ГЛАВА ПЯТАЯ. ВЛАСТЬ И ДЕРЖАВА

ГЛАВА ПЯТАЯ. ВЛАСТЬ И ДЕРЖАВА

Родовой строй отжил свой век. Он был взорван разделением труда и его последствием — расколом общества на классы. Он был заменен государством.

Ф. Энгельс

ОТЧИНА И ОТЕЧЕСТВО

Прежде всего, — говорит историк русского быта, — надобно установить самое понятие о государстве, ибо иначе мы будем спорить о словах. Что же такое государство?» (Чичерин, 1856, с. 776). Столетие спустя положение не изменилось: историки и теперь, говоря о древнерусском государстве, чаще всего спорят о словах. Так, может быть, имеет смысл взглянуть на историю с точки зрения самих слов? Так сказать, изнутри, из тех обстоятельств жизни, которые порождали представление о государстве и власти в самом русском народе, отражаясь в сложных и противоречивых изменениях смысла слов?

На первых листах древнерусской летописи (Лавр. лет., л. 1б—3) находим рассказ о расселении племен и народов согласно библейским легендам. После потопа первые сыновья Ноя «разд?лиша землю» по частям света. Хам при этом взял «полуденную страну» (в списках XV в. использовано слово часть) с реками, текущими к востоку, Иафету достались «полунощные страны» и западные с реками, которые текли «в часть Симову», на восток. Как раз в Иафетовой части находим такие «языци», которые нам нужны: литва, прусы, варяги, мурома, весь и др., «с?дять они до земл? Агняньски и до Волошьски». При этом варяги — всего лишь «кол?но Афетова племени», как и многие другие германские, славянские и волошские (романские) племена. Землю делят по жребию, а направление своей части выбирают «по стране», т. е. по стороне света; на этих сторонах до времен летописца живут «языки», разделившиеся после вавилонского столпотворения, по коленам прежних племен. Мозаичная старинная компиляция не упускает из виду главного: каждому владетелю, который воплощает собой род, принадлежит его часть земли в определенной стране. Однако ни одно из всех этих слов не имеет еще значения социального термина — ни то, ни другое, ни третье еще не волость, не область, не государство, не держава. Трудолюбивый кочевник блуждает по просторам земли, правясь по солнцу, подчиняясь своей участи.

Но стоит летописцу дойти до более знакомых ему времен, он начинает говорить не о землях и странах, а о языке. Вот и «языкъ слов?нескъ от племени Иафетова». Славяне разошлись по земле и стали прозываться по именам тех мест, которые они заняли, по названиям рек, урочищ и лесов: поляне, древляне, дреговичи (болотные жители), и т. д., «и тако разыдеся слов?ньскый языкъ». С этого времени важнее стала не принадлежность человека к определенному языку, а владение известной землей. С таким представлением об этнической и государственной общности людей и входят наши предки в эпоху IX—X вв.

Все древнейшие тексты Руси непременно увязывают представления о языке как этническом признаке и общем предке как признаке рода с новым для восточных славян понятием о земле как о стране или области чего-либо. В «Молении» Даниила Заточника XIII в. в тексте: «Тако и ты, княже, украшен многими бояры и слугами, честен и славен еси на многие роды» — слово роды во многих списках после XV в. заменялось словом страны (сначала на полях — как пояснение ставшего непонятным слова роды; Зарубин, 1932, с. 80). Роды и есть страны, но в XIII в. об этом говорить было бы странно. «Богъ на оной стран? земля тръновныа», — сообщает переводчик «Космографии» Козьмы Индикоплова в том же XIII в. (Индикоплов, с. 116), потому что земля имеет свои «стороны», а в значении "страна" слово земля еще не употреблялось. Еще не известны территориальные признаки государства, потому что и само государство ограничено пределами рода: «Понеже бо Авраамъ отчьство и родъ оставивъ, в?рова богови» (Индикоплов, с. 125) — землю отцов и родичей оставил. Также и переводчик «Жития Василия Нового» (с. 485) говорит о неких частностях в размещении людей, о «градах и языках», об «областях языков» и т. д., т. е. о тех пределах, которых достигает род в своем продвижении. Приходится помнить, что все эти тексты — переводы, переводчикам нужно было соблюсти терминологию оригинала и, может быть, показать отличия от современного восточным славянам XIII в. содержания этих же понятий. Однако и в таком случае архаизация выражений весьма знаменательна: значит, русский переводчик XII—XIII вв. уже понимал, что в «досюльные времена» люди жили не по землям и областям, тогда «языки» селились по родам и отечествам. Первоначально родовая принадлежность воспринималась просто как отношение к роду, к своим, и в самых ранних текстах «Повести временных лет» находим мы слова отчьствие, отьчина.

Еще в прошлом веке К. С. Аксаков полагал, что «отечество — слово искусственное; Родина (отчизна) вовсе не значила того, что значит теперь. Слова patria нет на русском языке; просто говорилось Русская земля, земля своя, святая Русь. Доказательства не родового быта» (Аксаков, 1861, с. 625). Это неверно, «искусственное» слово наряду с другими изменяло свои значения, откликаясь на движения жизни и мысли.

Искусственность слова в том, что по происхождению оно — болгаризм (Ангелов, 1977), который возник в X в. для перевода греческого слова patr?s. Последнее многозначно, и в славянских текстах одно за другим проявлялись его значения по мере того, как возникала в том необходимость. Сначала отьчьство заменило слово родъ, т. е. «отец» как глава сменил «деда»; уже не «род», а «семья» в центре внимания славянина. «Отечество» всегда пребывает в «отчине», возникающая дифференциация между членами коллектива и его владениями в XI в. осознается довольно четко и на Руси.

