Глава 4 Волго-Дон[28]

Глава 4

Волго-Дон[28]

Семён Мальцев и князь Пётр Серебряный

Звонкие удары гонга летели над морскою водой, отзываясь в горах. Срезая мелкую волну, легко, как чайка, скользила вдоль цветущих крымских берегов красно-золотая галера Мир-Серлета. На устланной коврами кормовой площадке, окруженной резной балюстрадой, над сверкающим оружием отряда секбанов — личной охраны султана — раскачивался чёрный хвост огромного бунчука капудан-паши, повелителя Карадениза — Понта Эвксинского.

Сам Мир-Серлет, развалясь на ковровом помосте, любовался слаженными взмахами весел покрывавшего море флота. С расписными галерами-маштарда, приведёнными им из Золотого Рога, соединились в кильватерных колоннах 300 черных кадырга (каторги) прочной кафской постройки.

Не полагаясь на тянущий к берегу ветерок, капитаны шли без парусов, под которыми негде было бы маневрировать. Весь морской простор, докуда захватывали взгляд и слух, двигался за бунчуком паши, звенел металлом гонгов и глухо скрипел кожаной обивкой уключин.

Мускулы рабов, как и везде в империи, подчиняясь порядку и дисциплине кнута, обеспечивали слаженное движение машины завоеваний, несли на себе блещущую сталью и бирюзой османскую рать.

Длинные весла галеры Мир-Серлета мерно месили черноморские волны. Внизу, под палубным настилом, на отполированных телами скамьях, за рукоятками весел копошилось в полумраке скопище грязно-смердящих гребцов. Части корабельного двигателя были нанизаны на проложенную вдоль киля цепь связками от борта до борта. Бритые головы рабов со всех концов империи тонули под палубой в массе заросших, длиннобородых и длинноволосых славянских гребцов. Освоившись в полумраке, глаз мог увидеть среди гребцов длинноусых венгров, кудрявых кряжистых италийцев, носатых кавказцев. На скамьях сидели вперемешку сербы и хорваты, болгары и греки, поляки и австрийцы, мордовцы и ногайцы. Одетые в отрепья представители десятков окружавших империю племён и народов двигали в такт звонких ударов тяжёлые весла корабля капудан-паши. Разобщенные верами и языками, они были объединены цепью невольников и ударами сплетенных из бычьих членов бичей дюжих полуголых надсмотрщиков.

* * *

Отупевшие от однообразных усилий лица гребцов, казалось, говорили о полной покорности судьбе. Зверообразные морды надсмотрщиков с бегающими глазками выслужившихся холуев не видели никаких признаков неповиновения, не выделяли из толпы ни одного взгляда человека разумного, которого было бы полезно замучить в назидание остальным. Не отличался от других и человек с замотанной в тряпицу головой, сидевший на «легком» месте у борта, где рукоять общего весла имела меньший размах и куда реже доставал бич надсмотрщика, опасавшегося сгибаться над гребцами.

«Итак, война началась, — думал русский дипломат, а ныне гребец турецкой каторги Семён Елизарьевич Мальцев. — И началась так, как мы ждали».

Мысли с трудом ворочались в порубанной татарской саблей голове. Представление о времени стиралось однообразным движением весла.

«Она начала готовиться уже тогда, когда рухнула Казань и русские смело пошли вниз по Волге. Москва внимательно следила за военными успехами могучей Османской империи, простиравшей победоносную саблю над Европой, Азией и Африкой. Турецкая рука действовала через вассальный Высокой Порте Крым, Кавказ, мутила Ногайскую орду».

Семён вспоминал, как был озабочен в 1553 году его отец-дипломат, когда ногайский хан Юсуф собрал почти сто двадцать тысяч всадников для похода на Москву. Тогда хана удалось удержать от войны. Это была крупная победа русской посольской службы. А на следующий год брат Юсуфа, мирза Исмаил, соединил свои войска с русскими у Переволоки. Служилый ханыч Дервиш-Али, а правильнее сказать — воеводы Юрий Шемякин-Пронский и Игнатий Вешняков беспрепятственно прошли волжским путем, открытым им дипломатами. Астраханский хан бежал, но был настигнут и разбит объединённым войском. На всём своем протяжении Волга перешла под власть великого государя московского.

От Москвы до Астрахани — долгий путь. Огромная земля, вошедшая в Русское государство, населена была многими племенами. Удержать её саблей нечего было и думать. У царских советников — Избранной рады — умные головы были в цене. Крымский хан хотел взять Астрахань руками Больших Ногаев. Не вышло. Ногайская орда была расколота. Часть мурз ушла в Крым, часть — к хану Синей орды, давившему на ногаев с востока.

Крымский хан пытался сплотить против русских черкесские княжества. Советник посаженного Москвой в Астрахани Дервиш-Али, знаток Востока Иван Тургенев договорился с пятигорскими черкесами о совместной борьбе с Крымом; затем к союзу примкнули жившие по Тереку кабардинцы. Владетели Дербента, Шемахи, Иверии убедились в выгоде мира и торговли с русскими, но были осторожны, дабы не разгневать тесными отношениями с северянами могущественных османов.

Бич надсмотрщика задел раба по незажившей ране на голове. Мальцев упал на весло, но второго удара не было. Несколько рядов каторжан привстало с лавок, продолжая грести. Надсмотрщики демонстративно отступили, зная, что последует, если весла останутся в воде. Флагманская галера вильнёт в сторону, сбивая строй флота. Тогда никакой расправой над рабами не спасёшь свою шкуру от гнева капудан-паши! Через несколько десятков участившихся ударов гонга на гребной палубе не осталось воспоминаний о происшествии. Семён Елизарьевич очнулся и снова держался за весло, которым гребли товарищи по несчастью.

«Думать, вспоминать всё по порядку! Иначе не вынести каторги и потерпеть поражение. Он не раб, он посол и должен довести службу до конца».

