Глава двадцать четвертая Чтение: книги, газеты, библиотеки

Глава двадцать четвертая

Чтение: книги, газеты, библиотеки

Город, где читают все без исключения. Типографы и книгопродавцы. Цензура. Газеты и журналы. Романы-фельетоны. Кабинеты для чтения. Чтение в кафе. Библиотеки. Букинисты

Литераторы эпохи Реставрации описывают тогдашний Париж как город, где люди самых разных сословий только и делают, что читают. Мазье дю Ом, автор «Путешествия юного грека в Париж» (1824), пишет: «Во французской столице постоянно натыкаешься на юного эрудита, который, нацепив очки, с важным видом читает маленький томик какого-либо ученого сочинения. Этой педантской моде следуют даже некоторые дамы. Не успев выйти на прогулку, они достают из своего “ридикюля” Ламартиновы “Думы”, “Отшельника” или “Ипсибоэ” [романы модного виконта д’Арленкура]. Сии романтические сочинения заменяют им веер. До последнего времени число этих любительниц чтения на свежем воздухе было невелико, однако оно возрастает с каждым днем; особенно много дам с книжками в руках можно встретить в тенистых аллеях Люксембургского сада или сада Тюильри. Читатели попадаются в Париже на каждом углу: продавщицы цветов и фруктов, устричницы и грузчики – все вооружены брошюрами, и даже жокеи, используя империал берлины вместо пюпитра, предаются чтению книжек в желтой или синей обложке; все – от жалкого чистильщика сапог, который держит подле обувной щетки газету и охотно предоставляет ее клиентам, до законодателя, который, направляясь в элегантной коляске на заседание палаты депутатов, пролистывает розданные накануне бюллетени, – все в Париже предаются чтению».

Реальный русский приезжий видел десятью годами раньше то же, что вымышленный «юный грек». Ф.Н. Глинка в «Письмах русского офицера» описывает картину, представшую его глазам в 1814 году: «Склонность эта [к чтению] господствует в Париже во всех состояниях народа. Богач в палатах, бедняк в лачуге, поденщик, отдыхая подле своей ноши, – читают! В каждом доме увидишь книги, найдешь семейные чтения. Ученые общества, которых в Париже очень много, в беспрерывных занятиях, в типографиях вечное движение, и сколько б ни напечатали, все раскупят! <…> Довольно написать одну порядочную книгу, чтоб сделаться известным и быть ласково приняту в знатнейших обществах столицы». Прошло четверть века, и, оказавшись в Париже, Гоголь наблюдает сходную картину: «Здесь все политика, в каждом переулке и переулочке библиотека с журналами. Остановишься на улице чистить сапоги, тебе суют в руки журнал; в нужнике дают журнал» (письмо к Н.Я. Прокоповичу от 25 января 1837 года; под журналом разумеются газеты, от французского journal).

Начитанность любопытным образом отражалась в языке парижан низшего сословия. Иностранцы отмечали, что в Париже даже простой народ изъясняется изысканно, не чуждается игры слов и «ученых» выражений. Леди Морган рассказывает, что портниха осведомилась у нее о том, как должно быть «организовано» ее платье; привратница заверила, что будет к ее услугам «и в полночь, и в полдень»; привратник успокоил насчет чемоданов, оставленных в передней, заверив, что «собственность священна».

Издатель. Худ. П. Гаварни, 1841

Чтению благоприятствовали многие факторы. Во-первых, столица буквально кишела типографиями – как официально зарегистрированными (в эпоху Реставрации их насчитывалось до 80, а печатных станков – около 600), так и незарегистрированными (по некоторым данным, еще около полусотни). Все вместе они выпускали 5–6 тысяч названий в год. В это число входили и переиздания сочинений свободомыслящих авторов XVIII века. При Старом порядке эти произведения были запрещены, теперь же правительство позволило их выпуск, но при условии, чтобы они продавались целыми собраниями сочинений. Власти надеялись этой мерой уменьшить доступность опасных идей, которые могли оказать «развращающее» действие на простонародье. Ведь многотомник стоил дороже, а потому был менее доступен. Однако это не остановило ни издателей, ни читателей. С 1817 по 1824 год в Париже вышли в свет 12 собраний сочинений Вольтера (общий тираж – 31 600 экземпляров, полтора миллиона томов) и 13 собраний сочинений Руссо (общий тираж – 24 500 экземпляров, полмиллиона томов). Стоит отметить, что мелкие буржуа нередко приобретали такие книги не столько из любви к чтению, сколько из приверженности интеллектуальной моде.

Распространению знаний среди широких читательских масс способствовала издательская новация, отмеченная А.И. Тургеневым в 1825 году: «Ныне мода на сокращения, r?sum?s, так, как некогда на энциклопедии, на краткое понятие о всех науках и проч. На всех окнах в книжных лавках, у каждого букиниста, видите вы r?sum?s, и то, чего некогда желал Шлецер и отчасти начал уже сам приводить в исполнение изданием истории Корсики, России, Лейпцига в 12-ю долю и в одной книжке, то исполнили французы, сделав сокращения не только истории каждого государства, но и уже некоторых главных частей оной, или продолжительных происшествий, имевших влияние на участь человечества, так, например, есть уже r?sum?s крестовых походов (кажется, реформации) и, наконец, сокращение истории иезуитов. <…> Сия карманная ученость может еще усилить вкус к чтению, и тот, кто принялся читать в 16-ю долю, может кончить фолиантом. Любопытство возбуждено, вкус изощрен и богатство идей, фактов, разменянное на мелкую монету, достанется в удел не только капиталистам, т. е. кабинетным ученым, но и поденщикам и бедным торгашам en d?tail [в розницу]. <…> Народ получит одну эссенцию, один крепкий бульон, животворящий силы ума или убивающий…»

Еще одним полезным новшеством эпохи Реставрации было существенное увеличение числа иллюстрированных книг и вообще печатных картинок, ставшее возможным благодаря распространению техники литографии, изобретенной в самом конце XVIII века. К 1827 году в Париже насчитывалось 24 типографии, специализирующихся на печатании различных изображений; в этих типографиях больше 300 рабочих приводили в действие 180 печатных станков.

