Огонь по своим и поиски заговоров

Огонь по своим и поиски заговоров

Не углубляясь в многочисленный и доступный сейчас широким массам конкретный материал по чекистским репрессиям в годы Гражданской войны, отметим лишь некоторые узловые и символические моменты, проявившиеся в ходе этой террористической кампании внутри собственной страны, повлиявшие на процесс развития органов госбезопасности в СССР в дальнейшем и на их взаимоотношения с властью. Здесь у чекистов впервые проявились две крупные тенденции, которые годы спустя расцветут пышным цветом. Условно их можно определить как «огонь по своим» и «раздувание дел о контрреволюционном заговоре».

Тенденции периодически обращать острие террора против своих у дореволюционных спецслужб Российской империи до 1917 года не было при всех их недостатках, это именно ноу-хау большевистской власти, причем почти с первых дней ее существования. Как в июле 1918 года впервые чекисты отстреляли своих вчерашних коллег эсеровской принадлежности, так затем периодически кампании расправ с частью «своих» в стенах ЧК и ее служб наследников происходили. Бойня чекистских кадров в 1937–1939 годах НКВД стала только апофеозом этих процессов.

В годы Гражданской войны своих чекисты с такой яростью и в таком количестве еще истребляли, хотя ЧК в те годы в кадровом плане и не была тогда еще так монолитна и привязана к стволу партии. В те годы в ней хватало еще и «попутчиков» из бывших членов других партий, и случайных авантюристов, и беспринципных садистов. Но тогда еще на обязательность кадрового монолита обращали меньше внимания, в дыму Гражданской войны от чекистских кадров в первую очередь власти требовались верность ей самой и беспощадность к врагам. Ленин, выступая 7 ноября 1918 года перед сотрудниками ЧК, заявил, что партия в первую очередь требует от них «быстроты, решительности, а главное – верности». И это была не пустая фраза, а ясное понимание задач времени: профессионализм, законность и прочие «излишества» – все потом, сейчас только жестокость к врагам и верность самой власти.

Убийства и казни чекистами чекистов в годы Гражданской войны и «красного террора» тоже случались по разным причинам: в связи с изменой или переходом на сторону врага, на почве партийных разногласий или в целях укрепления дисциплины, просто в хаосе подозрительности или при сведении личных счетов после пьянки. Все это случалось, но целенаправленной кампании истребления чекистов чекистами целыми волнами, как в конце 30-х годов, не было. Процессы против злоупотребивших своим положением чекистов в 1918–1921 годах были достаточно редки, зачастую даже в случае установления вины последних они заканчивались довольно мягкими решениями о снятии с должности или о недолгом тюремном заключении.

Например, знаменитое дело о злоупотреблениях в Казанской ЧК 1919 года, где высокопоставленные казанские чекисты-латыши Лапинлауск и Кангер были обвинены в присвоении вещей арестованных, вымогательстве взяток и систематическом пьянстве в ущерб работе. Хотя вина этих деятелей ЧК была полностью установлена трибуналом, только Лапинлауск, начальник оперативного отдела ЧК Казани, получил пять лет тюрьмы.

Девятнадцатилетняя чекистка Кангер была советской властью совсем амнистирована, так как она являлась любовницей начальника Казанской ЧК Карлсонса и в момент суда была от него беременна. Самому Карлсонсу, чьи подчиненные и интимные подруги в ЧК за взятки выпускали арестованных и арестовывали невиновных, вся эта история стоила только снятия его с должности и назначения в центральном аппарате ВЧК на должность преподавателя чекистских курсов оперативной подготовки. Вскоре Карлсонс опять на большом посту в Украинской ЧК, только в 1937 году его расстреляют свои совсем по другому поводу. А на его место главы Казанской губернской ЧК прислан из центра очередной латышский чекист Девинталь. Осужденный Лапинлауск, впрочем, сразу после приговора отправлен на психиатрическое лечение, а в 1920 году совсем освобожден от тюрьмы под личное поручение зампреда ВЧК Петерса.

Похожими достаточно мягкими санкциями отделалось в том же году руководство Тюменской ЧК, почти в полном составе уличенное в разложении и грабежах. Зверства этих людей после восстановления ЧК на отбитой у колчаковцев территории Тюменской губернии в вину им, разумеется, не ставились, но им вменили в вину взятки и растаскивание при обысках ценностей по собственным карманам. Начальник губернской Тюменской ЧК Комольцев и его ближайшие соратники (начальник уездной ЧК в Тобольске Падерня, начальник уездной ЧК в Ялуторове Залевин, завхоз Тюменской ЧК Иноземцев и другие) были арестованы в конце 1919 года. Но по ходатайству назначенного нового главы Тюменской ЧК Степного отделались незначительными тюремными отсидками и изгнанием из чекистских рядов. Сменивший позднее Степного на посту начальника Тюменской ЧК Иван Студитов известен не только своим взносом в кровавое подавление в 1921 году крестьянского восстания против Советов в Западной Сибири, но и очередным скандалом, так называемым «Ишимским делом», эхо которого тоже долетело до Москвы. Сотрудники Тюменской ЧК опять вступили в конфликт с местным губкомом РКП(б), своей властью арестовав несколько споривших с ними видных партийцев в городе Ишиме.