О пребывании в «отьчьств?» говорится в тексте, посвященном крещению Владимира (988 г.), но еще в 968 г. Ольга выговаривала Святославу, который с дружиной ушел на Дунай, оставив Киев: «Аще ти не жаль очины своея, ни матере стары сущи и д?тии своихъ» (Лавр. лет., л. 20). Отечество — род; отчина — земля предков, отчий край. В знаменитом Любечском установлении 1097 г., согласно которому князья обязались не ссориться и не воевать друг с другом, сказано между прочим: «Да нон? отсел? имемся въедино сердце и блюдем рускы? земли, кождо да держить отчину свою» (Лавр. лет., л. 87). Это все та же «отчина» — земля предков, но уже не узкий круг рода, а пределы русских земель, общие для всех, потому что и родина теперь разрослась до пределов всей русской земли. Позже, в XIII в. князья снова начинают говорить преимущественно об отчине, но каждый о своей, забывая обо всей русской земле (много текстов такого рода в Ипатьевской летописи), и тогда «отчина» постепенно превращается в «вотчину», т. е. в собственность рода; «...слово вотчина впервые появляется уже в памятнике начала XII в.» (Тихомиров, 1975, с. 57), но в высоком слоге долго бытовало именно слово отчина; мысль об отцовском наследии сохранялась в сознании ясной по смыслу формулой: «Отчина моя естя, люди новгородстии, изначала», — говорит московский государь новгородцам (Пов. моск., с. 380); да и каждый князь потому он и князь, что выходит в мир из узкой своей «отчины» (там же, с. 388). И люди, и земля, все вокруг —отчина. После нашествия Тохтамыша въезжают Дмитрий Донской с братом Владимиром «в свою отчину, в град Москву» (Пов. Тохтам., с. 204), но еще и раньше, после битвы на реке Воже, Дмитрию говорят: «И тако ти заступаше русскую землю, отчину свою» (Жит. Дм. Донск., с. 210). Да и сам Дмитрий на смертном одре признает, обращаясь к приближенным: «отчину свою с вами съблюдох» (с. 216); тут же уточняется, что именно понимает великий князь под «отчиной своей»: «под вами грады держахъ и великыа волости» (с. 216), а город дается обычно «со вс?ми волостьми и со вс?ми пошлинами» (с. 218), т. е. как власть и право. Великий князь всю русскую землю считает своей отчиной, потому и сыну своему Василию «далъ есть ему отчину свою — русскую землю» (с. 218). Лишь однажды в Ипатьевской летописи вместо обычного слова отчина (родовой домен) употреблено высокое книжное слово отечьствие (Ипат. лет., л. 216). Употреблено не случайно, хотя и чувствуется, что слово это новое, непривычное в произношении (в некоторых списках дается в иной форме: отчьство). В 1178 г. новгородцы приглашали князя Мстислава княжить к ним, но он не пошел: «не могу ити из отчины своей... хотя страдати от всего сердца за отчину свою», и вот, «хотя исполнити очьствие свое, си размышливая, вся во сердци своем не хот? ити», но потом пошел по настоянию братьи, сказавшей: иди, ведь зовут тебя с честью! Историк полагает (Робинсон, 1980, с. 234), что замена слова показывает высокий патриотизм Мстислава, презревшего узкосемейные границы «земли» — отчины своей, ведь и сам князь говорит: «то не могу никако же Русской земле забыти». Отчина — владетельный домен, отечество — Родина в целом. «Отчина» — земля и люди, владение, а вот «очьствие» — нужно исполнить как долг, как завет предков; такое же наследство, как и отчина, но только повыше рангом; не богатство, не сила, но власть имеется в виду.

Между тем через переводные тексты (и особенно из Евангелия) в составе устойчивых оборотов, известных всем, проникает в речь и новое (второе в нашем перечне) значение слова отечество — "родное место" (важно указать не на родство по крови, как было в родовом обществе, а на близость по месту рождения), ср. весьма распространенную формулу «и пришьдъ въ отьчество свое», т. е. eis t?n patr?da aut?n. В Болгарии такое значение книжного слова отечество известно с IX в., и это понятно, поскольку на территории Болгарского царства сошлись три народа, и дифференцирующим стало различие по месту рождения, а не по племенной принадлежности (Ангелов, 1977, с. 7). У восточных славян имелся свой термин отчина, и потому пока не возникало необходимости в переосмыслении книжного слова отечество. Еще под 1175 г. летописец записывает слова Андрея Боголюбского: «Хочю създати церьковь такую.., да будеть память отечьству моему!», т. е. предкам, роду (Ипат. лет., с. 206). Потом отчасти смешивали значения, уже не понимая разницы между владением-местом и наследием-родом: Василий I «возратися въспять въ свою отчину в град Москву» (Пов. Темир., с. 240), как и брат Дмитрия Донского Владимир возвратился в «отечество его [т. е. свое], градъ Серпоховъ» (Жит. Сергия, с. 390). В высоком слоге книжной речи отечество все чаще стало замещать слово отчина: «оборонити свое отчьство» (Посл. Вассиан., с. 522), «о храбри мужествении сынове рустии! Подщитеся свое отечество, Рускую землю, от поганых сохраняти!» (Пов. Угр., с. 518), и др.