Наборщик. Худ. А. Монье, 1840

В конце 1820-х годов в Париже было около 600 книгопродавцев – по официальной статистике; однако здесь, как и в типографской сфере, параллельно с официально зарегистрированными лицами работали люди, не имеющие лицензий. Кроме того, активную роль в книжной торговле играли перекупщики и уличные разносчики.

Уже в 1814 году, во время первого вступления русских войск в Париж, Ф.Н. Глинка наблюдал «торговлю разными мелкими сочинениями» в Пале-Руаяле: «Сотни мальчишек промышляют ею. Шумными толпами бегают они туда и сюда, мечутся из угла в угол и, громко провозглашая заглавия новейших сочинений, стараются сбыть их с рук. Один кричит: “Ссылка Наполеона на остров Эльбу стоит франк!” Другой еще громче: “Прибытие Людовика XVIII в Париж, цена 2 франка!” “Вот прекрасное сочинение Волшебный фонарь! Оно обратило на себя внимание публики!” “Вот того же сочинителя Прощание русских с парижанами: покупайте, скорей, это последний экземпляр во всем Париже!” “Неправда, он врет, кричит голос из толпы: у меня их целая корзина!” Заглавие показалось мне любопытным, я хотел купить, и целая толпа продавцов ринулась ко мне с печатным товаром. “Я уступаю вам это сочинение за 20 су”, говорил первый; “Возьмите у меня за 15”, кричал второй. “Вот вам оно за 10”, закричал громче всех третий, и, вынырнув из толпы, проворно сунул мне его в руку. Бросаю 10 су и опрометью домой».

Для того чтобы заниматься печатанием и продажей книг официально, нужно было получить патент в Книжном департаменте. Между тем власти давали патенты весьма неохотно. Они требовали от претендентов доказательств не столько профессиональных навыков, сколько безупречной нравственности и политической благонадежности. Особенно сложно было получить разрешение на открытие новых заведений; со сравнительно большей легкостью мог стать типографом или книгопродавцем тот, кто приобретал дело своего предшественника. Патент было трудно получить, но легко потерять. Так, в период с 1821 по 1827 год власти охотно приводили в действие закон от 21 октября 1814 года, дававший им право отбирать патенты у тех книгопродавцев, кто грешит чрезмерным аморализмом или либерализмом. Впрочем, все пострадавшие от применения этого закона получили свои патенты назад либо в 1828 году (при сравнительно либеральном правительстве Мартиньяка), либо после Июльской революции 1830 года.

Цензурное законодательство эпохи Реставрации неоднократно менялось. В 1818 году был принят сравнительно либеральный закон, согласно которому авторы книг и их издатели (в качестве сообщников) могли подвергаться судебному преследованию лишь после публикации, причем дела их должен был рассматривать суд присяжных; однако с 1822 года такие дела начали передавать в суд исправительной полиции. Еще больше подозрений вызывали у властей газеты. После падения Наполеона цензура периодических изданий была отменена далеко не сразу; это произошло только в 1819 году, согласно законам C?рра – тогдашнего министра юстиции, а уже в 1820 году (сразу после убийства герцога Беррийского) была введена вновь. В 1822 году цензура периодической печати была отменена с правом восстановления в период между парламентскими сессиями (каковым правом власти воспользовались в 1824 и 1827 годах) и, наконец, полностью отменена в 1828 году – до июля 1830 года, когда попытка властей вернуть цензуру газет в июле 1830 года явилась одним из важнейших поводов для революции. После революции цензуру отменили, но снова ввели (для рисунков и гравюр, то есть для политической карикатуры) в сентябре 1835 года.

В те периоды, когда власти официально отменяли цензуру, полной свободы все равно не наступало: специальные «контролеры» просматривали все новые книги и, выискав в них крамолу, инициировали судебное преследование авторов и издателей. Так складывалось парадоксальное положение: при наличии предварительной цензуры типографы и издатели чувствовали себя гораздо более защищенными, ибо не несли ответственности за выпущенную печатную продукцию; между тем при отсутствии такой цензуры их могли осудить как сообщников неблагонадежных авторов. С другой стороны, процессы против оппозиционных литераторов и издателей играли и некоторую позитивную роль: адвокаты использовали судебную трибуну для многочасовой проповеди тех самых взглядов, против которых возражало обвинение.

Парижане эпохи Реставрации читали много книг и брошюр, но наибольшей популярностью у них пользовались газеты. Самые разные мемуаристы в один голос твердят: парижанин, не читающий газет, – это нечто немыслимое. Едва ли не лучше всех сформулировал общее мнение русский дипломат Г.-Т. Фабер в записке «Взгляд на состояние общественного мнения во Франции» (1829): «Французам необходимо каждое утро узнавать все подробности общественных дел; чтение газет сделалось занятием столь же необходимым для их ума, сколь и потребление пищи – для их тела. <…> Нынче газеты для французов суть одна из первейших потребностей жизни; француз, не читающий газет, не знал бы, жив он или умер. Чтение ежедневных листков для нравственности французов – то же, что дыхание для их физического существа, эти листки – их легкие для жизни в атмосфере политической, которая их окружает».