В 1921 году в Крымской ЧК рассматривали дело по обвинению начальника уездной ЧК в Керчи Каминского и нескольких его подчиненных в незаконных действиях, а именно «в применении высшей меры наказания расстрела даже к несовершеннолетним и в избиении арестованных». Дело Керченской ЧК – это отголосок страшных крымских расстрелов зимой 1921 года после захвата полуострова Красной армией и ухода отсюда войск Врангеля, размах репрессий тогда даже в ЦК РКП(б) некоторых встревожил. И дело по назначенным «стрелочниками» особенно рьяным Каминскому и его людям должно было в первую очередь чуть успокоить обывателей и самих партийцев. Итог тоже показателен, все они признаны виновными, но, «приняв во внимание партстаж и прошлые заслуги», Каминского, Полякова, Шульгина только изгнали из рядов ЧК, а Михайлова осудили на один год тюрьмы – и это за расстрелы и пытки несовершеннолетних. Каминский после полного окончания Гражданской войны даже восстановился спокойно в органах госбезопасности и одно время возглавлял Херсонское управление ГПУ. К нему тоже спустя десятилетия пришла кара за содеянное в угаре «красного террора», но, в отличие от многих выходцев из ВЧК, не через расстрел своими в Большой террор 1937–1939 годов. Каминского в 1941 году арестовали немцы в оккупированной ими Одессе и вскоре расстреляли в показательном порядке за его чекистское прошлое.

Такая снисходительность в ЧК к своим кадрам наблюдалась с первых дней существования этой молодой спецслужбы ленинского режима в Советской России. В делах созданного в 1918 году революционного трибунала обвинительных решений против кадровых сотрудников ЧК очень мало, часто их оправдывали полностью даже в очень сомнительных случаях. Одно из первых таких дел в архивах революционного трибунала датировано в Москве еще весной 1918 года. Сотрудник ЧК Георгий Лазаргашвили в трамвае не желал покупать билет и устроил драку с кондуктором и с пассажирами, а затем и с подоспевшим на шум драки отрядом советской милиции, при этом расхулиганившийся чекист угрожал милиционерам своим револьвером. Когда его обезоружили и вели в участок, Лазаргашвили выхватил второй припрятанный револьвер, милиционеры с трудом скрутили его и предотвратили выстрел. Очень скоро в участок явились представители ВЧК и своего набуянившего сотрудника забрали, а трибунал затем его полностью оправдал. При этом руководство ЧК трактовало дело так, что рабочая милиция по несознательности скрутила и избила сотрудника ЧК, хотя он успел предъявить свой чекистский мандат. При этом в письме из ВЧК в Наркомат внутренних дел требовали начать следствие против обидевших чекиста Лазаргашвили милиционеров и спровоцировавшего его избиение кондуктора трамвая Гроховского, но до этого уже не дошло, руководство рабоче-крестьянской милиции своих сотрудников смогло защитить, многолетний конфликт МВД и госбезопасности в СССР уже начинал обретать традицию.

Кроме тяги к личному обогащению и злоупотреблений чекистским мандатом, сотрудников ЧК еще могла сгубить тогда внутрипартийная фронда или неспособность наладить нормальный контакт с местными партийными органами, когда тем удавалось нажаловаться в Москву по партийной линии.

Так присланный из Москвы новый начальник ЧК на Южном фронте Генрих Бруно снял с поста начальника чекистских особистов на этом фронте опытного члена РСДРП Евгения Трифонова (дядю знаменитого писателя Юрия Трифонова) и многих его подчиненных по причине утраты к ним доверия после многочисленных жалоб. Сам начальник Особого отдела ВЧК Михаил Кедров дошел до ЦК и Совнаркома, требуя снять с поста начальника особистов того же Южного фронта известного ранее левого эсера Колегаева, но Ленин приказал оставить перешедшего к большевикам эсера-чекиста в покое.

Сам Михаил Кедров еще в 1918 году создавал первую ЧК в Архангельске и массовыми репрессиями настроил против себя Архангельский губернский комитет партии, но Ленин старого соратника по партии в обиду не дал, поскольку Кедров был старым большевиком и в любой момент мог получить аудиенцию у Ленина. Вскоре Кедров пошел в ВЧК на повышение, возглавив весь Особый отдел по работе ЧК в войсках Красной армии. В 1920 году он уже на посту главы Особого отдела ВЧК опять выезжал в Архангельск для зачистки его после ухода в эмиграцию белой армии Миллера. Здесь в руководстве Кедровым расстрелами оставшихся офицеров и «буржуев», затоплением сотен их живыми на баржах в Белом море активно помогала его жена и тоже сотрудница ЧК Ревекка Майзель (Пластинина) – бывшая скромная фельдшерица из Твери собственноручно расстреляла в Архангельске почти сотню человек.

Иногда такие жалобы партийцев с мест все же приводили к снятиям с должности вступивших с ними в противоборство чекистов. Так московская комиссия разбирала дошедшее до вооруженных угроз столкновение начальника ЧК на Кавказском фронте Карла Грасиса и губкома партии Астраханской губернии. Бравый латыш-чекист Грасис упорствовал в этом споре, в котором его поддерживала Астраханская ЧК, грозился арестовать главных астраханских партийцев и вставшую на их сторону прибывшую из Москвы уполномоченную ВЧК Евгению Бош. Дошло до того, что астраханские большевики с санкции Бош сами арестовали внезапно Грасиса и ряд его подчиненных в ЧК фронта, редкий случай в рядах большевистской власти тех лет. Судьбу Грасиса решали в итоге в Москве, а вот ряд руководящих товарищей из Астраханской ЧК в начале 1919 года по приговору суда все же расстреляли за явные злоупотребления и открытый бандитизм. Узнав об астраханском инциденте, Ленин и Свердлов в январе 1919 года отбили в Астрахань телеграмму о недопустимости таких разладов между партийными органами и ЧК на местах. Прибывшая в Астрахань новая комиссия (от ЦК партии ее возглавлял Радус-Зенкович, а от коллегии ВЧК Мороз, отвечавший за работу ЧК в провинции) Грасиса освободила от ареста, но должности лишила и отправила в Москву. Зато после Грасиса возглавлять ЧК в Астрахани приехал печально известный Атарбеков, который вскоре зальет город кровью.