Под руководством отца в посольствах в 1556–1559 годах Мальцев познавал силу дипломатии. Он изучал языки и наречия, разбирался в делах Ногайской орды, где правил хан Исмаил, убивший своего брата Юсуфа и захвативший престол. Огромные пространства, в которых утонуло бы множество сильных ратей, были взяты и держались за Россией силой политики. Орда была связана. Хан не мог выступить против малочисленных русских сил в Поволжье. Он умолял царя не выпускать из Москвы Юнуса-мирзу, сына убитого им Юсуфа. Популярность Юнуса была высока: он мог бы собрать орду в кулак. Силы же Исмаила таяли. Он становился все более зависимым от политики Москвы. Елизарий Мальцев и его сын Семён поддерживали надежды: воинских людей — на Юнуса, Исмаила — на московского царя, его сына Магмет-мирзы — на власть. Каждое их слово сберегало людскую кровь. Когда Дервиш-Али перешел на сторону Крыма и к городу выступила татаро-турецкая рать, ногаи и их соседи остались на стороне России. Крымский хан вновь опоздал: русское войско выгнало изменника из Астрахани и укрепило город. Татары и турки отступили.

Царь Иван Васильевич Грозный. Гравюра XVI в.

В Ногайской орде Семён Мальцев сделался даже популярнее своего отца. В 1560 году он выполнял самостоятельную миссию к наследнику ханского престола и стал его другом. Ногаи просили царя впредь присылать к ним таких послов, как Семён.

Под сенью благодетельного мира в тылу, находившиеся уже ближе к Стамбулу, чем к Москве, воеводы укреплялись на Северном Кавказе. В 1563 году крымскому хану стало ведомо, что русские воеводы с тысячей стрельцов выстроили крепость на реке Терек. Сохранявшие относительную самостоятельность народы Северного Кавказа всё более верили в защиту от страшного османского соседа, предлагаемую Россией.

В то время московская дипломатия ещё раз показала силу невооруженной руки, схватившись с великим хитрецом, многоопытным правителем дел султана Сулеймана II Кануни (Законодателя) Великолепного, великим визирем Мехмет-пашой Соколлу.

* * *

Великий визирь гигантской империи, достигшей под его управлением наивысшего расцвета, простершейся от Багдада до Гибралтара, был человеком обстоятельным. Русская дипломатия внимательно следила за деятельностью визиря, сумевшего организовать администрацию и финансы империи так, чтобы система османской власти не рухнула под собственной тяжестью.

Чёткое военно-хозяйственное планирование Соколлу обеспечивало слаженное движение огромных масс османских войск к победам на Средиземном море и в Иране, в Европе и Африке. Относительно России соображения Мехмет-паши также вылились в чёткий план. Не учтены были только влияние и умение русских дипломатов.

Изображение Ивана Грозного. Гравюра XVI в.

Стремительность действий Соколлу превосходила воображение, свидетельствовала о тщательной повседневной подготовке ко всяким осложнениям. Через несколько недель после известия о закреплении русских в Кабарде янычарский ага отбыл из Стамбула в Крым с указом о походе против России и набором детальных инструкций. Крымскому хану предписывалось к весне готовить запас, кормить коней, изготовить тысячу телег и т. п. Поводом к «священной войне» была мгновенно организованная просьба неких представителей черкесов, астраханцев, казанцев и ногайцев о помощи против русских воевод в связи с трудностями, возникающими якобы при поклонении мусульманским святыням, находящимся в стенах Астрахани.

Обращение к султану как к «халифу всех правоверных» не могло не возыметь действия на Сулеймана Великолепного, чрезвычайно дорожившего этим подкреплением своей политической власти, добытым ещё в 1512 году саблей его предшественника Селима I. Осторожный и решительный Сулейман видел в захвате Астрахани и всего Волго-Донского междуречья полезный шаг, объединяющий под его рукой золотоордынское наследие и открывающий новые перспективы движения на Восток в обход Ирана. У Соколлу, как выяснилось позднее, были свои соображения.

Однако, как только янычарский ага ступил на землю Крыма, где в Кафе должен был создать базу похода, он оказался в центре внимания московского посла Афанасия Фёдоровича Нагого и его людей. Вершиной их деятельности по сбору сведений явилось пиршество с самим агой, чьи неосторожные речи высветили последние штрихи плана Соколлу. Вскоре он был доложен в Москве.

Крымский хан в сопровождении ударного корпуса янычар и турецкого флота должен был идти вверх по Дону до Переволоки. У устья реки Иловли артиллерия и припасы перегружались на мелкие суда и поднимались до места, отстоящего на семь вёрст от реки Черепахи, впадающей в Волгу. Здесь специально подготовленные работники были намерены с помощью привезённых на судах заступов, кирок, буравов и носилок прорыть перешеек каналом, возле которого построить крепость.

В окончательном виде Волго-Донской канал должен был пропускать боевые корабли османского флота, обеспечивая империи господство на Волге и Каспии. Трасса канала была заблаговременно смечена и рассчитана. Во время его строительства турецкий корпус ставил крепость на Волге и брал Астрахань, подчиняя все окрестные племена султану с помощью татарской конницы. Частные распоряжения великого визиря касались сосредоточения войск и заготовки всех предметов, необходимых для осуществления мероприятия.

Учитывая тайные думы хана Девлет-Гирея, русские послы через высокопоставленных лиц Крымского ханства осветили перед ним перспективы укрепления Османской империи в Северо-Восточном Причерноморье и Диком поле. Из первостепенной политической фигуры в этом районе хан рисковал превратиться в заурядного вассала Порты, мальчика на побегушках у турецких беклербегов.