Понятно, что после Революции 1830 года интерес к газетам у французов вырос еще больше; 11 октября 1830 года газета «Журналь де Деба» писала: «Сегодня никто больше не занимается прошедшими столетиями, но зато все занимаются вчерашними переворотами; никто больше не читает исторических трудов, ибо историки чересчур медлительны, – но зато все глотают сегодняшние газеты».

При Империи читатели получали дистиллированную и отредактированную версию событий, поскольку Наполеон строго контролировал содержание прессы. К концу его правления количество парижских политических ежедневных газет сократилось до четырех. Поэтому, даже несмотря на цензурные ограничения, о которых говорилось выше, по сравнению с временами Империи в эпоху Реставрации парижская периодическая печать переживала эпоху расцвета.

В то время в Париже выходило множество самых разнообразных газет (в 1828 году – 136 газет общим тиражом около 60 000 экземпляров). В их числе было 13 политических газет, а также газеты специализированные, посвященные религии, промышленности и торговым объявлениям, различным наукам, образованию, библиографии, литературе и театру, модам и т. п.

Главной новацией эпохи Реставрации в области прессы было появление оппозиционной периодики – как ультрароялистской (критиковавшей правительство «справа»), так и либеральной. Поскольку контроль цензуры в 1815–1819 годах распространялся на все периодические издания, представители оппозиции прибегли к изданиям «полупериодическим», которые имели «плавающий» график и выходили примерно раз в неделю, но в разные дни. Именно в таком режиме выходили роялистский «Консерватор», либеральные «Французский Меркурий» и «Минерва»; впрочем, оба последних издания вскоре были закрыты правительством, а редакция «Консерватора» сама прекратила выпуск своей газеты после 1820 года, когда предварительной цензуре стали подвергаться все газеты, включая и «полупериодические».

Во второй половине 1810-х годов появились и такие оппозиционные издания, которым было суждено долгое будущее. К ним относятся, например, основанный в 1819 году либеральный «Французский курьер» и выходившая с 1815 года газета под названием «Независимая» (в 1819 году она была переименована в «Конститюсьонель» и под этим названием вошла в историю). Оба издания внесли существенный вклад в подготовку общественного мнения к грядущим революциям, но жизнь их редакторов даже в «бесцензурные» периоды была очень нелегкой. За печатание неугодных статей им приходилось расплачиваться крупными денежными штрафами, а порой и тюремным заключением. Зато популярность оппозиционных изданий была огромной. Так, «Минерва», начав с 3–4 тысяч экземпляров, за один год своего существования увеличила тираж до 10 тысяч.

Политикомания. Карикатура 1817 года

Чтение газет увеличивало политизированность парижского общества в эпоху Реставрации, а политизированность, в свою очередь, еще сильнее возбуждала тягу к газетам. Не случайно французская карикатура 1817 года «Политикомания» изображает молодую даму в изящном пеньюаре, возлежащую в постели с газетой «Журналь де Деба» в руках; кровать и ковер перед ее кроватью усыпаны множеством газет – от официального «Монитёра» до провинциальных листков.

Стендаль в июне 1826 года информировал лондонских читателей об атмосфере Парижа: «Нынче читают все. Даже королевские гвардейцы из Тюильри посылают барабанщиков за свежим экземпляром “Журналь де Деба” – той газеты, которая печатает самые безжалостные сатиры на кабинет министров».

К этому времени газета «Журналь де Деба», которая до 1824 года поддерживала правительство, перешла в оппозицию – вслед за самым знаменитым своим автором, Шатобрианом, который в июне 1824 года был уволен с поста министра иностранных дел, причем в крайне неучтивой форме.

Тот же Стендаль объяснял, насколько парижане зависят от периодической печати: «Вот факт, который никто не станет отрицать: француз всегда придерживается того же мнения, что и газета, которую он читает последние полгода».

Стендаль, впрочем, уточнял, что существует разница между зимним и летним чтением парижан: «Человек, регулярно бывающий в элегантных парижских салонах, как правило, знает все факты, публикуемые в газетах, за сутки до того, как сообщения об этих фактах предаются тиснению. Газеты он пробегает лишь для того, чтобы узнать, как журналисты толкуют эти уже известные ему события. Светский человек, живущий в Париже зимой, произносит свое суждение о газетах, сам же остается совершенно нечувствителен к аргументам газетчиков. Стоит, однако, этому же светскому человеку оказаться в деревне, в двадцати лье от Парижа, как вкус его переменяется полностью. Не проходит и суток, как та газета, на которую он прежде смотрел с презрением, становится единственным органом, из которого может он почерпнуть все известия, его интересующие. В двадцати лье от столицы новости узнавать неоткуда, поэтому, попав в деревню, парижанин обнаруживает, что его газета есть единственный достойный источник разговоров и единственный собеседник, изъясняющийся внятным языком».

При Июльской монархии власть газет над умами не ослабла. Выразительный пример: в 1832 году покончил с собой молодой поэт Виктор Эскусс, впавший в отчаяние после того, как несколько его пьес провалились на театральной сцене. В предсмертной записке юноша писал: «Я желаю, чтобы газеты, которые объявят о моей смерти, прибавили в конце: Эскусс покончил с собой, потому что в этом мире ему не было места, потому что ему не хватало сил двигаться ни вперед, ни назад». Другой молодой литератор, Антуан Фонтане, горестно комментирует это завещание в своем дневнике: «Газеты – вот в наши дни единственная цель честолюбца, вот единственный источник славы!»