Похожая история и с комиссией Ландера, когда член коллегии ВЧК и позднее нарком Госконтроля в правительстве Ленина Карл Ландер был назначен Дзержинским уполномоченным ЧК по всему Северному Кавказу и Закавказью, проводя летом 1920 года проверку работы местных губернских ЧК. Доклад Ландера, нашедшего в работе кавказских отделов ЧК массу нарушений и временами приходящего просто в ужас от творимого сотоварищами произвола, сохранился в архивах и дошел до нас. Так положение дел в Дербентской ЧК в нынешнем Дагестане Ландер аттестовал просто как «мерзость запустения», предложив незамедлительно снять ее руководство. Заменила комиссия Ландера и начальника недавно образованной Азербайджанской ЧК, ее руководителя Бабу Алиева сняли за то, что он, по мнению Ландера, оказался «совершенно незнаком с работой, а лично крайне уступчив и мягок», вместо него во главе ЧК Азербайджана был поставлен грузин Кавтарадзе, которого вскоре сменил известный здесь Мирджафар Багиров – при Сталине глава Азербайджанской ССР.

Здесь же Ландер пишет о хаосе и бессмысленных жестокостях Пятигорской ЧК, после того как здесь в августе 1920 года враги убили начальника ЧК Пятигорска Петра Зенцова. Он вместе с комендантом Пятигорска Лапиным убит неизвестными из засады во время поездки за город в своем автомобиле. По словам Ландера, по этому делу в Пятигорске и Минводах чекисты людей арестовывали сотнями и расстреляли более 200 из них без особых улик, среди коих Ландер считал многих к убийству Зенцова вообще непричастными. То есть речь шла о рецидиве практики массового заложничества из официального «красного террора», к которой в ярости от убийства своего начальника прибегли пятигорские чекисты. При этом Ландер еще и сообщил, что реальными убийцами Зенцова могли быть сами сотрудники Пятигорской ЧК, уволенные им незадолго до своей смерти.

В целом же, отмечая некоторые неоспоримые успехи местных кавказских ЧК в оперативном плане, Ландер нашел положение дел во многом запущенным. Вину за утрату частью чекистов Северного Кавказа дисциплины, утерю понимания с местным партийным руководством и практику массовых расстрелов по любому поводу Карл Ландер в отчете Дзержинскому открыто возлагал на своего предшественника в роли главного уполномоченного ВЧК по Кавказу Георгия Атарбекова, ему Ландер посвятил в отчете такие строки: «Атарбеков сделался в своем роде маньяком, человеком с болезненной волей и самолюбием». Так даже многие соратники по ЧК относились к Атарбекову, любившему практиковать массовые жертвоприношения заложников еще с 1918 года и самому собственноручно резать обреченных кавказским кинжалом. Это, впрочем, тоже не помешало Атарбекову взлететь еще выше на чекистском олимпе, его карьеру на должности наркома связи Закавказской республики в 1925 году прервала гибель в упавшем самолете вместе с главой большевиков Закавказья Мясниковым.

Хотя столкновения партийных губкомов и начальников губернских ЧК случались в те годы в разных уголках страны, платили за них хотя бы лишением должности, как Карлсонс, Граcис или Алиев, немногие из чекистов. Очень часто партийный комитет РКП(б) оказывался бессилен в борьбе с получившими огромные полномочия провинциальными чекистами. Так ничем закончилась борьба Вятского губкома РКП(б) с совершенно «отвязавшимися» вятскими чекистами в 1918 году. Когда специальный «летучий отряд» ЧК во главе с Журбой практиковал бесконечные бессудные аресты с расстрелами и ограблением своих жертв, а сам лихой чекист Журба не только лично расстреливал обреченных в подвалах, но и за подношения родственников кое-кого освобождал. Сам Журба местным партийным начальникам отказался подчиняться, объявив им, что над ним один начальник – Ленин в Кремле. Поскольку Ленин лично Журбу не знал и приказа ему окоротить свой революционный пыл не давал, «летучий отряд» продолжал бесчинствовать в Вятской губернии до конца 1918 года, а местному губкому партии так и не удалось после долгой переписки с ЦК и Совнаркомом свалить обнаглевшего Журбу. Собрат Журбы по красному террору на Дону по фамилии Гадзиев на такие протесты отвечал еще круче: «Я здесь сам Ленин, я – партия, я – съезд, я – закон!»

К преступившим законность чекистам, если в их действиях не было явной измены и вызова советской власти, в 1918–1922 годах часто относились в стенах их собственного ведомства снисходительно и с неким пониманием. Например, сотрудник Украинской ЧК Захаров за злоупотребление властью и «дискредитацию звания чекиста» осужден только на шесть месяцев заключения с запретом возврата в органы ЧК, учли его молодость и прежние заслуги на Гражданской войне. И тут же по личному указанию Дзержинского Захарова вообще освободили от отбывания наказания, подтвердив только запрет вернуться в чекисты, сам Феликс Эдмундович попросил Захарова уведомить его о нахождении нового места работы и пожелал трудом искупить свою вину перед партией. В 1921 году тоже лично Дзержинский ходатайствует в ЦК партии о смягчении участи арестованного за превышение полномочий сотрудника ВЧК Гадло, который запугивал чекистским мандатом в личных целях сотрудников Наркомата транспорта, поскольку, по мнению Дзержинского, «Гадло работает в ВЧК с 1918 года, он преданный делу товарищ, но, к сожалению, превысил свою власть и жаль, что сам он не осознает этого до сих пор». Дзержинский часто вставал в таких случаях на защиту своих сотрудников. Когда до ЦК дошло известие о злоупотреблении властью начальника внутренней тюрьмы ВЧК на Лубянке Дукиса, выразившемся в избиении заключенных, Дзержинский горой встал за главного тюремщика ВЧК: «Это не политические, а уголовная шпана, они устроили из тюрьмы «кошачий концерт» на весь ближайший квартал, и я дал приказ принять все меры к прекращению безобразия, потому что тюрьма есть тюрьма. Расследовать жалобу нужно, но я Дукиса знаю, он преданный член партии, а не прирожденный тюремщик!» Таким образом угроза от Дукиса была отведена, он все 20-е годы командовал внутренней тюрьмой ВЧК – ГПУ, вызывая ненависть многих заключенных своей жестокостью, это он таскал певших революционные песни девушек-эсерок за волосы по тюремному коридору, у Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» этот латыш-чекист несколько раз поминается таким образом в воспоминаниях бывших зэков.