Девлет-Гирей мечтал о захвате Астрахани и Поволжья, но только для себя. У него хватило сил и влияния, чтобы убедить Стамбул в авантюрности затеи, в том, что ожидать всеобщего восстания против русских в пользу Османской империи не приходится. Тонким ходом хана было указание на недостаточность одного турецкого корпуса для завоевания господства на Дону и Волге. Отвлекать большие силы на этот второстепенный театр военных действий Сулейман Великолепный был не согласен из-за острой обстановки на Западе.

Русские дипломаты знали, что, когда речь шла об определении приоритетов в использовании военных сил, султан был непреклонен. Он легко воспринял аргумент Девлет-Гирея, поскольку тот соответствовал его стратегическим взглядам. Принцип массирования всех сил и средств на направлении главного удара — по Священной Римской империи германской нации — был для Сулеймана Кануни выше политических, религиозных и даже финансовых соображений.

Под плеск вёсел Семён Елизарьевич ещё и ещё раз перебирал в памяти сведения русских посольств, убеждаясь, что все эти годы они доставляли правительству исчерпывающую информацию о взглядах Высокой Порты в сторону российских рубежей. Москва имела возможность правильно распределять силы соответственно мере действительной опасности.

После провала плана похода на 1564 год Соколлу отошел в тень, предоставив убеждать султана его дефтердару, главному хранителю финансов империи Касим-бею и возглавляемой им черкесской группировке при стамбульском дворе. Касим-бей указывал Сулейману Великолепному, что Астрахань является ключом к одному из главнейших торговых путей между Европой и Азией и приносит огромный доход. Захватить Астрахань, по словам Касим-бея, значило получить в свои руки почти неисчерпаемый источник пополнения истощенных войнами финансов Порты.

Изображение Ивана Грозного Гравюра XVI в.

Однако, по сведениям Посольского приказа, нажим Касим-бея не удался. Официально султан Сулейман требовал от Москвы оставить Астрахань, но собственным приближенным заявил твердо:

— Воевать с московскими государями, с которыми ещё деды мои были в дружбе, не вижу причин. Они не захватили у Порты ничего. Астрахань — не наша турецкая земля. Её московскому государю Аллах дал!

Ни одна победа не даётся навечно. Семён Мальцев это хорошо знал. Не напрасно именно весной 1568 года его направили с важным заданием в Большие Ногаи. Друг Семёна мирза Магмет и его отец хан Исмаил умерли. Ханом стал слабый Дин-Ахмет, а наследником — энергичный Урус-мирза, кочевавший по берегам Волги как раз близ Астрахани.

Случайно ли? Афанасий Нагой в Крыму считал, что нет. Еще весной 1567 года пленный казак Степан Алферьевич Корышев сообщил ему, что был схвачен и продан в Крым людьми Дин-Ахмета и Уруса, имевшими грамоты к хану Девлет-Гирею о союзе против Москвы.

Надежда на этот союз, возможно, объясняла изменение позиции Крыма в подготовке имперского похода на Астрахань. По сведениям послов Нагого и Писемского, Девлет-Гирей был сильно обеспокоен успехами, которые имела, по его представлениям, Россия в войне на Западе, раздражён усиленным строительством русских крепостей на Тереке и стремительным движением русских поселенцев на Восток, где уже сибирский хан Едигер, жители Иртыша и Югорской земли признали вассальную зависимость от Москвы.

Множество людей разных национальностей и вер, страдавших под ханским игом в Крыму, тайно извещало русских дипломатов о подготовке Девлет-Гирея к большой войне. Среди сообщений особую тревогу Посольского приказа вызывали данные о пребывании в Крыму тайных послов из Больших Ногаев и бывшего Казанского ханства.

По дороге в Ногайские степи Мальцева нагнал гонец с дополнительным сообщением первостепенной важности. Из Крыма извещали, что новый султан Селим II (1566–1574){25} по совету Соколлу, назначил наместником в Кафу ярого сторонника войны с Россией — Касим-бея, получившего звание паши и беклербега кафинского. В связи с его прибытием Девлет-Гирей провел совещание высших чинов ханства. На совещании присутствовали секретные агенты Нагого и Писемского.

Благодаря расторопности русских послов стало известно, что султан принял посольства Хивы и Бухары, призывавшие Османскую империю к походу на Астрахань, где, по их словам, таможенные сборы доходят до тысячи золотых в день. Султан одобрительно отнесся и к плану Девлет-Гирея, призывавшего отрезать Иран от торговли с Европой через Астрахань, сделав её основной базой борьбы на Востоке. Обсуждавшаяся на совещании в Бахчисарае грамота Селима II содержала приказ о начале войны с Россией летом 1568 года.

Деятельность русских послов в государствах и ордах юго-востока входила в решающую стадию. От Семёна Мальцева требовалась точная информация о позиции Больших Ногаев, в кочевьях которых должна была развернуться война между Россией и Османской империей. Объединение мусульманского населения Поволжья и Северного Кавказа с Высокой Портой и Крымским ханством, с ханствами Туркестана грозило изменить судьбы России и Ирана.

Переговоры с ханом Дин-Ахметом и Урус-мирзой, как и следовало ожидать, свелись к изъявлению повелителями Больших Ногаев своей преданности Москве и рассказам о победоносных сражениях с казахами. Семён Елизарьевич тщательно взвесил сведения о деятельности Хакк Назар-хана и его сподвижников, объединявших казахские орды и превращавших казахов в заметную политическую силу, которая при разумном подходе могла послужить интересам Руси.

Но послу требовалось узнать об истинных намерениях Урус-мирзы. Частично об этом говорили преданные друзья Руси в ханском окружении, кое-что прояснялось поведением явных и тайных сторонников крымского хана. Нужны были точные сведения, хранившиеся в секретном архиве. И дипломат сумел найти к нему ключ. Однажды ночью, после трудных многодневных усилий, Семён Елизарьевич получил в руки кожаную сумку в обмен на увесистый кошель с деньгами. То, что хранилось в сумке, было гораздо дороже денег.