Русские путешественники, приезжавшие в Париж, очень хорошо ощущали зависимость столичных жителей от газет, поскольку попадали в нее наравне с французами. В.М. Строев описывает свое пребывание во французской столице в 1838–1839 годах: «Едва успеете проснуться, перед вами груда газет всех партий и цветов. Разумеется, надобно их прочесть: тут описано все, что случилось накануне, все, что вы видели сами или не успели видеть, все, о чем слышали или разговаривали. Тайны палат, важных людей, даже тайны домов и отелей раскрыты и описаны. Чтение журналов займет целое утро, а нельзя не читать их; не читая журналов один день, не будешь понимать парижских разговоров, не будешь знать, как вести себя в гостиных, отстанешь от общества. <…> Пойдешь ли в театр или в ученое общество или в концерт или в гостиную, надобно еще уделить время на вечерние газеты, которые выходят в девятом часу и рассказывают все события утра».

Свидетельство Строева относится к эпохе Июльской монархии, однако во время предшествующего царствования газеты играли роль ничуть не менее значительную. Проницательным наблюдателям не нужно было даже ездить в Париж, чтобы оценить роль газет в жизни парижанина. П.А. Вяземский, впервые попавший во Францию лишь в 1838 году, одиннадцатью годами раньше писал в статье «Поживки французских журналов в 1827 году» (под журналами опять-таки, как и выше в письме Гоголя, подразумеваются газеты): «Беда, когда постятся парижские журналы. За ними постится парижская публика, Франция и едва ли не вся Европа, ибо в наше время парижские листы суть насущный хлеб большей части читателей нашего поколения. Охота же искать пищи в in folio, в in quarto и даже в in 12°, когда можно за утреннею чашкою чаю или кофе легко запастись из газетного листка тем, что послужит достаточным дневным продовольствием для каждого порядочного и благовоспитанного человека. <…> Проглотив журнальный листок поутру, читатель сыт на весь день; тут не нужно библиотеки, головоломных занятий: пища-скороспелка приспособлена к желудку каждого состояния, звания, возраста».

Чтение газет в провинции. Из газеты «Шаривари», 12 июля 1833 года

Впрочем, сказать, что в эпоху Реставрации все читали газеты, еще недостаточно для характеристики этой эпохи. Отличительная ее черта состояла в том, что у оппозиционной прессы было больше читателей, чем у прессы официозной, у либеральной – больше, чем у ультрароялистской. Стендаль писал в 1826 году: «Даже царедворцы спасаются от скуки чтением газет. Конечно, открыто они позволяют себе читать только “Котидьен”, но при дворе не найдется человека, который не читал бы также “Дебаты” [ «Журналь де Деба»] и даже либеральные газеты “Конститюсьонель” и “Французский курьер”». А Жюль Жанен заметил уже после Июльской революции, что «при Бурбонах быть в оппозиции означало быть в большинстве». Броский афоризм литератора подтверждается риторическим вопросом, который один чиновник адресовал председателю кабинета министров Виллелю: «Какое кафе, какой кабинет для чтения в Париже и во всей Франции (включая даже сельские кабаки) не имеют к услугам посетителей один или несколько экземпляров “Конститюсьонеля”?»

По некоторым данным, людей, читавших «Конститюсьонель» накануне Июльской революции 1830 года, было в 20, а то и в 30 раз больше, чем подписчиков этой газеты. Огромную популярность газета сохранила и после Июльской революции: в 1831 году префект полиции докладывал, что каждый экземпляр «Конститюсьонель» прочитывается порой целой сотней читателей, тогда как один экземпляр роялистской «Котидьен» остается достоянием одного читателя или в лучшем случае одной семьи. О том, насколько влиятельными были оппозиционные газеты (и насколько маргинальными – газеты правительственные), свидетельствует проект одного публициста роялистской ориентации – аристократа Феликса де Мерода. Он с горечью констатировал, что каждая оппозиционная газета является «подлинной трибуной, с которой каждое утро произносятся речи, обращенные к тысячам слушателей», правительственные же газеты такой большой аудиторией не располагают. Поэтому де Мерод предложил следующее: постановить, чтобы каждая из оппозиционных газет предоставляла в распоряжение правительства свою последнюю страницу; на ней «порядочные люди, поддерживающие власть» будут опровергать те «клеветы и лживые утверждения», которыми эти газеты наполняют остальные свои страницы… Излишне говорить, что этот утопический проект не осуществился, и парижане продолжали наслаждаться «клеветами» в свое удовольствие.

Статистика весьма красноречива: в декабре 1824 года самая читаемая правительственная газета «Журналь де Пари» выходила тиражом чуть больше 4000 экземпляров (а официальный «Монитёр» имел тираж еще меньший – 2250 экземпляров), в то время как у газеты либеральной оппозиции «Конститюсьонель» тираж равнялся 16 250 экземплярам, а у газеты аристократической оппозиции «Котидьен» – 5800. Через два года разрыв между официальными и оппозиционными изданиями стал еще больше: тираж «Конститюсьонель» вырос до 21 000 экземпляров, а тираж «Журналь де Пари» упал до 1500 (четырехтысячным тиражом теперь выходил «Монитёр»).

Подчеркнем, что в описываемую эпоху во Франции тираж позволял довольно точно судить о минимальном числе читателей, поскольку получать газеты можно было только по подписке, заплатив в редакциях деньги вперед – за три месяца, за полгода или за год (первая французская газета, продававшаяся в розницу, по 5 сантимов за номер, начала выходить гораздо позже, в 1863 году). Однако реальное число читателей, как ясно из сказанного выше, было зачастую гораздо больше.