Как видим, очень редко чекистов собственная власть карала по-настоящему, да и то не за излишнюю жестокость при проведении «красного террора», а чаще всего за превышение полномочий в личных целях, взятки, пьянство или откровенно уголовные преступления, не говоря уже о подозрениях в измене делу революции. Иногда можно в расстрельных списках чекистов той поры найти их же обреченного собрата: «Расстрелян уполномоченный Пермской губернской ЧК Чернильцев за взятку от гражданки Анциферовой в 10 тысяч рублей за освобождение ее отца и брата» (из утвердившего расстрел местной ЧК протокола Уралсовета) – но только по таким обстоятельствам. Или в списке первых расстрелянных в сентябре 1918 года по указу о «красном терроре» за убийство Урицкого и покушение на Ленина: «Сотрудник ЧК Пискунов, пытавшийся продать свой револьвер».

Такие случаи в рядах ЧК периодически всплывали. Весной 1918 года в рядах ВЧК уже в столице арестован сотрудник отдела по борьбе с контрреволюцией Венгеров, присвоивший при обыске деньги и ценности арестованного гражданина США Бари, обвиненного в организации тайной группы для помощи белой армии. На следствии в ревтрибунале выяснилось, что Венгеров был до революции уголовным грабителем, а после февральской амнистии Керенского вышел на свободу с каторги, пробравшись позднее в ЧК с поддельными документами на чужое имя под видом политкаторжанина. Пока сложный путь Венгерова в ряды ЧК исследовали, лихой парень сбежал из-под ареста и скрылся, ревтрибунал осудил его к смерти заочно.

Одним из самых известных в этом ряду было дело сотрудника ЧК Косырева в начале 1919 года, но и здесь Косырев и несколько его осужденных подчиненных попались на открытых взятках и воровстве. Сам Федор Косырев начал воровать еще на хлебном месте начальника снабжения Восточного фронта Красной армии и продолжил в контрольно-ревизионной комиссии ВЧК. Когда его уличили уже в откровенных связях с профессиональным ворьем, с загулами и оргиями с ними в ресторане «Савой» и даже в «таскании из ВЧК столового серебра, ложек и чашек», только тогда он оказался под судом ревтрибунала. И тоже в трибунал приезжали лично Дзержинский и Пе-терс, посчитав, что затронута честь ЧК. Когда же выявились все обстоятельства дела, включая взятки и дореволюционный уголовный опыт Косырева как каторжника и обычного убийцы, задушившего при грабеже в Костроме старуху собственноручно, только тогда лихому чекисту Косыреву пришел конец, объявили тоже «примазавшимся к ЧК», и этого последователя литературного убийцы старух Раскольникова расстреляли. Но и это едва ли не исключительный случай, недаром он так всколыхнул ВЧК, вплоть до присутствия Дзержинского на суде.

Оба этих случая с оказавшимися в ЧК уголовными бандитами Венгеровым и Косыревым под легендами революционеров показательны. По мнению исследовавшего кадровый состав первой ВЧК историка Олега Капчинского, незначительное количество выявленных таких фактов в ЧК 1918–1922 годов объясняется лишь тем, что личностью Косырева или Венгерова занялись только после вскрытия их преступления уже в рядах ЧК в собственных корыстных интересах. На самом же деле подобных типов должно было быть гораздо больше, если учесть всю всплывшую в те годы каторжно-дезертирскую пену охочих до подобного промысла людей. Как и практику привлечения в ряды ЧК лиц на основании только их пролетарского или крестьянского происхождения, что позволяло подобным Косыреву получать для своих дел в руки грозный чекистский мандат.

Руководство ВЧК почти всегда проявляло в таких случаях большой интерес; когда под судом ревтрибунала оказывался их бывший сотрудник, Дзержинский часто лично контролировал ход дела при этом. Так после ареста гораздо менее высоко взлетевшего в ВЧК, чем Косырев, чекиста по фамилии Рончевский, обвиненного в измене чекистскому делу и в прикрытии уголовных преступников, Феликс Эдмундович лично затребовал себе все материалы дела по его обвинению. Он изучил материалы следователя ВЧК Грункина в отношении Рончевского и пришел в негодование, на полях обвинительного заключения Грункина остались для историков пометки начальника ВЧК: «Ну и заключение! Шедевр! Все это ведь чепуха! Начавшего это дело Отто из Петроградской ЧК я лично знаю – это маньяк. Он меня пытался убедить, что Урицкого убили евреи! Надо проверить самого составителя этого доклада!» После этих резолюций Дзержинского дело в отношении чекиста Рончевского пересматривали, сам бывший прапорщик царской армии Константин Рончевский в большевики и в ряды ВЧК пришел еще в 1918 году, работал там в Административном отделе и затем в разведке ИНО ВЧК, а выгнан после партийной чистки «за непроявление себя в партработе», недостойное чекиста. К моменту ареста в 1921 году Рончевского обвиняли в прошлых грехах на работе еще в Петроградской ЧК. В самовольном освобождении некоего уголовника Штрауса, в прикрытии спекуляции своей тайной сотрудницы, в несправедливом аресте сотрудника петроградской милиции Лукина (как раз за арест этой торговки-осведомительницы Рончевского обвиняли в своеобразном «крышевании» уголовного элемента), в прикрытии других своих агентов-стукачей от мобилизации на фронт в РККА, в спасении от расстрела некоего «английского шпиона Берга». Все это по отдельности не самые жуткие тогда обвинения, но в совокупности они позволили обвинить Рончевского в злоупотреблении чекистским мандатом, раскопать его состояние какое-то время в партии эсеров и сделать в обвинении вывод о том, что «Рончевский – чуждый для ЧК тип аристократа, склонного к карьеризму и личному обогащению». Дзержинский посчитал, что все это заключение замначальника следственной части ВЧК Грункина составлено наспех и без проверенных доказательств, что сокрытие Рончевским своего буржуазного происхождения и состояние в партии эсеров при поступлении в ВЧК вообще не доказано ничем. По приказу Дзержинского экс-чекиста Рончевского под суд трибунала не отдали и как «не доказавшего своей преданности на чекистской работе» без права возвращения в ряды ВЧК отправили как бывшего офицера в распоряжение военкомата Москвы для мобилизации.

