Змейке… Но вдруг впереди появляется негр с видеокамерой:
– Игнат Васильевич! Что вы здесь делаете? Вы что не знаете, что вам нельзя здесь воду набирать?!!
Игнат бросается в сторону, в овраг. Успел негр его заснять, или нет? Он же колдун, служит самой Смерти! Он же еще черт знает что натворит с этой записью! Проткнет экран иголками, а он от сего заболеет и умрет! Надо уходить, уходить!
Оврагом Игнат пробирается к монастырю… Фу-у… Кажется, никто не заметил, теперь он в безопасности… Он бежит по монастырю – монастырь огромный, множество переходов, лестниц, залов, – он поднимается все выше, выше…
И это уже не монастырь, а Звездный храм, выглянешь из окна… а там Млечный путь с мириадами звезд, и сияет там сам Ярила-Солнце!
А вот – и звонница в колокольне, устремленная в небо как ракета… Какая же она большая! Какой же колокол ей нужен! Но колокол сняли – нет колокола, нет!.. Буденовцы сняли!
Игнат напрягся… и – увидел колокол… Взял веревку… Но – почувствовал, что звонница начала раскачиваться, сверху посылалась штукатурка. Он выглянул из оконного проема, глянул вниз.
Внизу работал экскаватор – там негр рушил стены…
* * *
– Дети, сегодня я занимаюсь с вами в последний раз… Итак, сегодня у нас натюрморт.
Игнат поставил на стол засохшую ветку сирени, так чтобы на нее падал свет из окна.
Все начали рисовать натюрморт. Игнат тоже встал у этюдника, прищурил глаз, выставил карандаш, чтобы измерить пропорции.
– Не правда ли, удивительно… – сказал он. – Обыкновенная ветка сирени, засохшая. Просто – ветка. Но и у ветки есть своя история… Важно увидеть это. Почувствовать. Увядание… Не нужно повторять форм, можно нарисовать все – одной линией, или цветом, угадаешь цвет – получится чудо, рисунок будет пахнуть сиренью, говорить о старости, о близкой смерти… Понимаете, живое – и умирает… И всем нам когда-то придется также умирать… В этом все дело.
Умереть… А… вы не думали что там, дальше?..
Гороховец, 1981 – Геленджик, 1989 г.
Гой ты, Леля, Лелюшка!
Ты для сердца милая!
Ласковая девица
со златыми крыльями…
Ты скажи-поведай нам,
как же без печали жить…
Коли нет любви,
можно ль не тужить?
Выходила Лелюшка
за Ирийские врата,
Выпускала Сокола
пёрышком из рукава…
И во полюшко ходила
да срывала первоцвет…
Только без любимого
мил ли белый свет?
1989 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.