Вместо послесловия. Два часа турецкого чая
Вместо послесловия. Два часа турецкого чая
Август в Малой Азии почти невыносим. Солнце жарит до самого вечера, выкладываясь на полную, словно бегун на финишной прямой. Как ни странно, по такому пеклу лучше всего освежает горячий турецкий чай. Мы называем его тот самый — из 1990-х, мы тогда не умели его заваривать и считали, что это очередные отходы производства для стран третьего мира, в разряд которых совершенно неожиданно, буквально за пару-тройку бессмысленных и беспощадных лет, попала тогда наша великая держава.
На вид он и правда сомнительный – бурая пыль, почти без аромата. Они его как-то вываривают, настаивают, процеживают… При определенном умении и в стесненных обстоятельствах научишься считать чаем и не такое. У турков для этого было не одно столетие…
В Тевфикие пыль, впрочем, повсюду. Чужая, не наша. Это не черная пыль Екатеринбурга, будто плесенью затягивающая за считанные часы подоконники в недолгое лето. Не серая пыль Москвы, в первый же день намертво въедающаяся в дорогие ботинки. Не невесомая, всегда весенняя пыль Ялты – не пыль даже, пыльца. Не пыль domum vulgaris – комнатная, обыкновенная, которая, если верить ученым, на 50 % состоит из ороговевших чешуек нашей кожи.
Пыль здесь особая, такую встретишь только в древних, как сама история, городах. В своем роде это прах великих империй – если уж выражаться безграмотно и высокопарно, то есть поэтически. Бродский, кстати, изобрел в свое время отменную аллегорию: пыль – загар веков. Вытесненная когда-то на задворки сознания, она вспомнилась именно здесь, в Трое. А потому и ценна втрое – сказали бы мы, если бы не опасались нелепых аллитераций и дешевых каламбуров.
В «Илиаде» слово «пыль» используется семь раз. И ни разу – по отношению к Трое. Пыль – только за ее пределами, на дорогах, на ристалище. Она поднимается из-под копыт долгогривых коней, но на улицах Приамова града ее не найти. Гомеровская Троя – город, еще не успевший покрыться пылью.
Другое дело – Троя нынешняя, в веках прославленная и повсеградно оэкраненная. Ее пыль – как патина на бронзе, как кракелюры на картине маслом: знак качества, признак подлинности. Вот если б только не ела глаза и не набивалась в ботинки…
Рис. 39. У Восточных ворот древней Трои
* * *
А. Б. Лично для меня мотив взяться за книгу о Троянской войне носил своего рода экономический характер: я рассматриваю ее как восполнение некой недостачи. Казалось бы, ну сколько о ней, о Трое, уже можно писать? За десятки веков многие тысячи книг о ней сочинены. Но самой нужной среди них почему-то еще не было. Вот тебе и источник вдохновения – когда-то я уже описывал его природу. Бывает, просто посмотришь на полку и скажешь: «Что-то не хватает книг, напишу-ка я еще одну». И тогда ты достаешь бумагу и пишешь, чтобы заполнить непонятно откуда взявшуюся брешь в мире книг, а может быть – в мире, понятом как книга.
У Джона Барта есть программная статья, которая так и называется: «Литература восполнения». Речь там, правда, несколько о другом. Барт – он все-таки постмодернист, и восполнять он собирался разрывы между жанрами, сферами, между наукой и обыденным сознанием, высоким искусством и кичем. Нам же, как я это себе представляю, предстоит засыпать один из самых чудовищных провалов в знании древней истории. Хотя я допускаю, что у большинства наших современников тема нашего исследования вызовет как минимум недоумение.
О. М. Главный вопрос, который будет волновать потенциального читателя, – с чего это вдруг два дурака в XXI в., когда все пишут о том, как космические корабли бороздят просторы Вселенной, когда пишут про нанотехнологии и прочую лабуду типа искусственного интеллекта, взялись за книгу про каких-то там греков и троянцев? Кому до них есть дело?
Я бы ответил, что лично меня последние 10 лет заботит идеология. Я исхожу из того, что основанием выхода из экономических и политических кризисов, основанием для любого роста, для любого господства может быть только идеология. Я исхожу из того, что «разруха всегда не в клозетах, а в головах», и если в головах у людей порядок благодаря какой-то идеологии, то такой же порядок будет в экономике и политике, потому что сами экономика и политика – тоже не что иное, как идеи, и все общественные отношения – это идеи.
Например, собственность, государство – это идеи, их нельзя пощупать, просто у определенного количества людей в головах есть одинаковое понимание отношения к вещам, например понятие собственности, и они, люди, предсказуемо в отношении друг друга поступают. То же и в отношении государства, это общее для всех – символы, флаг, герб, гимн, Кремль, общая история, одни и те же герои, святые, памятные места и праздники и т. д. Это общее у нас в голове и делает нас единым народом. То, что у нас есть государство как эта общая идея, означает, что есть общий определенный порядок отношений. А если у нас в голове не будет общих идей, не будет и государства и народа. Поэтому всегда разрушение государства и народа – это и разрушение его символов, его идеологии. И наоборот, создание новых символов, новых отношений, нового порядка – это создание нового государства и залог его возможного роста и господства, если предлагаемый им порядок побеждает хаос или альтернативные порядки, которые выглядят как хаос.
