Кит Ричардс

Кит Ричардс

Человек, который на пару с сэром Миком подарил миру рок

Древним было знакомо понятие вакханалии. Они знали, что случится, если соединить музыку и алкоголь. Еврипид описывает, как группа в общем благонравных женщин превращается в орду исступленных, сексуально озабоченных фанаток, которые поймали парня по имени Пенфей и просто порвали его на части.

Они распустили волосы, позабыли обо всем на свете, похерили правила приличия и скромность и стали вести себя очень, очень плохо — но я не поверю, что среди читателей есть хоть один, с которым этого никогда случалось.

Конечно, для этого надо выпить правильное количество алкоголя, чтобы сохранять какое-то примитивное чувство ритма. Еще нужна правильная музыка. Как-то юношей я пошел в гости в студенческую общагу (не стану называть это место — и сегодня боюсь расправы), и кто-то поставил запись с песней «Start Me Up» группы Rolling Stones.

Я уже слышу, как вы ржете.

Я отлично знаю, что интеллигентные люди думают о первых трех резких нестройных аккордах. Мой старый друг Джеймс Делингпоул однажды написал довольно по верхи остную статью о песне «Start Me Up» — о том, что она грубая и примитивная. Но я вам скажу, что звуки, которые рвались из раздолбанного кассетника, просто разорвали мне грудь. Что-то щелкнуло у меня где-то в эндокринной системе — эндокринная железа, гипофиз, гипоталамус, не знаю что, и — бум! я почувствовал, как я преображаюсь, и я уже не застенчивый прыщавый ботаник, который целых полчаса безуспешно пытается поддержать разговор с несчастной девушкой, сидящей рядом…

А потом меня накрыл второй аккорд, такой же ударный электрический токсин из трех нот — и в ту же секунду я был просто Джекил и Хайд. Супермен в телефонной будке. Что я сделал — вскочил на ноги и бил себя в грудь, взял девушку за руку, — не знаю. Этого нельзя исключать — честно говоря, я не помню подробностей, помню только, что все мы танцевали на каких-то комодах и ломали стулья. Помню только это чувство — психический шок от музыки.

Даже сегодня, стоит мне услышать этот начальный пассаж Кита Ричардса, это чувство возвращается вновь. То же самое чувствуют миллиарды человеческих существ. Сотни обрывков мелодий рок/поп-музыки хранятся в айподах наших голов, обогащая наше восприятие и становясь звуковым сопровождением нашей жизни.

Я могу поспорить — нет, тут не о чем спорить, я утверждаю и не жду никаких возражений, — что рок/поп стал самой популярной формой искусства XX века и продолжает оставаться ею и сегодня. У него нет серьезных соперников среди визуальных, пластических, поэтических или литературных видов искусства, и он гораздо убедительнее кино. Поэтому красивый и психоделический расцвет рок/поп-музыки в середине 1960-х именно в Лондоне — это один из величайших триумфов британской культуры.

На первый взгляд этот триумф удивляет. Мы уже знаем, что Лондон дал миру величайших поэтов, драматургов, романистов, художников, архитекторов, ученых, вольнодумцев, ораторов и составителей словарей. Но за почти двухтысячелетнюю историю города совсем не много было случаев, когда лондонцев признавали мировыми лидерами в музыке. Множество людей приезжали в Лондон исполнять свою музыку — здесь они находили деньги и покровительство. Но их имена звучали как-то по-иностранному: Гайдн или Гендель.

Но во второй половине XX века музыкальный мир Лондона стал напоминать циклотрон театральных талантов XVI века, который породил Уильяма Шекспира. Произошло по меньшей мере две вспышки, два взрыва сверхновых звезд, заметных из любой точки мира. Это были Beatles, музыкально самая влиятельная группа за последнюю сотню лет (окей, окей, они были из Ливерпуля, но почти все свои песни записали в Лондоне и имя себе сделали в Лондоне). А еще были их чуть более энергичные соперники — Rolling Stones, — совершившие самый грандиозный и успешный тур в истории.

Да, было еще множество созвездий, которые загорелись в пригородах Лондона и прославились на весь мир. Но, думаю, мы не ошибемся, если скажем просто: битлы и роллинги — ярче всех.

В какой-то степени это, конечно, дело вкуса. Кое-кто со мной не согласится, а кое-кто станет спорить, кто лучше — Beatles, или Rolling Stones, или кто-то конкретно из этих групп. Поклонники Stones средних лет делятся на тех, кто предпочитает Мика Джаггера (Тони Блэр, например), или тех, кто считает по-настоящему крутым Кифа[10]. Я с самых младых лет был твердо уверен, что Киф круче.

Когда я был в трудном подростковом возрасте, кто-то заявил мне тоном, не терпящим возражений, что Мик — это «витрина», очаровывающий Орфей, а Кит — лучше как музыкант. Не кто иной, как он, написал трогательные, пронзительные, медленные вещи, такие как «Angie, Fool to Cry». Но и возвышенные, быстрые, хоровые вещи ему тоже удавались — такие как «You Can’t Always Get What You Want». И конечно, он был просто незаменим для вулканических вступлений, пассажей из двойных-тройных аккордов, от которых глаза лезут на лоб, губы зеленеют, а дрожащие руки тянутся… хватать и бить стулья.