Кроме возглавлявшего некоторое время важную контрольно-ревизионную службу ВЧК (призванную как раз следить за законностью в собственных рядах) Федора Косырева из заметных фигур руководителей ВЧК за коррупцию и связь с криминалом в эти годы пострадал еще только замначальника Петроградской ЧК Чудин. Его обвинили в прикрытии своим мандатом натуральных уголовных бандитов и в том, что сейчас в таких случаях называют «крышеванием», в отношении спекулянтов. Сейчас по таким поводам говорят о борьбе с «оборотнями в погонах», а питерский высокопоставленный чекист Чудин может считаться в истории ВЧК первым «оборотнем в кожанке», ведь погон у чекистов времен Дзержинского не было. Сейчас материалы ранее секретного дела Чудина опубликованы полностью, и видно, в чем этого человека обвинили. Он в 1919 году сожительствовал с некоей гражданкой Свободиной, освобождая по ее просьбам соратников Свободиной по спекуляции, хотя переданные Свободиной деньги из взятки от освобожденных им жуликов себе взять отказался, – похоже, Чудин действовал просто под влиянием женских чар этой дамы. Как только Чудин, Свободина и освобожденные Чудиным из Петроградской ЧК спекулянты были арестованы, в Питер ввиду важности этого дела и высокого поста Чудина для разбирательства лично выезжал сам председатель ВЧК Дзержинский. Чудин был расстрелян с формулировкой «как опозоривший имя чекиста» по решению коллегии ВЧК, с ним расстреляны бывшие посредниками во взятках за освобождение из ЧК Свободина и Крейцер. Дзержинский в решении о расстреле Чудина записал, что тот как большевик с дореволюционным еще стажем сознательно предал партию и органы ЧК, а значит, достоин лишь смерти.

В Петроградской ЧК в 1918–1922 годах по таким поводам арестовали и судили действующих сотрудников-чекистов вообще чаще, чем в других губернских отделах ЧК, возможно, и потому, что вторая столица больше оставалась под контролем главной ленинской власти и на виду. Здесь тоже за покровительство уголовникам и спекулянтам, которым он передавал оперативные сведения, в 1920 году расстрелян сотрудник Петроградской ЧК Геллер, в 1918 году расстреляны питерские чекисты Менам и Юргенсон – «за присвоение денег при обыске», а Доссель – «за шантаж и участие в уголовной деятельности». Но эти казненные своими же за явную уголовщину чекисты уступали Чудину в высоте своего положения в системе ВЧК.

В таких случаях откровенной смычки сотрудников ЧК с уголовниками спецслужба Дзержинского действительно карала своих бывших сотрудников без жалости и без оглядки на их статус в рядах ЧК. Поскольку, по мнению руководства, они позорили звание чекиста, а таких предполагалось из рядов ВЧК выжигать каленым железом, а в случае «оборотня» Чудина – буквально свинцом. То же касалось и тех откровенных уголовников, кто самовольно при своих грабежах прикрывался поддельным чекистским мандатом, как расстрелянный ЧК еще в начале 1918 года главарь банды налетчиков Эболи и несколько его подельников. Или тех, кто изначально ради корысти и обогащения пробирался в ряды ЧК с целью решать собственные задачи, а не бороться с контрреволюцией и врагами. В хаосе первых месяцев советской власти в ЧК проскочил даже такой колоритный персонаж, как известный до революции авантюрист Андронников. Князь-побирушка и товарищ Григория Распутина по разным аферам, он успел даже получить мандат уполномоченного ВЧК в Кронштадте. Здесь князь-чекист занялся привычным делом, за взятки выпуская за границу им же арестованных петроградцев, но сам сбежать не успел, разоблачен коллегами по ЧК и быстро расстрелян в назидание другим «примазавшимся».

К репрессированным своими же чекистам со значительными постами часто относят еще одного типичного «оборотня» в рядах ЧК Николая Панаретова. Бывший офицер царской армии сразу после октября 1917 года примкнул к большевикам, был активным членом большевистского подполья в Киеве, с приходом на Украину советской власти занимал в Киевской ЧК заметный пост – был начальником секретно-оперативного отдела, чуть позднее возглавлял уездную ЧК в Умани там же на Киевщине. Панаретова тогда действительно изгнали из рядов ЧК за коррупцию, присвоение ценностей и связь с криминалом, и он отправился в ряды криминального мира уже на постоянной основе. Так что его пример не показателен: Панаретова арестовали в Москве и позднее расстреляли за грабежи его банды в 1924 году, уже за пределами периода существования ВЧК и Гражданской войны, и чекистское прошлое уже не могло помочь запачканному кровью откровенному бандиту Панаретову.

