ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕРВЫЕ ПОХОДЫ В ОТКРЫТЫЙ ОКЕАН

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ПЕРВЫЕ ПОХОДЫ В ОТКРЫТЫЙ ОКЕАН

Чудесные и новые те страны,

Куда стремили путь армады наши

Камоэнс, «Лузиады», V, 8

Впервые португальцы вышли в открытый океан, вероятно, тогда, когда они совершали плавания к Канарским и Азорским островам в первой половине XIV века. Хотя сообщений о каком-либо подобном плавании, относящемся ко второй половине того же века, и не существует, однако молчание хронистов свидетельствует, возможно, лишь о том, что ни одно из сделанных тогда открытий не казалось достойным пера. Лиссабон в это время являлся открытым портом и, по утверждению одного современника, сотни судов, среди которых было много иностранных, постоянно нагружались и разгружались в устье Тежу (Тахо). Король всевозможными способами поддерживал развитие торгового флота, лес для постройки кораблей он предоставлял, например, из королевских лесов бесплатно и снизил пошлину на ввоз других материалов, необходимых для кораблестроения[45]. Вдобавок с товаров, привезенных на португальском корабле, впервые вышедшем в море, взимались пониженные сборы, судовладельцев частично освобождали от воинской повинности, была введена официальная регистрация кораблей, основана кооперативная система морского страхования. Все эти нововведения стимулировали кораблестроение и морскую торговлю под португальским флагом; в результате, когда Генрих принялся за осуществление своих честолюбивых планов, в его распоряжении было и ядро превосходного флота, и подготовленные кормчие, и судовые команды.

^{Пояса Земли по Макробию (реконструкция IX–XI веков) 1 — Испания, 2 — Галлия, 3 — Сицилия} 

В 1412 или в 1415 году принц отправил в путь первые корабли. Они достигли мыса Бохадор (Выпуклый)[46]: такое название он получил потому, что в этом пункте берег Африки сильно выдается на запад Целых двенадцать лет[47] моряки старались обогнуть этот мыс, но экспедиция за экспедицией возвращались назад, сбитые с толку и напуганные непостоянством течений, мелями и противными ветрами, которые там встречали моряков. Вдобавок надо сказать и о тех мнимых ужасах, которые таил океан, — для невежественных, полных суеверий моряков они казались совершенно реальными, — о демонах бури, о сказочных чудовищах, водоворотах, сиренах, наядах и о многих легендарных существах, возникших еще в тумане седой древности[48].

В 1433 году Генрих послал в путь Жила Эанниша[49], дав ему категорический приказ обогнуть мыс. На первый раз Эанниша постигла неудача, но в 1434 году ему удалось преодолеть все стоявшие на пути препятствия. Он доказал, что к югу от мыса простирается открытый океан и что есть возможность плавать там, где его предшественники считали это немыслимым. В 1435 году Эанниш снова отправился в плавание и прошел 150 миль за мыс. Учтя опыт Эанниша, виночерпий Генриха — Балдайя в том же году достиг земли Рио-де-Оро[50], лежащей на 240 миль южнее мыса Бохадор, а в 1436 году продвинулся еще южнее на 50 миль.

По мере того как мореплаватели один за другим возвращались на своих кораблях в Португалию и рассказывали о пережитых приключениях на море и на суше, интерес принца Генриха к тем странам, где они побывали, и к людям, которые там живут, все увеличивался. Он велел капитанам привезти в Португалию несколько туземцев. Подчиняясь приказу инфанта, один из его капитанов, Антан Гонсалвиш, возвратился в 1441 году

с десятью чернокожими, мужчинами и женщинами.. а кроме чернокожих … он привез также немного золотого песку, щит из воловьей шкуры и несколько страусовых яиц, так что в один прекрасный день к столу инфанта подали три блюда из страусовых яиц, столь свежих и вкусных, словно это были яйца обычной домашней птицы. Мы вполне можем предположить, что не было ни одного христианского государя в любой части христианского мира, который имел бы на своем столе подобные блюда[51].

В 1443 году Нунью Триштан проплыл дальше к югу от бухты Аргин и «видел, как от берега отчалили двадцать пять однодеревок и в них люди, все голые, и не столько потому, что это требовалось для плавания в воде, сколько потому, что таков был их древний обычай». Португальцы погнались за несчастными чернокожими и захватили четырнадцать человек; позднее они поймали еще пятнадцать и доставили всех в Португалию.

Между тем в Португалии все больше и все суровее критиковали экспедиции принца Генриха и даже высмеивали их как постыдную и напрасную трату денег. Но когда привезли первые небольшие партии негров, критики изменили тон и стали громогласно заявлять, что «инфант — несомненно, новый Александр Македонский». Появление пленных чернокожих на португальских берегах, может быть, означало для принца первый шаг в деле обращения африканских «язычников», но окружавшие его люди более реалистического склада, глядя на голых дикарей, думали совсем другое. По словам Азурары, «их алчность все возрастала. Видя, что кое у кого в домах снует множество рабов и рабынь, а богатства все прибывают, они стали размышлять над этим и советоваться друг с другом».

К тому времени в Португалии уже назрела нужда во ввозе дешевой рабочей силы. Португалия никогда не была густо населена Потери в войнах с Кастилией, экспедиции против Сеуты и Танжера в Марокко и в другие места, тяжелые налоги — все это ложилось на народ почти невыносимым бременем. Рабочая сила была крайне нужна и в деревне и в городах. Хитрым и рассчетливым людям деятельность Генриха давала новые возможности прямо в руки.