Это третье, еще более новое, значение слова также не является русским. Через болгарские источники попало оно на Русь с начала XV в., и также под влиянием греческого языка. Впервые в конце XIV в. в значении "родина, родная земля" употребил слово отечество один из учеников Киприана (ставшего московским митрополитом при Дмитрии Донском) и как раз по отношению к Киприану, который тогда находился за пределами своей родины вне Болгарии (Ангелов, 1977, с. 13).

Теперь, когда книжное заимствование стало многозначным и довольно привычным, оба слова — отечество и отчина,— как будто схожие по смыслу, но разного стилистического достоинства, распределились так, что отчиной (а позже и вотчиной) стали именовать все владения, которые переходят от отцов по наследству, а отечество — это отеческая часть в порядке средневекового местничества (Дьяконов, 1912, с. 146, 286), т. е. «род вместе со службою». Вотчина (как слово конкретное по смыслу и народное по произношению) навсегда осталось обозначением родового владения, домена, а отьчество получило два значения. Отечество — поначалу другая в произношении форма слова отьчество (обе из отьчьство), а отчество — издавна знак родовой принадлежности по отцу, выражает наследование не материального, а скорее духовного плана. Отечество стало "отчеством (т. е. отчизной)" только в конце XVII в. Единственно правильная форма отечство не сохранилась, и оба известных теперь слова в равной мере оказываются искусственными по форме. Однако конкретность значения нового (с перенесенным ударением) отчество непосредственно как бы продолжает столь же конкретное значение древнего слова отьчьство: "близость по рождению", а не "близость по месту рождения".

Так обстоит дело с конкретным обозначением наследия по праву родства. Отчина и вотчина — порождение феодальных отношений; отчество и отечество — понятия человека нового времени.

ПРЕДЕЛЫ ЗЕМЛИ

Описывая расселение племен после потопа, древнерусский летописец не случайно соединяет слова земля и страна. Было что-то общее в понимании «земли» и «страны», но что-то их и различало.

Слово земля многозначно само по себе и по необходимости (как результат влияния книжных представлений о земле, заимствованных у греков). Корень *zem- в далекой древности означал нечто низкое, внизу находящееся. Земля противопоставлена небу и всегда понимается как «низкая» противоположность.

В древнерусских текстах слово земля многолико. Это и "поверхность земли", и "пространство той же земли", и "население ее", и "чье-либо владение" (конечно же, связанное с той же землею), но еще и "родина" («своя земля») (Срезневский I, стб. 972—974; СлРЯ XI—XVII вв., вып. 5, с. 375—377). Однако всегда ясно, что «земля» определяется границами, некими пределами, а «страна» расстилается вокруг и, в сущности, беспредельна, поскольку «земля» обычно своя, тогда как «страны» (стороны) — чужие.

Чужое всегда множественно (страны), тогда как свое, родное, — единично и в собирательном смысле единственно (земля, а не земли). По этой причине слово земля и является (даже по происхождению) собирательным. От древних типов склонения с основой на согласный или на гласные *? или *? славянское слово отличается суффиксом собирательности (zem- + -j- + -а); [j] одновременно являлся и суффиксом принадлежности, близок он и к указательному местоимению, так что, соединяя в себе значение собирательной принадлежности, слово земля, в сущности, оказалось способным выражать все те значения, которые мы только что перечислили. Лишь иногда, сохраняя старую форму склонения, слово донесло до нас исконный смысл корня: диалектные и былинные выражения на? зень, в зень, на зени?, литературные на?земь, о?земь в старинной своей форме сохранили исконное конкретное значение — "поверхность" (земли или пола, который в древности был земляным) (СРНГ, вып. 11, с. 262—263). Это слово характеризуют особенности не только склонения, но еще и ударения; у слова земля до XIX в. различались по крайней мере три разные формы: постоянное ударение на корне, постоянное ударение на окончании и подвижное ударение (оно сохранилось в современном литературном языке: земля? — зе?млю — на? землю) (Колесов, 1972, с. 53—61). Между этими тремя формами оставалось неясное теперь, но важное когда-то различие в значениях: нечто конкретное (например, "территория"), неопределенно собирательное и отвлеченное значение собирательной множественности, — и все они неуловимо исчезают, как только мы попытаемся перевести на современный русский язык устойчивые древние обороты со словом земля. Это затрудняет анализ древнего слова, но теперь нам ясно по крайней мере одно: если много веков в устной и в письменной речи уже в самой форме слова пытались различить какие-то (разные) его смыслы, понятно, что возникала постоянная необходимость различием форм развести самостоятельные понятия о земле. Но каким образом они различались — для нас пока загадка.

Есть возможность по косвенным данным выявить разницу значений исконного слова: учет тех замен другими словами, которые стали возможными со временем. При выражении самостоятельного понятия многозначное слово уже не справлялось со своими обязанностями различения и передавало ставшее важным значение другому слову.

Вот одно из таких понятий — понятие о пределах «своей земли». «Земля» содержит в составе понятия также представление о ее границах. Территориальное и родовое выражалось одним словом, и долго, по текстам до XII в., эта мысль о пределах родной общины совпадала с представлением о крае земли; у Козьмы Индикоплова не раз говорится о «пред?лах языком» (Индикоплов, с. 147), о «пред?лах земных» и «многих пред?лах» (с. 148), о «конець языкъ» (с. 147) и о «краехъ земли» (с. 50).