Вспомните артиллерийский залп в начале «Satisfaction», или «Brown Sugar», или «Jumpin’ Jack Flash». Мне говорили, все это — Кит. Это он умел: начать с землетрясения и довести до кульминации — полного апофеоза. Именно ему я пытался подражать, когда мне было шестнадцать — жалкие потуги! — купил облегающие красные вельветовые штаны (когда я пишу это, на лбу у меня выступает холодная испарина) и своими толстыми неповоротливыми пальцами пытался сбренчать «Satisfaction» на одолженной гитаре. Я с треском провалился и не стал рок-звездой, но от этого стал только сильнее обожать своего кумира.

Насколько я понимаю суть отношений Мик — Кит, в этой парочке «Блестящих Близнецов» гением был Кит, это он годами удерживал первое место в рейтинге «Рок-звезды, которые умрут раньше всех» журнала New Musical Express — и тем не менее умудрился переспать с самыми экзотическими женщинами Западного мира: Уши Обермайер, Анитой Палленберг, Патти Хансен и множеством других.

Кит десятилетиями нюхал, кололся и курил такое неимоверное количество химических веществ, что кажется, мумифицировался при жизни — стал похож на мумию инков, — но все это время выдавал произведения в таких количествах и такие оригинальные, что просто преобразил рок-музыку — так же радикально, как свою внешность.

Он крупно разбогател. С 1989 по 2003 год, например, вместе с Rolling Stones он заработал 1,23 миллиарда фунтов. При этом в своем возрасте за шестьдесят он до сих пор кипит такой энергией, что Джонни Депп решил позаимствовать его хипповатый неопрятный стиль — с множеством колец во всех местах — для своего блокбастера «Пираты Карибского моря». Сейчас, когда я это пишу, он обдумывает новый тур. Если бы не его жутко потасканный вид, возник бы соблазн использовать его портрет для рекламы чистого героина и кокаина как средств оздоровления организма.

За те годы, что я обдумывал эту главу, я посетил все места Лондона, где бывал Ричардс. Однажды я попал на открытие прибрежного парка в Туикенеме и любовался коттеджами и плавучими домами у острова Ил-Пай. Я разглядывал топкие илистые низины и пытался представить себе, как выглядели эти места до того, как таинственно сгорел дотла знаменитый отель Eel Pie Island — в те волшебные вечера шестидесятых годов, когда в воздухе висели завывания гитары Кита и запах марихуаны и пачули, а девушки в сетчатых платьях с ярким узором скакали на отмелях. Я был и в «100» на Оксфорд-стрит, и даже включился в борьбу против закрытия этого клуба.

Я побывал в заплеванном жвачкой переулке на Илинг-Бродвей, где был знаменитый клуб Алексиса Корнера, в котором пятьдесят лет назад, 12 июля 1962 года, Мик и Кит впервые играли с Брайаном Джонсом, и где фактически родилась группа Rolling Stones. Я множество раз проехал на велосипеде по Эдит-гроув в Челси в поисках дома номер 102 и кухонного окна квартиры, которую Кит в ранние годы делил с Брайаном Джонсом. Там был такой бардак, что они в конце концов не выдержали — всю кухонную утварь свалили горой в раковину, заклеили входную дверь изолентой и сбежали.

Я годами шел по следу Кита, но ни разу не сталкивался с ним самим, а совсем недавно судьба послала мне невероятную удачу.

Я попал на церемонию в Ковент-Гардене, где надо было сказать короткую речь в честь благородного ученого лорда Коэ и вручить ему подарок.

Когда я добрался до здания Королевской оперы, дорога была запружена огромными лимузинами, блестящими черными «бентли» и «майбахами». Было уже около И вечера, но толпы охотников за автографами все еще не расходились и криками приветствовали всех, кто шел через толпу.

В здании Оперы проходил самый торжественный и таинственный ритуал национального культа славы. Я вошел во внутренний дворик, напоминающий огромную арочную теплицу, и смотрел, как ослепительные прожектора рыщут по одетой в смокинги толпе.

Это была не просто толпа знаменитостей — это была толпа звезд первой величины. Типичнейший трюк организаторов — льстить самолюбию всех, кто хочет повысить свой рейтинг: вы говорите людям Боно, что там будет Стинг, а людям Стинга вы говорите, что будет Боно, и — опля! — являются оба, и вы получаете шумное сборище знаменитостей, где все друг друга поздравляют, где Салман Рушди рассказывает свой следующий сюжет Кайли Миноуг, у Билла Клинтона на коленях сидит Мадонна, а мать Тереза из Калькутты шепчет ему на ушко непристойный анекдот — ну, в общем, вы поняли. Остальные же — те, кто проходит по спискам второго, третьего и четвертого разряда, — ощущают безумную, как при вдыхании гелия, радость просто от того, что нам позволено дышать тем же воздухом или осушить бокал модного вина «Jacob’s Creek» из той же священной чаши, которой касались губы богов.