Периодически, как уже говорилось, снимали с должности и привлекали к следствию и руководителей местных ЧК за утрату дисциплины и споры с местным партийным руководством. Так арестованы и допрашивались начальники Кунгурской ЧК Попов и сменивший его на этой должности Раевский, но опять же за утрату контроля над собственными кадрами и разгул анархии в рядах кунгурских чекистов. Хотя в протоколах расследовавшей их дело комиссии оба показывают, что и бессистемные массовые расстрелы проводились под их личным руководством. И что сменивший их чекист Ефремов «расчистку» тюрьмы в Кунгуре проводил таким образом: выводил наобум арестованного и спрашивал «Кто это?», и если из толпы кричали «Буржуй!», то ставил напротив фамилии крестик и отправлял человека на расстрел. И сами Попов с Раевским расстреливали сотнями тем же методом, и не это ставили им в вину, а то, что в этом хаосе они запутались и рассорились с местной советской властью, за что сменивший их Ефремов предлагал тут же и их самих расстрелять. А если бы расстреливали более упорядоченно и не нарушали дисциплину, и под топор собственной власти не попали бы.

Эта история характерна для многих местных ЧК времен Гражданской войны. У тогдашних чекистов было больше шансов быть убитыми своими в ходе какой-то пьяной дискуссии о заслугах перед революцией, чем быть осужденным самой советской властью за превышение своих полномочий или откровенные злоупотребления по службе. В том же 1919 году молодой большевик и партийный работник Николай Кочкуров, который позднее под псевдонимом Артем Веселый станет известным «пролетарским писателем», был от большевистской газеты Самары послан разбирать случаи вопиющего нарушения даже советской законности сотрудниками ЧК уездного города Мелекес (сегодня это город Димитровград в Ульяновской области). Увиденное там начинающего писателя потрясло: мелекесские чекисты в открытую грабили арестованных, проводили бесконечные «реквизиции» в собственный карман, брали взятки, арестовывали невиновных, пьяными со стрельбой носились ночами по улицам. Полный набор того, что случалось в те годы в губернских и уездных отделах ЧК по всей России. Кочкуров перерожденцев из ЧК в советской прессе заклеймил как проходимцев, сам был назначен Самарским губкомом большевиков для исправления ситуации в ЧК Мелекеса. Но и он был поражен тем, какой степенью легкости наказания отделались разоблаченные им чекисты, по его словам «умырнувшие в ЧК подлецы». Их только попросили из чекистов, да еще кому-то из них при этом их начальник на прощание двинул в сердцах по скуле рукоятью своего маузера – вот и вся кара за безнаказанный террор целого уезда.

Позднее уже писатель Артем Веселый описал этих «умырнувших в ЧК» и мелекесскую историю в своем рассказе «Филькина карьера», в начале 20-х годов этот весьма самокритичный для чекистского ведомства рассказ спокойно печатали – самокритика и дискуссии еще были в почете. Но уже в 1926 году прозревшая советская цензура запретила «Филькину карьеру», в дальнейшем все годы советской власти рассказ расстрелянного в 1938 году в сталинские репрессии Веселого-Кочкурова печатался урезанным, обрывая «Филькину карьеру» на моменте поступления зловещего героя в ЧК. И только в конце ХХ века рассказ дошел до нас в полном виде, как и повествование самого Веселого о событиях 1919 года в Мелекесе, свидетелем и участником которых он был.

Иногда не то что местное партийное начальство, но даже присланные Москвой в глубинку эмиссары не могли обуздать таких практиков классового террора. Недавно вышла книга писателя С.С. Балмасова «Красный террор на востоке России», где приведено множество документов о чекистских зверствах за Уралом, в Сибири и на Дальнем Востоке, ранее не публиковавшихся в силу закрытости чекистских архивов. В ней приведен такой рассказ бывшего узником Уфимской ЧК царского чиновника Колесова, показывающий, как особо отчаянных из местных чекистов не могли вернуть в узды порядка даже высокопоставленные посланцы ленинской власти из Москвы:

«Когда у заложников пропала всякая надежда на освобождение и каждый ждал неминуемого расстрела, вдруг неожиданно в тюрьму приезжает какой-то важный советский сановник… и, отрекомендовавшись полковником царской службы и военным инструктором Советской республики Северин-Халкиоповым, произнес перед нами речь… Во всяком случае, речь его произвела на нас большое впечатление, в том смысле, что это был первый советский чиновник, который открыто встал на нашу сторону, увидев в нашем случае попрание элементарных человеческих прав и справедливости. В беседе с нами Северин-Халкиопов заявил, что он не коммунист, но служит большевикам и считает эту власть единственно возможной для данного времени. Говорил, что в центре коммунистической власти стоят люди гуманные, совсем не такие, как в провинции. Затем сообщил, что приехал в Сарапул из Перми и что там творятся такие же безобразия, как и в Сарапуле. Когда он вмешался и попробовал остановить Пермскую «чрезвычайку», то был арестован сам и был бы, по его словам, немедленно расстрелян, если бы его знакомые не дали знать по телеграфу в Москву центральной власти, по настоянию которой он и был освобожден. «Ведь это же форменные идиоты, разве можно с ними о чем-нибудь договориться! Не люди, а звери!» – так аттестовал провинциальных большевиков представитель центральной власти… Он был очень удивлен, что среди нас нет ни одного настоящего буржуя. В конце концов он заявил, что предъявил местной «чрезвычайке» ультиматум, чтобы она в течение трех суток или предъявила каждому из нас обвинение, или освободила».[4]

В этом примере очевидна наивность военспеца и бывшего царского офицера с несколько даже фельетонной фамилией Северин-Халкиопов, пытавшегося обуздать кровожадные инстинкты Пермской и Сарапульской ЧК и донести до ленинской власти в Москве правду о чекистских репрессиях за Уралом. Хотя, как мы сейчас точно знаем, ситуация в губернских ЧК была отлично известна и в ленинском Совнаркоме, и в штабе самой ВЧК на Лубянке, и именно из центра шли указания крутить красное колесо террора, на местах только творчески дополняемые личным изуверством или дремучестью провинциальных исполнителей. Далее сам автор признает, что старания московского эмиссара арестованным так и не помогли, снятый им с должности за пьянство начальник Сарапульской ЧК матрос Ворожцов вскоре всплыл на другом чекистском посту, а самого Северин-Халкиопова чекисты в итоге опять арестовали.