Проверив охрану юрты, Мальцев дрожащими руками развернул первый свиток. Это была грамота султана Селима II хану Дин-Ахмету, говорившая о решении Высокой Порты начать войну в междуречье Волги и Дона и предлагавшая хану имперское покровительство.

Две грамоты крымского хана свидетельствовали о желании Девлет-Гирея заключить военно-политический союз с Большими Ногаями. В грамотах нетрудно было разглядеть стремление Крыма уклониться от прямого подчинения Османской империи и создать объединение орд под собственным главенством. Слава Батыя явно не давала спокойно спать Девлет-Гирею. Это надо было учесть. Грамоты из Хивы, Бухары и некоторых кавказских княжеств, склонявшихся к Порте, были быстро прочтены Мальцевым.

Планы Урус-мирзы предстали перед послом во всей неприглядности. Ответные грамоты от имени Дин-Ахмета показывали склонность властителей Больших Ногаев поддержать объединение антирусских и антииранских сил в регионе. О готовящейся коалиции следовало немедленно известить Москву. Утром грамоты были уже переписаны и снабжены комментарием посла. Кожаная сумка вернулась на своё место в архиве, а гонцы Семёна Елизарьевича, спрятавшие в подкладках одежды драгоценный груз, растворились в просторах Дикого поля. Все, даже друзья, должны были думать, что отчёт о деятельности в ханской ставке посол повезет на Русь при себе.

На обратном пути из Ногаев Мальцев обдумывал значение противоречий, проскальзывавших в разговорах советников Дин-Ахмета и прочитывавшихся между строк тайных грамот. Готовность к измене была налицо, но сговаривавшиеся стороны переполняло застарелое недоверие друг к другу. В критический момент несколько хорошо продуманных слов могли круто изменить игру и заставить игроков схватиться за ножи. Москва должна это учесть. Семён Елизарьевич ещё не знал, что и учитывать, и действовать придется ему одному.

14 марта 1569 года посольство Мальцева под охраной станицы служилых татар Крыма Таишева достигло Переволоки и заночевало на Царицыне острове. Рядом с россиянами разбили свой лагерь послы хана Дин-Ахмета и Урус-мирзы, имевшие 200 человек свиты. Заутро на противоположном берегу замечено было движение вооруженных людей.

Уже во время перестрелки Семён Елизарьевич узнал противников. Это был Енговат-мирза Шийдяков со своими воинами и людьми улусов Казы-мирзы ногайского, подвластных крымскому хану. Нападавших было немного — около 170 воинов. Твёрдо надеясь пробиться, Мальцев приказал садиться в лодки и с боем уходить вверх Волгою к близким уже казачьим городкам.

Посол подозревал, что нападение было не случайным, и вскоре в этом убедился. Воины ногайских послов выступили против русских и не пропустили их к лодкам. Люди Крыма Таишева бились отчаянно, отступая вглубь острова. Здесь, в дупле дерева, Семён Елизарьевич спрятал важнейшие документы посольства, по которым можно было бы установить источники информации московского правительства. С саблей в руках Мальцев сражался с нападающими, пока его люди не были перебиты и сам он не упал с разрубленной головой.

Он очнулся на Дону, на пути в Азов. Молодой организм перенёс рану и постепенно шёл на поправку. У Семёна Елизарьевича было много времени на размышления. Ещё до того, как начались допросы, он тщательно продумал линию своей борьбы с османским нашествием.

Грамоты Больших Ногаев к царю, взятые на его теле, характеризовали Мальцева как очень влиятельного человека в Москве. Это придавало его выдаче ногайцами особое значение, подчеркивало их верность тайному союзу с Крымом и Портой. Турецкий правитель Азова Айдар-ага постарался принять Мальцева соответственно этому высокому положению. Однако Семён Елизарьевич приложил все силы к тому, чтобы ухудшить отношение к себе. Он настойчиво объяснял, что правители Больших Ногаев являются настолько верными и близкими слугами московского царя, что к ним отправляют молодых людей, по чину меньших, чем простые гонцы в Крым.

Айдару весьма хотелось верить, что ногайцы выдали действительно ценного человека, но настойчивое отнекивание Мальцева наводило на мысль, что Дин-Ахмет и Урус-мирза ведут с султаном хитрую игру, сохраняя на деле верность Москве. Тем более что кроме грамот самих ногайцев ничто не подтверждало посольский сан Мальцева.

Семёна Елизарьевича бросили в зиндан вместе с рабами. Он не возмутился, но воспринял это как должное, вводя Айдар-агу во все большие сомнения. Как раба турецкий правитель Азова отправил Мальцева в Кафу. Сидя на цепи под палубой, посол внимательно наблюдал за пассажирами судна. С помощью рабов-славян он мог следить даже за разговорами интересующих его людей. Так были выявлены Саин-мирза и Теней-мирза, пробиравшиеся в Крым из Астрахани с поручением от заговорщиков, намеренных сдать город неприятелю.

Чувствуя себя в безопасности, они выбалтывали довольно много имён. Мальцев зафиксировал их в своей памяти.

Профессиональное чутье заставило его выделить на судне ещё двух человек — казаков Ширяя и Колмака, ехавших в Крым якобы на поиски угнанных туда родных. Казаки были, пожалуй, слишком молчаливы и вели разговоры столь однообразные, что это похоже было на разыгрывание принятой легенды перед возможными слухачами.

Урожай сведений получался неплохой. В Азове Мальцев отметил скопление более чем двухсот кораблей османского военного флота, которое, очевидно, свидетельствовало о скором начале похода согласно старому волго-донскому сценарию Соколлу. Число кораблей, огромные запасы продовольствия, телег и шанцевого инструмента говорили о масштабе и времени начала военных действий. Перед Мальцевым стоял вопрос, как передать все эти сведения в Москву.

Подходящим человеком оказался проданный в рабство воин посольской свиты Яныш Тенаев, хозяева которого плыли на том же судне. Он поклялся передать выученное наизусть сообщение Семёна Елизарьевича русским послам в Крыму, где бы они ни находились{26}.