Ну, вот пример: перуанский экономист Эрнандо де Сото написал книгу «Загадка капитала». В чем смысл книги? Наиболее бедные общества в мире – это те, где нет государства, где отсутствуют письменные и нотариальные записи, где ничего не зарегистрировано и не кодифицировано, где много богатства и труда не обращено в капитал. Миллионы людей в Латинской Америке каждый день строят свои хижины, пашут по 24 часа в сутки, а толку нет. Потому что нигде не записано, что такой-то дом принадлежит Хосе Игнасио, а раз это нигде не записано, то он не может взять себе кредит под залог этого дома. А если у него есть мастерская, то он не может на фондовой бирже выпустить акции этой фирмы и найти таким образом инвестиции. А значит, его лавка никогда не станет транснациональной корпорацией. И государство, если его нет или оно слабое, не защитит его интересы с помощью протекционистских мер или, наоборот, глобализаторских на международной арене, как американские авианосцы это делают. Вот у американцев есть право собственности, все записано, кодифицировано, и все суды, вся полиция, все институты это признают, и возникает взаимное доверие и позитивные обратные связи внутри системы, когда все понимают, что ждать от другого, рассчитывают на это и таким образом строят общий дом не на песке, а на единых правилах и аксиомах…
А. Б. …И это основа для роста и могущества и гражданского общества, и государства, и культуры. Я понял. Продолжай.
О. М. Далее. Я бы хотел выдвинуть гипотезу, которая очень большая и нуждается в отдельном обосновании, что вообще различие великих цивилизованных государств древности и кочевых, номадических, диких обществ состоит в том, что великие цивилизации древности имели письменность. То есть дело не просто в законах, а в письменности как таковой вообще. Там, где что-то вообще записано, посчитано, а «что написано пером – не вырубишь топором», – там есть порядок, стабильность, институт, государственность, преемственность традиции, а там, где ничего не записано, – там перекати-поле, там ветер носит, там экстенсивные практики, движение вширь.
Номады не создают высоких культур, потому что там в принципе нет этажей, когда что-то делается на основе чего-то, потому что они вообще не знают основы, а знают только грибницу, ризому, как говорил Делез. Если что-то записано, то на основании этого усвоения, его рефлексии может быть что-то новое, а на основании того нового – что-то другое новое, причем новое – это может быть и интерпретация, и движение вбок, и вглубь тоже, но это в любом случае – некий новый порядок, движение от некой точки отсчета, возможны рефлексии второго, третьего, четвертого порядка, и, таким образом, возможно строительство Вавилонской башни культуры.
А у номадов, кочевников нужно каждое новое поколение учить одному и тому же, постоянное воспроизведение элементарного от стариков к детям, отсюда у номадов такое всегда было почтение к старикам, потому что они – носители культуры устной, и она не отделена от них в письменности, как в цивилизованных государствах.
А. Б. Что характерно: иероглифическое письмо в этом смысле выполняет свою функцию лучше, чем фонетическое. Вот сейчас даже в Китае кантонец и пекинец один иероглиф произносят и читают по-разному, а сам по себе он идентичен, он тот же, что использовался, скажем, три тысячи лет назад. И, таким образом, проносится идентичность, чего не делает фонетическое письмо, поскольку последнее следует за изменениями языка, звука и только технически его регистрирует.
О. М. Так вот, возвращаясь к сказанному: основа могущества государства и величия культуры и его стояния во времени есть наличие фиксированного порядка. Цивилизации Египта и Китая существовали дольше, чем вся последующая история человечества. То есть если историю человечества разделить на две части, то большая часть -это история Египта и Китая. А меньшая – вся остальная история, и некоторые историки считают, что, например, в Египте было уже заключено все: и христианство, и ислам, и иудаизм, и математика, и техника, и политика, короче весь западный мир.
А. Б. Американский социолог Льюис Мэмфорд, например, утверждал, что вся западная наука, как и западная рациональность вообще, структурируется в соответствии с так называемым «архетипом машины», своего рода слепком с модели управления в тоталитарном государстве Древнего Египта. То есть первична была не механизация орудий труда, а механизация поведения людей в мегамашине египетского общества, когда во главе организации стоял единственный мозг с четко определенной задачей (мотор), а двигательные импульсы от него передавались на каждое звено механизма вплоть до мельчайшего винтика через систему узлов – промежуточных функционеров. И все механизмы последующих эпох строились уже по этому принципу.
О. М. Так вот, основа могущества и пролонгированности во времени – в том, что есть законы и порядок. Недаром тот же Аристотель, тот же Макиавелли, тот же Грамши, тот же Фуко постоянно утверждали: власть держится не на силе, а на согласии, не на насилии и войне, а на мире. На проекте мира, на мировом устройстве. Мир – это порядок, это сцепление одного с другим, это космос, это прилаженность, лад. Власть – это всегда позитивный проект, новый мир. Внутри мира можно расти и развиваться, внутри мира есть взаимосвязи и доверие. Юрген Хабермас, Карл-Отто Апель об этом пишут, настаивая, что главное – это рефлексия взаимных ожиданий и положительные обратные связи, и это основа этики.
Поэтому в книге «Суверенитет духа» я писал, что, если Россия хочет быть и хочет выжить и иметь авторитет в мире, она должна предлагать не национальную идею, типа, мы за себя против всех, а именно всемирно-историческую. То есть проект мира для всех, набросок мира для всей планеты, который бы был и конкурентоспособным.
А. Б. Твой любимый Дион Хрисостом, кстати, писал о Нероне, которого принято осуждать и ненавидеть, что, несмотря на все безумие и дикость его нрава, его приказы люди исполняли с удовольствием, и даже через пару поколений после его смерти все хотели бы, чтобы он был еще жив. На том якобы и держалась его власть, а вовсе не на свирепости его преторианцев. Хотя можно предположить, что Дион идеализирует Нерона на фоне зверств Домициана, к которому философ имел и личные претензии: император-самодур изгнал его из Рима и он был вынужден бомжевать и побираться.