Рабство было древним институтом, в нем не видели или почти не видели никакого греха, его не осуждали[52]. Более того, туземцы Африки, как язычники, находились, по словам Барруша[53], «вне закона христова и в распоряжении, поскольку речь шла об их теле, любой христианской нации». К принцу Генриху, владевшему монополией на африканскую торговлю, незамедлительно обратились за лицензиями те, кто хотел вести торговлю на побережье Африки. Первым получил такую лицензию один из слуг принца — Лансароти. Экспедиция Лансароти, в которой участвовало шесть вооруженных каравелл, торжественно отплыла на юг и в положенное время оказалась у одного населенного острова близ Гвинейского побережья.

Азурара рассказывает:

«Мавры»[54], в виду явно неблагоприятных впечатлений, полученных от встреч с белыми пришельцами в прошлом, едва заметив своих врагов, самым поспешным образом выскакивали из жилищ вместе с женами и детьми. Но португальцы с криками «Святой Иаков», «Святой Георгий» и «Португалия» кинулись на них, убивая и захватывая всех, кто попадал под руку. Можно было видеть, как матери бросали своих детей, а мужья — жен, каждый думал только о том, чтобы спастись. Одни ныряли в воду, другие прятались в хижинах; кое-кто укрывал своих детей в морских водорослях, надеясь, что детей там не заметят (но их потом находили наши люди). В конце концов наш господь бог, воздающий по заслугам за каждое благое дело, пожелал, чтобы они, за их труды на его службе, в этот день добились над своими врагами победы, а также получили вознаграждение и плату за все свои усилия и расходы, и потому они захватили из этих мавров, мужчин, женщин и детей, 165 человек, не считая тех, которые погибли и были убиты.

Вот как беззаботно набрасывает хронист картину нападения одетых в панцыри, хорошо вооруженных людей на селение беззащитных голых дикарей, и сама простота рассказа свидетельствует о том бессердечии, с каким португальцы относились к туземцам.

После того как португальцы, закончив «сражение», отдохнули и попировали, они выпытали у своих пленников сведения о других населенных островах, «где они могли бы взять в плен побольше людей без лишних хлопот». Этот эпизод — только предвестье всех действий португальцев в период открытий и эксплуатации их колониальной империи. В отчете об этой экспедиции дальше повествуется, как португальцы захватили несколько небольших партий безоружных мужчин и женщин, как они связывали и погружали их на корабли — только одна запись упоминает о том, что европейцы обратились в бегство, когда туземцы, превосходя численно, грозили их одолеть. Затем португальцы садились в лодки и плыли на другое место, где можно было захватить врасплох и увезти новых беззащитных пленников. В конце концов, после того как туземное население разбежалось и «португальцы нашли лишь одну девушку, которая осталась в селении спящей, они забрали ее с собой» и, вернувшись на каравеллы, отплыли в Португалию.

Тот день, когда эта флотилия прибыла в Лагуш, был поворотным днем в мировой истории, ибо именно в этот день Европа начала позорную, бесчеловечную торговлю африканскими рабами. Это была торговля, которая впоследствии развратила целую страну и привела ее, после кратковременного возвышения, к полному бессилию в международных делах, запятнала флаги всех стран, занимавшихся этой торговлей, и вызвала не только беспощадное истребление бесчисленных темнокожих мужчин, женщин и детей, но и одну из самых кровопролитных гражданских войн в истории[55], породив вместе с тем некоторые из наиболее серьезных и еще не решенных проблем современного общества. Принц вышел лично встречать корабли, на которых везли 235 несчастных пленников. Челядь Генриха толпилась на берегу, а кое-кто даже выехал в лодках приветствовать возвращающихся героев, «и вы можете догадываться, как радовались их жены и дети». Далеко не столь счастливой была участь бедных чернокожих. Предоставим слово Азураре. Его рассказ не нуждается ни в украшениях, ни в комментариях.

А на следующий день Лансароти сказал инфанту: «Мой господин, вашей милости хорошо известно, что вы должны получить пятую часть этих мавров и всего того, что мы привезли из страны, в которую вы послали нас ради служения богу и вам. А теперь эти мавры, пробыв столь долгое время в море, а также вследствие великой печали, которая — вы должны понять это — овладела их сердцами, когда они поняли, как далеко увезли их от их родины и держат в плену, в полнейшей неизвестности относительно и будущей судьбы, и еще вследствие того, что они непривычны к жизни на борту кораблей — вследствие всего этого они в весьма и весьма плохом состоянии Посему я считал бы разумным приказать снять их на заре с каравелл, вывести в поле за городскими воротами, разделить их там, согласно обычаю, на пять партий. с тем чтобы ваша милость пошли туда и выбрали себе ту партию, которую вы предпочтете …»

Но предварительно они отдали самых лучших мавров находящейся там церкви, а одного маленького мавра, который впоследствии стал монахом ордена ев Франциска, они послали в Сан-Висенти-ду-Габу.

О небесный отец… Молю тебя, не дай моим слезам смутить мою совесть, ибо меня заставляет плакать из жалости к их страданиям не их [негров] религия, а их человеческая природа. И если грубые животные с их зверскими чувствами естественным инстинктом понимают страдания подобных им, то что же, по-твоему, господи, должна была испытывать моя человеческая натура, когда перед моими глазами были эти несчастные люди и когда я вспоминал, что они тоже суть порождение сынов Адама.