Уже на рейде Кафы Мальцев убедился, что война, которую так долго ждали и которой надеялись избежать дипломаты, началась. Он был вполне уверен, что, несмотря на введённое в Кафе военное положение и необыкновенное усердие турецкой секретной службы, все необходимые сведения заблаговременно собраны и переправлены в Москву многоопытными дипломатами Нагим и Писемским{27}, не говоря уже о невидимой, но всепроникающей военной разведке{28}. Но совершенно невероятно, чтобы им удалось следить за неприятельской армией после её выступления в поход, находясь притом под домашним арестом. Эту задачу положил себе Семён Елизарьевич Мальцев.

На допросах перед турецкими и татарскими чиновниками в Кафе он упорно утверждал, что является простым порученцем, при этом старательно сеял недоверие к обещаниям властителей Больших Ногаев. Шаг за шагом Мальцев растил семена розни между Бахчисараем и Стамбулом, косвенно давая понять туркам, что если и стоит верить Дин-Ахмету и Урус-мирзе, то только в их обещаниях Крыму, и, наоборот, убеждая людей Девлет-Гирея, что их исконные враги-ногайцы помогут туркам сломить остатки независимости Крыма.

В подземелье кафинской тюрьмы, между допросами, Семён Елизарьевич, как только приходил в себя, подбирал товарищей для предстоящего нелегкого дела. Здесь он вновь встретил казаков Колмака и Ширяя, оказавшихся секретными посланцами Посольского приказа к самому предводителю турецких войск Касим-паше.

Грозный беклербег поначалу вступил в переговоры о «службе и дружбе» московскому царю, но внезапно бросил казаков в темницу{29}. Трое посольских людей составили ядро разведывательной и военной организации в сердце неприятельских сил.

Герб Московского государства. Гравюра XVI в.

Как они и предполагали, Касим-паша предпочел держать дипломатических пленников при себе, не слишком афишируя и своё внимание к ним. Скованные цепями, пленники были посажены на каторжные скамьи флота Мир-Серлета.

Так Семён Елизарьевич оказался в море у крымских берегов. Флот держал путь на Керчь и Азов, где капудан-пашу ждали ещё двести боевых галер. От Кафы до Азова шли более двух недель, сдерживая бег галер по рассчитанной скорости сухопутного войска.

На ночь флот швартовался к берегу, причём привязанные друг к другу корабли покрывали собой бухты, образовывая гигантский плавучий город. Гребцов сводили на берег и заполняли ими тюрьмы для невольников, во множестве покрывавшие в те времена побережье Крыма.

В эти ночи Семён, Колмак и Ширяй, измученные допросами в Кафе и каторжной работой, не спали. В темноте они искали соотечественников и давали им надежду расквитаться с неприятелями, а возможно, даже вернуться домой. Костяком тайной организации стали сто пятьдесят опытных в военном деле людей, плененных татарами в незатухающей войне на степных окраинах Руси. Здесь были путивльские дворяне во главе с Денисом Репиным, захваченные в Диком поле на сторожевой службе, семьдесят астраханских казаков с судна Прокофия Цвиленева, попавшего в засаду на Волге, рязанские и мещерские казаки Ивана Фустова из полка князя Петра Серебряного, не вернувшиеся из дальней разведки, известные своим мужеством севрюки — жители приграничной Северской земли.

Отобранные дипломатами люди были разбиты на группы, не исключая особой маленькой дружинки по борьбе с предательством, оставившей в крымских тюрьмах несколько задушенных ночью мерзавцев. К приходу флота в Азов организация распространила своё влияние на всё многонациональное сообщество товарищей по несчастью, оказавшееся за вёслами галер стамбульской и кафинской постройки.

К Семёну, Колмаку и Ширяю примкнули прежде всего военнопленные итальянцы и венгры, а также некоторые из османских подданных — греки, осужденные на каторжные работы. На кораблях, охваченных влиянием подпольной организации, было приковано цепями более полутора тысяч человек.

В том, что 80-тысячная османско-крымская армия найдёт на Руси достойную встречу, Мальцев не сомневался. Все детали похода Касим-паши и Девлет-Гирея были известны Москве, не только пушки и сабли, но и казна в сундуках Мир-Серлета была пересчитана. Не полагаясь на других, Семён Елизарьевич составил ещё один весьма подробный отчёт о неприятельском войске и планах его командования. Запомнив его слово в слово, Ширяй бежал с каторги, надеясь добраться до русского рубежа раньше, чем на него придёт война.

* * *

Нелёгок был путь гребного флота по Дону. То и дело, будто бы невзначай, корабли садились на мели. Жестоко истязаемые гребцы часто ударяли веслами невпопад. Корабли приходилось разгружать, перетаскивая на берег и обратно тяжёлые пушки и огромное количество шанцевого инструмента.

Чем далее забирались турки в Дикое поле, тем в больший приходили страх, отчаиваясь вернуться домой живыми. Даже те, кому были обещаны должности в завоеванных землях (Соколлу предусмотрел и это), начинали сомневаться в успехе тщательно задуманного предприятия. Три недели, отведённые на переход до Переволоки, давно прошли, а конца пути всё не было видно.

Всепроникающим шёпотом передавались в войсках и на гребных палубах рассказы Семёна Елизарьевича о могуществе московского государя, превосходящего славой императора Константина Великого, о несметных военных силах Руси, о её мужественных воеводах, разгромивших два басурманских царства и немецкий орден. 15 тысяч латных конников сипахиев (спагов), 10-тысячный полк легкой османской кавалерии, 3 тысячи янычар в поле и 5 тысяч на кораблях, 8 полевых командиров из Анатолии, Фракии и Родоса с 2,5 тысячами отборных войск, почти 50 тысяч конников крымского хана и трёх его сыновей, не считая примкнувших в пути ногайских отрядов, уже не казались завоевателям такой уж всесокрушающей силой.