О. М. Как знать… Но так или иначе, слова Хрисостома о Нероне – лишняя иллюстрация к идее, что государственная политика далеко не всегда основывается на насилии.
И дело даже не в политике только. Вот давай другую сферу человеческую возьмем. Представим себе суд присяжных. И тут выходит адвокат. Он же не говорит: «Вы знаете, дело не в том, что вот такие улики – правильные, а такие -неправильные, и такие свидетели хороши, а такие – не хороши, а дело в том, что я все это вам рассказываю, потому что это очень выгодно моему клиенту, и если вы мне не поверите, то моего клиента посадят в тюрьму, а я не заработаю денег!»
Так почему-то ни один адвокат не выступает. А все выступают совершенно по-другому: «Во имя чувства справедливости, присущего всем нам как людям, и во имя истины и справедливости, которые должны восторжествовать, мы должны принять эти вот факты, потому что если мы их не примем, мы оскорбим мировую гармонию, разум, Бога и прочее». То есть апеллируют они к общим ценностям.
Но почему-то, когда ведется государственная политика, где присяжными выступает весь мир, наши дипломаты и президенты и пресса говорят: России или Америке или Китаю выгодно то, выгодно это… Это же глупо – говорить о том, что выгодно тебе. Другим-то какое дело? Поэтому надо говорить о всеобщих ценностях, всеобщей справедливости, апеллировать к рамочным каким-то общим нормам. Мы, типа, не за себя, мы за всех на планете, за мир и общий порядок, а на национальные интересы нам плевать, мы за общие ценности умереть даже готовы. Нам и нужна всемирно-историческая идея.
И у нас в истории были такие идеи. Та же Москва – Третий Рим. Типа, мы последние православные в мире, истинное царство, удерживающее мир от ада. Потом были Федоров, Циолковский, русский коммунизм с его миссией несения справедливости миру, борьбы с несправедливым капитализмом, колониализмом, эксплуатацией…
А. Б. И мы видим, что идеи Циолковского и прочих русских космистов в известной степени реализовались. Я не имею в виду победу над гравитацией и демонтаж нашей планеты для строительства межзвездных колоний – сам штурм околоземного пространства стал возможен только потому, что тысячи людей в Советском Союзе с энтузиазмом восприняли идею космических полетов, начали создавать разного рода кружки и секции межпланетных сообщений, а затем ГИРДы и реактивные институты – и, что важно, при поддержке и содействии первых лиц государства. Как говорится, Циолковский разбудил Перельмана, Перельман начал космическую пропаганду, революционное государство канализировало энергию массового энтузиазма в создание соответствующих институций…
В то же самое время в западных странах к мыслителям-одиночкам, рассуждавшим о возможности преодоления земного тяготения, относились как к чудакам и фантазерам. И это если мягко выражаться. Тот же Роберт Годдард, «отец американской космонавтики», служил объектом насмешек не только для журналистов, но и для коллег по цеху, которые крайне скептически относились к его идеям, советовали ему перечитать учебник физики и вообще называли земляным червяком. Хотя тот всеми силами пытался привлечь внимание широких масс к идее звездоплавания, в 1924 г. он даже назначил на конкретную дату запуск ракеты на Луну, чтобы все газетчики об этом написали. Но, как мы знаем, полет не состоялся ни тогда, ни даже в ближайшие десятилетия. Однако мы, кажется, отвлеклись…
О. М. Да. И, думаю, теперь самое время вернуться к грекам. Условная власть, условный суверен задумал после Темных веков проект. Я совершенно условно, в больших постмодернистских кавычках его сейчас называю «Ликург».
А. Б. Я думаю, ты знаешь, что даже древние греки считали Ликурга фигурой полумифологической…
О. М. Вот только давай сейчас не спорить о реальном лице Ликурге, делал он это или нет. Главное, что кто-то это делал, и я тут называю его Ликург. То есть некий субъект, скорее всего спартанец, в период окончания Темных веков, когда во всей Греции хаос, решил покорить всю Грецию. Объединить, если говорить языком поздних историков, а на самом деле, конечно, покорить. И покорить не только и не столько силой оружия, а, как я сказал выше, идеологией. То есть некие люди или некий человек настолько оказался мудр, что понял, что если ты хочешь господствовать – и долго – над всей Элладой, то ты должен дать некий мир, некий порядок, космос, закон, который бы един был для всех и устраивал бы всех.
То есть мало того, что он дал законы Спарте (здоровых младенцев оставлять, больных убивать, диархат, права старейшин и прочее), жесткие, но выковывающие военную элиту вплоть до позднейших времен, мало того, что он такой внутрикорпоративный пиар сделал, но он еще и осознал, что нужно внешнее идеологическое влияние, причем построенное не на фашистских принципах, типа, мы – сверхчеловеки-спартанцы, а вы все остальные – перхоть и рабы, а на общегреческих принципах. Вот даже такая простая ерунда, как меры веса и длины, – они должны быть одинаковыми для всех торговцев на едином пространстве, чтобы не было обмана, чтобы легче было подписывать договоры и устанавливать цены, брать кредиты под урожай…
Значит, должен быть стандарт где-то. Уже удобно всем купцам. А вот если есть еще и общие для всех законы… Например, на определенном пространстве – беспошлинная торговля, и не надо платить многочисленным «крышам» и пиратам, всех защищает один царь, и ты знаешь, что если ты обманул на 100 рублей, то тебе руку отрубят, а если на тысячу – тебя на кол посадят – и никак иначе, не по правилам разных городов. Есть конституция – не как единый текст, но как множество единой волей поддерживаемых правил.