Такими были мои чувства, когда я нашел свое место и приветствовал политика из списка звезд первого разряда Джорджа Осборна, и такого же звездного театрального импресарио Тревора Нанна, и их роскошных звездных женщин.

«Прошу прощения за опоздание», — задыхаясь сказал я невероятно высокой, худой и при этом каким-то чудом фигуристой распорядительнице мероприятия, которая оказалась рядом со мной.

«Ничего, — сказала она, — Стивен Фрай говорил так долго, что мы немного выбились из графика».

«Ну и отлично, — сказал я. — Когда моя очередь?»

«Уже скоро. Вы выступаете после Писателя года, а это у нас Кит Ричардс. Вон он, вон там», — сказала она, отвечая на мое недоверчивое хриплое восклицание.

«Где?» — Я пялился изо всех сил.

«Вон там — впереди», — и она указала на копну седых волос, которую ни с чем невозможно было перепутать.

Следующие несколько минут я не сводил глаз с моей жертвы, пока он не повернулся, явив мне свой знаменитый профиль, величественный римский профиль. Римский профиль? Стоп: это не Киф. Это сэр Том Стоппард, еще один человек с седой копной на голове.

А где же Киф? Девушка уже ушла, и, пока я пытался вычислить Кифа, я лихорадочно думал, как быть. Я по опыту знал, как тяжело мне даются импровизированные интервью со сверхзвездами. Как-то я потратил три дня, преследуя Жака Ширака по всей Франции, после того как один из членов его штаба заверил меня, что он даст мне интервью в «кулуарах» одной из предвыборных поездок. После ряда неудач мне удалось пересечься с ним, когда он мчался с митинга к своему огромному «ситроену».

«Президент Ширак! — закричал я, протягивая руку. — Борис Джонсон, из Лондона!» На какую-то наносекунду он задержался, пожал мне руку, просиял… «Жак Ширак, из Парижа!» — был ответ, и тут я вдруг почувствовал себя как нападающий в американском футболе — телохранители сжали меня с двух сторон и прервали нашу беседу, Ширак исчез. Я пробовал и так, и этак, но ничего из этой реплики выжать не смог.

Поэтому я точно знал: чтобы использовать отведенное мне время по максимуму, лучше сконцентрироваться на одном покрывающем все вопросе. Церемония награждения затягивалась, а я все размышлял: что я уже знаю о нем, а что только хочу узнать?

Я внимательно изучил «Жизнь» — автобиографию, за которую Кит получил награду как писатель. Перечитывая ее снова и снова, думаю, я все понял. Rolling Stones — это столпы нашей культуры, солидные, маститые, закаленные на семи ветрах, как львы на Трафальгарской площади, без них историю современного Лондона и представить себе нельзя.

Как я уже сказал, они все еще играют рок, в возрасте под семьдесят, хотя Билл Уаймен в последнее время немного сачкует. Они сгенерировали многомиллиардные потоки всевозможных доходов (из которых, благодаря искусному планированию, лишь очень небольшая часть попадет в руки британского налогоплательщика). Их вываленный язык в рекламном бизнесе считается одним из самых ярких брендов страны. Я не шучу. Я бывал на презентациях, где этого толстогубого называли символом и «мощнейшим ресурсом компании под названием «Великобритания, Ltd.».

Что еще важнее, они создали нетленную антологию великих рок/поп-песен, а так много создавать на протяжении стольких лет — это просто невозможно без какой-то особой мании, заставляющей постоянно творить. Ясное дело, этой плодовитостью мы обязаны Мику Джаггеру и Киту Ричардсу и их знаменитой «любви-ненависти» друг к другу. Чтобы понять, как началась эта дружба, придется вернуться более чем на полвека назад, во времена еще до их выступления 1962 года в клубе Ealing Алексиса Корнера и до их исторической встречи в декабре 1961 года на железнодорожной станции «Сидкап», где Кит увидел Мика, который ехал на учебу в Лондонскую школу экономики со стопкой пластинок Чака Берри и Мадди Уотерса под мышкой.

Чтобы понять, что происходит между Миком и Китом, нужно вернуться далеко назад — в начальную школу в Вентворте, что совсем рядом с лондонским пригородом Дартфорд, и к тому, что случилось, когда им обоим исполнилось одиннадцать лет. Все дело в том, что Мик Джаггер успешно сдал экзамен «11+» и пошел учиться дальше в классическую среднюю школу (grammar school), откуда ему открывалась прямая дорога в университет. А Кит экзамен завалил и должен был идти в школу с профессиональным уклоном, если бы не способности к рисованию и музыке.

Поэтому он пошел в техническую школу в городе Дартфорд, но и там его успехи никто не оценил: все было так плохо, что его оставили на второй год, и он был в ярости. Достаточно посмотреть его интервью или прочесть его книгу «Жизнь», чтобы понять, что Кит очень вдумчивый и умный человек и не только входит в десятку лучших гитаристов в истории (как утверждает журнал Rolling Stone), но он еще и любитель военной истории и прилежный читатель, имеющий приличную библиотеку в Коннектикуте. Но в нежном одиннадцатилетнем возрасте британская система образования дала ему понять, что мозги у него сделаны из другого теста по сравнению с его дружком и соседом.