По мере приближения к Переволоке напряжение в наступающей армии нарастало. Ни одного человека не встречалось на пути, и Мир-Серлет, поднимаясь на боевую башню флагманской галеры, не видел в степи никого, кроме отрядов Девлет-Гирея и Касим-паши. С особым тщанием капудан-паша разведывал водный путь, по которому мог нежданно налететь на растянутую и неспособную развернуться к бою эскадру русский флот.

На охваченных организацией Мальцева галерах рабы ежечасно ждали начала боя, первый выстрел стал бы знаком к восстанию. Они готовы были подняться даже при приближении отряда казаков, чтобы с их помощью отбить несколько кораблей и уйти на Русь, где обещал им хороший приём и убежище Семён Елизарьевич.

Но среди посвященных в план восстания начинался ропот. Даже янычары удивлялись, что на Дону, в удобных для нападения местах, царских воинов и казаков нет.

— Если бы турки, — говорили военнопленные-гребцы, — такими тесными реками ходили по италийской или мадьярской земле, мы бы их всех перебили! Было бы здесь хотя бы две тысячи казаков — и они бы нас руками переимали, такие на Дону препятствия. А казаки ваши Дон покинули, упуская из рук богатство. Только бы казаки на Дону на каторги напали, а у нас, христиан, одна мысль у многих — хотим к государю московскому!

Но доверенные люди Мальцева убеждали потерпеть до Переволоки: там-то уж наверное дано будет неприятелю решающее сражение, когда растянется он между Доном и Волгой. Однако когда через пять недель пути войско пришло на Переволоку, там не оказалось никаких признаков русской обороны. Не было и крепостей, места для которых много лет назад выбирал по заданию Москвы сам Семён Елизарьевич…

Беспрепятственно, в две недели турецко-крымское войско было переброшено с лёгкими судами на Волгу. Восхищённый осуществлением столь грандиозного завоевания, Касим-паша ступил в воды великой реки, соединяющей Азию с Европой, и объявил её владением блистательного султана Селима II.

Правда, с каналом возникли трудности: расчёты инженеров великого визиря оказались неточными, и переброска военного флота на Каспий грозила затянуться. Но делегация мусульман Астрахани из двухсот человек уверила беклербега, что каторги ему не надобны:

— Мы приведём вам столько судов, сколько пожелаете, ещё больше, чем останется у вас на Дону!

Вняв этим обещаниям, Касим-паша щедро наградил делегатов и от имени султана принял астраханских жителей в подданство, суля им процветание и невиданные доселе награды. Опытные османские полководцы решили не томить удачу промедлением.

Оставив на Переволоке 5 тысяч янычар и 10 тысяч турецких конников в охрану к 3 тысячам рабочих-землекопов и гребцов, установив во временных укреплениях тяжёлую артиллерию, османско-крымское войско двинулось вниз по Волге на Астрахань, взяв только лёгкие пушки и 40-дневный запас продовольствия.

Семёна Мальцева, Колмака и многих русских пленных Касим-паша прихватил с собой. Лишенная руководителей, созданная дипломатами организация распалась, обнадеженные было люди пришли в отчаяние. Но Семён Елизарьевич стоически перенёс удар. Отказываясь проникнуть умом в планы царских воевод, он влачил свои прикованные к турецкой пушке кандалы, полный уверенности в близкой победе над неприятелем, готовый по мере сил внести свой вклад в эту победу.

К счастью для него и для многих народов России, Мальцев не мог даже представить себе истинного положения дел…

* * *

В Мордовском лесу, через который пробирался некогда полк князя Курбского, на самом краю Дикого поля обустроен был летний лагерь знаменитого Мещёрского полка, искушенного в многочисленных стычках с крадущимися на Русь степными разбойниками.

Полк, насчитывавший в лучшие времена до 15 тысяч сабель, считался лёгким. Здесь служили бедные русские дворяне, не имевшие средств на основательное защитное вооружение, касимовские татары, представители знати мордвы и марийцев.

Среди «интернационала» своевольных пограничных воинов встречались и беглые люди с Руси, и казаки, и казанские татары, и ногайцы, и отбитые в схватках с крымчаками бывшие рабы из ведомых и неведомых народов Европы.

Ратники Мещёрского полка нередко гибли в схватках, часто не возвращались из далёкой разведки, но за всем тем предпочитали полную опасностей жизнь на границе любой другой, неизменно связанной с необходимостью гнуть спину перед вездесущим начальством. На границе жесткая военная дисциплина была естественна, но касалась лишь службы, а не личных взглядов и жизни полчан.

Взаимная выручка, всегдашняя готовность «положить жизнь за други своя» и уверенность, что товарищи не оставят в беде, составляли основу душевного равновесия, внешне нередко проявлявшегося в весёлости и бесшабашной удали.

Вот и сейчас, не заботясь о предстоящем сражении с турками, двигавшимися, согласно разведке, по Дону, и не обращая внимания на хмурый вид полкового воеводы князя Серебряного, ратники занимались своими делами и забавлялись играми, которые в иных местах были бы признаны небезопасными.

Одни, в основном молодые, играли в поле в салки на конях, используя для осаливания весьма основательные арапники с вшитыми на конце свинцовыми пульками; дурным поступком считалось в свалке упасть с коня или наступить конским копытом на упавшего. Другие прыгали в высоту через остриё воткнутого в землю копья. Третьи с увлечением рубили друг друга боевыми саблями, останавливая их полет на волосок от тела: нанесший серьезную рану изгонялся из войска. Четвертые боролись на-поединок и свально.

У большого дуба, служившего местом общего сбора, одноглазый умелец стрелой сбивал с желающих шапки. Наконец, большая часть воинов окружала играющих, воплями и свистом поддерживая своих любимцев.