«Край», «конец» и «предел» — одно и то же, границы родины, которые обозначены как границы рода. Все, что за этими гранями, — «околняя вся страны» (Индикоплов, с. 22), т. е. то, что вокруг да около, чужое и неясное. В «Повести временных лет» XI в. то же представление о запрете «преступати предела чюжего» (Лавр. лет., л. 61б, 1073 г.), «запов?давъ имъ не преступати пред?ла братня» (там же, л. 54б, 1054 г.) и т. д. «Предел» — это внешний знак чужой территории, граница рода («отчины», «отечьства»), за которой начинается чужая волость. Границы мира воспринимаются по внешним граням своих пределов, но эти пределы — еще не «власть» и не «волость». «Изгнани быша черноризци от пред?лъ земли нашея» (Патерик, с. 149), «пакы обретохом в пределехъ новгородскых» (Кирил., с. 96) и т. д. Такие «пределы» — точное соответствие многим греческим словам, не только ta m?r? в форме множественного числа (Кормчая, с. 423, 424), что значит "пределы, территория", но еще и h?rion "граница, предел, рубеж", p?ras "край, предел" или просто "конец" (земли), t?los, что тоже значит "конец", а также и самому известному — t?pos "место" и "местность" (Евсеев, 1897, с. 105, 111; Михайлов, 1912, с. 90; и др.). Пределъ обозначает, таким образом, не пространство, а только очерчивающую его границу; судя по форме слова, оно не является калькой с греческого, это, по-видимому, — искусственное образование, включившее в себя смысл многих греческих слов уже на заре развития славянской книжности. В разговорной речи восточные славяне могли употреблять и другие слова, близкие по смыслу, и среди них такое, как грань (например, в грамотах XIV—XV вв., в текст которых прорывалась народная речь). Отметим и другой факт: то, что слово обозначало точную меру земельных границ, мешало развитию нового его смысла — "граница надела" (личной собственности князя, данной ему по закону или по праву наследования). Как "надел" слово пред?лъ впервые встречаем в грамоте 1392 г. — уже в эпоху Московского государства. Слово над?локъ (того же корня) известно значительно раньше: «и над?локъ ему даю» (Ипат. лет., л. 237, 1195 г.); оно обозначает "маленький предел", отсюда и уменьшительный суффикс и совершенно другой префикс: наделили небольшим пределом. Однако и в этом случае речь идет всего лишь о каких-то границах, а не о праве князя на этот предел. Внимание обращено не на идею владения, а на пределы земли. Личное еще подчинено роду.

Изучение слова способно рассказать о многом. Пр?д?лъ — высокий славянизм, которому соответствует русское слово передел. В архаическом книжном и в разговорном русском одинаково сохранилось исконное значение слов, распределившееся со временем между двумя формами: книжное слово отвлеченно по смыслу, оно связано с тем, что нужно по мере надобности «о-пре-делить»; разговорное слово по смыслу конкретно, как и все другие народные слова: переделить, переделка. Но отвлеченность — всегда результат какой-то конкретной деятельности, так что и предел всего лишь конечная граница того, что обозначают слова разделение, переделка.

Корень д?- в этих словах восходит к глаголу со значением "касаться" (ср. де-ться, о-де-ться); пр?д?лъ — граница прикосновения, тот самый «предел, его же не пр?идеши», который был известен по переводу Евангелия, сделанному Кириллом и Мефодием, — неприкосновенный рубеж, заветная грань, край всему.

В отличие от пределъ слово край — не пограничье, а место этой границы. Можно стоять на «краи глубины», т. е. пропасти (Пов. Макар., с. 61), идти «по краемъ нивы многоплодовиты» (Хож. игум. Даниил., с. 96), находиться «на краи пламени огньного» (Откровен. Авр., с. 42) и т. д. — не просто у границы, а, так сказать, на «пространстве ее», у края. Сочетание у края настолько распространилось, что со временем на его основе возникло имя существительное украина: место на краю какой-либо обширной территории, окраина (Флавий, с. 193). «И в?сть ко мн? пришла: новогородци на укра? земли [моего государства]» (Магнуш, с. 58), т. е. уже перешли пределы этой земли; когда говорят «и постигоша его близ пред?лъ Рязанскыа земля» (Пов. Тохтам., с. 190) или «на пред?лех ордынскых» (там же, с. 192), говорят уже о четких границах, а граница возможна только у сильного государства, способного охранять свои пределы. Для средневекового общества скорее характерны уже именно край и у края, а не пределы. Но слово украй постепенно вытесняется словом украина (с суффиксом единичности), обозначает оно уникальную территорию, пространство: «И взяща с украины н?колико псковских с?лъ [селений]» (Сказ. Довмонт, с. 52—54); «Един же царевичь [татарский] хотя за рекой Окою имати украину [какую-то окраинную землю]» (Пов. Угр., с. 518). В XVII в. понятие об украине как определенной территории уже вполне образовалось: в «Уложении 1649 года» находим высказывания об «украйных город?хъ» (с. 79), которые повторяются неоднократно. Край — украй — украина, а затем и Украина — такова последовательность в осмыслении пограничных территорий, на которых уже создавались города и росли волости.

В переводе «Пандектов» болгарской редакции словам край и крайнее последовательно соответствуют русские конець и конечный (л. 202б, 293 и др.); таково еще одно слово, связанное с обозначением границы, — конъ. Конець и край — это свершение, завершение (Евсеев, 1897, с. 91), и в этом смысле слова равнозначны. Но есть и различие, которое важно было для древнерусского переводчика. Край — это бок, сторона, берег, тогда как конъ — совокупность всего: и границы, и края, и места, на котором стоит сам «кон». Ставить на кон — последняя ставка, ставить на край — еще не все потеряно. «Крайний» предел не так безнадежен, как «конечный», за которым нет ничего. Соответствующие прилагательные сохраняют эту разницу слов, внешне как будто похожих.