В соответствии с позорным Актом Батлера 1944 года, делившим учеников на «агнцев и козлищ», — актом, против которого вскоре выступит британский средний класс, — Кит считался менее способным к абстрактному мышлению, менее подходящим для буржуазных профессий, чем Майкл Филип Джаггер. Он, Кит Ричардс, выдавал на гитаре такие пассажи, что толпы девчонок стонали, как ополоумевшие менады, а официально умником считался Джаггер.

Этот нерешенный спор об интеллектуальном и творческом первенстве и был движущей силой Rolling Stones. Сердцем группы стали два колоссальных таланта, одновременно сотрудничающих и конкурирующих. Это соревнование принимало разные формы, и в каком-то смысле за пятьдесят лет вперед вырвался сэр Майкл.

Возьмите битву за женщин — первейшую схватку жизни. Можно сказать, что начиналась она на равных, и Кит ясно дает понять, что всегда добивался от девочек всего, чего хотел (если мне позволено выразиться с мужицкой прямолинейностью, характерной для первого из этих двух титанов).

Он не щадя наших чувств рассказывает, как именно он увел Аниту Палленберг от Брайана Джонса (если хотите знать, это случилось на заднем сиденье его «бентли» по кличке «Голубая Лена», в дождливое лето 1967 года, пока его ливрейный шофер мчал их по Испании в Марокко). И хотя Кит обвиняет Мика в шашнях с Анитой после съемок сцены в ванной в фильме «Представление» (Performance, 1970) — правда, сама леди до сих пор все это отрицает, — Кит, чтобы вернуть мяч на половину Мика, на всякий случай переспал с Марианной Фейтфулл, как раз тогда, когда она якобы была верна Мику. Однажды, рассказывает Кит, ему пришлось при появлении Мика так срочно уносить ноги через окно спальни, что он забыл носки, — как я понимаю, они с Марианной до сих пор вспоминают об этом и весело смеются.

Опять-таки оба они — и Кит, и Мик — будто бы спали с задумчивой секс-бомбой Уши Обермайер, которая потом польстила Киту, огласив свой вердикт затаившей дыхание планете. Мик — «настоящий джентльмен», а вот Кит как любовник получает оценку повыше, потому что лучше знает женскую анатомию. Да, был, конечно, еще и Билл Уаймен, о котором говорят, что он обслуживал фанаток с регулярностью метронома, и Кит вроде бы подтверждает эту репутацию, но тут же замечает, к всеобщему разочарованию, что девушки, которых проводили в комнату Уаймена, получали чашку чая с молоком — и больше ничего.

Дело в том, что Кит живет конкуренцией и хочет, чтобы все знали, что у него полно женщин всех форм и размеров, но большинство сторонних наблюдателей скорее решат — и, наверное, правильно сделают, — что в итоге Мик вышел победителем в этом безумном показательном матче-марафоне за первенство в гетеросексуальности. В итоге с именем Мика связывают список подлиннее женщин пошикарнее — именно он доказал свою способность вызывать самое непредсказуемое поведение у женского пола.

Много лет назад девушка, с которой я встречался, вернулась с вечеринки (на которую меня не позвали) и сказала, что встретила Мика Джаггера. «Конечно, я поцеловала его», — сказала она. «Почему?» — спросил я. «В щечку, конечно. Мне показалось, что так надо». Не факт, что Киф вызвал бы такую инстинктивную реакцию. И поэтому, обсуждая эти вещи в книге «Жизнь», он говорит, что не очень-то ему и хотелось выиграть это соревнование, и что на самом-то деле он с девчонками довольно застенчив (в приключении на заднем сиденье «бентли» инициативу проявила Анита), и в отличие от древнего сатира Джаггера Кит провел последние несколько десятилетий в счастливом моногамном союзе с Патти.

В том, что условно называют «карабканьем по социальной лестнице», Кит тоже не пытался тягаться с Джаггером. Оба представляли в общем-то небедный средний класс: Джаггер — сын и внук учителей, Кит — внук женщины-мэра Уолтемстоу (она наверняка была на тех собачьих бегах, где в 1945 году освистали Черчилля). Лондонская тусовка в 1960-х была смесью «новой аристократии» и старой. Здесь были взлетевшие к славе таланты из простолюдинов-кокни: звезды кино, дизайнеры, наглые фотографы, были рок-звезды и модели из маленьких городков — и была группа манерных и более или менее аристократичных выпускников престижных школ типа Итона — наркоманов и арт-дилеров.

Мик одно время подумывал заняться политикой, он, похоже, вообще любил компанию сливок общества. В опросе одного журнала их обоих попросили назвать своих героев. Мик написал «герцоги». Кит написал «участники Великого ограбления поезда». В 2003 году наступил момент абсолютного предательства, когда Мик позвонил Киту и сказал, что он решил принять предложенный ему рыцарский титул от Тони Блэра. Он сказал, что просто не представляет, как он может отказаться. «Ты, приятель, можешь отказаться от чего угодно», — грубо сказал Кит.