Еще очень важный момент, как я говорил: не на силе должно все держаться, а на удобстве самих законов в применении и на идеологии. То есть при заключении договоров греки клялись. Но кем? Если везде разные боги и разные традиции? В одном городе Гермес – бог, а в другом он -малопочитаемый божок… Нужны единые стандарты почитания.
А. Б. Ну, мне сдается, это не вполне так. В известном договоре о взаимопомощи между хеттским царем Мутавалли и правителем Вилусы Алаксандусом они клянутся не каким-то одним общим для них, конвенциональным богом, но каждый своим: один – Каскалом Куром, другой – Апалиунасом (прообразом греческого Аполлона). То есть каждый – самым для него высоким и священным…
О. М. Пусть так. Когда торговец-мусульманин, заключая сделку, клянется Магомедом, а христианин – Иисусом, то это еще полбеды, потому что каждый клянется самым святым для него, а если он требует, чтобы я вместо Иисуса клялся Магомедом? А ведь греческий мир насчитывает сотни богов и божков… И дело может быть даже не в клятвах, хотя, конечно, желательно, чтобы все клялись кем-то одинаково святым, а в единых стандартах почитания. Путешественники и купцы едут из города в город и приносят дары и жертвы богам того государства, в котором они находятся, и своим богам родины, и богам своего ремесла. То и дело возникают споры, чей бог главнее и какой больше помогает тем, кому он покровительствует; чей бог древнее и могущественнее. И это провоцирует конфликты.
Должна быть установлена единая иерархия богов. Общий знаменатель, единое мировоззрение, которое все разделяют и о котором не спорят. Целью любой войны является мир, а мир – это не отсутствие войн, а единая система координат.
И вот поставим себя на место этого условного Ликурга, который решил кодифицировать богов и сделать так, чтобы все были довольны и не было конфликта. Он не мог произвольно взять какого-то своего бога, объявить его самым главным, а потом всех остальных принудить – такую схему просто никто не признает. Те, кто живет возле моря, всегда будут клясться Посейдоном, а те, кто растит пшеницу, будут клясться Деметрой. Они не признают никакой навязанной иерархии и будут биться против, тем более что битва будет за бога, за святое. Вопрос очень деликатный, он касается самого тонкого, самого животрепещущего и главного, что есть у человека, – его религии, его совести, памяти его предков, его родины, его семьи, его традиций, его профессии, которой бог покровительствует. Одно неверное слово – и ты получил кровных врагов! И как ты их упорядочишь? Там творится дикий бардак. Почитать Александра Зайцева – например, его книгу «Греческая религия и мифология», – так вообще в каждом городе было что-то свое, если верить надписям на храмах. Например, Гера в древности не была женой Зевса (Зевс – Деус, бог по-латински, тот же корень, что и наше слово «день»). У нее был муж Триерос, трижды-эрос, тригерос, трижды, то есть некое качество дано в превосходной степени. Но поскольку Гера покровительствовала как жена и семье, и родам, и земледелию, и природе, то она стала более известной по территориям, чем трижды славный муж, а с другой стороны, отдельно увеличивалась слава Громовержца – Зевса. И в итоге гораздо позже их поженили. Малоазиатские боги перемешивались с аттическими, творилась немыслимая путаница. Поэтому прежде чем давать некую единую идеологию для всех, нужно было, говоря современным языком, провести масштабнейшее социологическое исследование.
Условный Ликург послал во все земли и полисы гонцов, чтобы было понимание, кого и где почитают и в какой иерархии. Нужно понять рейтинги тех или иных богов. Потому что если ты хочешь заручиться поддержкой абсолютного большинства, то ты должен дать классификацию, где на самом верху будут стоять боги, почитаемые большинством и самыми могущественными и богатыми полисами. Думаю, не обошлось без проблем, когда создавалась эта классификация. Вот есть какой-то крупный портовый город, где все моряки клянутся Посейдоном, а в то же время известно, что по всей Элладе больше почитают Зевса. Но поставить Посейдона под Зевса – это значит железно спровоцировать войну, как минимум с этим городом. И даже если большинство навалится и победит этот город, он будет вечно непокорным, и главное – он будет воспроизводить протестность, потому что в силу характера деятельности моряки всегда будут почитать больше Посейдона. Значит, надо ставить Посейдона и Зевса на равных, как братьев. А не брать «административную иерархию» за образец. Не брать порядок для богов как в войске, в государстве, а брать порядок семейно-родовой.
И вот так, шаг за шагом, условный Ликург и его советники-мудрецы расшивали каждую проблему с каждым полисом. Вот главная причина того, что за образец для классификации богов были взяты семейно-родовые отношения. Нужно было представлять тех или иных богов как братьев и сестер, а не как соподчиненных.
А. Б. Полагаю, тут играло значительную роль и еще одно важное обстоятельство: с наступлением Темных веков и крушением сложных, утонченных в чем-то даже социальных иерархий микенских времен греки вернулись к родовому строю. И отношения родства стали для них единственной доступной их пониманию социоупорядочивающей моделью.