В эпоху Реставрации подписка на ежедневную газету стоила недешево: 72 франка за год, 30 франков за полгода и 15 – за 3 месяца; после 1827 года из-за увеличения налогов все эти цифры выросли (годовая подписка – до 80 франков). Официальный «Монитёр» стоил еще дороже – 112 франков. Именно потому, что подписка стоила дорого, парижане прибегали к различным хитростям для того, чтобы читать газеты, не будучи на них подписанными. Так, привратницы утром принимали газеты из рук почтальонов и читали их до тех пор, пока не просыпались жильцы-подписчики.

Такая форма, как подписка, широко использовалась и при издании книг, в особенности многотомных научных трудов; прежде чем приступить к печатанию, книгопродавец выпускал проспект и распространял его среди потенциальных клиентов, с тем чтобы получить деньги вперед.

Парижане живо интересовались политикой, но, разумеется, читали они не только политические статьи. В 1820–1830-е годы читающая публика обожала романы; потребность в них была так велика, что, например, в 1833–1835 годах во Франции каждый день выходил новый роман. Однако книги эти были довольно дороги. Один том формата ин-октаво стоил 7,5 франка, а в большинстве случаев романы выходили в двух томах; искусство нагонять объем (с помощью просторного набора или диалогов с короткими репликами) было уже хорошо известно издателям. Из-за дороговизны многие парижане, даже состоятельные, вообще не держали в доме книг, а те чиновники и адвокаты, которые имели личную библиотеку, пополняли ее не романами, а профессиональной литературой.

Потребность парижан в беллетристике обеспечивали периодические издания. На рубеже 1820–1830-х годов в столице выходили многочисленные журналы (еженедельные или ежемесячные), на страницах которых печатались стихи, рассказы, нравоописательные очерки. Возник даже особый тип изданий, повторно печатающих (полностью или в отрывках) ранее опубликованные произведения. Один еженедельник такого рода откровенно назывался «Вором», другой – «Пиратом». Впрочем, «воровство» происходило, как правило, с согласия авторов и никем не преследовалось.

Художественная литература постепенно отвоевывала для себя площадь и в политических еженедельниках. Неполитическим материалам традиционно отводилась нижняя часть газетной полосы, которая у нас именуется «подвалом», а во Франции называлась «фельетоном» (в старинном значении – треть печатного листа). Эти «фельетоны» появились в газетах с самого начала XIX века: закон позволял увеличить газетную полосу на треть печатного листа, не платя дополнительного налога, и газетчики воспользовались этим для удлинения страницы. Поначалу в «подвалах» печатались литературные и театральные рецензии, научно-популярные статьи, а на рубеже 1820–1830-х годов газетчики стали помещать здесь новеллы и даже отрывки из новых романов.

Наконец, в середине 1830-х годов подлинную революцию в газетном деле произвел Эмиль де Жирарден – в прошлом редактор «Вора», а затем издатель «Газеты полезных знаний» – 32-страничного ежемесячника, где публиковались юридические и административные документы и практические советы («Газета» стоила в четыре раза меньше, чем аналогичные издания конкурентов, и за год достигла огромного по тем временам тиража в 132 000 экземпляров). В 1836 году Жирарден основал ежедневную газету «Пресса», которая была вдвое дешевле всех остальных парижских газет (годовая подписка стоила не 80, а 40 франков); дефицит средств покрывался за счет рекламодателей. Н.И. Греч писал в своих путевых заметках: «Эмиль Жирарден говорит: когда у меня двадцать франков на какое-нибудь предприятие, я употреблю осьмнадцать франков на объявления, а два франка на самое дело. Зато все стены и заборы Парижа оклеены его афишами об издании дешевого журнала la Presse».

Рекламные объявления печатались в газетах и в прошлые годы, однако Жирарден резко расширил их потенциальную аудиторию благодаря тому, что начал печатать в своей газете не только политические статьи и новости, но и романы с продолжением; они получили название «романы-фельетоны», так как печатались внизу газетной полосы.

Новация Жирардена имела большой успех, и у него сразу появились соперники. В том же 1836 году газета «Век» тоже уменьшила годовую подписку до 40 франков и тоже начала печатать романы с продолжением; в результате за 4 года ее тиражи выросли с 10 000 до 33 500 экземпляров, а в 1845 году у этой газеты было почти 35 000 подписчиков (в то время как у «Прессы» всего 22 500). Романы-фельетоны спасали и «воскрешали» газетчиков, растерявших читателей. Вот один из примеров: газета «Конститюсьонель» постепенно теряла былую популярность и в 1840 году имела всего 6000 подписчиков. Однако все переменилось после того, как редакции удалось заключить контракт с популярнейшим романистом Эженом Сю, который к этому времени уже успел опубликовать в виде романа-фельетона на страницах другой газеты, «Журналь де Деба», знаменитый роман «Парижские тайны». В 1844 году «Конститюсьонель» начала печатать другой роман Эжена Сю – «Вечный жид», и тираж ее сразу подскочил до 20 000 экземпляров. Постепенно романы-фельетоны заполнили страницы всех главных политических еженедельников Парижа, и результат не замедлил сказаться: с 1836 по 1847 год их совокупный тираж вырос с 80 тысяч до 180 тысяч экземпляров.