Присвоение титула — это «такая нелепость», жаловался Кит потом. Музыканты не выходят на сцену «в короне и горностаевой мантии», бушевал он. Джаггер нанес ответный удар — заявил, что Ричардс «несчастный человек». «Что вы имеете в виду, когда говорите, что он несчастный?» — спросил интервьюер. «То, что я сказал, — ответил Мик. — Он несчастный. Если вам это непонятно, значит, вы ничего не понимаете».

Можно понять, почему Киту не понравилось такое выборочное признание заслуг группы — в лице одного члена группы. Нельзя же считать Мика блестящим примером для подражания, а Кита при этом — старым распутником и наркоманом. Не тот случай.

Их обоих арестовывали за наркотики. Обоих сажали (ненадолго) в тюрьму. Что касается заслуг перед обществом, то давайте скажем прямо — Мик получил рыцарство, потому что Блэр перед ним преклонялся. Это часто случается с выпускниками элитных школ, которые хотели, да не смогли стать рокерами, и, наверное, Алистер Кэмпбелл решил, что список награждений надо бы припудрить звездной пылью.

Что бы Кит ни говорил, ясное дело, что он был обижен, поскольку не получил равного признания. В книге «Жизнь» он очень хвалит Мика за таланты музыканта и автора текстов, которые тот сочиняет быстро и очень хорошо. А тексты были самые разные — непристойные, упадочнические, сатирические, сентиментальные, душевные, псевдодушевные и сатанинские. Вспомните песню «Brown Sugar»: там есть «старый, в шрамах, работорговец», которому так нравится стегать женщин плеткой «ближе к полуночи», а хор при этом выводит: «О-о, шоколадка, моя черная конфетка, какая же ты сладкая, ай-ай-ай!»

Почему этот расистский и сексистский текст не подвергают всеобщему остракизму? Честно говоря, потому, что почти никто за всю жизнь так и не понял, о чем он поет. Я встречал массу упившихся джином королев бара на сборищах тори и не один десяток лет слушал «Honky Tonk Women» — «Женщины из бара, где играют кантри», — пока кто-то не вывел меня из неведения и не объяснил, что в самом начале песни автор говорит, что встретил упившуюся королеву бара в Мемфисе.

Я всегда думал, что первая строчка песни «Wild Horses» («Дикие лошади») — «Устал от жизни», а теперь я узнаю, что это «Остался в той жизни», и это про детство. К чему я клоню — к тому, что слова, конечно, важны для общей эмоциональной ауры, но силу им придает только мелодия. Мелодию вы напеваете, под нее танцуете — а большую часть мелодий, похоже, написал Кит.

Да, Мик спел «Satisfaction» и написал к ней слова, но мелодию нашел Кит. Однажды утром он проснулся и включил свой кассетник — и вдруг оказалось, что во сне к нему явилась муза, и он встал посреди ночи и записал мелодию. Дилетанта вроде меня ужасно возбуждает, когда читаешь его откровения о том, как правильно играть на гитаре, как ее настраивать, о придуманной им «открытой» нестандартной настройке (или как там ее). Он рассказывает, как это трудно — заставить инструмент выдавать именно те звуки, которые звучат у тебя в голове, читаешь — и сразу чувствуешь в нем знатока.

Как будто великий художник удостоил тебя рассказа о своей технике и ты зачарованно смотришь, как он делает первые загадочные штрихи на холсте. Когда он настраивает усилители, проводку, магнитофоны в надежде ухватить какой-то ускользающий эффект, он чем-то напоминает одержимого ученого. Иногда, стремясь довести песню до совершенства, он проводит в студии столько времени, что все остальные уже вырубились и спят на полу вповалку, и только заведенный наркотиками Кит грохочет всю ночь, пока не добьется чего хотел.

Другими словами, есть что-то немного парадоксальное в автопортрете Кита. В интервью 2005 года он снова пытается убедить, что Мик зубрила, а сам он — почти без амбиций. «Что я? Я просыпаюсь, благодарю Господа и сразу отключаю все телефоны. А Мик должен утром проснуться с готовым планом». Мне это напоминает чисто британское кокетство — ложную скромность и желание прикинуться дилетантом.

Абсолютно ясно, что Кит вовсе не какой-то там вялый придурковатый наркоша. Он творческий stakhanovite — стахановец. Длинные технические описания в книге «Жизнь», уверенный анализ перехода блюза в рок-н-ролл, его рассуждения о месте группы в истории — все это заставляет сделать один важный вывод. И вывод этот заключается в том, что Кит ничуть не уступает Мику интеллектом и что приговор начальной школы на экзамене «11+» был ошибочным.

Чтобы вспыхнул огонь, нужно трение. Постоянная конкуренция, постоянное соревнование, стремление превзойти друга — вот что вызвало вспышку гениальности. Это был внутренний генератор, который питал группу, но — как будто этого мало — было еще и огромное внешнее давление со стороны соперников. Так же как есть те, кто за Мика, и те, кто за Кита, человечество делится еще и на тех, кому нравятся Beatles, и тех, кто предпочитает Rolling Stones (а еще куча людей любят и тех и других — в зависимости от настроения).