О. М. Именно! Люди не знали другого порядка, или, скорее, упорядочивающей матрицы, чем семейная. Я легко допускаю, что какой-то философ мог вывести богов друг из друга диалектическим образом. Как у Гегеля диалектически друг из друга выводятся категории. Но этого никто не поймет! А нужно создать классификацию, понятную всему народу, и безграмотному – в том числе и прежде всего. Философы и жрецы будут фыркать, но их, таких умных, мало, а вот когда ты объясняешь, что кто-то кому-то брат, а кто-то сват – это понятно, потому что это естественный порядок, знакомый каждому по своей родне. Еще Клод Леви-Стросс писал в «Структурной антропологии», что родовой порядок – самый естественный, и он выступает вообще образцом всякого порядка, так как он самый понятный. Вот таким образом весь хаос и все многообразие греческих богов некая «комиссия» условного Ликурга засовывает в семейную матрицу. Всевозможные там «Ночь рождает День», а как говорил Гераклит, «день и ночь -одно», или «богиня Истина», о которой писал Парменид, – все эти метафизические и диалектические свойства богов и их отношения остаются философам. Это «пипл не схавает», а вот кровнородственная система всем понятна.
И вот тут происходит очень интересный процесс. С одной стороны есть жрецы, мистики, философы, теологи, которые по старинке продолжают мыслить богов как некие метафизические, сверхприродные сущности, духи и входят с ними в общение столь же метафизическими способами. А с другой стороны – простой народ, который узнал, что все боги друг другу – братья-сватья-кумовья, начинает видеть богов сквозь призму своих родственных отношений. Вот у кого-то жена изменяет мужу, пока он деньги зарабатывает и в отлучках, – тут же эту аналогию переносят на богов, а вот какие-то дети враждуют с отцом, науськанные матерью, – и это тут же переносится на богов. Вражда братьев между собой, сестер и прочая бытовуха. И вот из-за этого возникает специфический для Греции так называемый антропоморфический характер их религии. Она изначально не была такой и не могла быть. Более того, все исследования и все находки показывают, смотри того же Зайцева, что до определенного времени в богах была путаница и неразбериха, а примерно после IX VIII вв. до н. э. начинается этот семейно-родовой порядок, и вслед за ним антропоморфизм и дикие легенды про тайком изменяющего жене Зевса, про вражду Афины и Артемиды из-за того, кто красивее…
А. Б. Тот же профессор Зайцев, кстати, замечал, что антропоморфизм богов в представлениях греков является очень редким примером в истории религий. И это действительно так…
О. М. Короче, мы понимаем, что был целый процесс, который занял время. Во-первых, было принято решение о классификации богов. Во-вторых, надо было сделать «социологическое исследование» и померить рейтинг богов; в-третьих, создать единую концепцию, расшить все узкие места, протестировать; в-четвертых, внедрить это в массовое сознание; в-пятых, получить в качестве реакции антропоморфизацию. То есть между временем, когда какие-то учителя в школах и палестрах и аэды на агорах описали новые взаимоотношения между богами, между временем, когда все усвоили, что Зевс – отец, а Афина – дочь, должно пройти время, пока народ напридумывал целую Санта-Барбару отношений между ними. И вот только потом мы видим, что у Гомера в «Илиаде» и «Одиссее» эти санта-барбаровские мотивы уже включены и вплетены в ткань художественного текста!
Вот в чем, как выражаются диссертанты, существенная научная новизна нашей работы! Потому что люди на Западе получали докторские степени за то, что относили поэмы Гомера к определенному времени, что доказывали, ссылаясь на описание материальной культуры у Гомера, что он описывает время не периода Троянской войны, а более позднее, на что указывают материальные артефакты и производственные отношения. А мы показываем также, что и духовные, и религиозные «артефакты», которые в поэмах Гомера использованы, явно происхождения VIII–VII вв. до н. э. Ни в коем случае не древнее! Когда произошла интеграция поэм Гомера (тех, которые мы сейчас знаем) – неважно, случилось это как объединение разных кусков и поэм или на основе одной протопоэмы про гнев Ахилла, – главное, что само это объединение уже было произведено на основе матрицы родственно-семейных отношений богов!
А. Б. Я замечу к слову: от киклических поэм о Троянской войне до нашего времени дошло, как вы, кремлевские идеологи, выражаетесь, хрен да маленько, все эти кусочки были не так давно в переводе на русский опубликованы. Так вот, не знаю, как там обстояли дела в изначальных вариантах, а в дошедших до нас отрывках всех этих санта-барбаровских отношений между богами нет. Так, несколько намеков, что Зевс – всем отец, а Афина – дщерь его, кровинушка. Не более того. Думаю, что, исходя из нашей концепции, можно предполагать с известной степенью достоверности, что киклические поэмы старше, чем известные нам «Илиада» и «Одиссея». Об этом и до нас говорили многие исследователи – все эти Кульманы, Бёрджессы и прочие Песталоцци, хотя у них на то были другие основания…
О. М. Вот я сейчас грубо скажу, но зато наглядно и убедительно. Как сотрудник администрации Президента бывший, как политический консультант, как советник, который занимается исследованиями и идеологиями всю сознательную жизнь. Как я это себе представляю. Вот собирает к себе условный Ликург (условный – еще раз говорю, может, один из внуков или сыновей легендарного Ликурга, которые впоследствии сольются все в одного, и его еще и богом объявят) всяких местных софистов, философов, жрецов и прочих советников. На совещание. Так же, как нас, политологов, собирал Сурков или Володин в Кремле. И говорит им: «Давайте-ка идеологию для всех придумайте! Сколько у нас живет всякого народа, всяких языков, все разные, у всех разные храмы и боги! Да и есть еще и других языков и земель народы! У них вообще свои боги. Надо сделать так, чтобы все наших богов признали главными, чтоб все ими клялись, чтоб детей, когда родятся, их именами называли, чтоб у наших оракулов судьбу спрашивали, чтоб в наших мистериях участвовали, чтоб в наши храмы ходили паломничали и чтоб хоронили по нашему обряду. Вот тогда только власть наша будет прочна, и чтоб во всем был один космос, один закон и один порядок!» Те, соответственно, говорят: «Сначала надо исследование провести, послать гонцов во все пределы».