На следующий день… очень рано утром, чтобы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали… снимать этих пленников с судов и переправлять их на берег. И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них одни были довольно светлые, красивые и хорошего сложения; другие были темнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться чувством жалости при виде этих людей?

Одни, опустив голову, с мокрым от слез лицом, глядели друг на друга; другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы прося о помощи у отца природы, иные били себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, в похоронных причитаниях. И хотя мы не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль. И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено распределение пленников: они начали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных партий, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания ни на дружеские, ни на родственные отношения, каждый стал туда, куда выпал его жребий.

О могущественная фортуна, созидающая и разрушающая, вершащая мирские дела по своей воле, вложи в этих несчастных по крайней мере хоть какое-нибудь понимание того, что должно произойти, чтобы они могли утешиться в своем великом горе. А вы, так занятые разделением пленников, взгляните с жалостью на этих бедняг, на то, как они цепляются друг за друга, так что вы едва в силах оттащить их.

И кто бы мог разделить их без великого труда? Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним; матери обхватывали руками своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.

Очень беспокойно проходило это разделение еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окружающих деревень — в этот день люди дали отдых своим рукам (трудами которых они кормились) ради того, чтобы поглядеть на невиданное зрелище. И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, это вызвало среди них такое волнение, что люди, распоряжавшиеся разделением, немало были смущены.

Инфант, в сопровождении своей свиты, сидя на могучем скакуне, был тут же; награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо очень скоро он роздал все сорок шесть душ — причитавшуюся ему пятую часть добычи; самое ценное для него было в том, что осуществлялась его цель, ибо он с большим удовольствием размышлял о спасении тех душ, которые доселе были потеряны.

Итак, принц Генрих, великий магистр ордена Христа, человек, давший пожизненный обет безбрачия и радевший, казалось, только о самых высоких идеалах, восседал на коне и спокойно глядел на дележ своей добычи, на этих живых людей, на то, как оттаскивают жен от мужей и родителей от детей. Раздаривая их своим фаворитам, он ни на секунду не задумался, какие страдания переживают несчастные пленники — так поглощен был он заботой о спасении их душ! Хотя это может показаться нам и странным и невероятным, но то было не лицемерие, а истинный дух века. И Азурара, несомненно, искренен, когда он заканчивает свое повествование следующими словами:

Теперь их судьба совершенно изменилась, ибо раньше у них были погублены и душа и тело: душа потому, что они были язычниками, не ведавшими света и сияния святой веры, а тело потому, что они жили как звери … не знали ни хлеба, ни вина, не покрывали себя одеждой, не обитали в домах и, хуже всего прочего, пребывали в великом невежестве, — ведь они не понимали, что такое добро, а жили, отдаваясь животной лени… И теперь подумайте, какая награда должна была быть инфанту от господа бога за то, что он дал им возможность спастись — и не только им, но и многим другим, которых приобрел впоследствии …

И тут же он [принц Генрих] возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его согласно заслугам и проявленным им высоким качествам. И другим вожакам он тоже дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вполне вознаграждены, даже если не считать их основной доли.

Так на рынке Видория в португальском городе Лагуш началась современная европейская торговля черным двуногим живым товаром. Эта позорная торговля, пока она не была прекращена, вызвала насильственное выселение со своей родной земли по крайней мере двенадцати миллионов африканских чернокожих, и столько же людей при этом погибло[56].

Португалия вступила в новую эру своей истории. «Черная слоновая кость» (негры-рабы) и белая кость, золото, гвинейский перец[57] — все это влекло предприимчивых лузитанцев к новым рискованным плаваниям, к новым энергичным походам за рабами, к новым исследованиям, к новым, еще более жирным барышам. Прилив в страну африканских рабов в совокупности с правительственной политикой, поощрявшей браки между неграми и португальцами (последние с готовностью следовали этой официальной линии), медленно, но верно, самым глубоким образом изменял характер местного населения[58].

В 1444 году Нунью Триштан достиг реки Сенегал, а год спустя Диниш Диаш[59] обогнул Зеленый мыс. Поскольку одной из основных целей этих экспедиций была охота за рабами, известия о прибытии португальцев стремительно распространялись по всему побережью, туземцы встречали их очень враждебно, в результате чего среди португальских командиров были даже убитые[60].

К 1446 году в африканской торговле было занято уже пятьдесят одно судно и эти суда плавали на 450 лиг[61] дальше мыса Бохадор. Об исследованиях португальцев в течение нескольких лет после 1448 года мы располагаем, по каким-то не ясным нам причинам, очень скудными данными. Нет сомнения, что торговля развивалась, что смельчаки-мореходы, нащупывая свой путь средь неведомых ветров, течений и мелей, пробирались вдоль африканского берега все дальше и дальше к югу, что они захватывали туземцев всегда и везде, где только могли застать их врасплох. Португальцы постепенно упрочивали свои позиции на африканском побережье, строя укрепленные поселения и фактории. По существу, началась колонизация[62]. Туман неведения и неизвестности, окутывавший западный берег Африки, потихоньку рассеивался, уступая место ясному свету дня. Темные страхи перед сказочными чудовищами и вымышленными опасностями, о которых говорили древние предания, мало-помалу исчезали в лучах опыта, знаний и здравого смысла.