Изобретение романа-фельетона оказалось полезным и для газет, и для беллетристики: публикации романов с продолжением привлекали к газетам тысячи новых читателей, но и сами романы благодаря этому существенно расширяли свою аудиторию. Средний тираж книжного издания романа не превышал тысячи, а чаще даже 800 экземпляров (исключение составляли только произведения самых популярных авторов, таких как Вальтер Скотт или Поль де Кок). Газетные публикации вывели изящную словесность на новый уровень: теперь к ней приобщались десятки тысяч читателей. Их интерес к беллетристике был так велик, что издатели еще до появления полного книжного варианта романа, но уже после газетной публикации стали публиковать сочинения романистов в виде 16-страничных брошюр (livraisons), из которых читатели потом сами составляли полный текст. Это позволяло людям скромного достатка покупать роман частями, как бы в рассрочку, и потому такая форма книжной торговли имела большой успех.

Подписка на газеты или покупка книг была не единственным способом приобщения парижан к печатной продукции. Тем, кто не мог или не хотел тратить такие значительные суммы, Париж 1820–1840-х годов предоставлял еще одну возможность: в городе существовали заведения, именуемые кабинетами для чтения. За небольшую плату желающие могли прочесть газеты или книги прямо в этих кабинетах, а за плату чуть большую – на определенный срок забрать их на дом.

Несколько кабинетов для чтения возникли в Париже еще во второй половине XVIII века, так как книги и газеты уже тогда были слишком дороги для рядового потребителя. Но в эпоху Реставрации количество этих кабинетов выросло до пяти сотен, что поражало всех наблюдателей – и французов, и иностранцев. Их оценка была единодушной: «из всех новинок, какие существуют в Париже, кабинет для чтения, бесспорно, есть вещь самая поразительная»; «на каждом перекрестке, в пассажах, на мостах, на набережных, на всех улицах вы найдете заведения, именуемые кабинетами для чтения»; «кабинеты для чтения ждут вас в каждом квартале города; в летнюю пору почти во всех местах, отведенных для прогулок, почти во всех парках обнаружите вы женщину под огромным зонтиком, а перед ней лоток, на котором разложено богатейшее собрание газет».

Чтение газет в саду Тюильри. Худ. Ж.-А. Марле, ок. 1825

В 1820-е годы в Париже кабинетов для чтения было «едва ли не столько же, сколько кафе и ресторанов». Когда некто Шазо открыл кабинет, предоставляющий посетителям только газеты и журналы, уже через месяц у него было 80 клиентов, хотя рядом, в том же пассаже Шуазеля, работали еще три кабинета для чтения. Благодаря этим заведениям издатели получали рынок сбыта для своей продукции, так как кабинеты для чтения приобретали 4/5 объема всех тиражей. Напротив, писатели видели во владельцах кабинетов для чтения своих конкурентов: они предполагали, что их книги расходились бы гораздо лучше, если бы парижане не имели возможности взять их «напрокат»…

Самыми скромными были кабинеты для чтения на открытом воздухе: в саду Тюильри, на аллеях Елисейских Полей стояли столы под зонтами или деревянные беседки, где гуляющие могли пробежать глазами сегодняшнюю газету. Напротив, в роскошных кабинетах для чтения с зеркальными стенами и удобными креслами к услугам посетителей имелись богатейшие книжные собрания с тщательно составленными печатными каталогами. Между этими двумя полюсами располагались заведения среднего уровня, куда приходили и любители чтения, и любители тепла, ценившие возможность провести день в натопленном помещении. Скромные кабинеты для чтения предлагали клиентам от 600 до 1500 названий, средние – 2–5 тысяч книг, а богатые кабинеты порой владели книжными собраниями в 20 000 или даже в 30 000 томов. Порой кабинеты для чтения открывались при книжных лавках: книгопродавцы надеялись таким образом привлечь новых клиентов и получить дополнительные источники доходов.

Тарифы в кабинетах для чтения были чрезвычайно гибкими. Здесь можно было оплатить однократное посещение, причем клиентам предлагались на выбор разные возможности: плата за чтение одной газеты (5 сантимов), за чтение всех имеющихся газет (20 сантимов), за чтение всей имеющейся в кабинете печатной продукции, от газет до книг (30 сантимов). Можно было абонироваться на месяц вперед, тоже на разных условиях: заплатить за чтение всех газет (3 франка) или за чтение всех газет и всех книг (4 франка). Такие абонементы давали право знакомиться с газетами и книгами в кабинете для чтения, но можно было купить и другой абонемент, позволявший читать газеты и книги дома; разумеется, цены при этом были выше: 2 франка за чтение в течение месяца одной политической газеты в день ее выхода и 1,5 – за чтение вчерашней газеты; 3 франка за возможность в течение месяца брать на дом только романы и 5 франков – за возможность знакомиться на дому с книгами разных жанров: мемуарами, историческими трудами, путевыми записками и, конечно, романами. Те, кто брал книги на дом, оставляли в кабинете для чтения залог – например, 5 франков за абонемент на романы. Если в число взятых книг входили особенно новые и популярные сочинения, залог мог быть увеличен. Величина залога зависела также от характера клиентуры: например, некий Констан Летелье брал с клиентов-англичан по 15 франков залога при выдаче им четырех-пяти томов, а если книг было больше, залог мог доходить и до 30 франков. Книги выдавались на определенный срок, а с клиента, запоздавшего с их возвратом, брали двойную цену.

Кабинеты для чтения открывались в 7 или 8 утра, а закрывались в 10 или 11 вечера. Как правило, они были открыты ежедневно, и лишь немногие работали в воскресенья и в праздничные дни по сокращенному графику (до полудня или до 2 часов дня).