Провели исследование, состряпали матрицу. Может, не одну, несколько концепций, может, Зевс сначала был единственный отец, а Посейдон – сын его, может, не Гера, а Деметра была жена Зевса… Поэтому, как и у нас в Администрации Президента, разные концепции рассматриваются, прикидываются различные слабые места, риски, что-то берется за основу, какая-то «рыба», и потом дорабатывается… И в результате принимается итоговый вариант.
Но это же должно еще получить какой-то приемлемый популярный вид. Надо, чтобы юноши могли запомнить это в школах, значит, нужен трактат, причем мнемотехнический, то есть поэма. Ее зубрить легче. И вот кто-то взялся из философов-поэтов за это дело и написал «Происхождение богов». Сели дальше думать, кому это приписать. Ведь такая вещь, которая рассказывает о происхождении богов, не может идти от известного всем Васи Пупкина, это должен быть древний манускрипт, древний источник. Это всегда было так, сколько в истории фальшивых древностей! То «Завещание Петра Первого», то «Константинов Дар», то «История Малой Руси», то «Велесова книга», то «Протоколы Сионских мудрецов». Фальшивок море, искусственно древних. И тут так же сели на совещании и решили приписать это «Происхождение богов»… Гесиоду, который по тем временам был уже полумифологической фигурой, как наш сказитель Боян из «Слова о полку Игореве». Будут выходить певцы и говорить: вот, мол, поэма всем известного древнего Гесиода, которую вы еще не слышали, из самой древности идет, а древность – она силу свою выказывает! Ого как! И как только поэма от фальшивого Гесиода была готова, сразу же запустили ее в образование, переписали сотню раз, распространили, и сами же, поскольку все эти софисты – практикующие преподаватели в школах для юношества, сами же всех и заставили учить. Запустили аэдов по площадям. Все так же, как сейчас: написали концепцию – и ну ее внедрять через новости, художественные фильмы, школьные программы, СМИ и прочее.
А. Б. Вот только зачастую как-то топорно это получается – именно на уровне внедрения. Не потому ли так много сегодня высокомерных недоучек, заявляющих об «эстетических разногласиях» с существующей властью?..
О. М. …И вот тут через некоторое время – второе совещание. Типа, как дела, как идет работа по пропаганде новых идей? И вновь собираются политологи-софисты и говорят:
– В принципе, нормально, государь, – протеста нет, но вот есть проблема с молодежью: плохо они это все учат, ошибаются. Кто богами интересуется и в храмы любит ходить? Зрелые мужи жертвы приносят перед важными делами, бабушки и вдовушки на склоне лет жизнь вспоминают, свечки ставят, а молодежи это неинтересно – кто из богов кому сват, а кто кому брат. Молодежи надо про любовь, запретный секс, про драки, про подвиги, а они с кислыми минами учат эту теогонию. Да и на агорах наши аэды, когда поют мантры о происхождении, кто кого родил, – тоже аж мухи дохнут… Надо экшн, надо драйв, конфликт, скандал, секс и кровищу, кто с кем поссорился, кто кому изменил, кто кому по морде дал, чернуху всякую, вот тогда у нашей продукции рейтинг в СМИ будет!
– Так что же делать? – естественно, спрашивает их спартанский Сурков-Володин или даже сам Ликург-Путин.
А они ему и отвечают:
– А вон, наши инвалиды по рынкам поют уже триста лет песни про Троянскую войну, о героях там, об Одиссее, Диомеде, Менелае, Ахилле и про любовь Елены и Париса, вот надо все эти песни в одну поэму собрать и туда внутрь напихать наших богов и их родственные отношения. Точно так же, как мы даем горькое лекарство детям, смазав ложку медом, так и тут в обертку из поэм засунем нашу идеологию! Правда, есть проблема, что песни все грустные, потому что все наши герои в той войне вроде как погибли, и вообще фигня там в песнях, что, типа, нашу спартанскую женщину в Трою увезли… Но можно по ходу дела и это изменить, сделать так, как будто мы троянцев победили. Всех, кто наших спартанских невест ворует, мы разгромили и город их разрушили, а главное, мы еще за свою обиду всех греков со всех островов собрали, то есть выступили как бы объединяющим началом… Конечно, не сразу надо это все на площадях и рынках начинать петь – сразу будет как-то непривычно. Сначала запустим одну поэму с богами и с нашими героями, которые всех побеждают, а если народу понравится, то сделаем вторую поэму, в которой уже скажем, что и всю Троянскую войну мы выиграли. А чтоб народ поверил, припишем эти поэмы даже не Гесиоду, а самому… Гомеру (!), он ведь, по мнению народа, еще древнее Гесиода, следовательно, авторитетнее!
Традиция приписывать другим авторитетам у них была, тот же Платон вон приписывал Сократу свои мысли, а сколько было позже всяких Псевдо-Дионисиев… Это в наших обществах – чем более новое, тем лучше, а в традиционном обществе – чем древнее, тем лучше…
А. Б. Эта традиция существует и в наше время. Я, например, как ты помнишь, в университете придумывал разных древних философов, «чьи труды еще не введены в научный оборот», приписывал им свои мысли, облекая их в соответствующую стилистическую форму, и с успехом цитировал их на экзаменах. Но то, что для меня было литературной игрой в стиле Борхеса, сегодня вовсю используется в рекламе и всяческой журналистике. Ты даже не представляешь, сколько бродит по Интернету фальшивых цитат! Но ладно бы они попадали только в девчачьи статусы в «Одноклашках» – их не стесняются использовать и многие авторы книжек, претендующих на серьезность и научность! Я бы посоветовал им лишний раз перепроверить ту или иную «крылатую фразу», чтобы не выглядеть идиотами.