Есть и другие слова для обозначения порубежья. Было бы странно, если бы их не было. Для древних понятий, слишком конкретных, всегда привязанных именно к данной местности, к этому рельефу и к данным ориентирам, как раз и нужны различные слова. Вот типичная грамота XV в.: «Се купи Семене и Александръ... землю юрмолскую с притеребомъ [росчистью] в нижнемъ кону, и до Максимовы межи по рубежамъ у верхнеи конечь» (СлРЯ XI—XVII вв., вып. 7, с. 268). Грамота новгородская, поэтому слово коньць написано как конечь. Межа обозначает границу, которая проводится между соседями (это материальный знак границы), но и рубеж обозначает такой же знак (зарубка на память, вырубка на местности). Это то же, что грань, а впоследствии и само слово граница. В сущности, каждое из перечисленных слов со временем могло стать тем единственным, которое служило бы обозначением границы, но стало только одно (кроме слова высокого стиля рубежь). Межа и конец слишком конкретны в своих значениях, эти слова используются там, где нет нужды говорить о пределах государства.

В Древней Руси было иначе. «И смолняны на рубежь послашя проводити и [их]» (Пов. Лип., с. 116), а межа поначалу понималась и вовсе конкретно: «и доехаша сумежья срацынския земли» (Девг. деян., с. 30), а далее и «до сумежия греческие земли» (с. 38); «и дойде сумежия стратиговы земли» (с. 48) и подобные, т. е. до чужой земли; идут с той или с другой стороны, и ясно, что, пересекая границу, переходят ее с одной стороны, с одного сумежья, вступая в смежную землю. Смежный и сумежный — одно и то же по значению: «Уже бо многыа сумежныа странам нашим попл?ни и движется на ны» (Посл. Вассиан., с. 528). В Пскове 1607 г. рубеж и межа в одном ряду с такими словами, как лог, яма, гора, мох и др., даны в общей группе именований «земли» (Фенне, с. 41). Точно то же видим мы и в грамотах с описанием владений, отражающих тяжбы средневековых владельцев. Все очень конкретно и всегда понятно; «И на межахъ вел?ти ямы копати и столбы ставити и всякие признаки чинити» (Улож. 1649 г., с. 123), «а будеть кто-нибудь на пом?щиков? земл?... писцовую межу испортить и столбы вымечеть или грани высечеть или ямы заровняет или землю перепащет» (там же, с. 68) — все это видимые знаки границ, и потому в высоком и общем значении "граница" они не могли стать основными словами. После многих колебаний таким словом стало граница. Личное тут уже не подчинено роду, а всю совокупность лиц объединяет граница.

Мы установили, что в конкретном восприятии этой земли как территории постепенно возникает необходимость в особом слове, способном обозначить ее пределы. Этой потребности отвечало самое древнее из значений слова земля, но позже каждое из конкретных значений стало выражаться с помощью отдельных слов. Слова конъ, край, пр?д?лъ сменяли друг друга, постоянно уточняя и представление о сущности пограничья — от слишком конкретного до самого отвлеченного, да притом еще и созданного под давлением чужеродной культуры. Сменяли друг друга и именования внешних знаков таких пределов; грань, рубеж, межа.., столбы, ямы — граница. Не род, не семья, а государство встает за пределами границ.

ЗЕМЛЯ И СТРАНА

В XI в. «земля» понималась одновременно как место расселения и как род (народ), на нем живущий; до XII в. слово земля сохраняло еще значения, связанные с прежними родовыми отношениями.

Однако вместе с тем «земля» в Древней Руси еще не только своя земля, но и всякая другая, любая чужая земля, вообще земля. На протяжении XII в. постепенно устанавливается противоположность; «своя земля» — «чужая сторона».

Итак, слово земля означало и население данной страны, и вообще «мир людей», объединенных не только территориальной общностью. Землей могли назвать и рать, войско, выходившее в поле с данной земли (Сороколетов, 1970, с. 87—88); каждый раз отдельное значение многозначного слова зависело от семантики управлявшего им глагола. Многозначность позволяла свободно оперировать словом в тексте и всегда довольно точно передавать общий смысл высказывания.

Иларион в середине XI в. говорит: «Не в худе бо и нев?дом? земли владычьствоваша, нъ въ Русьск?, яже в?дома и слышима есть вс?ми четырьмя коньци земли» (Иларион, л. 185а). К этому указанию стоит прислушаться, потому что Иларион еще не различает ни «области», ни «страны» в тех переносных значениях соответствующих слов, которые позднее совпали со значением слова земля. Земля у него — и русская земля, и одновременно «место», на котором владычествует Владимир, но также и «весь мир», бесконечность пространства.

В русской летописи приводится вариант перевода пророчеств Мефодия Патарского, в котором сохраняется древнейшее слово м?сто, а не сменившие его в других, более поздних версиях земля или страна: «Александръ взыде на восточныя страны до моря, наричемое солнче м?сто» (Патарск., с. 88). Конкретное расположение, место, то?пос, противопоставлено неопределенной стране, которая, по общему смыслу выражения, может быть и землей, и стороной света, и всем миром вообще.