И такая картина характерна не только для Урала тех лет. Так в Москву о безобразиях Омской ЧК докладывал член Кокчетавского губкома партии Федор Воронов, ему сообщали о массовых пытках и издевательствах в ее подвалах. По словам Воронова, председатель Омской ЧК Гузаков приезжал туда для организации череды расстрелов, а по утрам на прогулке уцелевшие заключенные наблюдали груды трупов, засохшей крови и человеческих мозгов. Воронов в письмах в центр, как и Северин-Халкиопов, вопрошал: «Разве это не подрыв советской власти?!» Проводивший по заданию ЦК РКП(б) проверку письма Воронова представитель ВЧК в Сибири Павлуновский сообщил в Москву, что допустившие беззакония сотрудники ЧК уже отданы под суд, но и жаловавшийся в Москву Воронов тоже арестован «за бездействие и шкурничество».

Зато чекисты, будучи во многом освобождены от ответственности за собственный террор, активно участвовали в «огне по своим», не без их участия уничтожены в годы Гражданской многие поначалу деятельные сторонники советской власти, красные или партизанские командиры, чем-то этой власти не угодившие или вышедшие из ее подчинения. Таких историй на фронтах Гражданской войны за 1918–1922 годы было множество, и в значительной их части точку в жизни какого-то отклонившегося от линии партии комдива или партизанского вожака от анархии ставила именно чекистская пуля.

Некоторые из таких деятелей были настоящими партизанскими вожаками из народа без четкой платформы, называемыми собирательным термином «зеленые» стороны. В чистом виде их в истории представлял самый известный «зеленый командир» Гражданской войны Нестор Махно, анархист по убеждениям, создатель повстанческой армии и основатель «народной республики» в Гуляйполе. Его отношения с советской властью были очень своеобразны и подвержены резким колебаниям. Его то объявляли союзником и приравнивали его «зеленое» воинство к частям Красной армии, используя на фронте против белых, то вновь признавали врагом Советов и начинали теснить красноармейским наступлением. В отличие от других «батек» пылающей тогда Гражданской войной Украины Махно имел хотя бы четкую анархистскую политическую программу и опыт царской тюрьмы «за политику» в прошлом, поэтому в Москве его легко было при необходимости именовать союзником и революционером, а при другой необходимости – объявлять анархо-бандитом и врагом советской власти.

При этом во временности союза с Махно Советы никогда не сомневались, однажды еще в годы своего с ним союза власть руками ЧК пыталась ликвидировать плохо управляемого батьку Махно. Завербованный чекистами махновский «полевой командир» Поклонский должен был застрелить Махно у себя на квартире, но был разоблачен махновской контрразведкой и сам застрелен на глазах Махно. Это было после того, как в 1919 году Махно признали неважным союзником. Тогда началось мощное наступление с юга России на Украину армии Деникина, и Красная армия массово отступала на Харьков, а Махно уводил от белых свое воинство на запад защищать свою Гуляйпольскую республику. Троцкий лично телеграфировал Махно, чтобы тот бросил свою базу и в интересах Советской России вместе с корпусом РККА Якира отходил защищать красный Харьков, и Махно поначалу соглашался, но требовал, чтобы Якир со своими частями не бежал, а сражался, а затем Махно открыто послал Троцкого по телеграфу и отошел на Гуляйполе. Советские историки затем все крушение здесь красного фронта под натиском гораздо меньшей по численности бойцов армии Деникина попытались спихнуть на это предательство Махно, бросившего союзную Красную армию и начавшего отступать под защиту родной местности на Гуляйполе. Хотя современные коллеги были вынуждены их поправить: сами красные части Якира после этого удара белых встык их с махновцами побежали еще быстрее отрядов батьки.

Когда остатки армий Врангеля в начале 1920 года уже загнали в Крым и заперли там, на махновцев опять навалилась большими силами Красная армия. А когда к лету того же года запахло разгромом красных на польском фронте и Врангель опять вырвался из Крыма в украинские степи, Махно опять призвали побыть революционером и командиром красных частей украинского крестьянства. И Нестор Иванович опять поверил, хотя в этот последний союз с большевиками уже не пошла за ним большая часть махновских командиров и почти половина его крестьянской армии. Когда Махно в последний раз помог добить белое войско барона Врангеля и завоевать Крым, с конца 1920 года он объявлен окончательно врагом советской власти (формальным поводом для этого стал привычный для его бойцов грабеж отбитой у белых Евпатории в Крыму), и на него по Украине началась последняя охота с участием ЧК. После еще нескольких попыток ЧК его ликвидировать, разбитый и постоянно окружаемый красными частями, Махно в августе 1921 года после последнего боя с остатками своей «зеленой» вольницы ушел через границу в Румынию и закончил жизнь в эмиграции во Франции.