Не боясь быть услышанными в этом гвалте, начальники обсуждали положение, устроившись на пеньках невдалеке от кухонных котлов. Не слишком представительное собрание включало: главного воеводу Мещерского полка князя Петра Семёновича Серебряного-Оболенского; второго воеводу полка Замятию Ивановича Сабурова; неопределённого вида гонца Земщины, имени которого в документах не сыскано.

Лица присутствующих выражали крайнюю озабоченность. Если бы это не относилось к безусловно мужественным людям, можно было бы сказать, что на их лицах крупными буквами написана растерянность. Причиной сего были сообщения гонца, причем не столько о нашествии неприятеля, сколько о распоряжениях царя Ивана Васильевича.

Мещёрскому полку было приказано в одиночку выступить в далекий поход к Переволоке с целью остановить неприятеля. Никаких сведений о силах и намерениях противника в наказе воеводам не было. Сообщалось лишь, что полк под командованием князя Владимира Андреевича Старицкого и боярина Морозова должен был стоять в Нижнем Новгороде.

Основные войска Земщины были разделены между Рязанью и Коломной. Опричные полки стояли дальше на запад — в Калуге. Сам царь Иван Васильевич ещё весной отбыл далеко на север, в Кириллов монастырь, а к лету засел в Вологде.

Расположение войск говорило о том, что царю ничего не известно о намерениях неприятеля. Но князь Серебряный сам был боярином, членом правительства и помнил, как изучался в Москве план Соколлу несколько лет назад. Неужели сейчас сплоховали Нагой и Писемский или Русь лишилась храбрых разведчиков и доброхотов, своевременно раскрывавших планы противника?

Несмотря на то что дальняя разведка Ивана Фустова не вернулась из похода, Серебряный знал от донских казаков о подходе неприятельской армады к Переволоке. На речке Северский Донец сорок казаков Ивана Мотякина почти все полегли в бою с крымским ханом, но сумели взять языка, подтвердившего намерения грозных завоевателей выйти на Волгу для последующего удара на Астрахань.

На молчаливый вопрос Серебряного и Сабурова московский гонец вынул из-под подкладки куяка грамоту, которая могла стоить жизни многим. Посольский дьяк Иван Михайлович Висковатый извещал хорошо известных ему воевод о силах и планах Касим-паши и Девлет-Гирея, прибавляя о возможности восстания Казанского ханства, Больших Ногаев и черкесских княжеств. Князь Серебряный прочёл и бросил грамоту в огонь.

— Нам всё это уже ни к чему. Встретить басурман на Переволоке мы не успеем, да без крепостей с одним полком и не устояли бы.

План Астрахани. Гравюра из «Путешествия» А. Олеария

Сейчас нет разницы, 80 тысяч идет на нас или 100! Все Казанские и Астраханские земли от русских больших полков свободны. Вольны татары казанские и ногаи объединиться с турками и идти на Русь. Московские же войска и соединиться не успеют, посылая гонцов в Вологду да ожидая указа царского. Может, и прав великий государь, думая отсидеться на Севере — до холодов не дойдут туда супротивные!

— Ты, — говорит князь Пётр Семёнович гонцу, — скачи в Москву, пусть там на Бога надеются. Их перед царём молчание нам недёшево станет. Первыми поляжем мы с Замятней Ивановичем и робятами. За нами астраханские стрельцы с воеводой Карповым. Даст Бог, не выдадут ногаи, не соединятся с лютым ворогом. И в Казанской земле у Руси друзей много. Там и ссыльных многие сотни живут с местными в приятельстве, люди храбрые и побить изменников способные. А без ногаев и казанцев, может, не сломят басурманы князя Владимира Андреевича, не пройдут дальше Нижнего Новгорода. Жаль только былой нашей славы, что взяли царства агарянские — да отдаём в руки главному аспиду, султану турскому. И то сказать — как за Волгу биться, забившись в Вологду!{30}

— Опасные речи говоришь, княже, — сказал гонец, собираясь. — Остался бы с тобой, да в Москве тоже люди нужны и опасности там не меньше здешних.

— Господь с тобой, скачи! — вымолвил Серебряный.

Князь хорошо знал, какие опасности имел в виду московский гонец. В 1553 году он с братом говорил свое слово в царской думе, не помышляя об этом. С тех пор не стало многих из славного рода князей Оболенских.

Из опалы бежал в Литву князь Юрий Иванович Оболенский-Горенский, а брат его Пётр замучен был в году 1565. Тогда же, вместе с прославленным полководцем Александром Борисовичем Горбатым, другом Петра Семёновича, сложили головы на плахе Никита и Андрей Фёдоровичи Оболенские-Чёрные: много жизней унесло «великое изменное дело», состряпанное против честнейших людей Отечества.

Но братья Серебряные тогда уцелели — сотни людей поручились за них перед государем. Перечисляя в уме невинно убиенных, Пётр Семёнович понимал, что он недолго будет ждать позорной казни. Только теперь всё это уже не имело значения.

Поход одного полка на турецкое и татарское воинство выглядел вполне безнадёжно. Но и отдавать без боя то, что взято большим трудом русских ратоборцев, было немыслимо. Князь Серебряный имел представление о превратностях военной судьбы: не раз он с небольшими силами громил врага и сам бывал крепко бит. Сознание нависшей над Московским государством угрозы не сломило мужественного воеводу, с юности привыкшего к самостоятельным действиям среди неприятеля.

* * *

Еще в мае 1551 года с охочим нижегородским войском князь Пётр Серебряный устремился вниз по Волге и к Троицыну дню стал на Круглой горе у устья реки Свияги. Здесь решено было заложить крепость, что и было выполнено. Отсюда 18 мая, в Духов день, когда по Волге шёл великий туман, дружина Серебряного подкралась к Казани. Немало ратников заблудилось в тумане, но Пётр Семёнович полагался более на неожиданность, чем на число воинов. Он ворвался в город и в жестоком бою побил более ста мурз и князей, освободил множество пленных. Потрясенная Казань через некоторое время выдала воеводе царицу Сеюнбеки с сыном Утемыш-Гиреем и согласилась принять от московского царя в правители себе Шах-Али.