Владимир, отправляясь на завоевание Корсуня, говорит: «Сице створю: поиду в землю и пленю градъ ихъ» (Жит. Влад.), и это также показательно. Только что говорилось о граде Корсуне, о месте, где он расположен. Земля — это и есть место размещения вражеского города, нужно пойти в землю и покорить сам город. Можно было сказать: «И взя землю их» (Патерик, Хож. игум. Даниил., Флавий, Ипат. лет., Жит. Ал. Невск. и др.), идут «по чюжимъ землямъ» (Флавий, с. 254); до XII в. говорили о «той земли», о «чюжей земли», об «иной земли», как и о «своей земли», о «нашей земли», нет еще смысловой разницы между землей и страной, потому что сама земля понимается как пространство, а пространство — всегда иное, другое, не обязательно это. Говорят: «Прилежи паче закону, неже обычаю земли» (Ответы Ио., 3) — потому что закон действует в границах государства и вечен, а обычай народный еще не забыт в пределах родовой земли. Земля и люди, на ней живущие, в представлении славян одно и то же, и нет пока никаких понятий о государстве.

С XIII в. говорят уже не просто о «земли чюжей» или «своей», а о том, что кто-то «всю землю держаху» (Ипат. лет., л. 266), кто-то землею владеет или ее уставляет (Флавий, неоднократно) и т. д. На рубеже XII и XIII вв. произошло перераспределение значений старого слова земля. С одной стороны, потому, что появилось и вошло в обиход слово страна, и потребовалось различить слова страна и земля; с другой — продолжалось внедрение в смысл коренных славянских слов некоторых значений соответствующих греческих (прежде всего социальной и административной терминологии), чему, конечно же, способствовало развитие феодальных отношений на Руси. Греческое g?, которое славяне переводили словом земля, многозначно; это и "земля, суша", и "край, страна", и "земельное владение". В славянском языке земля — "поверхность (земли)" или "обрабатываемая почва". Можно предположить, что значения греческих слов постепенно вошли (сначала в переводных книжных текстах, а затем и как административные термины) в значения русского слова. Действительно, уже в ранних переводах сочетание своя земля (моя земля и др.) передает греческое g? batr?s "отечество" (Меландр, с. 16), следовательно, является термином социальным. Заметим, что в середине XI в. Иларион говорит конкретно о «четырех концах земли», а не о «четырех сторонах света». Если «конъ» или «край» по крайней мере частью своей могли входить в состав «своей земли», «сторона»/«страна» — всегда чужая.

Слово страна обычно употреблялось в текстах, которые описывали войны, походы, нашествия, «страна» и представлялась как сторона враждебная; связанное же с понятием власти, слово это всегда означало чужую землю. В какой мере это значение зависело от влияния византийской традиции?

Одним и тем же славянским словом страна переведены греческие g? "земля", ?thn? "народ", gl?ssa "языки" (Иполит, с. 26; и мн. др.), и, как мы уже говорили, страна — обязательно такое пространство, которое населено людьми. Не земля чужая важна в этом обозначении, а люди, на ней живущие. Но те же греческие слова имеют значение "край, предел", и слово страна в отличие от слова земля, обозначает не место, населенное людьми, а определенный, имеющий свои пределы край, населенный людьми. Страна не столь конкретно, как слово земля, в этом общем именовании соединены понятия территории и ее населения. «Слава моя идет по вс?и земли и по вс?мъ странамъ» (Девг. деян., с. 172). Земля одна, сторон может быть несколько; судя по древнерусским текстам — обычно четыре, причем каждая из сторон, по древним языческим приметам, имеет свой особый цвет и смысл: черный, белый, красный и желтый (т. е. золотой — север).

Но в столь же давних переводах страна также соотносится со словами село (ch?ra), часть (m?ros), полъ и бокъ (p?ras): просто земля и просто грады (ch?ra). Так, греческому m?ros соответствуют в переводах и часть, и страна, а кроме того, и край. Сплошной границы между территориями, как и прежде, нет, возникают и увеличиваются количественно обозначения разных пределов, конкретно-образный круг которых дополнен еще частями сторон: другая половинка, другой бок, другая сторонка — страна другая. Подобно тому и «земля» уже не существует как цельность поверхности, почвы, жителей и т. д., появилось новое объемное представление о том, что земля и люди, и все, что на этой земле, — не одно и то же, и каждое из этих явлений получило обозначение соответствующим словом. Горизонт распался на части, сгустился в определенных направлениях, проявились стороны благополучные и враждебные, плохие и хорошие. Еще Иларион говорил об «округъняя странахъ» (Иларион, л. 185а), а к концу XII в. слова страна и сторона постепенно разошлись в значениях. Мир расширялся потому, что теперь это было не просто «міръ», но и «свет», «вьсь миръ» или «весь белый свет». Слово земля как "весь миръ" также двузначно. С одной стороны, по всеи земли — это перевод греческого k?smos (Хрон. Георг. Амарт., с. 189), указание на пространство. С другой стороны, сочетанием вьсь миръ переводилось k?smos в значении "вселенная, весь подлунный мир".

Вместе с тем замена слова миръ словом земля показательна, поскольку «мир» раскололся на две, прежде нерасторжимые, части: мир как община, прежний род, и мир в значении "свет, вселенная". Столкновение двух равнозначных по смыслу оборотов — вьсь миръ и вся земля — оказалось решающим и потому, что с XII в. вполне определенно (но на самом деле еще и раньше) родовой мир превратился в мир общины, отечеством которой была земля, то место, откуда человек родом, а не мир.

В «Слове о Борисе и Глебе» говорится просто: «преславно прославляя всяко м?сто и страны» (Сл. Борис. Глеб., с. 171), а немного спустя, в «Чтении» о тех же святых, говорится лишь о стране, и притом — об иной стране (Чтен. Борис. Глеб., с. 9). «М?сто» — это земля, поверхность; стороной, страною оно быть не может, но когда говорят о «странах иных», места-земли уже вовсе не упоминаются. В переводе «Пандектов» находим различение слов: «Богать н?кто в стран? н?коеи и купи соб? село обону сторону р?кы» (л. 184). Так слова сторона и страна разошлись в своих значениях, подобно словам ворог и враг, волость и власть и им подобным.