Хотя португальцы и понимали, что товары, приобретаемые ими в прибрежной местности, шли главным образом из внутренних областей, они по большей части ограничивались торговлей в непосредственной близости от берега. Торговля внутри материка находилась в значительной мере в руках смелых евреев, проникавших далеко вглубь страны и добиравшихся с севера на верблюдах через оазисы Сахары даже до самых отдаленных районов. Об этом свидетельствуют тщательно выполненные карты, составленные евреями Мальорки, откуда выходили лучшие картографы той эпохи. На этих картах — а некоторые из них восходят даже к 1375 году — показаны Тимбукту, горы Атласа с их караванными тропами и помещено грубое изображение «властителя гвинейских негров». В обмен на слоновую кость, эбеновое дерево, золото, шкуры и рабов простодушным туземцам давали стеклянные шарики, зеркальца, ножи, звонки, яркие ткани и т. д. В отдаленных, глубинных пунктах Африки эти предметы служат «ходовым товаром» и поныне.

Несмотря на то, что португальские корабли, вероятно, уже к 1448 году достигли Сьерра-Леоне, войны с Кастилией (за владение Канарскими островами, 1451–1454 годы) и с маврами задержали исследование Африки в последние годы жизни принца Генриха.

Тем больший исторический и географический интерес представляет сохранившийся отчет об одном плавании к африканскому побережью, совершенном в те годы. Это отчет венецианского авантюриста Альвизе Кадамосто[63], оставившего увлекательный рассказ о своих путешествиях, совершенных на службе у принца Генриха, и, возможно, первого из европейцев, увидевшего острова Зеленого мыса. Кадамосто родился в Венеции примерно в 1426 году, в 1445 году уехал на Кандию (Крит). Пять лет спустя мы видим его «знатным лучником» на «большой галере» в Александрии, а еще позднее он плавает на фламандской галере. По тем немногим сведениям, которые можно отыскать у писателей того времени, следует признать, что он не являлся профессиональным моряком, а был дворянином-торговцем и искателем приключений. В 1454 году вследствие того, что его отец оказался втянутым в тяжелый судебный процесс, закончившийся его изгнанием, Альвизе вместе со своим младшим братом Антонио покинул Венецию, отправившись на поиски приключений и богатства.

Случайно корабль Кадамосто на пути из Венеции во Фландрию был задержан противным ветром вблизи мыса Сан-Висенти, откуда было недалеко до Рипузеры — имения принца Генриха. Услышав, что близ берега стоит итальянское судно, принц послал туда своего секретаря с образцами африканских товаров. Товары возбудили любопытство молодого Кадамосто, и он «спросил… не разрешит ли господин плыть туда тому, кто пожелал бы этого». Когда же ему сообщили, что его услуги охотно примут, и рассказали об условиях службы — дележ привезенного груза и т. д., — он решил снарядить каравеллу и идти к африканскому берегу. «Я был молод, — писал он, — мог прекрасно переносить трудности, страстно желал поглядеть на мир и увидеть то, что еще не видал наш народ, а также рассчитывал приобрести почести и богатство». Галера Кадамосто направилась сначала к Мадейре и к Канарским островам, а затем вдоль африканского побережья — причем Кадамосто постоянно вел записи о ветрах, течениях, местах высадки и встречах с местными жителями. Его описания племен, которые он посетил, весьма интересны и содержат много ценных сведений. По всему берегу близ мыса Бланко велась весьма оживленная торговля рабами, и отдавали «десять или пятнадцать рабов за одну из таких (берберийских) лошадей, в зависимости от ее качеств». Арабы выменивали на людей также гранадский и тунисский шелк. «В результате португальцы ежегодно увозили из Аргина тысячу рабов». Кадамосто рассказывает и о жителях пустыни — туарегах, об их обычае закрывать свои лица и дает им такую характеристику:

Лжецы, самые отъявленные в мире воры, очень склонные к предательству[64]… У них черные волосы, они их постоянно смазывают рыбьим жиром, так что волосы имеют отвратительный запах, и это считается изысканным… чем длиннее у женщины груди, тем она считается красивей, поэтому все женщины, чтобы их груди были длиннее, в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, когда груди приобретают форму, перевязывают их веревкой, сильно оттягивая вниз. Таким способом груди вытягиваются, а так как женщины каждый день часто дергают за веревку, они еще более удлиняются, так что у многих они свешиваются до пупка. И та женщина, у которой самые длинные груди, холит их и гордится ими как редчайшей вещью.

Кадамосто рассказывает и о «немом торге»[65] солью, который имел место между купцами и чернокожими; чернокожие оставляют кучи соли и скрываются, а купцы кладут рядом с каждой кучей соли золото. Если обе стороны довольны, чернокожие берут золото, а купцы — соль[66].

Кадамосто наблюдал также и применение одного замечательного средства, которое с тех пор, как о нем рассказал венецианец, было забыто в течение почти шести столетий и вновь стало применяться лишь в наши дни — с благотворными результатами.

Купцы в Мали, близ мыса Бланко, может быть, не ясно понимали причину изнеможения от жары, однако Кадамосто указывает:

В определенные сезоны здесь стоит необычайно сильная жара. От этого кровь загнивает, так что, если бы не эта соль, они бы умирали. Средство, которым они пользуются, заключается в следующем: они берут немного соли, растворяют ее в кувшине, куда налито немного воды, и пьют этот напиток каждый день. Они говорят, что в этом их спасенье.