Несколько «зеленых» батек типа Махно, но рангом поменьше, вроде атамана Григорьева на Украине, по нескольку раз переходили со своими бандами от красных к белым или к петлюровцам, пока не находили свой конец от чьей-то пули. Большинство «зеленых» командиров к большевикам имели очень отдаленное отношение и воевали на их стороне временно или вынужденно. Как тот же атаман Григорьев, имевший весьма запутанную политическую программу из смеси социализма, анархии и украинского национализма, выражаемую им как «за Советы, но без коммунистов, продотрядов, а главное – без жидов». В момент очередного политического кульбита Григорьев был застрелен на переговорах штабом еще сохранявшего тогда верность Советам батьки Махно.

При этом в советской истории Григорьева для удобства числили просто бандитом или даже петлюровским атаманом, предпочитая не вспоминать, что более года воинство ударившегося в разбой бывшего херсонского акцизного чиновника Григорьева было практически регулярной частью Красной армии, когда «атаман Херсонщины и Таврии» от Петлюры со всей своей армией перешел к большевикам. Весной 1919 года красные части Григорьева выбили белых из армии Деникина и вставших на их сторону французско-греческих интервентов из Херсона и Одессы, взяв эти города штурмом. При этом григорьевцы отсекли и взяли в плен около трехсот греческих солдат на мулах, так в те годы Гражданской войны выглядел прообраз будущей мотопехоты, и посланные по решению союза Антанты в помощь русским союзникам греки были после боя по приказу Григорьева жестоко убиты. Эту зверскую расправу над пленными эллинами большевики затем легко спихнут на неуправляемого бандита Григорьева, отсекая его от своей власти. Как и зверский погром григорьевскими отрядами отбитой у белых в апреле 1919 года Одессы, где сам «красный комбриг» Григорьев был все время пьян и пил вино прямо из ведра, сами чекисты и комиссары РККА с трудом пресекли в Одессе разгул его войска. Именно с этой истории и произошел разлад Григорьева с Красной армией, а ведь его бойцы на тот момент официально были боевой частью РККА, и уже был решен вопрос об отправке экспедиционного корпуса Григорьева в Румынию на помощь восставшим в Венгрии коммунистам, сорвавшейся только из-за измены Григорьева большевикам. Так что когда советская история говорила о зверствах бандитского атамана Григорьева в Одессе, забывали о его статусе командира РККА, награжденного за Херсонско-Одесскую операцию орденом Красного Знамени, к тому же отбившего под Херсоном у французов и отправившего в Москву два танка «Рено» – первые трофейные танки Красной армии той войны.

Восстав в последний раз против Советов в мае 1919 года, бывший на тот момент командиром «Заднепровской советской бригады» в РККА, атаман Григорьев объявил себя главным партизанским вожаком Таврии, тут его и убили махновцы. Хотя полагают, что ЧК все же приложила свою руку к этой расправе, сфальсифицировав для Махно доказательства тайной переписки Григорьева с белыми из стана Деникина, которых Махно истово ненавидел. Во время переговоров в штабе Махно в лицо Григорьеву бросили обвинение в тайных переговорах с Деникиным, главный атаман Таврии вспыхнул и схватился за пистолет на поясе, и махновский ординарец Чубенко выстрелил ему в лоб, а затем раненого атамана добили во дворе, перебив заодно и его охрану. Обстоятельства ликвидации Григорьева сам его убийца Чубенко рассказал на допросе захватившим его позднее после разгрома войска Махно чекистам, после чего сам Чубенко расстрелян в Харьковской ЧК.

И многие «зеленые» атаманы Украины рангом пониже, решившие вслед за Махно и Григорьевым поиграть в союзников красных, закончили тем же. Как атаман Гребенка, одно время гулявший по Восточной Украине, а затем ставший у красных командиром бригады из своих бывших бандитов, это была очередная «Бригада украинского селянства» из откровенных головорезов и давно забывших плуг, развращенных партизанщиной «селян». Получив приказ выдвинуться против Деникина, батька Гребенка взбунтовал свою красную бригаду, но затем явился к Советам с повинной и все же двинул своих бойцов на белых, сам храбро воевал с ними и был тяжело ранен. Когда тяжелые времена лета 1919 года схлынули, Деникина отогнали далеко на юг, ЧК сразу вспомнила о том бунте несознательной бригады Гребенки. Ее разогнали, а самого лечившего ранение Гребенку арестовали в госпитале и сразу расстреляли за измену советской власти – не в момент измены, а когда повоевал против белых и стал не нужен.

И речь здесь не о явных и никому не подчинявшихся бандитах, для кого мимолетный переход в ряды РККА был лишь эпизодом в бесконечной смене декораций своего безыдейного грабежа. О таких, как известный атаман Струк, который был то революционный морячок с корабля «Штандарт», то атаман «вольных казаков» на Украине и «Правитель Чернобыльской округи», то вдруг идейный украинский националист и командир в армии Петлюры, то предавший петлюровцев и перешедший в РККА командир «20-го советского полка украинцев», а уже через неделю он предавший Советы командир «украинских казаков» в армии добровольцев Деникина. Здесь понятно, что недельной давности командир «советского полка» Советам никакой не свой, и понять репрессии против такого персонажа ЧК вполне можно. Тем более как раз послуживший абсолютно всем за эту войну атаман Илько Струк чекистской пули избежал, после защиты с деникинцами Киева и получения от Деникина даже Георгиевского оружия в награду Струк и белых бросил в критический момент боев под Одессой, опять привел своих конников к Петлюре, наступал с ними же на Киев в составе польской армии Пилсудского, а закончил свою жизнь естественной смертью в эмиграции. А вот многие из «батек», кто, в отличие от многоликого Струка, всерьез встал на сторону красных, долго командовал такой «советской частью» и лил кровь свою и своих бойцов в боях против белых или Петлюры, были чекистами арестованы и ликвидированы или убиты без суда позднее за ненадобностью или за старые грехи перед советской властью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.