Когда говорят, что «великая княгиня Олга родися въ плесковской стран?, в веси, зовомой Выбуто» (Жит. Ольги, л. 38б), речь идет о стороне, направлении по отношению к Киеву, никакого значения "страна (государство)" слово страна еще не имеет. То же находим и в летописях: «придоша половьци на Кыевскую страну» (Ипат. лет., л. 200б, 1173 г.) — в киевские пределы; «паде сн?гь великъ въ Киевской сторони, коневи до черева» (там же, л. 314) — в киевских землях. Когда говорится о странах арменской, варяжской, халдейской, греческой, александрийской, перской, сурской, македонской и всякой иной, летописец имеет в виду определенную сторону, в которой находятся эти места за пределами русских границ. «И пово?ваша землю Таноготьскую и иные страны» (Сказ. Калк., с. 509) — этот текст может уже указывать на разграничение значений слов страна и земля, но текст сказания написан в конце XIII в., когда четкое противопоставление «своя земля — чужая сторона» стало общепринятым. С этого времени слово земля очень долго употребляют обычно по отношению к своей земле; людей, живущих в ней, называют земцы (тоземцы), а страна — это чужедальная сторонушка, слово обозначает грани все той же земли, но чужой, относящейся к чуждым пределам. К моменту образования строгой оппозиции «страна» : «земля» территориальные признаки в отличие от признаков родовых уже сформировались вполне определенно.

Дальнейшее углубление смысла слова земля связано с ощущением разных сторон: окрест, посторонь, окольние, новые земли, неведомые для Руси, странные. Тот, кто живет в стороне, посторонь, тот странный, а тот, кто оттуда пришел, — странникъ, не менее опасный, чем всякий вообще странный человек, — он посторонний. Еще в XII в. возможны были русские формы сторонникъ (Устав. Влад.) на месте позднее привычного странникъ. Странным, например, представляется язычник-работорговец (Пандекты, л. 311), и в болгарском варианте перевода слову странный соответствует слово язычьныи. Древнерусскому переводчику странный кажется не просто как "чужой", это, скорее, "непонятный". В переводе «Пандектов» «чюжимъ убогымъ» русского списка (л. 286б) болгарский предпочитает «страннымъ и нищимъ»; то, что для древнерусского книжника было «щюже» (л. 277), для южного славянина — «странно», что для русского предстает как «вн?шьн?» (л. 287), для болгарина опять-таки «странно», как и русское «чюжой челов?къ» (л. 294) — болгарское «странный»; и так последовательно: все чужое для болгарина по меньшей мере кажется странным, кроме, пожалуй, «чюжихъ женъ» (л. 324б) и «чюжей в?ры» (л. 302) — в этом случае и он сохраняет слово чужой. Ни жена, ни вера странными, т. е. посторонними, быть не могут. Странный, как и страна, — болгарское слово, ему соответствует русское сторонний. В XII в., зная это книжное слово, древнерусский переводчик пользуется им осторожно; слову странный он предпочитает конкретные по смыслу слова чужой, внешний, которые обозначали что-либо инородное.

Пришедший со стороны — чужой — может быть в ряде случаев враждебным. По аналогии и человек иной веры может стать «странным». В русском списке перевода Апостола 1220 г. (Слав. Апостол, с. 88) на месте b?rbaros также стоит странникъ (в других списках варваръ); тому же греческому слову в древнейших переводах соответствуют страньнъ или страньскъ. Равным образом и слово x?nos "чужой, необычный", но также и "странный" в разных переводах на славянский одного и того же греческого текста часто передается словами щюжь и страньнъ. Нет ли в этом прямой зависимости от значений слова в греческом языке, в котором уже сформировались переносные значения старинного слова?

Но вместе с тем вполне ясно, что во всех этих переводных текстах отражается древнее (народное) представление о «чужестранном» (искусственное образование, обязанное совпадению русской и церковнославянской традиций). Уже в XI в. возникло и постепенно развивалось новое отношение к «странному»: для христианина странникъ не совсем чужой человек. У игумена Даниила в начале XII в. «странныя на пут?хъ» (Хож. игум. Даниил., с. 13), «страньни пришельци» (с. 61) и просто «странници» (с. 13) странствуют по земле, спасая свою душу, и в этом не видели ничего странного.

Признак «земельного», выраженный прилагательным, в свою очередь, также изменялся, и притом постоянно, в смене своих значений повторяя все семантические преобразования слова земля. То, что у имени существительного происходило в незаметных смысловых уточнениях, у прилагательных каждый раз, при всяком повороте мысли, облекалось в самостоятельную и отдельную словесную форму, которая становилась четким обозначением вновь выделенного сознанием признака различения.