Пройдя Зеленый мыс, корабли Кадамосто достигли страны настоящих негритянских племен, представленных здесь племенем джалофо[67]. Торговля рабами тут процветала, невольников продавали и арабам и португальцам. Обычаи населения Кадамосто описал детально и увлекательно. «Вы должны также знать, что в этих землях мужчины выполняют многие женские работы, вроде прядения, стирки и тому подобное». Кадамосто высадился на берег и продал тут местному вождю несколько лошадей со сбруей, получив за это сотню рабов. Он говорит: «Как только тот увидел меня, он подарил мне молодую девушку, двенадцати или тринадцати лет, красивую, хотя она и была чрезвычайно черна, и притом сказал, что он дает ее мне для услужения в спальне. Я принял ее и отправил на свой корабль». Затем венецианец рассказывает об одном случае, свидетельствующем о большом мастерстве в плавании, достигнутом неграми побережья. Случилось так, что Кадамосто надо было послать кого-то с сообщением на его корабль, стоявший на расстоянии трех миль от берега, а море волновалось, дул сильный ветер, у берега были мели и банки и очень мощное течение. Плыть вызвались двое. Один не смог справиться с волнами и вернулся назад; «второй держался стойко, в течение часа боролся с волнами у песчаной банки, наконец переплыл ее, доставил сообщение на корабль и возвратился с ответом. Это показалось мне удивительным, и я пришел к убеждению, что, несомненно, эти прибрежные негры — лучшие пловцы во всем мире». В награду за услугу негр получил два грошовых слитка олова.

Путешествуя вдоль побережья, дружелюбно встречаемый туземцами, среди которых были и номинальные магометане, венецианец с удивлением видел многое, слишком многое, чтобы можно было передать все это в нашей книге, — тут и брачные обычаи, и порядок аудиенций у царька, и необычайные блюда, и пальмовое вино, и заклинатели змей, и отравленное оружие. В записках Кадамосто между прочим есть восхитительная страница о слонах. Венецианец любил ходить на базары, устраиваемые раз в две недели, смешиваться с толпой и наблюдать, как там торгуются и ведут обмен товарами — ибо деньги не употреблялись. Он рассказывает и о том, как «негры, и мужчины и женщины, подходили поглядеть на меня, будто на чудо… Моя одежда удивляла их не меньше, чем белая кожа… некоторые трогали меня за плечи и за руки и терли меня слюной, чтобы узнать, не выкрашен ли я белой краской или это действительно мое тело, и, убедившись, что это так, раскрывали от удивления рты».

Кадамосто приглашал на борт своего корабля негров: это было для него великое развлечение. Негры приходили в ужас от арбалетов и от стрельбы бомбарды[68].[69] А когда он сказал им, что одним выстрелом можно убить более ста человек, они были повержены в изумление и заявили, что это «выдумка дьявола». Один моряк, заиграл на волынке, украшенной лентами, и они решили, что это запело на разные голоса живое существо. А когда им показали, как устроена волынка, они остались при убеждении, что «ее Соорудил бог своими собственными руками, так сладко она звучит и на столь разные голоса». Корабельное оснащение было вне пределов их понимания, и они считали, что нарисованные на носу корабля глаза — это реальные глаза, которыми корабль способен видеть, когда он идет по воде[70]. Этим простодушным людям чудесной казалась даже горящая свеча: они знали лишь огонь костра. Кадамосто показал им, как делать свечи из пчелиного воска, который они, выбрав мед, бросали. Когда Кадамосто зажег сделанную им самим свечу, восхищение негров было безгранично.

Корабль Кадамосто продолжал свой путь, никогда не упуская из вида берег. Встретились другие племена, враждебные и жестокие, не признающие никакой власти. Описывая эти берега, Кадамосто говорит:

На каждом нашем корабле находились негры-переводчики, привезенные из Португалии; они были когда-то проданы сенегальскими вождями первому португальцу, попавшему в эту страну негров. Эти рабы были обращены в христианство, хорошо знали испанский язык[71]; хозяева, вручая их нам, поставили условие, что в качестве платы за труд каждого из них мы отдадим им одного из невольников, которых привезем, и что если какой-нибудь из этих переводчиков доставит своему хозяину четырех рабов, то хозяин должен отпустить его на свободу.

Однако, когда один из этих переводчиков, отправившийся на сушу за сбором сведений, был изрублен на куски короткими мечами туземцев, Кадамосто пришел к выводу, что он достаточно углубился в эту враждебную страну, приказал поднять якоря и со всей поспешностью направился южнее, к реке Гамбия.

Поднявшись по этой реке примерно на четыре мили, корабли наткнулись на семнадцать военных челнов,

где было 150 [человек], не больше; они были очень хорошо сложены, чрезвычайно черны, все одеты в белые бумажные рубашки: кое на ком были маленькие белые шапочки… по обеим сторонам [шапочек] были белые крылья, а в середине перо. На носу каждого челна стоял негр с круглым, вероятно кожаным, щитом на руке.