О. М. Короче, сказано – сделано! Получили политологисофисты по мешку золота в администрации президента. Собрали песни о подвигах Одиссея и Диомеда и Ахилла с Гектором в кучу, что не подошло – выкинули, чего не хватало – дописали, вставили, за основу взяли сначала сюжет с гневом Ахилла и его ссорой. А для второй – поэму о возвращении Одиссея. Естественно, нанимаются кучи писцов, которые это все записывают (самая современная тогда технология, только что взятая у финикийцев), и все это идет в школы и на площади, тем более что школами руководят те же мудрецы, что ходят на эти совещания. А аэды за исполнение новых песен тоже с радостью от царя берут деньги и поют, тем более народ устает слушать одно и то же с вариациями, а тут новые хиты, да еще такие жизнеутверждающие!
Оказывается, мы, греки, всех победили, всех разгромили, а не как в старых песнях – все уныло и трагично. Вот так это и было внедрено, и в итоге Греция через несколько столетий пережила расцвет культуры, дав величайшие образцы философии, политики, искусства всему человечеству на тысячелетия…
А. Б. Хорошо. Но давай теперь проведем обратную операцию. Мы только что представляли древних греков в образе наших политологов и пиарщиков, наблюдали за их совещаниями и фантазировали, как бы у нас это выглядело -решение их проблем… Давай попробуем представить, что вот здесь, в Кремле, теперь, наоборот, появляются древние греки, чтобы решить нашу аналогичную проблему. А проблема, как мне видится, такая есть…
О. М. Давай. Допустим, что Путин – это такой же Ликург, который поставил перед политологами точно такую же задачу: дать некую концепцию, проект, набросок всего мира. Для всего мира! Как объединить всех богов, дать всемирно-историческую идеологию для России, такой порядок, который бы всех устраивал? И индусов, и арабов, и американцев, и японцев, и латиносов, и негров с их разными религиями, и разными языками, и разными политическими взглядами…
Первый вариант – действовать по матрице греческой. То есть собираем всех богов и начинаем выстраивать иерархию. Типа, главный – сам Христос, Магомет – его брат, или там, например, главный Яхве, а его брат – Аллах, и пошло-поехало… Таких концепций – море. Например, все религии, в том числе и самые примитивные, в одну концепцию, а точнее, в одну всемирно-историческую идею, развивающуюся в истории от примитивных форм к развитым, упаковал еще Гегель. Красиво упаковал, складно у него все религии сложились в одну. Но это не поймут не только семь миллиардов человек, это даже 70 человек на Земле только прочитать смогли. Все профессора истории философии из некоторых, а не всех философских факультетов мира, а их всего сорок. Все религии у него там, а что толку? Были и более новые поздние и попсовые попытки. Например, у Муна – он тоже все религии укладывает в одну, да так, что получается, что Мун – последний пророк. И есть еще Баха-Улла – тоже все религии синтезировал в одну.
Почему это не сработает? Почему не сработает такая интегральная идеология и почему наша задача сложнее, чем у советников Ликурга? Потому что, условно говоря, для мусульманина «нет Бога кроме Аллаха и Магомет -пророк его», и никакие компромиссы с ним невозможны. И в христианстве – то же самое, никто из истинно верующих не отречется от Христа как воскресшего Бога, Спасителя. Невозможен компромисс.
Кроме того, внутри каждой религии другие религии уже прописаны, и не просто как ереси или порождение дьявола, а, например, в магометанстве Христос – это пророк Иса, а, наоборот, в иудаизме и христианстве магометане – это агаряне, дети Агари, незаконной жены Авраама. Христиане тоже не отрицают иудаизм, Ветхий завет – это же предшественник Нового завета. Так же магометане признают ветхозаветных пророков. Буддистов всяких авраамические религии считают «безумными перед Господом с их мудростью». А сами буддисты, наоборот, считают всех авраамических пророков святыми буддами или бодхисатвами.
А. Б. Замечу, что не только авраамических пророков. В бурятский пантеон, например, входят в качестве богинь, Белых Тар, две русские царицы, утвердившие буддизм в России, – Екатерина II и Елизавета Петровна. А сразу после Октябрьской революции бурятские буддисты признали реинкарнацией Будды… Ленина. Но это так, к слову.
О. М. Да, я слышал об этом, конечно. Но к чему я речь веду? Дело все в том, что у греков были разные боги, но можно было взять и сделать некую метанаррацию, метаисторию, чтобы всех собрать в один рассказ. В нашей же ситуации дело не в том, что есть разные боги, – у нас сталкиваются уже религии. У нас сталкиваются метанаррации! Каждая из которых включает в себя другую и одновременно отрицает. И невозможно придумать мета-метанаррацию! Точнее так: ее можно было бы принять, и все бы ее приняли, если бы реально явился сам Бог, и именно из этого источника было бы объяснение, и была бы дана новая история, рассказ, в котором бы нашлось место всем религиям, то есть все они были бы объяснены. Но никакой пророк и поэт это дать не может, и философ тоже. Это должно быть СОБЫТИЕ пришествия Бога в силе и славе. Даже не так, как первое пришествие Христа, – не в царском образе, а в образе агнца жертвенного. А именно в силе и славе. Так, чтобы не было сомнений в его божественности, так, чтобы все затрепетали, особенно неверующие. Последнее пришествие Последнего Бога.