Обе группы чисто мужские, обе очень выиграли от творческой конкуренции внутри пары лидеров. Обе отправились покорять Америку и с триумфом в этом преуспели, и хотя они сотрудничали в работе над несколькими песнями и даже координировали релизы своих альбомов, чтобы не портить промоушн другой группе, но с самого начала было ясно, что они заклятые конкуренты.

Своеобразный человек Эндрю Луг Олдэм, который раньше продвигал в своих публикациях Beatles, а потом каким-то образом стал менеджером Stones, понимал, что, если Мик и Кит хотят настоящего успеха, им нельзя просто копировать диски Чака Берри. Им нужно следовать за Джоном и Полом. Поэтому он запирал их в комнате и заставлял сочинять собственные вещи, и все то славное десятилетие Beatles и Stones находились в полуофициальной конкуренции. Луг Олдэм понимал, как важно развести подопечных по углам, поэтому он придумал: пусть Beatles будут «хорошими», a Stones — откровенно сексуальными хищными троглодитами.

Beatles общались с милыми девушками типа Цинтии Леннон или Джейн Эшер. Подружек Stones — в шубах на голое тело, на куче надгрызенных батончиков Mars — арестовывали за наркотики, и полиция публиковала грязные инсинуации. Beatles увлекались психоделией, a Stones — психоделией и сатанизмом.

Beatles выпустили альбом «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band». Stones скопировали его в «Their Satanic Majesties Request». Если оценивать успех по популярности, ясно, что Beatles немного впереди. Хоть они и распались еще до 1970 года, они выпустили больше хитов, вошедших в топ-10, больше хитов № 1, больше альбомов, вошедших в топ-10, и больше альбомов № 1, чем любая другая группа, включая Rolling Stones. Но ничто не вечно — и даже Beatles. Они писали хиты, но знали, что когда-то кто-то потеснит их с верхушки чартов.

К концу того десятилетия пригороды Лондона расцвели талантами. Пришло новое поколение, выросшее при обязательном мед обслуживании, бесплатной стоматологии, хорошей канализации, более высоких доходах на душу населения и прежде всего на приличном среднем образовании в школах и музыкальных колледжах. В спальнях и гаражах по всему городу прыщавые подростки преображались и превращались в крикливо-яркие создания в шелковых банданах, кожаных жилетах и грязных тулупах.

Что касается остальных членов группы: Билл Уаймен был из Льюишема, Ронни Вуд — из Хиллингдона, из семьи потомственных проводчиков барж по тамошним каналам, Чарли Уоттс — из Айлингтона, а Брайан Джонс, не надо забывать, начинал свою карьеру помощником продавца в магазине Whiteleys в квартале Квинсуэй.

Джимми Пейдж из Led Zeppelin был из Уэллингтона, что под Кройдоном. Почти все музыканты группы The Who получили образование в классической гимназии графства Эктон. Рэй Дэвис и группа Kinks были из Хорнси. Dave Clark Five — из Тоттенхэма, a Small Faces — из Истхэма.

Они играли в клубах лондонских предместий, большей частью на юго-западе Лондона. Таких как клуб Crawdaddy в Ричмонде, а также клуб Station Hotel и Richmond Athletics; и, конечно, клуб Eel Pie Island, и Ealing, и множество других. Площадь Лондона — 157 212 гектаров, это едва ли не самый разбросанный город в Европе: гигантская сеть деревень и поселков с хорошим транспортным сообщением. Огромное количество и разнообразие доступных талантов просто не могли не привести к буму рок/поп-музыки.

Конечно, пионерами рок-н-ролла были американцы: Чак Берри, Мадди Уотерс, Элвис. Но чтобы понять уникальный вклад Лондона, нужно помнить: немного найдется в Америке городов таких больших, как Лондон. В Америке множество центров музыкальной революции: Новый Орлеан, Мемфис, Детройт, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк и другие. И при этом нет ни одного крупного города, где сконцентрировалось бы так много талантов.

Если вспомнить метафору с ядерным реактором, в ядерной укладке Лондона было больше урановых стержней, чем в любом отдельном городе Америки. И когда все это рвануло, вспышка, естественно, получилась такая, что осветила весь мир — это и были Beatles и Stones. И еще причина, почему Лондон стал ключевым центром. Белая молодежь Лондона спокойно играла черную музыку — двенадцатитактный блюз, — а белые американцы, наверное, стеснялись это делать.

Достаточно посмотреть, как Чак Берри поет «Johnny В. Goode», — и сразу ясно, откуда это взялось. Десятилетиями черные исполнители джаза и блюза обвиняли белых американцев в том, что они практически крадут их идеи и на этом зарабатывают, а поскольку обвинения были небезосновательны, то белые американцы стали неохотно использовать образцы блюза в стиле черных исполнителей.

При этом белые лондонцы из среднего класса — Ричардс и Джаггер — такими комплексами не страдали. Они не видели ничего ни смешного, ни плохого в том, чтобы петь, как они проснулись однажды утром и обнаружили, что любимая ушла совсем-совсем и навсегда и т. п. Они просто играли музыку, какую хотели. Поэтому то, что случилось в Лондоне с рок-н-роллом, — это прекрасный пример успеха импортно-экспортных операций, принесших этому городу славу и процветание.