Негры сразу пошли в наступление, осыпав корабли тучей стрел, но огонь бомбард скоро перепугал их и внес в их ряды замешательство. Затем «моряки начали стрелять в них из арбалетов; первым разрядил свой арбалет незаконный сын этого генуэзского дворянина [Антоньотто Узодимаре, спутник Кадамосто по африканскому предприятию]. Он поразил негра в грудь, и тот мгновенно упал мертвым в челн». Хотя это сначала навело страх на туземцев и заставило их отступить, но скоро они возобновили атаку. «Тем не менее по милости бога ни один христианин не был поражен», несмотря на то, что река наполнилась мертвыми и умирающими неграми. В конце концов переводчику удалось договориться, чтобы один челн подошел на расстояние полета стрелы. И когда переводчик спросил, почему было произведено нападение на корабли, последовал ответ: «потому что они получили вести о нашем прибытии… потому что им хорошо известно, что мы, христиане, едим человеческое мясо и покупаем негров исключительно на съедение, и они не хотят нашей дружбы ни на каких условиях и хотят перебить нас всех до одного». И когда, вскоре после этого, капитан захотел продвинуться выше по реке, команда судов решила, что с нее хватит, «и в один голос закричала, что она не согласна на это и что она уже сделала в это плавание достаточно». Командиры поняли, что вот-вот вспыхнет мятеж, и отказались от своих планов, ибо, как замечает Кадамосто, моряки были «люди глупые и упрямые». И корабли «пошли в обратный путь, держа курс на Зеленый мыс и, во имя бога, на Испанию».

На следующий год (1456) венецианец со своим генуэзским спутником снова подготовил два судна, с тем чтобы отправиться и исследовать реку Гамбию дальше и продвинуться на юг вдоль побережья. Принц Генрих одобрил это предприятие и даже дал от себя полностью оснащенную каравеллу. На этот раз Кадамосто больше повезло в его взаимоотношениях с туземцами, жившими на реке Гамбия, чем в первое его плавание. Однако он нашел здесь мало золота, моряки жестоко страдали от лихорадки, и, покинув Гамбию, корабли пошли к Риу-Гранди. За исключением островов Зеленого мыса Кадамосто не открыл никаких новых земель, но и в это плавание он увидел и записал в своем отчете много необычайного. Это был человек трезвого ума, и его записки напоминают скорее дневники исследователей XIX века, чем писания кого-либо из его предшественников: записки Кадамосто можно рассматривать как первое тщательное и точное по тому времени описание виденных стран и народов[72]. Он был смел и любознателен, он пробовал даже всякую незнакомую пищу, встречающуюся ему, от диковинных птиц до черепах, от незнакомой рыбы до жареного слоновьего мяса. Он описал и необычайные длинные туземные весла с круглыми лопастями, и одежду туземцев, и татуировку у туземных женщин, и способы охоты на слонов. Он рассказал о бегемотах и гигантских летучих мышах и о многих диковинках, которые ему довелось увидеть. Он даже хранил соленую слоновью ногу и слоновье мясо, чтобы привезти это на родину. Эти вещи «я преподнес позднее в Испании господину дон Heurich [sic], который принял их как чудесный подарок, — это был первый дар, полученный им из страны, открытой благодаря его энергии».

Наконец, когда корабли достигли земель, где население уже не понимало негров-переводчиков и те тоже не могли понять туземцев[73]. Кадамосто решил остановиться, повернул обратно и добрался до Португалии без особых дальнейших приключений.

В качестве приложения к своему отчету Кадамосто записал краткий рассказ о путешествии, которое совершил в Африку его португальский друг; имя этого человека не названо, оно неизвестно и по другим источникам. Этот молодой человек плавал вместе с Перу ди Синтра[74] вдоль побережья до Сьерра-Леоне и, возвратившись на родину, поведал о своих приключениях Кадамосто. Венецианец записал наблюдения своего друга — они касались виденных людей и их обычаев; упоминаются между прочим «знаки, нанесенные на лица и тела раскаленным железом».

У этих людей уши все в дырах, в них они носят много маленьких золотых колец, рядами, один к одному, нижняя часть носа у них проколота посредине [через носовую перегородку] и в ней продето золотое кольцо, точно таким же образом, как продевают кольца нашим буйволам, а когда они хотят есть, то кольцо они отодвигают в сторону.

Путешественник рассказал, что около Сьера-Леоне люди нагие[75], что когда трое из них пришли на борт каравеллы, португальский капитан одного схватил и задержал. «Он сделал это, повинуясь его величеству королю». Существовал постоянно действовавший приказ, гласивший, что капитаны должны «силой или убеждением увезти негра» из любой страны, население которой говорит на языке, незнакомом переводчикам. Несчастный посетитель каравеллы был увезен в Португалию и представлен королю, который принял все меры к тому, чтобы отыскать человека, понимающего язык невольника.

Наконец, негритянка, рабыня одного лиссабонца, тоже привезенная из далекой страны, поняла его, но лишь тогда, когда он заговорил не на своем родном языке, а на другом, известном и ему и ей. Что сказал этот негр королю через эту женщину, я не знаю, знаю лишь, что он, среди всего прочего, имеющегося на его родине, назвал живых единорогов. Указанный король, продержав его несколько месяцев и многое показав ему в своем королевстве, дал ему одежду и весьма милостиво отправил его на каравелле в его родную страну.

Таким образом, рассказ кончается счастливо[76].

Другой отчет, относящийся к тому же периоду, повествует о плавании Диогу Гомиша к берегам Сенегамбии на каравелле «Пикансу» («Дятел») — одно из немногих названий судов, дошедших до нас от той эпохи. Корабль был снаряжен принцем Генрихом и отплыл в 1456 или в 1457 году. Плавание на «Пикансу» лишь дополнило новыми подробностями те данные относительно этой части африканского побережья, которые уже раньше собрали португальские исследователи. В отчете о втором плавании, совершенном Гомишем два года спустя, содержатся горькие жалобы на то, что работорговля приходит в упадок, «ибо если мавры [на Гвинейском берегу] давали по семь рабов за одного коня, то теперь они дают не больше шести».