Распоряжались в кабинетах для чтения, как правило, женщины. Порой это были содержанки, которым бывшие кавалеры покупали такую читальню в качестве отступного. Дамы вроде красотки Антонии, выведенной в новелле Бальзака «Деловой человек» (1845), предоставляли пожилым родственницам вести счета и записывать в журнал выданные книги и газеты, а сами вставали за конторку лишь для того, чтобы привлекать клиентов своей эффектной внешностью и кокетничать с ними. Но встречались и такие владелицы кабинетов для чтения, которые прекрасно разбирались в предоставляемой ими литературной продукции и охотно обсуждали с посетителями новинки изящной словесности. Такой была, например, Мальвина Вермон – хозяйка кабинета для чтения на площади Одеона, а также ее соперница с Утиной улицы госпожа Кардиналь, обладательница богатейшей коллекции старых и новых романов.

Любитель книг. Худ. Т. Жоанно, 1841

Кабинеты для чтения, как и все прочие парижские торговые заведения, зависели от квартала, в котором располагались. Так, в Латинском квартале они были, как правило, соединены с книжными лавками и приспособлены к нуждам бедного студенчества; клиентам здесь предоставляли не только книги и газеты, но заодно стол, бумагу, чернила и перья. Интересам клиентов соответствовал и подбор книг – преимущественно по географии и истории, медицине и праву. В одном из кабинетов для чтения на улице Сорбонны хранились все диссертации, защищенные на медицинском факультете этого университета. Совсем иным был подбор книг в немногих кабинетах для чтения аристократического Сен-Жерменского предместья: здесь клиентам предлагали не столько научные труды, сколько романы и поэтические сборники, мемуары и путевые заметки. Аристократы, конечно, предпочитали наслаждаться чтением у себя дома, а за книгами нередко посылали слуг.

Самые роскошные кабинеты для чтения располагались в богатых кварталах на правом берегу Сены. Здесь посетителей ожидали книги и газеты, отпечатанные не только во Франции, но и за границей; эти кабинеты одновременно являлись литературными и политическими клубами. Самым знаменитым из них было заведение Галиньяни на Вивьеновой улице, где собирались приезжие англичане. Основатель этого заведения, Джованни Антонио Галиньяни (1757–1821), родился в Италии, последнее десятилетие XVIII века провел в Лондоне, а в 1801 году открыл в Париже магазин и кабинет для чтения, где можно было найти газеты на самых разных языках. В 1819 году английский путешественник обнаружил в читальном зале этого магазина 43 французские газеты, 14 немецких, 6 американских, 7 швейцарских и итальянских, 5 голландских и 17 британских. Английский адвокат Джеймс Симпсон побывал у Галиньяни в 1815 году и пришел в восторг: «Уплатив 3 шиллинга за две недели, здесь получаешь возможность читать все крупнейшие лондонские газеты и все свежайшие парижские публикации. Здесь находишь сведения обо всех представлениях, празднествах и прочих событиях общественной жизни. Здесь отыскиваешь объяснения всему, что способно поставить англичанина в тупик. Галиньяни прожил многие годы в Лондоне и превосходно понимает отличия между двумя городами, а книги продает по баснословно дешевой цене».

В «Книжной лавке иностранцев» на углу улицы Мира и Новой улицы Святого Августина читателю предлагали «все литературные и научные журналы и периодические издания Старого и Нового Света»; каталог этого заведения, включавший 25 000 названий, издавался не только по-французски, но и по-английски. В каталоге издателя Бодри, чья «Европейская книжная лавка» располагалась на набережной Малаке, в 1824 году значилось 1200 названий на английском языке, а у Теофиля Барруа (на набережной Вольтера, а затем на улице Ришелье) можно было найти в продаже книги на языках всего мира, от персидского и японского до русского.

Другой роскошный кабинет для чтения располагался на улице Грамона. Один из его просторных залов предназначался исключительно для чтения и для ученых занятий, а во втором («литературном», или «светском») посетители могли беседовать, обсуждать прочитанное.

Самой рафинированной формой кабинетов для чтения были так называемые литературные кружки, посетители которых могли не только читать и обсуждать газеты и журналы, но также слушать публичные лекции и музыку, играть в шахматы и на бильярде. В этих изысканных читальнях-салонах выбор литературы был чрезвычайно богат, но зато и цены несколько превышали средний уровень.

Не меньше 25 кабинетов для чтения на любой вкус располагалось в таком центре парижской торговли, как Пале-Руаяль; современники даже говорили, что в Пале-Руаяле больше книжных лавок, чем лавок модных, – а для Парижа такое сравнение значило очень много. В лавочках Деревянной галереи можно было отыскать памфлеты и запрещенные сочинения, в кафе «Ротонда» – получить за 5 сантимов самую свежую газету.

Меньше всего кабинетов для чтения было в рабочих кварталах: в эпоху Реставрации у здешнего населения не было ни сил, ни времени для чтения. Лишь при Июльской монархии, когда в газетах начали печататься авантюрные романы-фельетоны из жизни парижского простонародья, эта часть столичного населения стала активно приобщаться к чтению. Впрочем, рабочие-типографы всегда имели «профессиональную» привычку читать газеты. Известно, что в эпоху Реставрации оппозиционную «Конститюсьонель» в типографиях ежедневно читали вслух; печатники были самыми «политически подкованными» людьми и охотно делились своими знаниями с рабочими других специальностей.