Музыканты — такие как Мик Джаггер и Кит Ричардс — искали пластинки Мадди Уотерса и Чака Берри. Они сидели и слушали их в своих общагах и туалетах музыкальных колледжей. Они подражали им с религиозным фанатизмом и из кожи лезли вон, чтобы сыграть и спеть (по возможности) как черный исполнитель. Через какое-то время, примерно в 1964 году, появилось деление музыки на психоделику и поп, а потом, с песни «Jumping Jack Flash», появился и чистый рок. Но, когда Rolling Stones поехали в Америку и стали играть свои песни, выросшие из блюза, они практически знакомили американскую публику с музыкальным жанром, который зародился в Америке.

Это была победа Лондона, и, покуда церемония награждения подходила к концу, я решил, что об этом и спрошу Кита Ричардса. Было уже около одиннадцати вечера, и публика в смокингах начала уставать. На сцене уже отдали должное стольким звездам первой величины, что, казалось, все уже пресытились звездностью. И тут наконец объявили Кифа, он стал медленно, раскачиваясь, подниматься на сцену — с закатанными рукавами пиджака, обнажавшими его жилистые руки, с повязкой на голове, как у какого-нибудь Джона Макинроя старых времен, — мы все невольно вскочили на ноги.

Речь его была короткой, шутливой, скромной, и, как только он вернулся на место, я понял, что час пробил. Я быстро закончил свое выступление на сцене, представив Себа Коэ, а затем, довольно бесцеремонно, уговорил агента Кита, Барбару Чароне (милая женщина, с которой я встречался и раньше), усадить меня рядом с ним. «Хоть пять минут, Барбара, ну хоть три», — умолял я.

Кит наконец вернулся после фотографирования, и за честь сидеть рядом с ним разгорелась серьезная борьба. Позже мне сказали, что люди Кита не подпустили Стивена Фрая, перепутав его с премьер-министром Дэвидом Кэмероном.

Я ждал и надеялся много лет — и вот я сижу в сантиметрах от полубога с подведенными глазами и замечаю, что хоть лицо у него морщинистое, как у Одена, но зубы — по-американски белые. Для начала я вежливо сказал, что мне очень понравилась «Жизнь», спросил о его бабушке и дедушке и о том, каково это было — расти в послевоенном Дартфорде, где с ним произошел известный случай, когда взрывом «Фау-1» на его кроватку зашвырнуло кирпич.

Но толпа вокруг нас шумела и суетилась все сильнее, и я понял, что должен выдать свой вопрос.

«Э… Кит», — начал я.

«Да, мистер мэр?» — сказал он в своей учтивой манере.

«У меня есть такая теория, что… э-э…» Пока я мямлил, на нас, как гарпии, налетели всевозможные просители, умоляя его расписаться на салфетке, 20-фунтовой купюре, на левой груди и т. п.

На минуту-другую их оттеснили, и я на одном дыхании выдал историю, которую рассказал Джо Уолш, божественно одаренный гитарист группы Eagles.

«Джо Уолш говорил, что ни разу даже не слышал Мадди Уотерса, пока не пошел на концерт Stones, так?»

«Да, так», — кивнул Кит.

«Значит, — продолжал я, — можно утверждать, что Stones критически важны для истории рок-н-ролла, — теперь я почти кричал, — потому что они вернули блюз Америке».

«Пожалуй, соглашусь», — сказал Кит бесконечно дружелюбно.

И я с этим согласен, Кит. Из этого и надо исходить. Это было, наверное, не самое длинное интервью в истории рок-журналистики, но оно было намного полезнее, чем моя беседа с Шираком.

Мне не нужно было больше занимать его время, заставляя его сидеть в толпе фанов, воющих как мартовские коты, и вновь повторять жеваные-пережеванные истории из его книги. Он подтвердил мой главный тезис. Без Stones великая американская группа Eagles никогда бы не заинтересовалась Мадди Уотерсом. Без посредничества Кита Ричардса Джо Уолш никогда бы не стал играть свои эпические гитарные соло, такие как diddle-ee diddle-ee diddle-ee diddle-dee did did diddiddle-eediddle-eeDEE, в кульминации песни «Hotel California».

Как Лондон XIX века завозил сахар и апельсины и перепродавал их всему миру в виде мармелада, так же и Лондон XX века импортировал американский блюз и реэкспортировал его в виде рок/поп-музыки. Прекрасный обмен!

Пришло время Киту Ричардсу совершить свой королевский выход из здания Оперы, и я последовал за ним позади толпы его обожателей. Фотовспышки озаряли все вокруг, словно петарды в китайский Новый год, и, пока его свита забиралась в огромный лимузин, я думал о том, как многое изменилось в Лондоне со времени его первого появления на сцене.