Этот отчет достоин внимания, потому что содержит первое упоминание об использовании квадранта в мореплавании. В заключительных строках отчета описывается возвращение Гомиша в Лиссабон, поездка короля в Опорто и дикое, варварское сожжение живым одного португальца за продажу оружия маврам. В печи был разведен огонь, и «король приказал, чтобы… его бросили туда вместе с его мечом и золотом».

В ноябре 1460 года принц Генрих отправился к праотцам и был погребен в часовне монастыря Баталья[77]. Основоположник навигационной науки в Португалии, инициатор посылки систематических исследовательских экспедиций, мечтатель, никогда не забывавший о своей цели — открытии морского пути в Индию, — он умер, когда его хорошо продуманные планы еще не принесли своих плодов. Но его имя навеки останется и в португальской и в мировой истории, ибо его великий Труд, через тридцать восемь лет после его смерти, был увенчан триумфальным плаванием Васко да Гамы.

Дуарти Пашеку Пирейра[78], известный мореплаватель и современник Гамы, так выразил взгляд португальцев на деятельность принца Генриха:

… он вызвал с Мальорки мастера Жакоме, искусного картографа… и многими дарами и милостями привлек его к нашему королевству, где тот учил людей своему мастерству… Все эти и другие славные дела… были совершены этим добродетельным принцем, не говоря об открытии Гвинеи вплоть до Serra Lyoa [Сьерра-Леоне]. Мы должны поэтому молить бога за его душу… Выгоды, проистекшие для Португалии, таковы, что и ее король и народ весьма обязаны ему, ибо в открытой им стране находит себе пропитание значительная часть португальского народа, а португальские короли извлекают из торговли большие доходы; ибо… когда в торговле этой страны [побережье Африки до Сьерра-Леоне] был наведен порядок, она давала ежегодно три с половиной тысячи рабов и больше, много слоновых бивней, золота, прекрасной хлопчатобумажной ткани и много других товаров. Посему мы должны молить бога за душу принца Генриха, ибо открытие им этой страны привело к открытию другой Гвинеи за Serra Lyoa и к открытию Индии, торговля с которой приносит нам изобилие и богатство.

Португальцы всеми силами старались сохранить свою монополию торговли на африканском побережье, в особенности в связи с тем, что аналогичные претензии предъявляла Испания. Ввиду этого короли Португалии, и при жизни Генриха и после его смерти, стремились держать в тайне как можно больше сведений о морях, по которым португальцы плавали, и о землях, в которых они побывали. Морские и иные карты, глобусы и документы подвергались цензуре или держались в секрете, дабы они не разжигали зависть и алчность других морских держав и не дали им возможности использовать результаты португальских открытий[79].

Морякам запрещалось рассказывать о своих путешествиях, отчеты о плаваниях сознательно искажались, при иностранных дворах и в портах действовала обширная сеть шпионов. Уже в 1501 году Анджело Тревизан, секретарь венецианского представителя (oratore) в Испании, отвечая хронисту Доменико Малипьеро, запрашивавшему насчет плавания Кабрала в Индию, писал, что «карту этого плавания достать невозможно, так как король приказал наказывать смертной казнью всякого, кто вышлет ее за пределы государства»[80].

Первым важным мероприятием, проведенным королем Аффонсу V в развитие политики принца Генриха, была передача в 1469 году сроком на пять лет монопольных прав на торговлю с Гвинеей в аренду «уважаемому гражданину Лиссабона» Фернану Гомишу при условии, что за этот пятилетний срок будет обследовано по крайней мере пятьсот лиг африканского побережья в той его части, куда португальцы еще не проникали. Сам король вошел в дело компаньоном: вся слоновая кость, получаемая в Гвинее, должна была по твердой цене продаваться ему, он в свою очередь с выгодой перепродавал ее Мартину Ианишу Боавиажену. Это предприятие было для Гомиша удачным в январе 1471 года его агенты, посетив Золотой Берег, обнаружили там богатые россыпи золота. Когда истек дополнительный год действия аренды, который дал ему король, Гомиш (за участие в войне с маврами в Марокко получивший звание рыцаря) был назначен королевским советником и ему был присвоен герб «по серебряному полю три негритянские головы, у каждой головы три золотых кольца — в ушах и в носу, золотое ожерелье на шее, а также новую фамилию «да Мина» (копь) в память его открытия» Самым южным пунктом, достигнутым кормчими Гомиша, был мыс Сент-Катерин, на два градуса южнее экватора, а экспедиции Гомиша исследовали моря от Либерии до Камеруна. К своему удивлению они обнаружили, что береговая линия здесь идет не с запада на восток, а поворачивает на юг; таким образом, рухнула их надежда на то, что они до сих пор плыли вдоль южного берега материка[81].

По своеобразному выражению хрониста Барруша, «поскольку все государи посвящают большую часть своей жизни занятиям, соответствующим их склонностям, король дон Аффонсу начал пренебрегать делами, связанными с этим открытием, и стал восхвалять предприятия, проводившиеся в связи с африканской войной [в Марокко]». Поэтому, когда истек срок аренды Гомиша, все руководство торговлей и исследованиями в Африке король передал в руки своего девятнадцатилетнего сына дона Жуана; как гласили строгие королевские указы, ему передавалась монополия торговли на Африканском побережье, все права и привилегии, какими раньше пользовался принц Генрих. В то же время была вновь восстановлена система премий, поощрений и льгот за строительство и снаряжение морских судов. Все суда, торгующие с Африкой, во избежание захвата их как пиратских, должны были иметь королевские лицензии.