Характерно, что наряду с разрешенной литературной продукцией в большей части кабинетов для чтения можно было прочитать злободневные антиправительственные памфлеты и оппозиционные брошюры, а также запрещенные за материализм и безбожие произведения философов века Просвещения (Гольбаха, Мелье, Кондильяка, Гельвеция). Не меньший успех среди клиентов кабинетов для чтения имели вольнодумные и эротические романы XVIII века (от «Нескромных сокровищ» и «Монахини» Дидро до романов Кребийона-сына и маркиза де Сада). Наконец, в кабинетах для чтения непременно имелись запрещенные за безнравственность сочинения Пиго-Лебрена, в частности скандальный роман «Дитя карнавала» (1792). Издатель Барба выпускал его огромными тиражами, и это принесло ему большую прибыль, но стоило многочисленных штрафов и даже тюремного заключения. Кабинеты для чтения вообще предоставляли посетителям множество малопристойных сочинений под пикантными названиями: «Клементина, сирота обоего пола», «Нимфы Пале-Руаяля» и проч. Они, как правило, выходили анонимно или под псевдонимами; например, под именем «Фавероля, драгунского капитана в отставке» скрывалась образованная дама, баронесса Броссен де Мере. Разумеется, в тех же заведениях были представлены и другие разновидности романов: «готические» (сочиненные англичанкой Анной Радклиф или французом Дюкре-Дюминилем), исторические (переводы шотландца Вальтера Скотта, сочинения его французских подражателей), комические (Поль де Кок).

Расцвет кабинетов для чтения пришелся на эпоху Реставрации и начало Июльской монархии; со второй половины 1830-х годов они начали приходить в упадок из-за широкого распространения «романов-фельетонов».

Прессу парижане помимо кабинетов для чтения могли читать в кафе. Уважающие себя «лимонадчики» и «кофейщики» (как именовали в ту пору владельцев кафе) считали, что их долг – обеспечить посетителей пищей не только телесной, но и умственной. Редакции многих периодических изданий в рекламных целях предоставляли первые номера бесплатно, но в дальнейшем владельцы кафе были вынуждены подписываться на газеты на тех же условиях, что и обычные читатели.

Лишь газета «Фигаро» в 1826 году позволила «художникам, книгопродавцам и лимонадчикам с кофейщиками» подписываться на свое издание, ничего не платя вперед. За остальные же газеты нужно было выкладывать деньги заранее, и только самые богатые хозяева кофеен могли позволить себе выписывать весь ассортимент. Поэтому в одних местах можно было найти лишь оппозиционные газеты, а в других – лишь правительственные; что же касается новых газет, то их хозяева кофеен выставляли напоказ только на первых порах (когда получали бесплатно), а затем упрятывали подальше, чтобы клиенты их не спрашивали.

Итак, посетители кафе могли знакомиться там с ежедневной прессой, причем самые экономные и прижимистые даже не заказывали ни еды, ни питья и ограничивались одной-единственной чашечкой кофе. Такие посетители на языке владельцев кафе именовались «столбами» (в отличие от «колонн» – клиентов с хорошим аппетитом и полным кошельком). Л. Монтиньи посвятил им ироническую зарисовку: «Эти “столбы” суть истинные язвы цивилизации, ни минуты не способные прожить без газеты; некоторые из них доходят в своей предусмотрительности до того, что, читая одну газету, держат другую под мышкой. Как бы скучна, как бы сумасбродна ни была газета, они домогаются ее с неугасающим пылом; иные из них хвастают тем, что не пропустили ни одного номера “Монитёра” [официальной правительственной газеты] начиная с открытия Генеральных Штатов в 1789 году и кончая парламентскими выборами 1824 года. Беда несчастному посетителю, который, вкушая свой завтрак, надеется заполучить газету, сделавшуюся добычей этих хищников; ему придется запастись безграничным терпением; ведь все эти любители дармового чтения, как правило, видят плохо, а читают медленно, так что зачастую проводят целый час над одним и тем же абзацем, и хорошо еще, если не задремывают по ходу чтения. Однако даже в этом случае они ни за что не желают расстаться со своей добычей; при малейшем шуме они просыпаются и начинают чтение в обратном порядке, иначе говоря, возвращаются к заголовку статьи, чтобы удостовериться, что ничего не пропустили. Слуги одного из самых посещаемых заведений столицы выдумали несколько времени назад весьма удивительную уловку: всякий раз, когда один из докучных “храбрецов” требовал газету, ему приносили номер пятнадцатилетней давности, а между тем настоящие клиенты, те, что заказывают еду и питье, могли спокойно удовлетворить свое любопытство. Нетрудно вообразить себе изумление “храбрецов”: по прочтении нескольких строк они начинали хлопать глазами, протирать стекла очков и испускали самые уморительные восклицания. <…> Один из этих читателей, не в силах сдержать свои чувства, воскликнул во весь голос: “Черт возьми! я так и знал: Наполеон не умер! вы только почитайте!”»

Сами авторы порой внимательно просматривали журналы с собственными публикациями за столиками кофеен, чтобы определить, пользуются ли их произведения спросом: степень засаленности страниц служила своего рода индикатором популярности. Например, начинающий литератор Антуан Фонтане после посещения знаменитого литературного кафе «Прокоп» 14 ноября 1831 года записал в дневнике: «Завтракал у Прокопа; с удовлетворением видел “Ревю де Дё Монд” весь в пятнах, с мятыми страницами – читанную-перечитанную» (в этом журнале был опубликован очерк Фонтане о бое быков в Испании).

Некоторые современники считали даже, что читать газеты в кафе гораздо интереснее, чем в кабинете для чтения. Ведь в кафе ты можешь обсудить прочитанное с единомышленниками (в том случае, если читаешь «свою» газету в «своем» кафе) или вступить в спор с людьми иных убеждений, а в кабинете для чтения обязан хранить тишину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.