Когда Киф был совсем молодой, главной чертой рок-н-ролла было то, что он подрывал устои — его не одобряли. Журнал Melody Maker писал, что рок-н-ролл — это «самая ужасная беда, которая могла случиться с популярной музыкой». Когда сто двадцать стиляг выгнали из кинотеатра в Восточном Лондоне и они начали танцевать на клумбах и газонах, один из лучших дирижеров сэр Малкольм Сарджент пробурчал, что «эта музыка всего лишь примитивное буханье в там-тамы. Я считаю, что если рок-н-ролл способен подстрекать молодежь на бунт, то это безусловно плохо». Фильм «Рок сутки напролет» (Rock Around the Clock, 1956) был практически запрещен. Это было время, когда существовали жестокие законы против гомосексуалистов, существовала цензура пьес лорда Чемберлена, запрет на роман «Любовник леди Чаттерлей», а полиция нравов была настолько дубинноголовой, что в 1966 году ворвалась в магазин открыток в Музее Альберта и Виктории и арестовала тираж картинок с изображением Обри Бердслея.

Эта атмосфера осуждения породила контркультуру, в которой сладким считается само бунтарство как запретный плод. И Кит — с его наркотиками и женскими одежками — конечно же был частью этой контркультуры, такой яркой и живой — пока она была жива.

Контркультура 1960-х пережила полицейские рейды, обывательские истерики и драконовские меры городских властей. Она цвела и пахла, пока ее пытались подавить. Ну и понятно — единственное, чего она не могла пережить, это одобрение истеблишмента.

Я бы сказал, что загнивание началось 1 июля 1967 года, когда газета The Times опубликовала передовицу о печально известном аресте Rolling Stones за наркотики в особняке «Редлендс». Словно дряхлая старуха Викторианской эпохи распустила корсет и пошла дергаться в танце — The Times вдруг высказала мнение, что наказали их слишком сурово. «По воробьям из пушки?» — был довольно остроумный заголовок автора статьи Уильяма Рис-Moгга.

Это означало, что The Times — этот Громовержец! — становилась на сторону этих женоподобных нюхающих наркотики бездельников, а для контркультуры 1960-х это стало началом конца. Шли годы, принимались все более либеральные законы — в защиту прав геев, гендерного равенства и свободы самовыражения, — так что и сама идея контркультуры во многом себя изжила.

Ценности контркультуры стали общепринятыми, истеблишмент пригрел их на своей надушенной груди и гладил по головке на церемониях награждения. Я недавно высказал эту мысль на радио, и на меня сразу набросились в интернете какие-то люди, которые ужасно возмущались и заявляли, что они занимаются «садо-мазо» и некрофилией и другими вещами — а значит, они славные продолжатели контркультуры, потому что их ценности все еще отвергаются традиционным обществом. «Ну и в добрый час», — говорю я им и подозреваю, что они так и останутся воинственным меньшинством и будут этим вполне довольны.

Есть еще, конечно, группа молодых людей (в основном мужчин), которые внушают опасение остальной части общества. Они напрочь отвергают те самые ценности — сексуальную терпимость и свободу, например, — которые так дороги бунтовщикам 1960-х. Возможно, кто-то скажет, что эта новая контркультура — не что иное, как крайне нетерпимая фундаменталистская версия ислама.

Но та прежняя контркультура была принята обществом, выросла в нем и стала неотделимой от него, что только пошло на пользу Лондону и его экономике. Там, где когда-то одна Мэри Куант щелкала ножницами в крошечной комнатушке, теперь существует лондонская индустрия моды с объемами продаж 21 миллиард фунтов, в которой заняты 80000 человек. Вместо растленных типов вроде Уильяма Берроуса и Фрэнсиса Бэкона мы имеем «молодых британских художников», которые заламывают (и получают!) фантастические суммы за украшенные бриллиантами черепа, мы имеем блестящую Трейси Эмин, которая абсолютно не стесняется заявить миру, что она — консерватор.

Еще шумит клуб The Colony Room, но теперь он соседствует с клубом Groucho и десятками других заведений с шикарными сортирами — в этих заведениях сидят люди творческих профессий: рекламщики, медийщики, пиарщики, телевизионщики, киношники и тому подобные. Есть масса причин, почему Лондон стал одним из важнейших мировых центров для этих «творческих, культурных и медийных» профессий.

Среди причин можно упомянуть английский язык, близость динамичного финансового сектора и связанных с ним юридических и бухгалтерских служб с их бездонными потребностями в творческих работниках разных направлений. Можно упомянуть тесные связи Лондона с ЕС и США. А еще надо упомянуть один конкретный вид искусства — тот, который, как ни один другой, будит эмоции, создает атмосферу, порождает настроение — через чувство сопричастности. Один вид искусства, как никакой другой, способствует тому, что город считают «модным». Этот вид искусства — музыка, а если ваш город любят за музыку, то и представители всех прочих сфер культуры тоже всегда будут рваться сюда.

В Лондоне больше заведений с «живой» музыкой, чем в любом другом городе мира, — около четырехсот, — и каждый вечер в Лондоне происходит больше интересного, чем где-либо еще. В 1960-е Лондон стал рок-н-ролльной столицей мира, и Кит Ричардс — как движущая сила группы Rolling Stones — сделал огромный вклад в это. Так заслужил он рыцарский титул? Конечно, заслужил — но это как минимум.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.