Как можно судить по старославянским и самым ранним древнерусским текстам (Словник, I, с. 670; Срезневский, I, стб. 975—976), последовательность наших прилагательных по времени их появления была такой; земль — земльскъ — земьскъ — земьнъ — земльнъ. Происходило постепенное развитие признака «земельного» от прямой притяжательности к форме самого общего отношения. Становятся ясными тексты, в которых сталкиваются две формы одного слова, например, приведенный в «Космографии»: «Вторый человекъ — господь с небесе, яко же земльный, тако и земнии» (Индикоплов, с. 161), в нем говорится о Христе из праха (земльный) и земном человеке. "Принадлежащий земле" или "к ней относящийся" — разные признаки, и это различие, когда-то неизвестное славянскому языку, постепенно проявлялось в значениях суффиксальных прилагательных, постоянно пополнявшихся новообразованиями. Земльский выражает большую принадлежность к земле, чем земский, а земной — меньше, чем земский. Прилагательное земльный, как форма искусственная и поздняя по образованию, не сохранилось в нашем языке, но взамен ему появилось новое: земляной. «Б? бо Володимеръ любя дружину и с ними думая о строи землен?м и о ратехъ и устав? земленемъ» (в других списках вполне закономерная по смыслу замена: «земскомъ»); «и б? жива съ князи околними миромъ... и б? миръ межю ими и любы» (Лавр. лет., л. 126, 996 г.). В конце X в. Владимир думал об устройстве своих земель («о строи землен?мъ») и о законе гражданском (земском — сказали бы позже, пока же говорят: землен?мъ). Земля и государство еще неразделимы в общем понятии, не отличаются друг от друга, составляют нечто единое, так же, как и «мужи» Владимира — это одновременно и воины и он сам, как и понятие «мир» — "покой", но вместе с тем и "община".

Как можно судить по древнейшим текстам, различие между словами земный, земский и земльный постоянно осознавалось в Древней Руси. Значение прилагательного земльный конкретно связано с землей как почвой и прахом. Это слово восходит к утраченной краткой форме земль — первоначально притяжательному прилагательному: всё из земли и в землю уйдет. Другое притяжательное прилагательное, возникшее также из формы земль (переходный этап — земльскъ), скорее выражает уже отношение к земле, хотя его притяжательность также осознается еще весьма четко: земьскъ — тот, кто определенно относится к земле, но уже не как к почве-праху, а как к территории рода, общины, мира. О «земьских царях» говорит Иларион (л. 184а); сынам человеческим противопоставлены «языки земские» (Жит. Вас. Нов., с. 472), т. е. страны, населенные людьми.

Наконец, прилагательное земной в своих значениях совершенно отошло от исконного значения корня; «земной» противопоставлен небесному, но не по признаку праха или персти земной, а по признаку самого отвлеченного свойства. Земной в древнерусских переводах значит "такой, который стоит на другой стороне (противопоставлен «этому», данному, своему)". «И створи пиръ странамъ и боляромъ земнымъ» (Есфирь, I, ст. 3) — народам и людям этой страны; собраша «множество людей земных» (Есфирь, VIII, ст. 17) — этой страны; «силы собрашася земные» — этой державы (Флавий, с. 168); «свободи же земные гради» (там же, с. 180) — населенные пункты этой страны. Поскольку земля в это время означает еще преимущественно "почва", с почвой соединены и все остальные значения слов: этот край — земной, эти цари — земьстии... Тонкие переходы смысла сосредоточены в суффиксе, каждый раз новом, они распределены неравномерно в текстах разного типа: в высоком стиле предпочитают одни, в разговорном — другие. Но расхождения налицо, и по мере развития переносных значений слова земля определяются и формируются все новые оттенки качества: сначала просто земляной — такой, какой принадлежит земле, позже — принадлежащий роду (земской) и, наконец, земной — относящийся ко всему, что принадлежит этому миру. «Земной», а не небесный, «земляной», а не водный, «земский», а не вотчинный.

В составе глагольных основ корни земл- и стран- также вели себя по-разному. Оземьствовати — изгнать из родной земли или уйти за ее пределы (Срезневский, II, стб. 634), тогда как странствовати значило "посещать чужие земли": «хот?лъ быхъ ходити живота своего и странствовати по земли» (Пов. Макар., с. 59), «странствуя за странствующаго Господа» (Патерик, с. 16) и т. д. На первый взгляд никакой разницы нет, в обоих случаях действие происходит за пределами «нашей» земли. Однако в те времена важно было обозначить и направление движения: из родной земли в постороннюю, или, напротив, из прочих стран в родную. И тут проявляется оценочная насыщенность слова: оземствовати — изгнать, лишить отчества, рода, всего, чем славен был человек. Противопоставленность представления о земле понятию страна была характерна для всего русского средневековья.

Значения обоих слов как бы фокусировались вместе всякий раз, когда эти слова употреблялись рядом. В 1237 г. «придоша от всточьны страны на Рязаньскую землю л?сом безбожнии татари» (Пов. нашеств., с. 134), и дальше: «яко прииде слухъ про сихъ татаръ, яко многы земли пл?нуютъ, а приближаются рускимъ странамъ» (с. 160), «яко сии безбожнии многы страны попл?ниша: ясы, обезы, касогы... и приидоша на землю Половеческую» (с. 152) и др. Игры словами нет и в помине, в приведенных текстах отражается изменение перспективы в описании действий: движение извне внутрь описывается последовательностью слов страна — земля; особенно ясно это видно во втором примере, когда движение враждебных сил происходит извне, и с позиции этих сил русской названа не «земля», а именно «страна». Взгляд на «землю» с изменением точки зрения расширяется благодаря возможности выбора перспективы и оттого объективируется, постепенно становясь отвлеченным термином, уже мало связанным с конкретным понятием «моей» или «нашей» земли. Тамерлан «многи грады раскопа, многи люди погуби, много страны и земли повоева, многи области и языки поплени, многи княжения и цесарства покори подъ себе» (Пов. Темир., с. 232). Попарное сближение понятий показывает нам явную противоположность территорий («страны и земли») с их населением («области и языки») и политической властью («княжения и цесарства»). Три разных уровня власти показаны в аналитическом перечислении, как это и было свойственно в средневековых текстах тем понятиям, которые еще не получили родового обозначения.