Тут надо понимать, что никакие политологи ничего подобного не выдумают. А точнее, если бы даже выдумали, то как сделать некую всемирно-историческую постановку последнего пришествия, чтобы и небеса разверзались, чтобы и чудеса творились, чтобы все страны и народы упали на колени? Я не знаю, сколько денег надо в такую режиссуру вгрохать и какими техническими средствами хоть одна страна это может осуществить…
То есть искусственно это сделать нельзя, я пока себе слабо представляю такое, хотя сам сценарий написать и покреативить можно. Придется ожидать естественного прихода Последнего Бога – о нем, кстати, писал Хайдеггер. И Хайдеггер тоже не считал, что второе пришествие будет как гром среди ясного неба, как и первое пришествие Христа – оно довольно незаметно, не в силе и славе, а скорее в тонких намеках, которые посылает Последний Бог. И, может, это так и будет. Есть одна проблемка. Все, что Бог хотел сказать людям в смысле идеологии, им уже сказано, второе пришествие – уже не для того, чтоб дать истину новую, а для того, чтоб судить… Но это отдельная тема.
Рис. 40. Мартин Хайдеггер, предрекавший «бесшумное» пришествие Последнего Бога. Скульптура Ольги Арановой
Теперь рассмотрим другую возможность. Не шаг вверх, который как бы меташаг, снимает в себе другие религии, а шаг вниз, идущий через отрицание всех религий и богов. Это разные виды атеизма. Или через классовую сущность объяснять – это как Маркс, или через психоанализ, как Фрейд, или через волю-к-власти, как Ницше, или через еще десятки способов. Но суть одна: «всех богов я ненавижу», все они выдумки, и выдуманы с какой-то корыстной целью в свое время – или экономической, или психологической, или политической.
А. Б. Античники называют это эвгемеризмом – по имени некоего философа-киренаика Эвгемера Мессенского, который считал, что вера в богов происходит от культа великих людей прошлого. Например, по приписываемому ему мнению, Зевс был древним царем Крита, прославившимся как могучий воитель, и даже якобы в Кноссе сохранилась его могила. Позднее жители Крита его обожествили, преследуя какие-то свои прагматические интересы.
Существует, кстати, целая традиция истолкования с эвгемерических позиций троянского эпоса, которая позволяла объяснить его многочисленные нестыковки и противоречия. И совершенно в духе этой традиции Снорри Стурлусон в «Младшей Эдде» возводит род исландского «отца богов» Одина к Приаму, «верховному конунгу» Трои -славного града, построенного аккурат посредине Земли…
О. М. Этот эвгемеризм достиг высшего предела у Вольтера. Помнишь? Христианство – переплетение самых пошлых обманов, сочиненных подлейшей сволочью. Почти дословно цитирую. Как известно, атеизм Вольтера преследовал конкретные политические цели. И именно этот прагматизм, а не истоки и не система аргументации, роднит его с «народным», стихийным атеизмом времен русской революции.
Ну, например, приходил русский красноармеец в кишлак. «Ты в кого веришь, – спрашивал дехканина, – в Аллаха? Ну и дурак, я тоже когда-то был дураком и верил во Христа, но я понял, что богов придумали мой помещик и твой бай, чтобы нас эксплуатировать. Так что бери винтовку, айда их бить вместе со мной!» Так на почве отрицания они братались и устанавливали Советскую власть.
Но это работает до определенного предела, сейчас я скажу почему. Это ситуация просвещения и особенно нашего постмодернизма. «Нет метанаррациям!» – говорит Лиотар, вот ситуация постмодерна, когда отрицаются все религии, то есть возможные божественные и священные истории.
Но вот беда: сам постмодернизм – это тоже метанаррация, как ни крути, и самое главное, что его атеизм уже тоже прописан во всех религиях. Во всех религиях атеизм – это дьяволизм, хоть у магометан, хоть у христиан, хоть у иудеев, поэтому ни для одной из этих религий никогда атеизм не будет принят. Хоть он и пытается всех примирить на условиях нулевого варианта, но ничего не выйдет, все традиционные религии всех атеистов – как старых, так и новых, постмодернистов, глобалистов рассматривают как порождение дьявола. То есть вписывают в контекст своей истории. И чем больше развиваются попытки утверждения «нулевого варианта», то есть представления всех религий как выражения классовых интересов или психических проблем или просто «языковых игр» в духе Витгенштейна, тем больше будут против этого обнуляющего подхода восставать фундаменталисты. И чем больше будет постмодернизма – тем больше будет, как реакция, терроризма. Это особенно любит подчеркивать Жижек.
Таким образом, если мы ищем всемирно-историческую идею и сидим на совещании, то для нас закрыт путь придумывания метанаррации, религии, вписывающей всех, так как с ней никто не согласится, но также закрыт и путь отрицания всех религий, так как с ним тоже не согласится никто. И чем больше ты будешь навязывать отрицание, тем больше будет террористов и борцов за веру. Современный террорист борется на два фронта. Он борется и против других религий и универсалий, и против глобализма и атеизма как такового.
Хорошо было Аврааму, когда существовало много мелких местных божков: солнца, луны, огня и леса, а он взял все это трансцендировал и сказал: есть Бог, который невидим. Он не похож ни на одно сущее, он сам создал весь мир. Хорошо было римлянам и грекам укомплектовывать свой пантеон разными местными богами. Но уже столкновение римлян и иудеев есть война двух метаидеологий, каждая претендует на весь мир и не меньше. А в Средневековье? Та же война между христианским миром и магометанским, то же столкновение универсалий. Не столкновение двух частных, а столкновение двух всеобщих. Когда один мир сталкивается с другим, радикально чужим.
А. Б. Ну, хорошо. А что сегодня? Сегодня – постмодерн…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.