Однако исследование Африки в сильной степени задержалось вследствие войны между Португалией и Кастилией (1475–1479), во время которой фландрские[82], английские и испанские пираты расстраивали торговлю и нападали на прибрежные поселения. Монопольную торговлю в Африке португальцы считали своим священным достоянием, и такое своеволие иностранцев вызывало у них негодование. Один хронист того времени, говоря о моряках из Фландрии, которые «осмелились заплывать со своими товарами до Мины» (теперь Эльмина, на Золотом Берегу), пишет, что они справедливо испытали гнев божий:

поскольку они не боялись ни отлучения со стороны святых отцов. ни запретов святой матери-церкви, бог уготовил им дурной конец на обратном пути из Мины. они стали на якорь на глубине двадцати пяти морских саженей, «о так как дно вдоль всего берега скалистое, ночью канат перетерся, и ветром, дующим с моря, их корабль прибило к берегу, где он и погиб Тамошние негры съели тридцать пять фламандцев — всю команду[83].

Когда Жуан II в 1481 году наследовал трон Португалии, он сразу проявил свою заинтересованность в развитии африканской торговли и решимость продолжать исследование Африки[84]. Первой значительной экспедицией в царствование Жуана II была экспедиция в 1482 году под руководством Диогу Кана, моряка, уже знакомого с Гвинейским берегом[85].

Во время плаваний Диогу Кана — сведений о них дошло очень немного — впервые вошли в употребление каменные падраны. Это были столбы, на которых возвышался камень в виде куба с крестом; на одной стороне столба наносился португальский герб и имя короля, а на другой стороне имя исследователя и дата открытия — по-латыни и по-португальски (или только по-португальски). Мысль ставить падраны подал король Жуан. Они устанавливались на заметных местах в важнейших посещаемых пунктах, при этом имелись в виду четыре цели. Во-первых, они были конкретным доказательством, что путешественник действительно достиг того места, об открытии которого заявил; во-вторых, падраны были превосходными ориентирами; в-третьих, они должны были служить бесспорным доказательством приоритета и суверенитета Португалии; и, наконец, увенчанные крестом, они являлись наглядным символом христианской веры в языческих землях. Несколько падранов — целиком или частично — сохранилось и поныне, а их обозначения имеются на картах того времени[86].

Кан осторожно продвигался вдоль берега и скоро оставил за собой самый южный пункт, достигнутый судами Гомиша. В начале августа корабли Кана оказались в водах, которые, в нескольких милях от берега, были светлее и преснее обычного: все свидетельствовало о том, что где-то недалеко вливался могучий поток пресной воды. Кан высадился на берег и поставил падран, назвав его «падран святого Георгия», а реку — Риу ду Падран[87]. Это был тот могучий поток, который теперь известен как река Конго[88].

Кан поднялся на небольшое расстояние вверх по реке, он вел торговлю с туземцами, объясняясь с ними жестами. Затем он продолжал свое плавание по морю, идя к югу вдоль побережья Анголы до мыса Санта-Мария[89], где поставил второй падран (ныне находится в Лиссабонском музее). Захватив четырех туземцев в качестве заложников за нескольких матросов, отправившихся вглубь материка и не возвратившихся, Кан направился в Лиссабон. Король Жуан дал ему звание рыцаря, назначил пенсию и в 1484 году вновь направил в Африку вместе с привезенными четырьмя заложниками.

Прибыв к устью Конго, Кан нашел своих четырех «потерянных» матросов в полной безопасности и здравии — они ждали возвращения своего капитана. Вследствие этого заложники, с соответствующими подарками, были отпущены на свободу.

Вновь поплыв к югу вдоль побережья, Кан прошел почти 1500 миль за мыс Сент-Катерин; он достиг мыса Кросс[90]. С этого момента данные источников о судьбе Диогу Кана расходятся. Одни утверждают, что Кан умер близ мыса Кросс, другие — что он возвратился в Португалию. Недатированная надпись на скале на берегу нижнего Конго, около Иелала, как будто свидетельствует, что он поднимался на некоторое расстояние вверх по Конго. Интересно отметить, что рядом с именем Кана на этой скале высечено имя Перу ди Ишколара, позднее кормчего на одном из кораблей Васко да Гамы, и Жуана ди Сантиагу, который в 1487 году вместе с Бартоломеу Диашем обогнул мыс Доброй Надежды, а также Гонсалу Алвариша, хозяина корабля «Сан-Габриэл», входившего во флотилию Гамы[91].

Сведения, доставленные различными экспедициями, посланными королем Жуаном, лишь разжигали его аппетит к новым открытиям и расширению торговли Помимо этого интерес к священнику Иоанну, легендарному христианскому монарху страны, расположенной где-то в Африке или Азии, стал еще более острым после того, как король Жуан услышал рассказы западноафриканского царя страны Бенин (Западная Африка)[92], приехавшего в Португалию Жуану казалось, что рассказы этого властителя были похожи на те легенды о священнике Иоанне, которые ходили по всей Европе, и постепенно страна Иоанна стала притягивать внимание португальского короля наряду с Индией. На быстрейшие поиски этих стран были отправлены тогда две экспедиции: первая — сухопутная экспедиция Перу ди Ковильяна (см главу пятую), вторая — морская, под руководством Бартоломеу Диаша.