В 1552 году, когда Свияжску стали угрожать восставшие князья марийцев, Сторожевой полк князя Серебряного стремительными действиями ликвидировал опасность, не дав главным силам противника соединиться и разбив их поодиночке. Много крови спас тогда Пётр Семёнович, заменив миром и союзом начавшуюся было истребительную войну.

Запомнился князю и бой под Казанью с Япанчёй. Серебряный был товарищем князя Горбатого-Шуйского: вместе воеводы обезопасили тыл русских войск от неприятеля. Дружба Серебряного с Александром Борисовичем Горбатым уже тогда не понравилась подозрительному царю Ивану. Пётр Семёнович был надолго отстранен от командования полками и дел правления.

Однако в 1556–1560 князь Серебряный почти непрерывно участвовал в военных действиях, командуя полком Левой руки то на крымском рубеже, то в Ливонии. После годичной передышки, в 1562 году воевода ходил с полком Правой руки от Дерпта к Тарвасту, а в 1563 — служил в новозавоеванном Полоцке. Не желая затягивать войну, в самом начале 1564 года русские воеводы предприняли смелый рейд в обход литовских войск гетмана Николая Радзивилла и Григория Ходкевича, находившихся в районе Луком ля.

Почти 18-тысячное войско Петра Ивановича Шуйского шло из Полоцка, а полк братьев Петра и Василия Серебряных — из Вязьмы. Они должны были соединиться на Друцких полях, в селе Боране под Оршей, чтобы затем ударить на Минск и Новогрудок. Серебряные пришли к месту в назначенный срок, но Шуйского не дождались. В сражении на реке Уле, недалеко от Полоцка, Пётр Иванович погиб. Его войско спаслось бегством, много знатных дворян и второй воевода Захарий Плещеев сдались в плен, который страшил их гораздо меньше, чем гнев царя. Узнав об этом, Серебряные не устрашились, но перешли в наступление, поразили шляхту под Мстиславлем, Кричевом и Могилевом. 9 февраля они с боями вышли к русской границе у Смоленска.

Осенью, когда гетман Радзивилл вознамерился взять Полоцк, Серебряные снова выступили в поход. Пока Радзивилл тщетно пытался договориться с полоцким воеводой Петром Михайловичем Щенятевым, который в ответ на предложения убежища от царского гнева палил по неприятелю из пушек, Серебряные обошли гетмана и отрезали его от тыла.

Неожиданное появление в тылу русских воевод заставило Радзивилла бежать, оставив неприкрытой крепость Озерище. Василий и Пётр Семёновичи немедленно воспользовались этим и захватили крепость, превратив её в важную базу наступления на запад.

Но развить успех не удалось. 1565 год стал годом опричной резни. Доносы уносили из рядов русских воинов больше жизней, чем могли взять все окрестные неприятели Московского государства. Занятый персональным «перебором людишек», Иван Грозный не мог отвлекаться на военные действия.

Для укрепления верности государю войска на западной границе получили татарских военачальников. В Большом полку Василий Серебряный был подчинен царевичу Ибаку, в полку Правой руки Пётр Серебряный — царевичу Кайбуле. Возможно, это спасло тогда жизнь князей: успокоившись принятыми мерами, Грозный обратился на других людей.

В 1566 году репрессии продолжались. В изменном деле был обвинён, как и предупреждал Радзивилл, замечательный русский полководец князь Пётр Михайлович Щенятев. Царь Иван лично наслаждался его мучениями, запытав насмерть.

В 1567 году наступила передышка. Земские и опричные войска собирались на ливонской границе. Предстоял большой поход. Но царь струсил. Созвав на совещание опричников и семерых земских бояр, он ждал оправдания желательного ему отступления. Князь Пётр Семёнович высказался за продолжение войны. Иван Грозный спешно отъехал в Москву, где начал новый тур зверских казней. Серебряный с небольшими силами был послан в Полоцкий уезд, оборонять строительство стратегически важной крепости Копьё.

Именно в этой крепости король Сигизмунд II Август видел особую опасность. Сюда были нацелены его лучшие войска, но русские не уступали. В кровопролитном сражении почти все воины Серебряного и его товарищ воевода князь Палецкий погибли.

Сам Пётр Семёнович с горсткой ратоборцев чудом пробился из окружения, оставив в руках навалившихся на него неприятелей лук и колчан со стрелами. Но и королевские войска, встретив столь мужественное сопротивление, вскоре прекратили наступление. В 1568 и 1569 годах бои на западной границе имели местный характер.

Пётр Семёнович Серебряный был переброшен на самый опасный участок русского рубежа — туда, где ждали возможного наступления войск Османской империи. В обычное время его полк нёс охрану границы, в случае же начала крупномасштабных боевых действий становился авангардом основной армии, Сторожевым полком, за которым, испытывавшим на своей шкуре неприятеля, шли в бой Передовой и Большой полки, полки Правой и Левой руки.

Он был остриём копья, насаженным на прочное древко и направленным в сердце врага острым глазом разведки и опытом правительства. Теперь острие осталось без ратовища, а правительство ослепло, то ли не доверяя своим глазам, то ли… Об этом не хотелось думать.

В бою с регулярной армией полк Серебряного и Сабурова не имел сколько-нибудь заметных шансов. Турки были прославленными воинами, почти всегда побеждавшими в открытом сражении. Их тяжёлая, закованная в сталь кавалерия-сипахии, дополненная татарской конницей, могла смять в степных просторах и более многочисленного противника. Янычарская пехота была известна стойкостью, обученностью и хорошим оружием. Что касается оснащённого мощными пушками флота, то Пётр Семёнович не раздумывал о нём, считая более чем достаточными силы противника на суше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.